Гинекология

Гинекология

От остановки отъезжала маршрутка с билбордным лицом известной актрисы на боковой панели. Мама протянула к маршрутке руку, но водитель нажал на газ – и актриса с открывающимся в улыбке ртом еще раз мелькнула на заднем стекле газели.

Клац-клац-клац. «Ты можешь и дальше игнорить меня, но просто знай: я ложусь в больницу»

Я убрала телефон в карман пальто, но он тут же завибрировал уведомлением.

«Серьезно?! Что случилось?»

«Да бок болит… Сначала списали на месячные, а потом решили, что можно и полечить меня, ну, так – для интереса. Теперь каждый день буду ходить на осмотр к гинекологу»

«Трэш какой-то. Стоило мне уехать, как у тебя пошла сплошная херобора»

«Главная херобора – это твой отъезд. А остальное – по накатанной»

«Ясно»

 

* * *

 

Я ходила вдоль плакатов с детализированным процессом родов и слушала, как о ламинат хрустят мои бахилы. На клеенчатой скамье сидела девушка, заставленная вещами женщин, бродивших по отделению в ожидании главврачихи. Встав поближе к своей сумке, я наблюдала, как правый угол губ девушки съезжает вниз, пока она читает памятку о том, как правильно дышать при схватках.

В коридоре появилась главврачиха, поправлявшая на ходу дамские очки со стразами на дужке, – она впустила в отделении холод с лестничной пролета, где никогда не закрывали окон, и я крепче запахнула куртку.

Меня поселили в палату прямо напротив стойки дежурного. Когда я вошла, то увидела небольшую узкую комнатку с треснувшей на стене штукатуркой и женщиной, лежавшей на заправленной койке головой к окну.

Здравствуйте! – сказала я четко и выученно и положила свои вещи на белую сияющую тумбу.

Доброе утро! – женщина повернулась ко мне своим округлым и веснушчатым лицом. На вид она была не младше моей матери.

 

* * *

 

Вибрация. «Ты как там? Устроилась?»

Клац-клац. «А тебе это вообще интересно?»

«Да харе. Если мне было пофиг, я бы не писал. Это не очевидно?»

«Да нормально. Двухместная палата»

«Ууу, буржуйка! Че за соседка?»

«Да тетка за сорок. Зовут Оксана. Веселая и болтливая – все рассказывает мне про своих котов. А сам как? Опять работы много, да? Ну, ладно… Ответишь – как сможешь. Мне на кровь идти, кстати»

Лаборатория была через дверь. Я аккуратно постучалась и, не дождавшись ответа, вошла. Молодая медсестра слушала через наушники грустный рэп про отношения и мыла пол. Увидев меня, она, не снимая наушников, указала на кушетку и начала готовить шприц.

Руку освободите.

Что? Какую?

Да любую.

Я задернула водолазку на левой руке, но медсестра демонстративно встала у окна, как бы не замечая меня, и я подняла рукав на правой. Из ее наушников зазвучал более энергичный трек.

Я смотрела, не отрываясь, как колбочки заполняются моей густой и темной венозной кровью. Она колыхалась в колбе и ударялась о ее борта. Я представляла, что это вишневый сок, который вот-вот перельют в мой бокал, и мы чокнемся с медсестрой, слушая вдвоем песни про пушки и бэнкролл…

Э, все ок? – медсестра трясла меня за плечо.

Да-да, только повело немного…

Ну, ты это… Не пали в следующий раз, когда у тебя кровь забирают, – медсестра выдернула наушники из телефона и кинула их на стол. – Все, свободна.

Когда я вышла из лаборатории, почти все разбрелись на завтрак. Из дальнего конца отделения шла девушка моего возраста. На вид таджичка или узбечка, с желтоватыми осветленными волосами и блестящими черными корнями. Ее живот был перебинтован, и она припадала на правую ногу при каждом шаге. На ее повязке виднелись капельки крови.

 

* * *

 

«Кровь брали? Узи делали? Ты поела? Как кормят? Соседка не обижает?»

«Да. Нет. Да. Такое себе… Дали какую-то водянистую кашу, а когда я потянулась к яблоку, лежавшему на подносе, мне сказали, что они только для беременных. Что ж, отличный повод залететь!»

Ой, ты пришла! – Оксана, приставив стул к окну, ела бутерброды на подоконнике. – Я как раз хотела показать тебе Мисика! – она вскочила со стула и стала хаотично листать галерею китайского смартфона. – Вот это Мисик… А вот он с Жужей… Это они так играют. Они, кстати, из одного помета – братик и сестричка. У них были керамические миски, соединенные друг с другом, но Жужа взяла и разбила их – и теперь у каждого отдельная миска. А Мисик однажды…

«Да нет. Она скорее надоедливая. Все тычет мне в лицо своих кошек. А я как-то стесняюсь сказать, что я больше собак люблю. Но она ничего, милая. Мужа у нее нет, я так понимаю. Я не отвлекаю? Ну ладно. Мне Гаршина надо читать по учебе».

Больница, конечно, хрен чего, – Оксана ритмично смахивала крошки с подоконника в целлофановый пакетик. – Они уже неделю почти мне диагноз не могут поставить! То есть вроде лечат, а вроде сами не знаю, от чего… А у главврачихи ты была уже или нет? Она у нас одна и на хирургическое отделение, и на роддом, – Оксана взбила подушку и села на кровать.

Пока я читала, как рядовой из вольноопределяющихся Иванов лежал рядом с мертвым турком, в палату въехала тележка уборщицы, а следом и она сама. Это была бесцветная русская женщина со сморщенными пальцами. Я пододвинула тумбу, и уборщица тщательно вытерла стену тряпкой, прямо с рук, каждый угол.

У вас так чисто в отделении!

Да-да. Аж моющими средствами пахнет, – Оксана легла к стенке и завернулась в пустой пододеяльник.

Да? – уборщица улыбнулась мне – и у нее во рту заблестел металлический зуб. – А сколько вам лет?

Восемнадцать, – я закрыла Гаршина и убрала его под подушку.

Почти как моей дочери! А вы замужем?

Да нет пока, – я включила мобильный Интернет – и мне пришло уведомление о новом сообщении. Мой палец застыл над экраном, но я пересилила себя и нажала на кнопку блокировки.

А моя дочка замужем. Вот, в семнадцать лет с парнем познакомились. В восемнадцать поженились. Все говорили, мол, рано, отучиться еще надо. Но дочка сейчас в медицинский колледж поступила даже, – она еще что-то говорила мне про дочь, я кивала и держалась за телефон. Выжав тряпку, уборщица ушла.

После обеда я вышла из палаты и встала у окна возле дежурной стойки. Это был пятый этаж, и наше отделение возвышалось над кронами деревьев. Я смотрела на верхушки желто-красных осин (от них рябило в глазах), пока там, внизу, санитары выгружали кого-то на носилках из скорой.

Клац-клац. «Как тебе Венская опера? Уже ходил?»

Уведомление. «Да когда мне… Ты-то как? Тебе не скучно?»

«Не-а. Сейчас фоточку пришлю»

Я пыталась красиво сфотографировать листья, но получалось как-то далеко и размыто.

«А где твое лицо? Ты же лучше листочков»

Я снова посмотрела в окно, а потом на свое отражение в экране смартфона.

«Себя ты тоже фоткать не спешишь.) Все же давай обойдемся листочками. И Веной»

«Здесь тоже осень и деревья. А тебя вот нет… Как твой обед? Все так же?»

«Ага. Буду просить маму привезти мне завтра-послезавтра какого-нибудь фастфуда. Лучше гастрит, чем голодная смерть. И Вену мне пофоткай – буду представлять, что мы гуляем там вдвоем»

 

* * *

 

«Почему я вижу звезды, которые так ярко светятся на черно-синем болгарском небе?» И правда, почему?

6:30. Медсестра больно колет в вену – кажется, что будет синяк. Катетер не держится, и она втыкает шприц в другое место – еще один.

Она похожа на ту девушку из лаборатории – только на лбу уже залом морщин, а вместо наушников – жвачка во рту.

Ты руку на разгибай, – жум-жум, – так и держи минут сорок, пока не приду, – жум-жум.

Оксана еще спит, а у меня больше не получится уснуть. Смотрю в текст, но буквы плывут – да и сама книга тоже. Новых сообщений нет. Осталось минут тридцать, если она вообще придет вовремя. Жум-жум.

Я дергаю пластырь на вене, и он больно отходит по краям. Если слетит катетер, то она меня зажует, точно.

Хочется к окну, в туалет, на завтрак. Новых сообщений нет.

Осторожно включаю камеру на телефоне и фотографирую вытянутую руку с торчащим проводом от капельницы.

«Смотри. Это я на капельнице. Героиновый шик». Пальцы немеют и с трудом бьют по экрану.

Новых сообщений нет. Слишком рано. Пружины койки скрепят под Оксаной. Хочу обернуться к ней, но боюсь пошевелить корпусом. Я слышу, как переворачивается ее тело. Жду. Но она затихает.

Уведомление. Я дергаю рукой – и катетер чуть не вылетает.

«Какая у тебя худенькая ручка. И маленькая ладонь. Я не замечал»

«Ты так рано на работу? Ты вообще спишь? Ой, или это я тебя разбудила?»

«Да нет, не разбудила. Что ты. :) Кстати, в Вене дождь, а я забыл захватить с собой из дома зонт – представляешь?»

 

* * *

 

Клац-клац. «Ахаха. Блин. Да нет, я сейчас на завтрак иду. Приходится давать столовке шанс, чтобы как-то поддерживать силы»

«Так когда тебе на узи? Тебя врач вообще смотрела вчера?»

«После завтрака должны позвать. Да-да, смотрела. Щупала живот. Спрашивает: “Больно?” Я говорю, мол, да. Она в другом месте опять: “Больно?” Я: “И тут больно». Короче, она кивнула так строго, типа тебя уже можно со счетов списывать, и ушла. Ты же приедешь ко мне на похороны, да?)»

«Не шути так…»

Я набираю текст, удаляю, снова хочу что-то написать и не замечаю, как совсем рядом проходит таджичка с крашеными волосами. Я смотрю на нее и вижу, как она улыбается мне одними губами – белыми и искусанными. Я ускоряю шаг.

«Как на узи сходишь, напиши. Они же моментально результаты считывают»

«Ок»

В туалете не работает свет, и я освещаю унитаз фонариком телефона.

В мессенджере включается кнопка видеосвязи. Блин! Срочно сбросить! Срочно сбросить! Только не лагай!

«Ты хочешь поговорить по видео?)))»

«Ой, нет, это случайно. Я же знаю: ты на работе»

Я блокирую телефон и быстро нажимаю на кнопку слива. Весомая причина, чтобы бросить девушку…

 

* * *

 

Я двигаюсь по коридору отделения – после завтрака все уже успели разойтись по палатам. «Как правильно дышать», «фазы беременности», «как распознать рак груди» – глаз цепляется за плакаты и тут же замыливается. Хочется скорее дойти до палаты и лечь. Между плакатами висит иконка-календарик с Матроной.

В палате пусто – на подоконнике нетронутые Оксанины бутерброды. Сегодня у нее чистка.

«Я сходила на узи…»

Я облокачиваюсь на подоконник. Отсюда тоже вид на деревья – золотые и сочные. А еще на туберкулезный корпус. Оттуда никто не показывается – только охранник курит иногда у входа. Почти лепрозорий.

«И как?»

«Знаешь, я не ожидала, что это будет именно ТАК. На узи же обычно водят по намазанному маслом животу, а тут в меня засунули эту металлическую штуку…»

«Прямо ТУДА?»

«Ага. Резинку на нее надели – и внутрь. Ужас. Это совсем не как с тобой…»

«Ну а что с диагнозом?»

«Придатки… Я думала, что все это ерунда про не сидеть на холодном, но оказывается, что нет»

«Это не из-за тех таблеток?»

«Да нет. Пронесло, не парься. Ты не виноват, правда… Просто переохладилась. Полежу еще дня три-четыре – и все будет хорошо».

«Мне до сих пор так стыдно за это… Когда я вернусь, мы так никогда не будем делать больше, хорошо?»

Дверь в палату резко открыл санитар с большими татуированными руками, и я бросилась к своей кровати.

Два санитара ввезли в палату каталку с Оксаной. Ее, в задранной ночной рубашке с силуэтами кошек, грубо сбросили на кровать, а каталку тут же убрали.

Сначала Оксана лежала головой в подушке, но потом начала потихоньку шевелиться и легла на спину.

Ой, это ты… – шептала она, не открывая глаз. – Я под наркозом еще чуть-чуть, так что буду говорить с тобой. Это ничего?

Ничего.

Ты можешь не отвечать, это нестрашно…

Да нет-нет.

Я же показывала тебе Мисика и Жужу? Они очень красивые… И муж мой был красивый… Но он умер. Это он принес Мисика и Жужу – и сразу умер. Вот мы и живем: я, Мисик да Жужа, Жужа, Мисик да я. Но Мисика я люблю больше – он похож на него, на моего мужа. Ты еще такая молоденькая… Это хорошо. А у меня вот Мисик и Жужа – и больше никого. Все одна: только Мисик с Жужой. Это Мисик делает мне бутербродики, а сестра относит. Ты хочешь бутербродик? Какая худенькая… Наверное, очень хочешь…

Оксана все говорила и говорила. Я села на кровати, боясь посмотреть на нее. Но вскоре она отвернулась к стенке и замолчала.

«Ты все-таки сходи в оперу. Там такой красивый зал – почти как в Большом. Я в Интернете видела. И фото оттуда пришли. Обязательно». Нет новых сообщений.

 

* * *

 

Жум-жум. Жум-жум. 7:20 – сегодня поздно. Пока медсестра закалывала мою вену шприцем, как того турка из рассказа, Оксана неожиданно поднялась с койки и начала собирать вещи.

Оксана, а вы куда? Уже выписываетесь?

Да знаешь, как-то лежу здесь уже неделю – а они только уколы делают и ничего, – она достала из тумбочки спортивную сумку, расстегнула на ней молнию и задумалась о чем-то. – Слушай, а я под наркозом тебе не болтала ерунды?

Я сказала, что нет.

Ну и славно… Вроде битком сюда сумку тащила, а вроде и везти нечего домой. Все сожрала за неделю… – Оксана молча бросала в сумку полотенце и нижнее белье.

Так выписка же обычно после завтрака, зачем так спешить?

Да что здесь толку сидеть? Охранник на тебя смотрит как цербер – и покурить не сходишь. Жрать нечего – сестре спасибо за бутерброды хоть… – Оксана засунула в сумку пустой целлофановый пакет из-под бутербродов. – Лечить не лечат, зато там иконостас целый в кабинете у главврачихи – с божьей помощью, как говорится.

*Стикер в виде котика*

*Сердечко*

«Выспалась сегодня?)»

«Ага. Соседка съезжает – пока я одна в палате)»

За Оксаной пришла ее сестра – такая же круглая, но без веснушек.

Как твой бок? Болит еще? – спросила Оксана, стоя в дверях палаты.

Болит…

Да вали ты отсюда скорее, пока совсем не залечили. Вон, на тебе лица нет.

На прощание Оксана оставила мне бутербродов с сырокопченой колбасой. Сегодня еще мама приедет. Пир горой.

«Здесь рано утром иногда кричат роженицы на нижних этажах. Ну или глубокой ночью. Днем они почему-то не рожают»

«А может, посреди дня их просто неслышно? Когда ты пришлешь свои фото? У тебя зеленые глаза – это я знаю, но оттенок вспомнить не могу»

«У тебя есть желтый свитер с буквой «М», который ты надевал на ужин в «Якиторию» – вот цвета этой буквы у меня глаза. Достань из шкафа – и вспомнишь»

Сначала снять катетер. Потом завтрак. И только после мама. Почти скоро.

«Здесь есть одна девушка в дальнем конце отделения. То ли таджичка, то ли узбечка – говорят, ей матку удалили. Она часто становится у окна возле дежурной и смотрит на деревья. Я все пытаюсь к ней подойти, чувствую, что она хочет пообщаться, но мне от нее страшно… А еще во время обхода девчонка-ординаторша сказала, что подозревает у меня туберкулезный сальпингит. Бред какой-то, да? Поэтому давай лучше ты будешь рассказывать, про Вену»

Мама курит на скамейке во дворе, пока я ем наггетсы прямо из пакета. Я капаю соусом на свое черное пальто – ну, ничего, он кисло-сладкий, будет не так заметно.

Тебе тяжело было сюда с пятого этажа спускаться?

Да вроде справилась… Здесь хотя бы воздух свежий – у нас на этаже очень пахнет хлоркой.

Нет новых сообщений.

А этот твой все еще в командировке? Надолго?

Да, в командировке… Сначала говорили на три месяца – они прошли, теперь вот на полгода.

Ты поешь еще. Че ты все в телефоне?

У главного входа в роддом встала пара с голубым свертком в руках – женщина в дешевом розовом пуховике и мужчина в спортивной шапке. Они позировали для фото: передавали друг другу сверток, из которого торчала смешная маленькая голова в капюшоне, смотрели то на ребенка, то друг на друга. Снимала их женщина за пятьдесят – либо теща, либо свекровь. Она приседала на асфальт, подходила сбоку, фоткала сверху, снизу. Потом теща-свекровь взяла сверток на руки, и они все вместе вышли за калитку, к парковке.

Я макнула в соус последний наггетс.

«А ты все-таки пришли. Пожалуйста :) »

Я же тоже здесь родилась, – мама достала очередную сигарету из пачки, но колесико зажигалки барахлило – и кончик сигареты все никак не загорался. – У бабушки когда схватки начались, к ней подошла акушерка со здоровенными щипцами и сказала: «Будем рожать урода? Будем, а?» Уроды здесь только вы… – она сложила пачку сигарет обратно в карман. – К тебе вообще врач подходила вчера или сегодня?

Я кивнула.

Пусть тебя еще прокапают пару дней, а потом домой. Только время теряем, а тебе ведь еще рожать! – мама хотела было указать на семью со свертком, но они уже ухали куда-то на своей девятке. Мама дала мне пирожных картошка на вечер (мои нелюбимые – мама все перепутала), и я пошла обратно ко входу.

 

* * *

 

На сегодня только уколы. Медсестра в наушниках колет больно и четко под бит. «Фазы беременности», «как распознать рак груди», «как правильно дышать при схватках», «Половую жизнь ведете?», «А вы замужем? Нет? Жаль». – «Мне тоже жаль».

Расстояние между палатой и туалетом как дойти пешком от дома до института – семь остановок на автобусе и девять станций метро.

«Я здесь сплю на диване-полторашке, но ты такая худенькая, что мы могли бы спокойно спать на нем вдвоем»

«А у меня жесткая узкая койка, вдвоем можно только боком. Но я бы потеснилась – правда. Соседка съехала со всеми вещами – без нее у меня остались только ты и Гаршин»

«А кто лучше?»

«Гаршина можно потрогать, пощипать страницы, а тебя – только представить, но иногда мне кажется, что стоит вытянуть руку – и ты тоже тут, ходишь и ругаешь меня за то, что я не читала Гегеля»

Пока я меряю углы палаты, долго и тяжело вечереет. Спать хочется, но все равно не получается. Мама привезла из дома большую подушку – и это самая лучшая вещь, которая есть у меня здесь, – после телефона, конечно.

«Решился сходить в оперу?) Там “Орест” идет на этой неделе – про то, как сын убивает мать. Трэш, конечно, но ставят веками. Обязательно купи туда билет – посмотри и за меня, и за себя!»

«Я еще на той недели ходил…»

«Ого! И как? Почему не сказал? С кем?»

«…»

«Как тебе зал? Пели на немецком?) Это так здорово, что ты все-таки попал туда!)»

«Со знакомой…»

«С какой?»

«Да так. Встретились одним вечером, и все… Больше не пересекались. Да и ты же знаешь, что если бы я не уезжал, то никогда бы…»

Совсем стемнело. На пустую Оксанину койку падает свет фонарей, а мое лицо освещает дисплей телефона.

«А она поместилась на диване-полторашке?»

«Поместилась»

Я открываю пачку пирожных картошка. Они подтаяли немного, поэтому густой шоколад налипает на пальцы.

«Мы же тогда расставались с тобой»

Я по очереди откусываю кусок от пирожного и слизываю шоколад с испачканных пальцев.

«Такого больше никогда не повторится!»

Шоколадная стружка падает на чистую домашнюю подушку.

«Я приеду, и мы снимем квартиру. Только нужно немного подождать. Ты же сама говорила, что эти месяцы – ерунда».

Картошка была невкусной, слишком жирной и сладкой, но я доставала из пачки еще одно и еще одно пирожное.

Уведомление. Блокировка. Уведомление. Блокировка. Уведомление. Уведомление.

«Не молчи! Я сделаю все, что угодно. Только ответь!»

Я доела последнюю картошку, вытерла руки влажной салфеткой – и положила использованную салфетку в упаковку из-под пирожных.

«Я люблю тебя – просто знай это. Прости меня… Я так хочу, чтобы ты выздоровела. Давай я в декабре возьму отпуск? Приеду на Новый год, куплю всяких сувениров. Привезу тебя засахаренных фиалок или Swarovski. Хочешь? Я тебя люблю. Люблю!»

«Я тебя тоже…»

«Тогда мир?) Пожалуйста, я очень прошу…»

В ночи на меня всегда смотрит трещина на стене. Каждый раз она разрастается и подползает все ближе, как желтые волосы таджички лезут в лицо, когда мы выходим вместе из столовой.

«Мир»

*Стикер в виде котика*

*Сердечко*

Почему я вижу эти звезды на черно-синем болгарском небе? Почему?

 

* * *

 

Когда мама забирала меня через несколько дней из больницы, она ругалась с главврачихой, кричала ей: «Вы понимаете, что моя дочь может остаться бесплодной? Вы понимаете это?».

Встречал нас папа – он отпросился с работы сегодня. Когда мы с мамой вышли из отделения, он торжественно стоял у входа, крутя в руке ключи от машины.

«Доброе утро, моя хорошая. Люблю тебя :*»

«Привет, милый. И я тебя :*»

Поехали, девчонки? – папа взял мои сумки и повел нас к припаркованной машине.

Я обернулась – во дворе гуляла таджичка с крашеными волосами. Она все так же припадает на правую ногу при каждом шаге. Под курткой повязки не видно.

А я так и не узнала, как ее зовут, хотя мы ровесницы – это точно. Но теперь не важно, ведь она все еще ходит во дворе родильного отделения и странно улыбается, а я смотрю на нее из окна выезжающей на шоссе машины. Черные корни и желтые волосы, завязанные в небрежный пучок. И белые страшные губы.

Деревья золотые и сочные. Вдали виднеется туберкулезный корпус. Оттуда никто не показывается – только охранник курит у входа.