Журнальный мир

Уж, казалось бы, так часто читаю подборки разных поэтов, что давно пора перестать удивляться разнообразию талантливых поэтических голосов, но нет же – остановишься на полпрочтении, прислушиваясь к своим ощущениям и толком еще не поняв, что же так зацепило, продолжишь чтение, ставшее неторопливым, чутким, с «остановками» на погружение в свои мысли-образы, то и дело «параллеля» их с авторскими. Так же случилось, когда я набрела в интернете на одну из подборок Елены Фроловой, поэта, с чьим творчеством прежде я не была знакома. Но потом нашла еще и еще, в итоге не разочаровавшись ни в одной, попутно записала свои мыслеощущения…

Как неожиданно, с несвойственной, почти забытой готовностью отзывается сердце на этот, с первых строк, кажется, даже убаюкивающий (или успокаивающий?) шёпот-зов: «День долог и изменчив, как вода. / Иди сюда, побудь со мной немного. / Для каждого минутка есть у Бога, / неясная, как тонкая слюда, / но тихая и светлая всегда. / Иди сюда»… Мне это почудилось или на самом деле внутри неожиданно очнулся ребёнок, посмотрел вокруг и, услышав эти тихие слова, доверчиво вытянул ручку вперед, навстречу кому-то незримому, но вставшему перед ним вровень – на колени, – интуитивно поняв, что сейчас его (меня!) возьмут за неё и уже никогда не отпустят, не оставят в этом странном, до неверояти нагроможденном сложностями мире, где на самом деле всё устроено просто и ослепительно прекрасно? Где «…где-то над океаном бредут караваны / с погонщиками, закутанными до самых бровей…», где можно догнать «ускользающее лето», где самое бесценное всегда рядом и вокруг – это «звездопады, снегопады, / дожди, проталин чистая вода…».

Как по-матерински ласков этот, подобный немеркнущему никогда свету для многих из нас теперь уже далекой звезды зов: «Иди сюда…»

Но вот уже меняется картинка, и, будто под действием проявителя, на полотне сознания проступает звонкое лето, как всегда проходящее быстро, словно резко вспорхнувшая с высокой цветущей ветки птица, но пока что там, внизу:

Утоплено ведро в колодце,

железом мокрым пахнут руки,

и капли – маленькие солнца –

блестят на потемневшем срубе.

И в жарком обмороке лета

все травы вырастают гуще.

И, как и прежде, нет ответа,

где было или будет лучше…

– и совершенно спокойно принимает душа эту очевидную истину, которой мы так часто мучаемся, тщетно пытаясь все-таки отыскать ответ. Наверное, только затем чтобы однажды, наконец, прийти к мысли, что лучше-то именно в этом вот, сегодняшнем дне, здесь и сейчас, потому что «завтра» – это всего лишь обманчивая иллюзия, яркий, манящий фантик-пустышка. И как именно это вот, наше такое непостоянное «сегодня» имеет обыкновение стремительно изменять яркую палитру, в которой – мгновение! – и уже всё иначе, от желания выдохнуть

…это лето из живота

синею жилкой, пульсирующей на виске,

перед прыжком с голубого, как море, моста

не на резинке – на тоненьком волоске…

– до всякий раз очаровательной, подкупающей своей доверчивостью и простотой природы:

За поворотом тихие сады,

уютный домик, чайник со свистком,

сверчок, прохлада, бархат лебеды

и крошки хлеба мышке под столом…

– даже несмотря на то, что: «…ничейным садом, яблоком болит / исчезнувшее выцветшее лето».

И всё, что представляется единственно возможным в такие моменты:

…напоследок, отыскав в траве,

уносишь их притихших и смиренных,

те яблоки из сада на горе

в преддверии зимы благословенной.

Вроде всё вокруг кажется таким родным и узнаваемым из года в год, от зимы к лету, и проскальзывает спасительной соломинкой мысль о своей сопричастности к этому миру, к этой земле, но порой (куда ж деться от них?) накатывают ледяные волны сомнения, сметая наши, годами выстраиваемые и укрепляемые «святые метки» самоидентичности; часто подводя к абсурду и уродливо выпячивая уничижительное осознание собственной ничейности, песчинкой тонущей в ничейности вселенского бытия:

И вся эта ничейность бытия

дарила нам единственный урок,

что жизнь от смерти в песне соловья –

на волосок.

Да и не только в песне соловья, а и в твоём – выдохе, движении, жесте… И снова мотает тебя, как щепку, из одного состояния в другое – ломая, уничтожая: («Недочитанной сказкой обрывается жизнь. / А казалось, что завтра наступит счастье…»), воскресая: («…Я снова сотворю себе кумира / Из моего заклятого врага…»), пока, наконец, кто-то, совсем недавно бывший тобой:

Без горечи, без сожаления, без толики боли

смотрит на жизнь свою, как на немое кино…

Розовый замок в детской на старых обоях

выцвел, как сказка,

давно,

давно,

давно…

Смотрит через лёгкую занавесь на утренний туман, заливший шумную трассу, или на сияющее звездами небесное полотно и, кажется, уже не в силах одолеть навалившийся на него тяжёлый морок…

Но невозможно же, не-воз-мож-но длиться ему бесконечно! Как невозможно прожить эту жизнь, не испытав лучшего, чем может быть одарён человек, – любви – во всех её проявлениях от робкой попытки познать, приблизившись, как «…к самой желанной долине Рая / к той, что “Любовью” я называю…» до её истончения («…Море всё-всё унесло. И всё – растворило… / Ракушкой память мою о тебе на песок положило…», «И ни к чему смотреть через плечо. / У прошлого нет будущего, точно. / А я тебя любила горячо. / И я тебя давно забыла. Точка…»).

Как невозможно долго безучастно стоять у окна – наблюдая раскинувшуюся перед глазами настоящность с её едва уловимым на слух: «Иди сюда…», которое почему-то считывается, как шорох крыльев твоего подуставшего ангела. Мгновенно очнёшься, оглянешься и…

В доме, спелёнатом темнотой,

боясь разбудить половицы,

дойдёшь до прихожей, нашаришь рукой

что-то накинуть. Не спится.

Выйдешь неслышно с задних дверей,

трогая сырость ступнями.

Может, и правда запел соловей

где-то в ночи над полями?

Может, и правда теперь я люблю

эти бессонные встречи,

с тягою к лунному алтарю

с исповедью о… Вечность

камушком хрустнет, вопьётся в ступню,

вспомнится «…будет отныне…».

Холодно. Может, вернуться к огню,

что догорает в камине.

И возвращаешься…

К Свету.

Который всегда Рядом и Внутри.