Журнальный мир

₁

Ноги были обсыпаны бляшками на коленях и икрах, еще несколько небольших бесформенных пятен укоренились на левом локте и выше, и, на закуску, у самой шеи – лиловое воспаление величиной с яйцо курицы то появлялось, то исчезало. Больше нигде никогда ни пятнышка не выступало. Но и этого было вполне достаточно, чтобы она на людях неизменно чувствовала себя ущербной, отверженной. Ей постоянно казалось, что оденься она, как другие, на нее обязательно будут смотреть, жалеть, оценивать, обсуждать, ухмыляться… Поэтому платьев с восьмого класса ни разу не надевала. Со скандалом, но настояла, чтоб больше не покупали. Носила исключительно брюки и джинсы и вечно куталась во что-либо глухое, темное, все ущербное, проклятое тело скрывающее. Только так чувствовала себя защищенной от чужих рефлексий и взглядов. Иногда даже мысленно над собой насмехалась: перейти в мусульманство, что ли…

₂

Ей вечно казалось, что кто-то как-то не так, что как-то брезгливо, недобро, уничижительно, уничтожающе смотрит. Всегда что-то такое в людских взглядах мерещилось, что до слез раздражало, подавляло, опустошало изнуренную душу и психику…

Но иногда, сама с собой перед зеркалом, в настроении редком, приподнятом, находила себя очень даже!.. Считала, что густые черные волосы и очень белая нежная кожа могли бы, наверное, привлекать мужское внимание. Еще находила, что у нее изящные и даже красивые руки и что ножки (на улице она часто придирчиво разглядывала чужие, а потом со своими перед зеркалом сравнивала) – очень и очень секси и она, наверное, очень и очень сумела бы… Представлялось, как запросто кружила бы кавалерам головы, как чудесно могла бы кокетничать, соблазнять, заманивать…

А что еще оставалось, как только не считать и воображать!..

А еще последнее время все чаще и чаще лезли в голову мысли об этом, об этом, об этом… Дурацкие, отвратительные картинки помимо воли разжигали, дразнили, мучили воображение.

Душа и тело не могли больше вместе ужиться. Они ненавидели, отвергали друг друга. Иногда ей даже казалось, что от чего-то ей просто необходимо избавиться. Но вот от чего и как, и кто сделает этот выбор? Кто и когда?!

Впрочем, где-то на самом дне измученной и опустошенной души теплился крошечный огонек странной, ирреальной надежды на что-то… На что?! Впрочем, теплился.

₃

За всю недолгую жизнь почти нигде не была. Жили скудно, поэтому летом на отпуск родители старались снять комнатку в каком-нибудь недорогом захолустье – просто чтобы из города прочь, просто чтоб на природу. Когда выросла, из-за проклятой болячки делала то же самое: забиралась в какую-нибудь глухомань, подальше от глаз людских – читала, бродила по безлюдным окрестностям, печально плескалась в заболоченном, полном кувшинок и лилий лесном озерце, куда даже мальчишки не желали заглядывать – до того мелко и илисто. Скучала, конечно, но другого выхода не находила – с самого детства на людях не раздевалась, даже представить себе не могла, что такое возможно, стеснялась до дрожи, до обморока.

А тут вдруг, неизвестно с чего, так ужасно, так отчаянно захотелось ей неожиданно поехать на море! От необоримого желания увидеть его, услышать, раз в жизни наплаваться всласть, по-настоящему, как нормальные люди, – за короткое время извелась просто до невозможности! Ни о чем больше думать была не в состоянии. Как будто судьба, как будто вся жизнь от этой поездки зависела.

Две недели почти ходила как в воду опущенная, еще печальнее и потеряннее, чем обыкновенно; ее даже спрашивать стали, не случилось ли что… А потом вдруг, как в омут, кинулась утром в кассу, купила случайный билет на вечерний скорый, на нерве вырвала краткосрочный отпуск и в невероятном ажиотаже ринулась по магазинам.

₄

Она купила себе самый яркий, самый броский, сногсшибательный просто купальник, вызывающий до того, что аж дух мужской должно было перехватывать. У нее внутри все одновременно отчаянно ликовало и сжималось от привычного обморочного страха. Она деньги у кассы никак не могла посчитать – такое творилось. Продавщица, наверно, решила, что это от цены – окончательно запредельной, и даже слегка надменно и снисходительно улыбнулась. Но где ей было понять!

После купальника ни малейшего шанса повернуть назад уже не было, поэтому накупила в придачу замечательных летних платьев – облегающих, ярких, беззастенчиво открывающих все, что только возможно, совершенно умопомрачительных, а напоследок – гори всё дьявольским пламенем! – прикупила снежнобелые шорты.

₅

В ней будто внезапно вспыхнул чудесный бенгальский огонь. Все страхи, все комплексы в один миг пропали бесследно. Будто бы раскаленные искры бенгальской свечи угодили на них, и все до единого испепелили в мгновение ока.

С утра мчалась на пляж. Плавала до изнеможения в теплом, подернутом утренней дымкой, прозрачном и ласковом море. Потом бежала на замечательный южный рынок – купить что-нибудь вкусное-вкусное, диковинное, совершенно необыкновенное – к завтраку. После завтрака снова на пляж – купаться и нежиться под обжигающим солнцем. После обеда, устав от моря и солнца, с наслаждением долго спала. А вечером, нарядившись в одно из шикарных платьев, порхала пестрой веселой птицей по набережной, наслаждаясь вечерней прохладой и чудесным благоуханием моря, цветов и трав.

И такой восторг бушевал в ней все это время, как будто чудесных бенгальских свечей зажигали все больше и больше, и от этого огонь внутри разгорался все ярче, и ярче, и ярче…

₆

На ней была алая полупрозрачная блуза, пресловутые шорты и огромная красная шляпа – одежда, которую она неизменно все эти несколько дней надевала на пляж. Она вышла из маленького кафе, где лакомилась хинкали, стояла в редкой тени китайской веерной пальмы и с наслаждением, как маленькая, облизывала потрясающее фисташковое мороженое.

Она так была увлечена сладким кушаньем, что поначалу ничего вокруг себя не замечала. Наконец мороженое закончилось, она стала оглядываться и вдруг, на другой стороне, увидала веселую группку парней лет двадцати – двадцати пяти. Парни стояли развернувшись лицом к кафе, тыкали пальцами в ее сторону и ухохатывались.

Почему-то ей показалось, что это они над нею смеются, ее обсуждают. Может, скорее всего, ей просто почудилось, и они над чем-то совершенно своим веселились, и абсолютно не в ней было дело… Кто теперь знает!.. Но только в то же мгновение нервы ее, все эти дни запредельно, безумно натянутые, не выдержали, оборвались, волшебный бенгальский огонь молниеносно погас – окончательно, бесповоротно, как будто потоком воды лучинку искрящуюся окатили.

Остаток несчастного дня и до самого вечера следующий просидела она в своей комнате в полном оцепенении – не пила и не ела. Нет, не плакала, но почти не дышала. Только когда на приморский город опустились густые ночные сумерки и веселые отдыхающие разошлись по домам, она выбралась наконец, едва живая, наружу. Точно сомнамбула, бесконечно бродила, бродила, ничего не видя, не слыша, по незнакомым каким-то узким наклонным улицам, пока неожиданно не услышала море.

Она села на парапет, отделяющий город от пляжа, и долго-долго сидела, уткнувшись лицом в колени. Насидевшись, стащила через голову блузу, бросила на песок, будто тряпку, и с разбегу, прямо в шортах, бросилась в воду.

Вода была теплой, нежной и ласковой; вода была доброй и милосердной; вода унимала боль и несла облегчение… Поэтому она все плыла, плыла и плыла – не в силах остановиться, не в силах вернуться обратно – в отвратительный и безжалостный мир – к неприязни, отверженности и одиночеству.