Журнальный мир

* * *

Этот мир, мучительный и грешный,

Эта, в боль струящаяся, даль…

Всё пройдет… И я пройду, конечно,

Как проходят август и печаль.

Как слепец проходит возле края

Бездны, до которой полруки,

Как проходит женщина босая

Через луг, и дальше напрямки.

Всё пройдёт… И горечь под гортанью…

И любовь… И этот сизый дым.

Непременно станет синей ранью

То, что было поздним и ночным.

Будет даль… И будет свежий ветер

Гулко дуть судьбе наперерез.

И кого-то снова не заметят,

Что прошёл… И в сумерках исчез.

* * *

Сверкнёт в ладони огонёк,

Погаснет вдалеке…

Мы – спички… Каждый одинок

И спрятан в коробке.

Бренчим… Не скажешь: «Не хочу!..»

Черкнут о злой фосфор…

Кому-то зажигать свечу,

Кому-то – жечь собор.

БАБУШКА

Утром внуку путь далёк,

А короче нет.

Бабка алый уголёк

Смотрит на просвет.

Всё ей видно сквозь багрец,

Сквозь прозрачный жар –

Где начало, где конец,

Где коварный яр.

Где рябина на юру,

Где разбитый мост.

– Эта тучка – не к добру,

Не увидишь звёзд.

Слева – ржавые стога,

Справа – чёрный крест.

В липкой тине берега –

Обойди окрест.

Смотрит бабка сквозь огонь,

Рытвинки на лбу.

– Встретишь девицу – не тронь,

Не гневи судьбу.

Встретишь птицу – улететь

Хочет – пусть летит.

Пусть висит без дела плеть,

И ружьё молчит!

Пусть не брызнет, в зле слепа,

Из ружьишка дробь.

Только б чёрная тропа

Не умчала в топь.

Не скачи наискосок

И очей не прячь!..

Внук отчаян… Путь далёк.

Огонёк горяч.

– Я, внучок, почти слепа,

Мусор в уголке.

Только вся твоя судьба

В этом угольке.

И пока мне сквозь него

Зрится свет в ночи,

Не случится ничего,

Ты скачи, скачи!

А доскачешь – позабудь,

Счастья не тая,

Что тебе шептала в путь

Бабушка твоя!..

* * *

Всё это было так давно –

Мечты-мечталочки…

Сидит старик… А мне смешно…

Сидит на лавочке.

Сидит… И с памятью вдвоём

Своё калякают.

Сидит… И палочка при нём,

И утварь всякая.

Что обменял, что подобрал –

Узлы да тряпочки.

Твердит про ценный драгметалл

В сгоревшей лампочке.

Твердит, что Родина сдана,

Что тяжко – с грыжею.

Твердит… А слушает одна

Дворняга рыжая.

А я шагаю из кино

К подруге Аллочке.

И доедаю эскимо –

Вон то, на палочке.

И у меня довольный вид,

Под мышкой – книжица.

И так смешно, что он сидит,

Когда всё движется…

Но годы мчат по виражу,

И – делать нечего! –

Сижу на лавочке, сижу

Напрасным вечером.

Тех, кто смеётся, не виня,

Кто мимо бегает…

Сижу… И слушает меня

Дворняга пегая.

* * *

Прокричи мне тишайшее имя своё,

Чтобы я разобрал среди уличных криков,

Как зовут ту, что тьму в этот город накликав,

Растворилась… Так влага уходит в жнивьё…

Прокричи… И я буду его повторять

Даже в час роковой, даже в миг ликованья,

Когда верная спутница, сняв одеянья,

Золотеющим взглядом поманит в кровать…

Прокричи… Пусть растерянный крик заглушат

Шелестение шин и моторов певучесть.

Я услышу его… Такова моя участь –

Слышать голос в толпе, видеть тающий взгляд…

Прокричи… Чтоб запомнил и я в свой черёд,

Как мне женщина имя своё прокричала.

Воротник подняла… Оглянулась устало…

И обратно уже никогда не придёт.

* * *

Мне не спрятать сейчас ни лица и ни глаз,

Ни в минуты прощанья, ни в миг озаренья.

Всё трещало не раз, всё сгорало не раз…

Человек – это всё ж единица горенья.

Эта песня твоя… Даже взгляды тая,

Я шептал, что тебе повторю я едва ли…

Боль разлуки – моя… И печалился я.

Человек – это всё ж единица печали.

А когда ты ушла, от угла до угла

Я ходил и бессильно заламывал руки.

И текла из угла беспросветная мгла…

Человек – это всё ж единица разлуки.

Но остался твой свет… Только в горечь одет,

Век летит… И горьки мои воспоминанья.

Столько прожито лет!.. Скрип калитки в ответ.

Человек – это всё ж единица страданья.

Где-то колокол бьёт… Милый голос поёт.

Выпью чарку вина… Прошепчу тебе что-то.

Будет голос с высот звать в последний полёт…

Человек – это всё ж единица полёта.

* * *

Он бредет по бездорожью,

Звать его Иван-дурак.

На челе – отметка божья,

А на теле – божий знак.

Зимний ветер студит груди,

Рвёт поземка волоса.

А навстречу злые люди,

Злобой полные глаза.

Что напялил эти тряпки,

Даже водкой не согрет?

Надо б дать ему по шапке…

У него и шапки нет…

Что ответишь?.. Злые взгляды,

Злая щерится зима.

Только жалости не надо,

Жалость – это, как чума.

Снег метёт… Собака лает.

И с небес неясный гул.

Но дурак чего-то знает,

Что-то Бог ему шепнул.

И бредет по буеракам,

Вот уже который век,

Этот самый… С божьим знаком…

С божьим знаком человек …

* * *

Только цокот копыт, только лютые сабли кривые,

Только голос, хрипящий:

«Не тронь дорогого, не тронь!..»

Красный бешеный конь – вот уже половина России,

А вторая – такой же, но белый взбесившийся конь.

И несутся они, в пепелище страну обращая,

Каждый – с правдой своей,

Каждый – с храбрым своим седоком.

И кровавой войне ни конца не видать и ни края,

Лишь сгоревшее жито да кровь над пробитым виском…

Потому-то и плач над страной бесконечен и вечен,

Потому-то и вдовы бредут по Руси без конца.

– Марья, где твой Иван?..

– Где-то саблею острой посечен…

И пониже платок, чтобы не было видно лица…

А в итоге-то что?..

Красный конь поломал себе шею,

Перед этим увидев, как белый растаял во мгле.

Где скакали они, я теперь проскакать не посмею,

Да и кони не скачут по этой иссохшей земле.

Глянешь из-под руки… Впереди только дали пустые,

Лишь канава да ельник, что мертвенным светом залит.

Красный конь… Белый конь…

Каждый был половиной России…

На дороге пустой ни следа от тяжелых копыт.

Утром шишка слетит на траву…

И увидишь спросонок,

Там, где бурые сосны угрюмо бредут стороной,

На неровной полянке копытами бьёт жеребенок…

Он не белый, не красный…Он утренний… Он вороной…

* * *

Помолчи… Но молчаньем судьбы не гневи,

Позабудь, как нам сладостно было.

Говорить о любви?.. Что сейчас о любви?

Ты ведь первой меня разлюбила.

А теперь сентябрит… Нервно птицы кричат,

Машут крыльями, вдаль улетая.

И дождливой тоской закручинился сад,

И кружится тоска золотая.

Мало тусклых огней… Стали воды темней,

И ночами почти что беззвёздно.

Отрыдала любовь… Поздно думать о ней.

И не думать, конечно же, поздно.

Шепчут капли дождя: «Уходи, уходя…»

Мраку – мрак, а дороге – дорога.

Остальное – лишь пепел, лишь след от гвоздя,

О забытой тревоге тревога.

Потому и ушедшего лучше не тронь.

Я – иной… И ты стала иною…

Всё – зола… Из золы не родится огонь,

А родится – вновь станет золою.

* * *

Мгновенно улица промокла,

Потоки мчат.

То божий гнев стучит по стёклам,

То божий град.

За то, что шли, но отступили,

Презрели суть –

Ты только пыль, пророс из пыли,

Так пылью будь…

А показалось, что всевластьем

Ты наделён –

Потоп с небес остудит страсти,

Бесстрастен он.

Во мраке дня, в неверном свете,

Меж мокрых лоз,

Поток снесёт и не заметит,

Что пыль унёс.

Да и кому какое дело,

Что, как всегда,

Вдруг от пылинок помутнела

На миг вода?

* * *

Яблоко с дерева робко упало,

Что-то невнятно шепнула трава.

Тихая музыка где-то звучала,

Было мелодию слышно едва.

Тихая музыка… Нежно и плавно,

И оставаясь во мне навсегда.

Где-то рыдала моя Ярославна,

Где-то в кринице журчала вода.

Тихая музыка… Лёт предосенний

Птиц, что над поймою тихо плывут.

Нету стремительней, нету мгновенней

Этих неспешно идущих минут.

Тихая музыка…Здесь у подножья

Мокрого склона, где выжгло траву,

Лишь золотая слезиночка Божья

Может явиться к тебе наяву.

Чтобы в душе твоей вечно звучали,

Будто слезинками полный ручей,

Тихая музыка светлой печали,

Светлая музыка тихих ночей.

* * *

Ты всё сказала поутру,

Ты всё сказала.

Слова порхали на ветру,

Их было мало.

Их было восемь или семь…

Паря невольно,

Они не ранили совсем,

Но было больно.

От напряжения звеня

И от печали,

Они летели сквозь меня,

В груди кричали.

И, виноватый без вины,

Всё шарил дверь я.

И что-то ныло – от спины

До подреберья.

Рука скользнула по руке –

Хоть напоследок.

И что-то меркло вдалеке

Меж чёрных веток.

И что-то вспыхивало вновь,

Маня безлико.

И было тише, чем любовь,

Но громче крика.

Ты уходила налегке,

Не верил в ложь я.

И серебрилась на листке

Слезинка божья.

Скрипело старое крыльцо,

Что всё пропало.

И лишь одно твоё лицо

Не угасало.

* * *

Всё просто… Всё можно попробовать снова.

Всего лишь цепляется слово за слово.

Всего лишь цепляются звуки за звуки,

Всего лишь к рукам простираются руки.

А после, мучению равновелика,

Певучая речь возникает из крика.

И слово летит через грозы и слякоть.

И плакать не стыдно, и стыдно не плакать…

Чтоб ниточка лопнула, нужно так мало –

Быть может, ты что-то неловко сказала?

А, может быть, я пониманьем не вышел,

И просто не понял тебя, не дослышал?

Неловко ответил не лучшей из строчек,

А ты не дослышала, сжавшись в комочек…

Всё сложно…Всё сложно попробовать снова –

Звонком разбудить в половине второго.

И в трубку молчать, слыша только дыханье…

Речей всех речистее это молчанье.

И света светлей… И разлучней разлуки…

И только к рукам простираются руки…

* * *

Я в этот мир пришёл в своё число,

Меня сюда случайно занесло.

Я не спешил сюда… Меня не звали.

Но коль явился, значит нужно жить,

Любить, страдать… И голову сложить,

И претерпеть все страсти и печали.

Я в этот мир, пусть трудно, но пришёл,

Я в этом мире женщину нашёл,

Которая меня не оттолкнула.

Я научился с нею говорить,

Любил её… Потом устал любить…

Оставлен ею средь мирского гула.

Потом другая женщина пришла,

Взяла за руку, взглядом обожгла

И от печалей многих охранила…

Но без печалей разве проживёшь?

И ложь пришла… За ней другая ложь.

А лживо жить душе совсем не мило.

Жилище есть… А дом?.. А дома нет.

С утра встаёшь доламывать хребет.

А для чего? Какая в том потреба?

Когда давно ничем не веселя,

Почти чужою сделалась земля,

И мыслится про будущее небо…

Осталось слово?.. Слово – это звук.

Оно молчит в предчувствии разлук –

Мне так казалось, Боже, так казалось…

Но голос вдруг явился наяву,

Но голос зазвучал – и я живу,

И нечто есть превыше, чем усталость…

* * *

Ещё и месяц не потух…

На миг от боли отстранюсь я.

Здесь тишина… Здесь русский дух.

Здесь даже воздух пахнет Русью.

Ни птиц… Ни крика… Ни следа.

Прохожий встретится едва ли.

Струится тихая вода

На грани муки и печали.

И где-то там, за фонарём,

За тропкой узкой, за оврагом,

Тоска с разлукою вдвоем

Мне машут красно-жёлтым флагом.

Тот флаг трепещет на ветру,

Как будто шепчет в час прощенья,

Что ты умрёшь… И я умру…

И Бог не даст нам возвращенья.

И просит молвить без прикрас,

Средь этой тишины былинной,

А что останется от нас,

Когда мы сделаемся глиной?

г. Минск