Чудо дня искупления

Чудо дня искупления

Как-то перед Йом Кипур, Днем искупления, Иван пошел провожать едва стоявшего на ногах Мишку Штруделя домой.

Старый приятель, по обыкновению своему, жаловался на «этих обезьян без роду без племени, которые прилепили кипы на свои скошенные затылки и думают, что они иудеи, а на самом деле они просто беспородное чмо с африканской помойки, а еще смеют называть меня “руси”, а я иудей в бессчетном поколении, и за иудейство свое страдал от Советов, а теперь – на святой еврейской земле! – от этих обезьян».

Иван, привыкший к подобным излияниям, думал только об одном – поскорее сдать Штруделя на руки престарелой матери. Черная южная ночь дышала жаром, пальмы над их головами издавали зловещий металлический полустук-полушорох, и Иван, смертельно уставший волочь беспрерывно бубнившего «иудея в бессчетном поколении» по пустынным улицам, не чаял уже, когда они, наконец, доползут до Мишкиного дома.

Мишка с матерью проживал в старом южном районе Беэр-Шевы, застроенном еще в 50-х прошлого века одинаковыми пятиэтажными, со столбами в первых этажах, зданиями. В последнее время район не считался престижным, и горожане посостоятельней съехали. Процент населения, Мишкой не любимого, был там высок, и неудивительно, что навстречу им попались два смуглых молодых человека, одетых в черные костюмы, в черных же шляпах, с пейсами и болтающимися из-под пиджаков кистями цицит – ученики ешивы.

Близкий к тому, чтобы заснуть на ходу, Штрудель вдруг встрепенулся и, уставив недобрый мутный взгляд на ешиботников, заорал на иврите:

Что, нацепили все это и думаете, что вы настоящие иудеи? Обезьяны ряженые, вот вы кто!

Один из молодых людей запальчиво рванулся к Мишке, но второй удержал его, громко сказав:

Оставь его. Не видишь, пьяные русские. Собрали сюда все дерьмо…

Иван хотел тут же утащить Штруделя подальше, но не тут-то было: услышав слово «русские», тот просто озверел и, вырвавшись из Ивановых рук, подскочил к отпрянувшим в испуге ешиботникам:

Запомните, вы: это я – еврей, а вы, вы – грязные звери с африканской помойки!

Иван бросился унимать разбушевавшегося Штруделя, но двое полицейских из неизвестно откуда взявшейся патрульной машины опередили его.

Они схватили Мишку под руки и, перекинувшись несколькими фразами с пострадавшими, стали заталкивать его в машину. Иван подбежал, пытаясь выручить старого друга.

А ты кто такой? Ты его знаешь? – с недобрым интересом разглядывая Ивана, спросил один из полицейских.

Да, это мой друг, – выпалил Иван.

Ну, если так, поехали, – зловеще усмехнувшись, предложил страж порядка. Иван сел в машину рядом с угрюмо сопевшим Штруделем.

В ночном полицейском участке было пусто, если не считать сидевшего в длинном коридоре трясущегося и плачущего навзрыд худого человека неопределенного возраста в трусах и в майке. Их завели в небольшую комнату, где сидел за столом пожилой человек со смуглым усталым лицом и одетый, несмотря на духоту, в синюю полицейскую куртку с воротником из искусственного меха.

Ивана со Штруделем посадили на стулья напротив стола. Один из полицейских вполголоса объяснил что-то человеку в куртке.

А это кто? – громко спросил тот, кивнув на Ивана.

А это друг его. Захотел с нами поехать. Он тоже, видишь, не совсем свежий. Короче, привет, Нисим, – попрощался полицейский.

Иван со Штруделем остались наедине с тем, кого звали Нисимом. Тот зевнул, вытянул из лежащей на столе пачки сигарету и не спеша закурил. Штрудель, до того молча сопевший, глядя в пол и, казалось, не вполне соображающий, где он, вдруг рывком поднял голову на Нисима и выпалил:

А что, ты думаешь, эти твои «капарот» тебе помогут?

Глаза его закатились, он, как бы отвечая на собственный вопрос единственно возможным ответом обреченно и убежденно отрицательно помотал кудлатой головой и безвольно уронил ее на грудь.

Иван мрачно ожидал роковых последствий Мишкиной борьбы за чистоту иудаизма в самом жерле последнего.

Но, к его удивлению, Нисим поглубже закутался в синюю куртку, будто в комнате стоял трескучий мороз, затянулся сигаретой, сглотнул, а не выдохнул дым и философски-спокойно спросил:

Почему не помогут?

Штрудель, на мгновенье ожив, потряс головой, как бы вспоминая нужные слова, потом, потерянно разведя в стороны руки, плачущим шепотом трагически пролепетал:

Храма нет.

И, закрыв лицо руками, затрясся в приступе пьяного плача.

Нисим тяжело вздохнул и спросил Ивана:

Что вы там с «черными кипами» не поделили?

Они его «русским» назвали, а он еврей в бессчетном поколении, – как мог, объяснил Иван.

Нисим дернул плечом:

Ну и что? Ведь это так принято здесь – кто откуда приехал, тот то и есть: которые из Румынии – «румыны», которые из России – «русские». Меня тоже «марокканцем» зовут, и, поверь, я ни разу в жизни ни на кого из-за этого не бросился, потому что это то, что я и есть. Хотя мне родители рассказывали, что и я еврей.

А я русский. То есть не еврей из России, а русский, и не хочу в эти ваши дела вмешиваться, – резко ответил Иван, вдруг почувствовав, что смертельно устал, и – будь что будет.

Зачем же ты сюда притащился, если не хочешь вмешиваться? – спросил Нисим так, что непонятно было, «сюда» – это полицейский участок или Израиль вообще.

Он мой друг. Еще из России. Мы учились вместе, – ответил Иван, не углубляясь в философию.

Нисим понимающе кивнул головой, затянулся, сглотнул дым и, выпуская его через ноздри двумя прозрачными синими струйками, задумчиво спросил:

Почему он сказал, что «капарот» не помогут? Потому что Храма нет?

Иван понял, что человек в куртке не издевается над ними, пользуясь положением, а хочет знать, и ответил:

Да, потому что Храма нет. Священников нет. Раввин – не священник. Он может посоветовать, потому что учился и знает иногда больше, но грехи отпустить – у него власти нет. Я так понимаю.

Н-да, – значительно произнес Нисим, растирая в пепельнице недокуренную сигарету, – Храма нет.

И, как бы в подтверждение его слов, Штрудель тяжело сполз со стула на пол. Иван в отчаянии всплеснул руками и бросился его поднимать.

Нисим встал из-за стола – он был худощав, высок и широкоплеч – и спокойно сказал:

Ладно, поехали по домам.

Они вместе выволокли бесчувственного Штруделя на задний, плохо освещенный двор и втолкнули в старенький «форд-фьеста».

Подождите здесь. Я должен доложить, что ухожу, – бросил им Нисим и исчез в темноте.

Когда он вернулся, Иван спросил виновато:

У тебя, Нисим, неприятности из-за нас будут?

Оставь, парень, – негромко смеясь и выруливая с полицейской стоянки на улицу, небрежно откликнулся Нисим. – Мои неприятности закончились. Я сегодня последний раз дежурил. Завтра – пенсия. Ну, что скажешь, русский, сделал я доброе дело?

Иван молча кивнул головой.

 

* - «Капарот» (от ивритского глагола lechaper – искупать грехи) – принятый в среде выходцев из Марокко обычай, восходящий к библейскому обычаю отпущения священником козла в Йом Кипур в знак искупления грехов народа. Перед Йом Кипур выходцы из Марокко приносят раввину курицу, которую закалывают в «покрытие» грехов. По Библии же, любую жертву во искупление грехов приносит только священник.