Человек человеку
Человек человеку
Ленинградский синдром
вечный турист запускающий дрон
пара таджиков старуха с ведром
вся твоя улица вкратце
непреходящий стокгольмский синдром
только уже ленинградский
в небе свинец а в ногах зеркала
вычисли тангенс шестого угла
чтоб на пяти не прощаться
строчка из блока коньяк из горла
это совсем не про счастье
по вечерам маяки сигарет
вместе с бронхитом за выслугу лет
в каждом замызганном сквере
осень даёт мерлезонский балет
камень становится зверем
стой не его ли ты кормишь с руки
так что внутри дребезжат позвонки
если приходит под окна
дома где медленно с красной строки
в нас заживают подонки
Прошлого тысячезимия
он говорит останься
она говорит с хера ль?
между ними дистанция
станция и февраль
прошлого тысячезимия
заснеженной бузины
она говорит увези меня
куда-нибудь из зимы
из этой вечной лапландии
в тёплый микрорайон
волосы цвета платины
сливаются с февралём
платформа зеленоградская
сугробы до рюкзака
робость его дурацкая
протянутая рука
губ донельзя обветренных
лукавые уголки
тройка по геометрии
точка в конце строки
За разнотравьем памяти
как странно за минуту до расстрела
упущенное время повзрослело
и тронулось серебряным умом
над тихой рощей в медном купоросе
утиный вождь прокладывает осень
почувствовав её в себе самом
сезон охоты пуще чем неволи
камыш обводит зеркало кривое
где плещется рябая высота
здесь не слышна заезженная трасса
а тишина похожая на здравствуй
рождается с упавшего листа
ещё сентябрь
пахнущий грибами
брусникой и сырыми погребами
так словно мы не вышли в города
так будто от земли не отрывались
корнями необузданно свиваясь
склоняясь к колыбелям по родам
за разнотравьем памяти – деревня
ещё разлука не заматерела
не надо
ничего не говори
вразрез с тоской
обманута собой же
нечаянная верность длится дольше
на поворот кудрявой головы
Человек человеку
человек человеку волк
человек человеку vogue
cosmopolitan и playboy
человек человеку Бог
чтоб носили его с собой
открываю глаза тайга
открываю глаза тонка
а казалась себе скала
отпущу тебя с языка
встрепенутся колокола
и посыплются из башки
позолоченные божки
незаконченные стишки
только руки не обожги
человек человеку мат
человек человеку март
человек человеку мал
покурили и по домам
Чёртово колесо
как легко превращается песня в притон для нот
оттого что тебе не двадцать притом давно
оттого что на взлётно-посадочной полосе
ты бескрыло шевелишься в чёртовом колесе
отгорело прошло устаканилось улеглось
и любовь не любовь как и злость на себя не злость
а местами ты даже счастлив исподтишка
с проходной маетой разбросанной по стишкам
с проходной маетой с воспитанной немотой
словно ходишь по замкнутой улице молодой
там шаги остаются на память для никого
и зевает Господь как усталый экскурсовод
надоедливой песни разнашивая мотив
прекрати в себе гадского лирика прекрати
но скрипит по нему непрошеная попса
где-то в ржавом сердце чёртова колеса
От камина
после имени пауза после паузы темнота
я спешу по коридору разговаривает вода
велосипедная камера мотор снято
свято
это план генштаба телефонная трубка мира
я однажды научу тебя прикуривать от камина
осторожно ещё затяжка ещё застёжка
ждёшь как
голубые бабочки вспыхнув уйдут под купол
ибо точное время мучеников и кукол
половина шестого от сотворения мира
мимо
нам давно четырнадцать или недавно тридцать
поутру в одном из нас умирает птица
чтоб в другом родиться
а когда обнажённая правда уже одета
я не знаю зачем должно продолжаться лето
с сумасшедшими лучшими дерзкими но не с нами
и оно не знает
По незапамятной Тарусе
по незапамятной Тарусе
гуляют дряхлые старухи
в последних поисках тепла
в скупом дожде на босу ногу
в своём уме и слава Богу
их бесконечность истекла
стоят у каменной Марины
а Он приходит на смотрины
всё не решаясь выбирать
которой раньше умирать
Кондуктор курит на подножке
кондуктор курит на подножке
такой же рыжий как борян
рябиновые неотложки
летят к разбитым фонарям
четыре детства по трамваям
и только в пятом по любви
нас со стихами покрывали
нас со стихами берегли
в карманах ныло в окна дуло
коньяк не старился никак
а осень красилась как дура
бродила ноги в синяках
и целовались мы хамея
и отражались от стекла
и танцевала саломея
где анька масло разлила
у мироздания в наброске
смотри какие молодцы
светлановские недопёски
неопытные образцы
мы жили по диагонали
звуча открыто налегке
на каждом радиоканале
на каждой радиореке
не усреднённые огранкой
и логикой как таковой
пока ночная петроградка
несла трамвай сороковой
нам снова нечего бояться
нам снова нечего терять
я начинаю повторяться
ты начинаешь повторять
кондуктор курит на подножке
такой же рыжий как борян
рябиновые неотложки
летят к разбитым фонарям
Погоны
там где выход из-под контроля скорее вход
табуны осаждают трою который год
и купают в автоматных очередях
кобылицы стоеросовых жеребят
осторожно свободная касса горит табло
самый дерзкий заходит в ствол говорит алло
потому что предпочитает не замечать
как погоны рук летят по твоим плечам
Зарастают поля тетрадей не-тронь-травою
зарастают поля тетрадей не-тронь-травою
просто добрые злые дети ушли на волю
собирая живых в альбомы а мёртвых в стаи
против целого мира разбитый ни в грош не ставя
если джобс всемогущий однажды проверит сети
из глубин покажутся добрые злые дети
их глаза это чёрные дыры любой розетки
выключая свет понимаешь кругом лазейки
карусельная конница мчится в монтажной пене
водосбор колоколится
словно назло системе
в параллельной вселенной без никаких америк
каждый третий – дилан каждый четвёртый – эрик
злые яблоки стива в космических пальцах шивы
там запрет на апрели и все непременно живы