Единица горенья

Единица горенья

Об авторе: Анатолий Юрьевич Аврутин (03.07.1948) родился и живет в Минске. Окончил БГУ. Автор двадцати трех поэтических сборников, изданных в Беларуси, России, Германии и Канаде, лауреат Национальной литературной премии Беларуси, Большой литературной премии России и многих других. Академик Международной Славянской Академии (Варна, Болгария), награжден орденом Франциска Скорины и одноименной медалью. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная».

 

* * *
Мне не спрятать сейчас ни лица и ни глаз,
Ни в минуты прощанья, ни в миг озаренья.
Всё трещало не раз, всё сгорало не раз…
Человек – это всё ж единица горенья.

Эта песня твоя… Даже взгляды тая,
Я шептал, что тебе повторю я едва ли…
Боль разлуки – моя… И печалился я.
Человек – это всё ж единица печали.

А, когда ты ушла, от угла до угла
Я ходил и бессильно заламывал руки.
И текла из угла беспросветная мгла…
Человек – это всё ж единица разлуки.

Но остался твой свет… Только в горечь одет,
Век летит… И горьки мои воспоминанья.
Столько прожито лет!.. Скрип калитки в ответ.
Человек – это всё ж единица страданья.

Где-то колокол бьёт… Милый голос поёт.
Выпью чарку вина… Прошепчу тебе что-то.
Будет голос с высот звать в последний полёт…
Человек – это всё ж единица полёта.

 

* * *
Вослед за солнцем года умчали,
Плоды с деревьев опали глухо…
Зато примчали мои печали,
Слова шепнуть для поддержки духа.
А на веранде, в немодной шали,
Неспешно вяжет носки старуха.

Неспешно… Не суетливы спицы.
Слегка движенья морщинят шею.
«Свяжу… Им за зиму не сноситься…
Свяжу… И вскорости заболею…
Спина немеет, не слышит ухо…»
Неспешно вяжет носки старуха.

Жалеет: «Осенью не успела.
Хворала… Были еще тревоги.
Душа и тело тогда болело,
А нынче только душа и ноги…»
А на веранде тепло и сухо.
Неспешно вяжет носки старуха.

Устали пальца… И в белой саже
Стекло… Снег цедится, как сквозь сито.
Старуха вяжет… Хоть вправду – даже
Носочки некому и носить-то…
В дому она да петух Петруха…
Неспешно вяжет носки старуха.

 

* * *
Тропинка-тростинка вконец заплутала во ржи…
Скажи мне, росинка, рассветное небо, скажи,
Что станет с душою, когда вознесется, спеша?
Что станет со мною, когда вознесется душа?
Какие моленья подхватят ее на лету,
Придет ли прозренье, что принял я за слепоту?
Закончатся разом – и тело, и дело, и плоть…
Закончится разум… Закончится даже Господь…
И сон не приснится – он тоже куда-то исчез…
И птица-синица… И руки любимой… И лес…
Лишь голос, звучащий чуть слышно в такую пору,
Мне молвит: «Пропащий… Я – голос… Я тоже умру…
Сменюсь тишиною, что время крадет не спеша.
Но буду с тобою, когда вознесется душа…»

 

* * *
День клонился к печали,
К неизбывной вине.
Птицы долго кричали
На другой стороне.

Замирали… И снова
Из прогорклой дали
Тяжело и сурово
Крики долгие шли.

Понимал я едва ли,
Что творится со мной.
Птицы долго кричали,
Я прошёл стороной.

Эти долгие крики,
Эта гулкая тишь,
Где с листком повилики
У моста постоишь.

А потом, на вокзале,
Вспомнишь с болью вдвойне –
Птицы долго кричали
На другой стороне.

И прорежется что-то
Сквозь годов забытьё.
Вспомнишь старое фото,
Вспомнишь имя своё…

А всего лишь вначале,
Жизнь напомнив вчерне,
Птицы долго кричали
На другой стороне.

 

* * *

Ночь, улица, фонарь, аптека…
Александр Блок

Дважды, трижды в ту же реку,
Прошлое огромню.
Помню улицу, аптеку,
Фонаря не помню.

Всё-то в памяти короткой
Марьи да Иваны.
Помню очередь за водкой,
Но не помню пьяных.

И ясней с годами вижу
Лишь добро да милость.
Помню, как латали крышу,
Как текла – забылось.

Годы быстро пролетели,
Все углы излазил.
Помню белые метели,
Но не помню грязи.

Видно, помнить не зазорно
В мире очумелом
Вместо белого на чёрном –
Чёрное на белом.

 

* * *
Всё это было так давно –
Мечты-мечталочки…
Сидит старик… А мне смешно…
Сидит на лавочке.

Сидит… И с памятью вдвоём
Своё калякают.
Сидит… И палочка при нём,
И утварь всякая.

Что обменял, что подобрал –
Узлы да тряпочки.
Твердит про ценный драгметалл
В сгоревшей лампочке.

Твердит, что Родина сдана,
Что тяжко – с грыжею.
Твердит… А слушает одна
Дворняга рыжая.

А я шагаю из кино
К подруге Аллочке.
И доедаю эскимо –
Вон то, на палочке.

И у меня довольный вид,
Под мышкой – книжица.
И так смешно, что он сидит,
Когда всё движется…

Но годы мчат по виражу,
И – делать нечего! –
Сижу на лавочке, сижу
Напрасным вечером.

Тех, кто смеётся, не виня,
Кто мимо бегает…
Сижу… И слушает меня
Дворняга пегая.

 

* * *
Вновь золу разносит по земле,
Вместе с нею – терпкий запах гари.
Но не говорите о золе,
Говорите лучше о пожаре.

Пусть золой проулочек пропах,
Где на плач сменяется молчанье.
Но не говорите о слезах,
Говорите лучше о рыданье.

Хоть тонка связующая нить
И оборвались иные нити,
О словах не надо говорить,
Вы о песне лучше говорите.

А когда на меркнущей заре
В подреберье боль ударит снова,
Зашипит слезиночка в золе,
Принесёт не молвленное слово.

 

* * *
Всё бренно и всё мгновенно,
Нам вечности не продлят.
Из вечного – взгляд и пена,
Но всё-таки лучше взгляд.

Он чьей-то души осколок,
Взгляд, брошенный из-под век.
Пусть злобен и пусть недолог,
Он глаз твоих не избег.

Взглянувший, с походкой лисьей,
К чужому несчастью – слеп.
Из бренного – хлеб да листья,
Но всё-таки лучше хлеб.

Пусть корочкой смехотворной,
Пусть крошками, пусть трухой.
От чёрного горя – чёрный,
От ржавой муки – сухой.

В кармане потёртой свитки
Нашарить его успеть…
Из сущего смерть и пытка,
Но всё-таки лучше смерть.

И пусть золотые зори
На брызги дробит роса.

MementoMemento mori
И звёздная пыль в глаза.

 

* * *
Где цветень июньская? Было да сплыло.
Любимая, видишь, как задекабрило?
На ветках – пороша, на окнах – пороша,
И вороны каркают по-скоморошьи.

Я всё повторяю: «Любимая, где ты?»
Ведь даже пропетые песни не спеты…
Хоть поздняя осень весну повторила,
Любимая, видишь, как задекабрило?

Грачи улетели… Но всё же, но всё же
Перчатка не льнёт к цепенеющей коже.
И чувствуешь – что-то в душе не остыло…
Любимая, видишь, как задекабрило?

Не тает ледок. Минус три. Воскресенье.
От собственной памяти нету спасенья.
Друг к другу манит нас какая-то сила…
Любимая, видишь, как задекабрило?

 

* * *
Мамино наследство… Старенькая кружка,
Полкатушки ниток, ножницы и плащ.
Да с гусиным пухом смятая подушка,
Где забился в перья одинокий плач.

Многое мне, мама, видится иначе,
Нынче не поплакать полночью, вдвоём…
Мне опять не спится на измятом плаче,
Как всегда, неслышном плаче на твоём…

 

* * *
Увидеть свет в конце тоннеля,
Когда растаявшая мгла
Вдруг воротит и звон капели,
И свет из дальнего угла.
Польется – прежде осторожно! –
На стол, на тумбочку, на срез,
Где кольца всё ещё тревожны,
Где запах смоли не исчез.

Увидеть свет в конце тоннеля…
И вздрогнуть – наконец-то свет!
Понять, что стёкла запотели,
Что звук дыханием согрет.
Что отделяясь осторожно
От бесконечной темноты,
Другой явился свет – тревожный,
А с ним и тень твоя… И ты…

Увидеть свет в конце тоннеля,
Воспрянуть – кончился тоннель.
Увидеть чёрное на бели
И белое на чёрном… Щель
Замазать густо…Взять собаку,
Бродить, не чувствую того,
Что мы опять летим ко мраку,
Летим, не помня ничего.