Огнь лампадный
Огнь лампадный
Муза
Не чаровница сумрачного бала
С велеречивым и ломотным ртом,
А скифская приземистая баба
С огромным детоносным животом –
В дыму луны, в пуху степного плёса
Пришла, овеянная чабрецом,
И головой своей простоволосой
Качнула ветку света над крыльцом
Спросила: « Я живу иль умираю?»
Чабрец дышал и вянул на свету
Не пред вратами лепотного рая –
Перед дверьми в земную тесноту.
Так и стоит.
Давно истлели двери,
Дремучей степью выстлалось крыльцо,
И смотрят удивительные звери
В её древлесиянное лицо.
Таганрогское городище, 1985
Поэт
Памяти Льва Кривошеенко
Изомлеет кладбищных рябин купина,
Изветвится, извеется ало, –
Над могилой твоею взойдёт тишина,
Ибо слово уже прозвучало.
Его молвили вместе с любимой и ветр,
И дубравы, и степи, и реки,
Чтобы твой вдохновенный подсолнечный век
Сохранился в природе навеки.
Чтобы кто-то далёкий, похожий на май,
Прозревая родные истоки,
Не однажды промыслил отеческий край
Чрез твои заповедные строки.
Посмертие поэта и учителя
Держусь за дождь, держусь за ветер,
Ах, как бы, как не упустить!
Фёдор Сухов
Душа любая, чем чудней и млечней
Казалась миру,
тем была милей
Тому, кто, словно ангел милопевчий,
Меж нами жил во святости своей.
Тому, чьими молебными устами
Пивали мёд поэзии юнцы…
Одни теперь увяли и устали,
Другие помышляют, что – певцы.
А третии на торжищах житейских
Такой познали горестный закал,
Что в небылях и былях небиблейских
Евангельский узнали идеал.
А смысл сего открытья – жизнь сначала,
Все тягости, все благости вдвойне
Больней и краше…
Что бы я сказала,
Когда бы третьей быть настало мне?
Я вспомнила бы: «Пять часов, погода,
К окну прилипла смелая пчела,
Прозрачна и порывиста природа,
Как два пчелиных радужных крыла…»
Так я писала в юности – о ком же?
Не о пчеле, но якобы о ней.
С тех пор не раз серебряные кожи
Меняли змеи зимние…
Темней,
Грозо́вее, страшней на этом свете
Не стало, но приблизился черёд
И мне приветить дождь, приветить ветер,
И чашу приподнять, и тронуть мёд
Поэзии усталыми устами,
Не вдруг прознав назначенный удел:
Со мной ли это диво, не спроста ли
Господь
пригубить мёда повелел?
Не искушенье ли?
Но та пчелица,
Что весело струилась сквозь стекло
В светлицу, в коей грезила девица?
Но – всё, что было позже и прошло?
Что шелестело, пело, говорило,
В снегу брело, под солнышком цвело,
И зрело, и ветрило, и парило,
Дождями изливалось и мело?..
А тот, кто пел застенчиво и вольно
И, может быть, заплакал, уходя
Поэт, чьему посмертию довольно
Извечных истин ветра и дождя…
Нижний Новгород
Огнь лампадный
Во мгле всегласного разлада
Всея́ вселенския оси
Струись, Воскресная лампада,
Во имя Спаса на Руси!
Её извенчивают ветры,
Её выхмаривает хмарь,
Но отродясь родные ветви
Лучатся в окна, словно встарь,
Когда владала домом печка
Зимой, а летом – керогаз,
Когда ладком, не напоказ,
Взвевалась утренняя свечка,
Да и крестовая аптечка
Домо́вный радовала глаз,
Следя с плетёной этажерки
За всеми в доме и вовне:
Готовы ль детки к медповерке,
Тепла ли шторка на окне
И плотно ль прилегают дверки
Веранды к матушке-стене?
Лампада тоже зналась с печкой,
И с этажеркой, и с окном,
Светясь внимательным сердечком
Над старым, старым, старым склом…
…Неуж не чуешь, тать разладный:
Изга́рен твой кощунный глас,
Коль оглавляет Огнь лампадный
Сам Старый, Старый, Старый Спас?
* * *
(Из цикла «Сны и Пробуждения»)
Лицо с мороза в розах –
Ах, сладок размороз,
И нет в его угрозах
Всамделишных угроз!
Входи, душа Дуняша,
Готовы калачи,
А там и баба-каша
Донежится в печи.
Дуняша в новом платье,
В расшиве армячка:
– Вечор вернулись братья
С районного толчка –
Кабанчика толкали…
(Но весть уже стара:
Вечор они взалкали,
Алкали до утра,
Поныне спят,
Царь-пушка
Нежней их канонад,
Об этом бабка Грушка
Мне сделала доклад.)
И Дуня знает много
Историй про село,
Но нынче, слава Богу,
Светло её чело:
– Хорошая обнова,
Фабричная халва,
И мамина корова
По-прежнему жива.
Вот кончена трапе́за,
Садимся на диван
В бемоли и диезы
Обряживать баян.
Дуняша носит в гости
Свои карандаши:
Моей чернильной остью
Не выразить души…
Я раньше знала пяльцы,
Но музы стоят свеч –
Баяном грею пальцы,
Рисует Дуня печь:
– Пускай горит поленце,
Когда не будет нас… –
Дуняшенькино сердце
Страдает про запас.
Ужель грядущей жизни
Дитя провидит тень:
Языческие тризны
Горящих деревень?
Не плачь, душа Дуняша,
Косицу теребя,
Расти, пока есть каша,
А уж Христова чаша,
Сохранна для тебя…
Давно
В Ленинграде на канале Грибоедова
Старый дом над затуманенной водой
Ждал меня, но была ещё неведома,
Беспризорною была я, молодой.
А теперь, когда достигли равновесия
Ум и сердце, и бесхитростны друзья,
Мне б туда… душа довольно куролесила!
Но – нельзя туда, нельзя уже, нельзя…
Он живёт своими радостями-бедами
Под единственной под Северной звездой,
Старый дом, что на канале Грибоедова
Над неспешной затуманенной водой.
Про судьбу
Сыну
Перебродим
все воды,
просеем пласты
Праземель
с письменами
исканий
Смысла мира –
и мир нарисует холсты:
Я покоюсь во снах –
продолжаешься ты
В переливах
небесных
сияний.