Журнальный мир

АНЕСТЕЗИЯ

Мне пятьдесят пять, уже пятьдесят пять. Вчера было двадцать, а сегодня пятьдесят пять. Вот так, жизнь прожита, все основные ошибки сделаны, цели достигнуты. Мне не семьдесят, не восемьдесят, а только пятьдесят пять, и пусть нелепо говорить, что все еще впереди, но почему-то именно сейчас появилась необходимость наслаждаться каждой секундой, загадывать невероятные вещи и ждать их исполнения, строить планы и слушать прежде всего себя, а не своих домочадцев, упорно считающих, что свой самый лучший отпуск я могу провести исключительно в саду и в окружении внуков.

Неожиданно для себя, да и для всех окружающих я улетела отдыхать во Францию, подчинившись наконец своим внутренним желаниям и мечтам, лихо махнув рукой на финансовую отягощающую часть моих замыслов…

Я сидела на берегу Средиземного моря – на пляже Ниццы, перебирала руками крупную гальку, любовалась закатом, дышала воздухом, пропитанным солью, и кидала в синюю гладь мелкие камушки. Блаженное состояние покоя накрывало, море убаюкивало. Заканчивался третий день моего восхитительного пребывания на Лазурном берегу, и я, находясь в утомленной расслабленности, лениво размышляла о планах на завтрашний день. С английским у меня, как у большинства соотечественников моего поколения, было неважно, но я нашла по интернету отличного гида-переводчика и благодаря его активному участию в моем отдыхе с удовольствием изучала местные достопримечательности, наслаждаясь утонченностью местных красот, курортной неспешностью и потрясающей средиземноморской едой, которая полностью отвечала всем запросам моего здорового образа жизни.

Звонок мобильного телефона вернул меня в реальность, и на свое «алло» я услышала голос, от которого по коже побежали мурашки. Этот голос я не слышала много лет, но узнала по первым звукам, потому что забыть его было невозможно.

– Петька, ты? – спросила я чуть дрогнувшим полушепотом, а по спине заскользила капелька пота. – Откуда?

– Анька! Я, собственной персоной! – его бархатный голос, как когда-то очень давно, убаюкивал и совращал с первых звуков. Сразу нахлынули воспоминания, наполнив меня сумасшедшим запахом сирени, горячими объятьями, бесконечными разговорами, ночными гуляньями до рассвета и выяснениями, кто кого больше любит. – Узнал случайно, что ты в Ницце, и телефончик наши люди тут же скинули. Это судьба! Я себе не прощу, если не увидимся! Я в Испании, в Сантандере. Как уехал сюда лет двадцать назад на специализацию, так тут и живу и, между прочим, уже три года как один. Я один и ты одна, улавливаешь? Приезжай, это всего 12 часов на автобусе! Встречу, все покажу, везде провезу! Давай, Анька, не дрейфь, раскупоривай мысль скорее!

У меня ничего не раскупоривалось, мысли слетелись в одну большую кучу и никак не хотели разложиться по полочкам.

– Я ни бельмеса не говорю ни по-английски, ни по-французски, ни по-испански, как я поеду? Ну, допустим, билет мне купят… – бормотала я в ответ, слабо сопротивляясь.

– А я встречу! Прямо на автостанции! Йо-хо-хо! – закричал в трубку Петька голосом пирата.

Я прикрыла глаза, не в состоянии сопротивляться всплывающим картинкам из прошлого. Петька… Он тут же возник перед моими глазами с развевающейся длинной пшеничной шевелюрой и коньячным загаром дикого моря. Он и правда всегда выглядел как будто только что сошел с пиратского фрегата: обветренные губы, соль на волосах, запах кедровой смолы…

Он был дитя воды и ветра, лодок и парусов. Мы познакомились в Крыму, в студенческом походе, и он поразил тогда невероятной внутренней свободой и уверенностью в себе. Он сразу выделил меня из всех, взял за руку и больше не отпускал…

– Приеду, возьму билеты и приеду, – я приняла решение неожиданно быстро. В конце концов, необдуманные поступки украшают жизнь, а вся моя поездка изначально была большой авантюрой. Почему бы мне не продолжить двигаться в том же русле, к тому же обратный билет в Москву только через неделю? Может быть, вся моя поездка была предназначена для этой встречи с Петькой, и как веревочка ни вейся, случится то, что обязательно должно случиться.

Весь следующий день я решила посвятить шопингу. Мысли нужно было разложить по местам, чувства отправить на время проветриваться, обиды стараться не вспоминать, а если не получается, то засунуть в самый дальний угол, ну и вообще, к встрече нужно подготовиться. Лучшего лекарства, чем шопинг, для восстановления гармонии и баланса между душой и телом я не знала. И еще, я хотела выглядеть на все сто, так, чтобы он увидел меня и снова погиб, только теперь уже навсегда. Воображение быстренько стало рисовать отрывки из нашей будущей совместной и обязательно счастливой жизни, нервозность куда-то ушла, ничто не травмировало мою психику муками относительно правильности принятого решения, настроение было великолепным. Все-таки богатые фантазии – еще один неиссякаемый источник удовольствия!

Я помню свое потрясение, когда впервые услышала, как он поет. Костер, палатки, горы, съедобный воздух, сияющие жизнью глаза Петьки и его песни под гитару… Сплошная романтика! У меня как у человека с хорошим музыкальным слухом начинало сжиматься сердце от нереального тембра его голоса и от точного попадания в ноты. Его песни напоминали невесомые акварельные наброски, необычные, притягивающие и трогающие душу. Одновременно с этим в них была какая-то шершавая терпкая нота, напоминающая несладкий пряный имбирный чай. Его песни, пробивающие до мозга костей и взрывающие душу, я могла слушать бесконечно. Это было как прогулки по осеннему прохладному лесу, как свежий ветер после сильной жары, как переливающаяся на солнце семицветная радуга над полем подсолнухов.

Я бродила по бутикам и местным лавчонкам, тщательно подбирая гардероб, соответствующий состоянию моей души. Мне хотелось соединить комфорт для автобуса с гламурной женщиной-мечтой для Петьки. Мне хотелось представить себя ему независимой и самодостаточной, не потерявшей своего шарма, имеющей на все свою точку зрения и свои милые привычки. Пусть видит, что я не цепляюсь за прошлое, так как достигла всех своих целей в настоящем. И никакой небрежности в одежде, что бы не было никаких ассоциаций с беспорядком в душе… А дальше будь как будет.

Я выбрала симпатичный бордовый сарафан с большими, вышитыми стразами, карманами и белую дизайнерскую рубашку, открывающую руки в нужных местах. К ним я добавила ажурные серьги с жемчужинками в центре, большую кремовую сумку и шляпку такого же цвета, украшенную милыми бордовыми цветочками. Шляпка была слегка тесновата в объеме, но уж слишком здорово гармонировала с сумкой. Ради такого убойного сочетания можно и потерпеть. Нас, русских женщин, умеющих останавливать коней на скаку, такая мелочь остановить не может. В одном из бутиков рука потянулась к бордовым босоножкам с каблуками-убийцами. Они были настолько хороши, что я не могла и не стала с собой спорить и противостоять желанию приобрести их немедленно. На всякий случай, из чувства самосохранения, некстати вспомнив про свои «пятьдесят плюс», я купила белые кеды на толстой подошве. «Пусть будет легкая одежда, пусть будет легкая надежда!» – пробормотала я себе под нос и увидела доброжелательную понимающую улыбку продавщицы, которая тут же быстрым движением вытащила откуда-то из глубин магазина роскошный шарф-парео, повторяющий цвет моего сарафана и «убийственных» босоножек с белыми разводами в тон кедам. На чисто русском языке она предложила мне его примерить как дополнение к уже приобретенной обуви. За ее улыбку, за родной язык, за понимание и просто за необыкновенную атмосферу солнечного утра я забрала шарф без раздумий и впала в состояние абсолютного счастья от всего происходящего со мной.

Больше никаких сомнений, никаких лишних волнений, только удовольствие от предвкушения встречи. «Частенько именно от него, от предвкушения, получаешь больше удовольствия, чем от самого удовольствия», – предательски мелькнуло в голове, мелькнуло и исчезло, а я решительно вошла в отдел женского белья. Мысль о том, что одеваться надо так, чтобы было не стыдно раздеваться, чередовалась с мыслью о недопустимых глупостях, которые бесконечно лезли в мою голову. В конце концов, чтобы быть уж совсем честной с самой собой, я полностью осознала, что нахожусь уже в том возрасте, когда глупости творят продуманно, и отметилась покупкой роскошного ажурного бюстгальтера цвета топленого молока. Уже сидя в автобусе, я поняла, что бюстгальтер жестковат, «кусается» и слегка царапается в области застежки, но это была такая ерунда по сравнению с предстоящей встречей, призванной встряхнуть и изменить всю мою жизнь. Автобус разгонял скорость. Где-то в прекрасном испанском городке меня ждал Петька с потрясающей программой, которая точно не даст мне соскучиться. За окнами проплывали лавандовые поля и виноградники, хрустально-прозрачные небольшие речки, оливковые рощи и крохотные деревушки, затерявшиеся среди лугов с сочной зеленой травой. Я прикрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

Петька был студентом пятого курса медицинского института из далекого Иркутска, я – первокурсницей консерватории из Москвы. Все его рассказы были об анестезиологии и анестезиологах, о мечтах, связанных с этой профессией. Я не очень соображала в медицинских вопросах и даже осмелилась уточнить у Петьки, тот ли это доктор, который в моем понимании делает пациенту снотворный укол перед операцией, чем вызвала шквал негодования с его стороны.

– Ты ничего не понимаешь! Если анестезиолог хороший, то во время операции пациент ничего не чувствует, ну совсем ничего. Это самая важная профессия на мой взгляд. Разве смог бы хирург оперировать, если бы не было рядом анестезиолога? Это плохую операцию можно переделать, а плохой наркоз никогда! А что такое реанимация, знаешь? Это грань между двумя мирами! Это место, где с того света возвращают. А кто это делает? Бог, конечно, но делает это он руками врача-анестезиолога-реаниматолога.

К концу похода я уже могла описать разницу между коротким рауш-наркозом и интубационным, умела даже рассказать про аппарат искусственного кровообращения и его использовании на отключенном сердце.

Звонок телефона вырвал меня из сна, видимо, я все-таки успела задремать под мерное покачивание автобуса. За окном опустился глубокий синий бархат сумерек и начали мелькать огоньки.

– Дрыхнешь? – поинтересовался Петька. – А ты помнишь, что просыпаться лучше всего, когда рядом анестезиолог?

– Я даже помню, что из всего многообразия сладкого ты больше всего любишь сны! Сладкие сны!

– Слушай, а почему мы с тобой все-таки расстались? Ведь все было так здорово. Только не говори, что ты меня к кому-нибудь приревновала, что я дышал пациентке «рот в рот», а ты не простила!

– Ага, дышал, а с других мест помаду стереть забыл! – пошутила в ответ я и засмеялась.

– Чего-то не припоминаю такого! – и я представила, как Петька озабоченно почесал свою длинноволосую голову.

– Ну ты же сам всегда говорил, что хороший наркоз – это анестезия души и резекция памяти! – веселилась я. – Ты столько лет в профессии; видимо, сказывается. Слушай, а вдруг я тебя не узнаю?

– Узнаешь, не переживай, я мало изменился! Но если хочешь, я разведу рядом с собой сигнальный костер! Йо-хо-хо! – парировал Петька и вырубился вместе с моим телефоном. Зарядка бессовестно закончилась, а вместе с ней и наш диалог.

Я откинулась на сидении и вытянула ноги. Почему же мы тогда расстались? Первое время Петька прилетал в Москву, используя для этого любой повод. Мы проговаривали по телефону половину наших стипендий. Но он не мог перевестись в Москву, а я не могла Москву оставить. Мы вроде бы бежали в одной упряжке, но нас все больше тянуло в разные стороны. Наши цели не пересекались и не соприкасались. Мы как будто медленно, но верно двигались к разным полюсам. Он совсем не понимал моего увлечения классической музыкой, а меня в какой-то момент перестали цеплять его восторженные рассказы об анестезиологии.

В начале девяностых я с оркестром консерватории волей случая попала в Братск и тут же сообщила об этом Петьке. У него были какие-то сложности по работе, и он предложил мне самой прилететь в Иркутск. Ограничение времени, финансов, нервы, потраченные на покупку билетов, объяснения и сложности с руководством взвинтили меня до предела. Но, несмотря на все препятствия, я прилетела, всего на четыре часа, но прилетела. А Петька не смог. У него была сложная, непредвиденно затянувшаяся операция, и он не успел. Я просидела в аэропорту все четыре часа до обратного рейса, не мигая глядя на входную дверь в ожидании, а Петька не приехал. Я плохо помню обратную дорогу. Кажется, я заболела и слегла с высокой температурой. Я даже обрадовалась, что можно было не ходить на работу. В сложившейся ситуации это был бесспорный плюс. Из минусов – я поняла, что начала потихонечку умирать, и мне было сложно понять, что перевешивало в тот момент.

После возвращения в Москву Петька еще какое-то время звонил мне, пытался объясниться. Но я была обижена и никак не могла его простить. В голове крутилась мысль, что мы легко прощаем, пока любим. Конечно, я его любила, но все равно не прощала. А еще я очень боялась, что все эти его звонки исключительно из чувства долга или жалости ко мне. В последнем разговоре Петька сообщил, что уезжает на стажировку в Испанию. А через месяц наша семья переехала на новую квартиру. Писем я с тех пор, естественно, не получала, нового адреса Петьки тоже не знала. Я страдала, долго жила воспоминаниями, пыталась его искать, но безрезультатно. Больше я своего рыцаря Айвенго, капитана Грея и поющего пирата не видела и не слышала. До вчерашнего дня. А сегодня я уже мчусь к нему навстречу в новой красивой шляпе, стягивающей голову жестким обручем, терплю кусачий бюстгальтер, придающий груди идеальную форму, и постоянно поправляю макияж, призванный добавить свежести моему лицу. Да, еще забыла про каблуки-убийцы, мое главное орудие, бьющее наповал, которые пока преспокойно возлежали рядом со мной в ожидании своего звездного часа. Куда меня несет, зачем, нужно ли ворошить прошлое и искать приключения на свою пятую точку?

Но тут, оборвав эти непрекращающиеся размышления, автобус выплюнул меня в темную южную ночь. Водитель, предупрежденный, что я ни слова не понимаю по-английски, активно жестикулировал и всем своим видом показывал, что именно сейчас мне надо выходить. Я оказалась на остановке в темноте, в непонятном месте, без телефона, при полном отсутствии даже намека на наличие рядом автостанции. Я с ужасом провожала взглядом огни автобуса, которые становились все меньше и меньше, пока совсем не исчезли. Из ниоткуда пришла фраза, где-то давно услышанная и осевшая в голове: «“Вот тебе и приключения”, – подумала задница. – “Вот тебе и задница!” – подумали приключения».

Я присела на лавочку, посмотрела на часы и поняла, что приехала на два часа раньше запланированного времени. Непонятно только, куда приехала. Главное, не думать, что это самое плохое, что могло со мной случиться, а то пренепременно будет еще хуже, проверено на собственном опыте. «Пипец, лютый пипец наступает! Но нет, я же не потерялась! – говорила я себе. – Просто кто-то переместил автостанцию в новое место! И это такой квест, не для слабонервных, конечно, – найти нужную автостанцию в Испании ночью».

Дул теплый осторожный ветерок, такой легкий, как дыхание. Шелестели листвой высокие кусты. Было полное ощущение языческого восприятия природы, как живого существа, как тогда, в Крыму у моря… Мы с Петькой все время были вместе. Мы то не могли наговориться, то вели долгие безмолвные диалоги под плеск волн. Где-то я прочитала, что если с человеком комфортно молчать, то это твой человек. С Петькой было комфортно. Он был легким в общении и очень доступным. Наши отношения были тоже без пятиэтажных конструкций, простыми и понятными. Петька всегда искрился, как бокал шампанского, он увлекал, завораживал, тащил за собой. Такой пришелец из мира мечты, сравнивающий работу врача с экстремальными видами спорта, балансирующими на грани жизни и смерти, и с серьезным видом утверждающий, что жить в принципе вредно…

Голосистая толпа тинейджеров нарушила тишину и мой временный робкий покой. Полный «пипец» никак не хотел меня оставлять и демонстрировал безграничные варианты своего развития. Парни двигались в мою сторону, размахивая руками и что-то бурно обсуждая на своем языке. Внутри неприятно екнуло, я напряглась и стала глубоко дышать. «Не выделяй адреналин сама, пусть его лучше выделяют другие!» – вспомнила я любимую Петькину фразу и тут же увидела вдали спасительный силуэт полицейского. Он стоял, широко расставив ноги и выпрямив спину. От него веяло надежностью и уверенностью. Мне сразу полегчало. По крайней мере, есть куда бежать, если что. Между тем к молодым парням присоединились, непонятно откуда взявшиеся говорливые женщины с боевой раскраской, в которых я легко опознала ночных бабочек, возвращающихся с работы. На остановке становилось все оживленнее. Они все вместе хохотали, что-то обсуждали, толкались и, к моей радости, совсем не обращали внимания на скромно сидящую в уголке тетку в шляпе, замотанную широким шарфом и чувствующую себя полной идиоткой. Я бросила быстрый взгляд на полицейского. Он был на месте. «Наша милиция нас бережет! И не наша – тоже!» – с удовольствием продекламировала я про себя, а в душе появилась робкая надежда все это пережить и выжить.

Утро было прелестно новизной и свежестью. Солнце быстро вставало и активно разогревало все вокруг. Первым это почувствовал мой макияж, который потихонечку начал плавиться, превращаться в непонятные катышки и медленно сползать с лица. Волосы под тесным головным убором примялись настолько, что приняли форму черепа, и мне пришлось снова спрятаться под ненавистной шляпой от этой ужасной вспотевшей прилизанности, от палящего солнца, от себя и от всех окружающих. Бюстгальтер царапался с утроенной силой. Через какое-то время мне захотелось снять не только одежду, но и кожу. Есть, пить и все остальное тоже хотелось. Меня по-прежнему никто не искал, и нужно было что-то срочно предпринимать. Понимая, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, я отправилась за помощью к полицейскому, мобилизовав все свои скудные знания иностранных языков. Он был моей надеждой и опорой всю ночь, кому как не ему спасать и возвращать дальше к жизни заблудшую овечку. «Эх, где наша не пропадала!» – сказала я себе и вежливо поздоровалась с полицейским сначала по-английски, потом по-немецки, потом по-русски. Тишина в ответ выглядела несколько странной. Полицейский не реагировал и даже не повернул в мою сторону головы. «На посту стоит, при исполнении, нельзя ему разговаривать!» – подумала я и обошла его с другой стороны.

– Hola! – выдала я единственное слово, известное мне из испанского лексикона, вежливо улыбнулась, подняла глаза и замерла на месте. Полицейский не двигался. Он и не мог двигаться. Это был хорошо сделанный в человеческий рост памятник какому-то мужику. Да-да, просто памятник, благодаря которому я смогла не сойти с ума и пережить эту нелегкую ночь. Я просто села там, где только что стояла, а мой дикий хохот со слезами, которые не лились, а брызгали по сторонам, огласил испанские окрестности. Истерика никогда не была особенностью моего темперамента, просто у моего спокойствия, наверное, закончился срок хранения.

– Я могу вам чем-то помочь? – эти слова вмиг привели меня в чувство. Передо мной стояла молодая девушка в спортивной одежде. «О спорт, ты жизнь!» – сразу пронеслось в голове, и в одно мгновение высохли слезы. Какое счастье, что маршрут ее утренней пробежки проходил как раз в том месте, где я рыдала у ног памятника. Почему она сразу поняла, что я русская, осталось для меня загадкой. Скорее всего, меня выдали шляпа и каблуки-предатели. Нет, не так, каблуки-спасатели. Я готова была эту девчонку обнимать, целовать, вокруг нее танцевать, и лишь страх напугать ее остановил меня. Ее русская речь звучала в моих ушах самой лучшей музыкой.

– Я дико устала и готова продать душу и все остальное дьяволу за туалет, чашку кофе и кусок хлеба, – выдала я, собравшись с мыслями.

– С дьяволами здесь напряженка, – девушка широко улыбнулась, – а все остальное можно найти на автостанции. Это совсем недалеко, за углом, от силы метров двести.

Через пять минут я была на той самой автостанции-потеряшке. Появилась уверенность, что мой ночной квест близок к завершению. Посетив испанский туалет, я поняла, что хотела бы там остаться на какое-то время пожить. Потом я подошла к зеркалу, сняла шляпу, потрогала странгуляционную борозду, оставленную ею и проходящую через центр лба, вытерла остатки размазанной туши, безуспешно попробовала реанимировать прическу. Лицо выглядело как будто после боя. Жить опять расхотелось, даже в этом роскошном туалете, а шляпа снова заняла свое место, прикрывая все издержки долгого пути и непростой ночи.

Я вошла в просторный полупустой зал автостанции, держа в руках два огромных стакана капучино. Хотелось съесть что-нибудь посущественнее, но ничего такого, что соответствовало бы моей системе правильного питания, я не нашла. Петьки в зале не было, сигнального костра тоже, поэтому я не стала делать походку от бедра и держать спину. Каблуки неестественным образом изгибали мои и без того отекшие ноги, ремешки врезались в кожу, оставляя глубокие следы, как будто я покупала эту обувь в состоянии транса и мерила ее на ногу продавщицы.

Я проковыляла к креслам, стоящим в самом дальнем конце, прямо напротив входной двери, и заняла самую удобную наблюдательную позицию. Рядом сидел только немолодой пузатый лысый мужик и с удовольствием жевал сочный бургер, источавший невероятный и запрещенный для меня запах котлеты и горячей булки. Я покосилась на его дрожащий в такт жеванию живот, прикрытый майкой с влажными пятнами пота, в очередной раз подумала о пользе здорового питания, передвинулась подальше и стала неспешно пить свой кофе. С каждым глотком в меня возвращалась жизнь. Добравшись до второго стакана, я уже не понимала, я пью кофе или кофе пьет меня. А Петьки все не было. Я не сводила глаз с входной двери и понимала, что когда-то это все со мной уже происходило. Дежавю вкрадчиво заползало в душу, царапая все на своем пути острыми коготками. Петька не появлялся. Может, он меня ищет в другом месте, ведь мой автобус прибыл уже давным-давно? Изо всех сил я старалась не киснуть и придумать ему оправдания, но получалось, честно говоря, не очень. Дядька доел свой заморский бутерброд и начал ерзать на сиденье, кряхтя и сотрясая весь ряд скрепленных кресел, страшно раздражая меня своим присутствием. Я пересела на следующий ряд позади него и теперь могла любоваться на его побитый молью затылок. Мой организм начал потихоньку поскуливать головной болью и ноющими ногами, лоб под шляпой неистово чесался, злобный бюстгальтер-бультерьер на спине уже, наверное, прокусил дырку.

Я прикрыла на секунду глаза и, наверно, даже задремала.

…Где-то в тумане настойчиво раздавался телефонный звонок. И вдруг я услышала Петькин голос, такой хорошо знакомый, родной голос, с узнаваемой легкой хрипотцой, с горловым звуком на протяжных гласных и слегка шелестящий на шипящих, такой соблазняющий и будоражащий одновременно. Магия его голоса пробежала сразу по всем нервным окончаниям и вмиг пригвоздила меня к креслу. Голос раздавался совсем рядом со мной, как-то слишком рядом. Я медленно, как будто боясь его спугнуть, повернула голову и не сразу поняла, как такое может быть, что сидящий передо мной толстый и потный дядька с остатками седых нечёсаных волос по краю загорелой лысины, разговаривает по телефону голосом моего Петьки.

Мыслительный процесс запустился не сразу. Осознание ситуации стало полным только через несколько минут. Я сидела, не в состоянии пошевелиться. Во мне все сопротивлялось пониманию этой действительности. Я закрыла глаза и стала глубоко дышать, считая про себя до десяти. Один, два… предатель, ну разве можно со мной так поступать, он не имеет право быть моим Петькой, это дон Педро какой-то, расстроил больше, чем утренний памятник … три, четыре, пять… он меня тоже не узнал, хоть мы сидим тут уже второй долбаный час, – значит, тоже ждет ту Анечку тридцатипятилетней давности… Шесть, семь… может, постучать ему в спину и сказать детским голоском, что заждалась уже, когда он меня наконец узнает… он повернется ко мне, и я сразу увижу все его разочарование, потому что он не успеет и не сможет его скрыть… «У нас в плане посещение Королевского морского клуба, Дворца фестивалей и ночные купания в Атлантическом океане!» – вещал кому-то потный дядька Петькиным шелестящим голосом необыкновенного тембра… восемь, девять… я на секунду представила ночные купания с этим чужим пузатым дядькой, и решение бежать пришло сразу после десятого выдоха.

Я уверенно зашла в туалет, сняла одновременно каблуки, лифчик, шляпу и чуть не умерла от удовольствия. Потом я умылась вместе с головой и волосами, сделала удобный высокий пучок, надела темные солнечные очки и кеды. Покупка обратного билета в кассе прошла без сучка и задоринки. Слово «Ницца» и мой решительно выставленный один палец были поняты в кассе без промедления.

Я ничего не чувствовала, ну совсем ничего. Анестезия была полная – всех моих органов и систем. Наверное, Петька хороший специалист в своем деле, настоящий врач-анестезиолог. Мне не было больно, и я отчетливо понимала, что мне нечего делать в этом богом забытом испанском городке рядом со старым чужим дядькой. Было одно-единственное желание: побыстрее отсюда слинять и никогда больше не возвращаться. Хотелось бежать не только от нового Петьки, но и от себя, от реальности настоящего, которая угрожала вытеснить мое прекрасное прошлое и посягнуть на священный уголок памяти, доступный только нам двоим.

«Ну вот и все!» – мелькнуло в голове итогом. На мгновение я задумалась, метнулась в кафе и купила себе толстый двойной бургер с котлетой и сыром. Вот теперь точно все, и уже через каких-то пять минут я начала свой путь возвращения из прошлого к нормальной жизни.

АЛЛЕРГИЯ

Она сидела напротив меня в столовой санатория и уже четвертый день, активно жестикулируя руками, развлекала своими милыми рассказами за завтраком, обедом и ужином. Мою соседку по столику звали Людмила Станиславовна, но она сразу обозначила, что обращение по имени-отчеству ее раздражает и добавляет лет. Приемлет она исключительно имя, желательно какое-нибудь производное от Люси с ударением на любой слог по моему желанию. Ей было лет пятьдесят, может, больше, но выглядела она свежо и моложаво. Миловидные черты лица, большие, слегка навыкате серые глаза, светлые вьющиеся волосы и нос с небольшой изящной горбинкой очень гармонировали с ее манерой ведения разговора. Людмила Станиславовна постоянно что-то рассказывала, причем делала это непременно громко, несколько манерно закидывая голову. При этом она привычно и умело успевала фиксировать впечатление, которое производила на окружающих. От нее я узнавала все последние сплетни про местный персонал, разные тонкости про процедуры, про клуб с вечерними танцами, про самые легкие и дешевые пути попадания в этот санаторий, про взгляды на политику, религию и медицину не только ее самой, но и ее мужа, подружек и еще каких-то важных персон, на близкое знакомство с которыми она активно намекала, но при этом их имена не раскрывала. Она была вся такая яркая, активная и очень благополучная.

Честно говоря, я не очень люблю вот такие беседы ни о чем со случайными знакомыми и обычно в них участия не принимаю. Разговор, как правило, получается односторонним и по мере убывания сил у собеседника, постепенно угасает. В этот раз не угасал уже четвертый день. Я восхищалась ее самодостаточностью. Она задавала вопросы и сама же на них отвечала. Моя соседка по столику щебетала без умолку, и казалось, что для нее совсем не важно, что я уже давно перестала, даже из приличия, вставлять слова, кивать и бросать взгляды в ее сторону. Похоже, что ей нужны были только мои свободные уши, которым, увы, было некуда деться. А может, и они были не нужны. Просто требовалось произносить монологи и бросать кому-то реплики для собственного самовыражения. Этим кем-то и оказалась я.

Под приятное журчание ее голоса с периодическими эмоциональными всплесками я продолжала неторопливо ковырять салат, стараясь думать о чем-то своем. Вдруг соседка запнулась на полуслове, как-то протяжно вздохнула и замерла. От непривычной паузы я подняла глаза от своей тарелки и посмотрела на Людмилу Станиславовну. Она изменилась в лице и напряженно всматривалась куда-то за моей спиной. Я не выдержала и повернулась, следуя за ее взглядом. К нам приближалась молодая симпатичная женщина с мальчиком лет девяти. Они на ходу перебрасывались только им понятными фразами и заговорщически смеялись. Мне показалось, что, проходя мимо нашего столика, мальчик на какую-то долю секунды задержал взгляд на нас и слишком поспешно отвернулся, что-то снова весело рассказывая матери. Они уже давно скрылись в дверях, а Людмила Станиславовна по-прежнему смотрела им вслед, целиком и полностью уйдя в себя, машинально продолжая крутить в руке выданный на ужин мандарин.

– Когда дочь уехала жить в Штаты, – негромко начала свой рассказ Люси, чуть дрогнувшим голосом, обращаясь именно ко мне, а не ко всей столовой, как было раньше, – такая тоска на нас с мужем накатила. Мы как будто потеряли смысл жизни, стержень внутренний не выдержал и переломился. Сначала была робкая надежда, что это ненадолго. Потом надежда растаяла вместе с мечтами о внуках и большой счастливой семье. Каждый день стал похож на другой, такой бесконечный День сурка. Я видела, что муж медленно, но верно погружается в депрессию. Нет, вроде бы ничего серьезного не происходило. Не было ни истерик, ни транквилизаторов, ни отсутствия аппетита. Он был внимателен и вежлив. Просто как-то слишком вежлив и назойливо внимателен. А еще чаще, чем обычно, он зависал на своей волне в одной ему понятной задумчивости с остановившимся взглядом, направленным в стену.

Нужно было что-то делать. Для начала я скупила все билеты на концерты и театральные постановки на ближайшие полгода. Мне казалось, что это нас отвлечет и теперь мы уж точно отведем душу. Через пару месяцев муж сообщил, что его душе не нравится то, куда ее водят, и продолжать эти хождения отказался. Тогда мы ударились в путешествия и проехали от Калининграда до Байкала, но и это не изменило нашу жизнь к лучшему. Печаль затягивала его все сильнее. Просто какое-то грязное болото бездонной печали. Вроде бы ничего особенного не происходило, но у меня было полное ощущение, что кольцо безнадеги сужается вокруг нас все плотнее. Тогда я увлеклась готовкой. Если мы не хотим никуда ходить по вечерам, то будем проводить это время дома и с удовольствием. Каждый мой ужин стал произведением искусства.

Вино к ужину я поручила выбирать мужу. Ему понравилась его новая зона ответственности, и у нас даже появилась такая ежевечерняя игра. Он спрашивал: «Что может быть прекрасней вкусной еды?» «Ее приготовление!» – весело отвечала я. «Ты разочаровательна», – веселился муж. «Ты никакой как все», – вторила я. – «Вперед и спейся!» – и он с видом волшебника доставал необыкновенную бутылку из чудесной коллекции давнего бородатого года и произносил слова кого-то из великих о том, что жизнь слишком коротка, чтобы пить плохие вина. Короче, он увлекся всем этим. Слишком увлекся. К ужину с вином плавно добавился обед. Когда мы дошли до завтрака с шампанским, я поняла, что нужно срочно что-то делать.

И мы завели кота. Или кот завел нас. Наша жизнь сосредоточилась вокруг него. Теперь мы кормили и поили в основном кота, обсуждали, кого он больше любит, кому громче мурчит, кого лучше греет. С котом нам повезло, он оказался замечательным, был всегда рядом и позволял сколько угодно гладить свой меховой живот. Жизнь стала потихоньку налаживаться. Кот вошел в нашу жизнь как полноправный член семьи, снял напряжение и беспокойство наших душ. По крайней мере, мне так казалось…

Я хорошо помню то утро, когда муж растолкал меня и сообщил, что нам нужен ребенок. Он говорил, что мы еще молодые и у нас обязательно все получится. Он тараторил быстро-быстро, как будто боялся, что я буду возражать. Я не возражала. Следующий год мы как сумасшедшие пытались завести ребенка, сначала сами, потом с помощью врачей. Ничего не получилось. Тогда мы решили, что дети приходят в семью разными путями. Так встал вопрос об усыновлении. Мы погрузились в эту тему с новым азартом. Мы проходили какие-то бесконечные школы приемных родителей, ездили по стране в поисках ребенка и почти прописались в детских домах.

Леньку я увидела не сразу. Он стоял в стороне от остальных детей и смотрел на нас открыто и безмятежно. Во мне как будто что-то щелкнуло, и я повернула голову в сторону мужа, буквально споткнувшись о его взгляд. Да, да, да, решение было принято нами мгновенно, единогласно и без долгих обсуждений. Леньке было пять лет. Темноволосый, вихрастый, улыбчивый, беззлобный, он производил впечатление домашнего ребенка. Где-то еще болталась его непутевая мать, лишенная родительских прав, но нас заверили, что с ней проблем не будет. Между Ленькой и мужем сразу установилась какая-то неуловимая связь. Он не сводил глаз с будущего отца и внимательно слушал каждое его слово. А папа таял. Каждый наш приезд был шагом к обоюдному счастью.

Наступил момент, когда мы впервые привезли Леньку к нам в гости. Это было как раз перед Новым годом. Елка, мандарины, сладости, подарки – все было готово. От всего этого изобилия ребенок беспомощно крутил головой и улыбался. Глядя на него, муж сиял. Ленька сразу стал называть нас мамой и папой. В доме пахло пирогами, уютом и впервые за долгие годы спокойствием.

«Как это едят?» – Ленька стоял передо мной и крутил в руке пузатый мандарин. У меня даже горло перехватило от нахлынувших эмоций. «Попробуй, это очень вкусно. Мы обязательно тебя всему научим. Всему-всему, ведь мы теперь твои мама и папа», – говорила я, старательно очищая мандарин.

Ленька был в восторге и от мандаринов, и от пирогов, и от всей моей готовки. Они с папой сначала пытались мне помогать и пробовали очень вкусно порезать колбасу, а потом под общий хохот заявили, что у них гораздо лучше получается все это вкусно съесть. Вечер закончился безумными забегами и играми с котом. Так они и уснули вместе, почти в обнимку, Ленька и кот.

А ночью началось какое-то безумие. Ребенок исчесывал себя до крови. Он весь покрылся красными волдырями и бегал с криками по комнате. Таблетки от аллергии облегчения не приносили. Мы обтирали Леньку водой, водкой, мазали каким-то кремом, махали на него полотенцами. Лучше не становилось. Казалось, что эта ночь ада никогда не закончится. Ребенок уснул только под утро. Знакомый врач, внимательно выслушав наш рассказ, сказал, что от кота нужно срочно избавляться.

Легко сказать, «избавляться». Как? Куда? Существо, которое мы обожали, которое буквально вытащило нас в сложный период жизни. Леньку мы взяли повторно к себе через неделю. Квартира к этому моменту по совету доктора была отдраена до блеска, включая стены и мебель. Мы по нескольку раз прошли тряпками каждый квадратный сантиметр, где мог притаиться затерявшийся клочок шерсти. Ничего не понимающий кот был изолирован в ванной комнате, однако, никакого облегчения это не принесло. Кот орал, а Ленька продолжал чесаться.

Тогда я попросила свою подругу взять кота на выходные. Вечером она позвонила и сообщила, что кот лежит за батареей, не ест, не пьет и не выходит. На следующий день ситуация не изменилась. Мы отвезли Леньку в детский дом и помчались за котом. От нашего предательства кот отходил неделю. Мы делали еще пару попыток и привозили ребенка. Ленька капризничал, бегал кругами и, как специально, задевал кота.

Нам нужно было делать выбор и принимать решение, но никто из нас не мог взять на себя ответственность за него. Мы не могли думать и говорить ни о чем другом. Ребенок или кот? Звучит ужасно, просто дикость какая-то. Но у ребенка есть шансы на хороших родителей, а для кота это означает смерть. И кот с нами уже очень давно, он как член семьи, а ребенок как будто еще и не появился в нашей жизни, и мы к нему еще не привыкли, и он к нам еще не успел привыкнуть. Кот или ребенок? С котом все ясно и спокойно, он не подведет. А чего ждать от ребенка, особенно в переходный возраст, неизвестно. Все дети из детских домов рано или поздно начинают искать своих биологических родителей. И впереди всегда пугающая неизвестность. А может быть, на Земле есть другой замечательный ребенок, у которого нет аллергии на котов и нам нужно просто получше поискать?

Я где-то слышала, что, когда эмоции не могут перехлестнуть через край, они сдвигают крышу. От перенапряжения моя крыша свое место покинула. Внутри зрела мысль, что мы не справимся и что для ребенка лучше, если у него будут молодые родители. Кот приползал и мурчал на груди, как будто чувствовал, что решается его судьба. И так каждую ночь. Мы совсем перестали спать. Наши ночи превратились в бесконечные дебаты с соплями, слезами, взаимными обвинениями и примирениями. Под утро мы засыпали совершенно обессиленные, с гибельной пустотой внутри, а потом наступало пробуждение, и все те же мысли возвращались вновь и роились в голове, как пчелы, кусая и взрывая мозг.

В тот последний Ленькин приезд я окончательно поняла, что шансов на совместное проживание у нас нет. Провожая его, я со слезами на глазах сказала, что больше мы не увидимся, так как нас отправляют в длительную командировку на Крайний Север. Ленька очень внимательно посмотрел на меня своими грустными серьезными глазами, обнял, вытер ладошкой мои слезы и очень по-взрослому сказал: «Не нужно расстраиваться, просто аист снова ошибся и принес меня не к той маме. Уже во второй раз».

Я думала, что муж от всего этого умрет. Он не умер, он просто ушел к другой женщине. Сказал, что впервые полюбил по-настоящему. У него теперь другая жизнь, другая семья, другой ребенок и даже кот другой.

А Ленька… Я его больше никогда не видела. Он очень похож на того паренька, который только что прошел мимо нас со своей мамой. Я почти уверена, что это он, вырос только. Значит, аист наконец-то сделал правильный выбор…

Люси замолчала, съежилась, мне показалось – даже уменьшилась в размерах. Она задержалась за столиком, отвернувшись к окну, а я вышла на улицу, захватив с собой мандарины, оставшиеся на столе после ужина.

Мальчишки строили из снега крепость и готовились играть в снежки.

– Эй, пацаны, хотите подкрепиться? – крикнула я и предложила им фрукты.

– Мне нельзя, у меня аллергия, еще с детства, – Ленька был единственным, кто не двинулся в мою сторону.

– На кошек? – на автомате вырвалось у меня.

– Почему на кошек? На мандарины! – мальчик посмотрел на меня, и на его лице появилась искренняя легкая безмятежная улыбка.