Журнальный мир

1989 год. Мы живём в Гиват Зееве, в маленькой «деревне» под Иерусалимом. Снимаем скромное жильё в полуподвальном помещении огромного дома, принадлежащего Шломо и Лиле Дрезнер. Соломон (Шломо) Дрезнер известен тем, что отсидел в СССР три года тюрьмы за участие в подпольной организации и его причастности к «самолётному делу» в Ленинграде. Этот судебный процесс над группой евреев-отказников в 1970 году, попытавшихся захватить пассажирский самолёт, прогремел на весь мир. Их цель была уехать в Израиль.

Как-то к ним в гости пришёл человек, представившийся владельцем издательства «Кахоль-Лаван», и случайно я оказался при его встрече с Шломо Дрезнер. Его звали Женя Барас, и мы с ним сразу нашли много точек пересечения. Он – отказник из Москвы, бывший журналист «Комсомольской правды», в Израиле с начала восьмидесятых годов. Я рассказал ему о себе и тут же попал в железные клещи издателя. Женя сказал мне, что я просто обязан написать книгу о моей работе на израильском телевидении. И что в Израиле не было ни одной книги о телевидениии на русском языке. И что он отредактирует и откорректирует и даже поможет в распространении и продаже.

Мы были всего три года в стране. Денег ни на что не хватало. Надо было платить за съём квартиры, питание, плюс расходы по детскому саду для маленькой дочери Нели и плата за школу сына Эли. Мы жили трудной репатриантской жизнью первых лет в Израиле. Я очень хорошо помню, и это останется на моей совести до конца жизни, что мы отказали сыну в одном очень дорогостоящем кружке – самолётостроение и космос. Из-за нехватки денег. Когда я дома рассказал о полученном предложении написать и издать книгу за 2000 долларов, то это было воспринято на уровне разбоя и грабежа. Моя жена Аня справедливо доказывала мне, что это невозможно, у нас нет денег, и естественно, что я с ней во всём соглашался.

Издатель Женя Барас оказался человеком, умеющим убеждать, и было такое ощущение, что он как будто стоит ногой на моём горле и потихонечку всё время сдавливает. Наверное, таким должен быть настоящий, талантливый издатель. Конечно, это было каким-то безумием, но я согласился.…

Через год, в 1990 году, вышла небольшая книжка под названием «По обе стороны экрана» тиражом в тысячу экземпляров.

Женя сдержал своё слово, и с его помощью книга была распространена и частично вернула вложенные в неё деньги.

Но самое главное, что именно благодаря нему я смог заставить себя написать о своих впечатлениях первых лет работы на телевидении. Тот мой свежий взгляд и впечатления оказались уникальным материалом, который бы точно стёрся в памяти после тридцати лет работы на телевидении в Израиле.

Итак, возвращаюсь на тридцать лет назад….

В ОЖИДАНИИ ЧУДА

Три готовые к работе телекамеры взяли под прицел маленькую уютную студию. Через наушники слышу команду режиссера:

«Вторая камера, дать крупный план!»

Это команда мне – сегодня я работаю за второй камерой.

Я – «цалам», то есть оператор Центрального израильского телевидения. В рамках видоискателя – клоун. Широкие клетчатые брюки, плохо сидящая рубашка, узконосые немодные ботинки, мятая шляпа…

Новая команда:

«Вторая камера, план ещё крупнее!»

Автоматически манипулирую трансфокатором своей камеры «Линк», в видоискателе – лицо актёра, немного грустное, размалёванное гримом. Идёт телевизионное интервью. Ведущий расспрашивает клоуна, нового репатрианта из Румынии, и тот на плохом иврите делится своими бедами: цирка в Израиле нет, найти работу по специальности почти невозможно…

– Кто готов помочь ему? – обращается ведущий к телезрителям. – Кто из вас может найти сценическую площадку, антрепренёра, организовать концерты?

И немолодой уже актёр, имеющий на счету тысячи выступлений, тщетно пытается унять волнение, выглядеть спокойным. Он давно знает, что на чудеса в жизни рассчитывать не приходится, но ведь за стенами студии – Иерусалим, город чудес.

И я вижу, как дрожат у него пальцы.

Вижу или чувствую?

Ручка камеры словно раскалилась. Кажется, самого себя я снимаю сейчас – напряжённого, расставшегося по собственному желанию с налаженным бытом, не представляющего своего завтрашнего дня, точно так же ожидающего чуда. Ярко, резко, контрастно всплывает передо мной недавнее, совсем недавнее прошлое.

Так что же я знал об Израиле до приезда в страну? Какой виделась мне наша израильская жизнь?

Попытки представить её – даже не детально, а в самых общих чертах – рушились, ибо многочисленные письма «оттуда» азартно расписывали красоты Хайфы и Галилеи, сообщали цены на кур и апельсины, но нам с женой – оператору и звукорежиссёру – этой важной информации было мало.

С курами на берегах Средиземного моря, действительно, было несколько проще, чем в Алма-Ате, но нас волновало совсем другое – работа.

В этом же ракурсе мы отчётливо понимали только одно: профессии для Израиля у нас, мягко говоря, проблематичные. А дружный хор голосов в профкоме, парткоме, комитете комсомола и дирекции Республиканской студии телевидения Казахской ССР, предсказывающих нам голодную смерть или, в лучшем случае, нищенское существование, – этот заупокойный хор был весьма подходящим фоном для печальных наших размышлений.

Наконец получили мы и более конкретное письмо. Родственники сообщали, что в стране действует всего один канал телевидения, и есть два государственных телевизионных центра – в Иерусалиме и в Тель-Авиве. И в заключение следовало резюме:

«Встречались мы и с работниками телевидения. Обрадовать вас пока не можем, телевизионщиков здесь своих – пруд пруди, и рассчитывать вам, похоже, не на что…»

Это был почти приговор. И мы, стараясь поддержать друг друга, громко рассуждали о том, что профессия – это далеко не самое важное, её всегда можно поменять, а мы молоды и готовы учиться вечерами, получать новые специальности, начинать всё заново, с нуля. Мы говорили так, а в душе, несмотря ни на что, теплилась надежда. Надежда, что именно нам повезёт. Надежда на чудо.

Надежда эта то гасла, то разгоралась с новой силой, но до самих чудес было очень и очень далеко. Нам ещё предстояли долгие месяцы изучения иврита, знакомство со страной, её обычаями, встречи с новыми людьми и новая жизнь в курортном приморском городе Нетания.

Тёплые вечера, яркие звёзды, ласковое море, неприступные бастионы языка и куда более неприступные бастионы классической израильской бюрократии…

Будущее же наше по-прежнему было туманно. Но одновременно с пессимистическими прогнозами – если и есть на телевидении пять операторов, то уж, шестой им не нужен, – повергающих нас в тоску, мы узнавали и другое. Нам рассказывали о людях с куда более редкими, чем у нас, профессиями, нашедших себя в совершенно неожиданном для них амплуа, или даже сумевших превратить в своё основное занятие то, что было для них раньше всего лишь увлечением.

А потом, зарядившись положительными эмоциями, мы приходили в министерство абсорбции, где чиновники широко улыбались, вздыхали при слове «телевидение» и предлагали нам на выбор списки профессиональных курсов – от бухгалтеров и конторщиков до поваров и воспитательниц детских садов. Но соглашаться на эти заманчивые приглашения мы почему-то медлили.

И после серии подобных разговоров – как вспышка на тёмном небосклоне – встреча с бывшим москвичом, оператором Леонидом Хромченко, добрым бородатым человеком. В его рассказах не было никаких обещаний, но образ телемафии разбивался на мелкие осколки, терял ореол недоступности. И снова казалось нормальным, естественным, что штат телевидения – как бы велик он не был – ограничен вполне конкретными рамками, а статус нового репатрианта сам по себе не может (да и не должен) служить универсальной отмычкой к воротам в карьеру. Чтобы войти в них, нужно платить конвертируемой валютой – профессионализмом, опытом, любовью к своему делу. И если ты платёжеспособен – заветные эти ворота рано или поздно перед тобой распахиваются.

Может быть, подобные выводы покажутся кому-нибудь чрезмерно оптимистическими, такими, честно говоря, они вначале показались мне, но Хромченко, доказывая их справедливость, приводил в пример свою собственную, отнюдь не самую безоблачную биографию.

В Израиль он приехал в 1977 году в 36-летнем возрасте, имея за спиной тринадцать лет работы на «Мосфильме» – сначала механиком съёмочной аппаратуры, затем – вторым оператором. Участвовал в съёмках «Июльского дождя» с Хуциевым, «Совсем пропащих» с Данелией и Юсовым, «Романса о влюбленных» с Кончаловским, «Служебного романа» с Рязановым, «Андрея Рублева» с Тарковским. Весьма солидный послужной список!

Однако судьба Леонида определялась, в первую очередь, не им, а наличием свободных мест в штатном расписании. Пришлось, откинув амбиции, стать ассистентом кинооператора (проверять комплектность аппаратуры, устанавливать камеры, подать то, принести это…), и только значительно позже ему дали возможность снимать самостоятельно.

Потом – трудная полоса: увольнение, кажущиеся бесконечными поиски работы, случайные заказы ради денег…

Потом – снова работа на телевидении. Сегодня диапазон его съёмок обширен: от телеспектаклей и концертов до спортивных трансляций и «живых», прямых репортажей для программы новостей «Мабат».

В том, что биография Хромченко достаточно типична, я убеждался постоянно. Появлялись новые знакомые, новые друзья, и с их помощью – постепенно – мы буквально сдирали с себя прикипевшие к коже смирительные рубашки скованности, сверхосторожности, страха – словом, всех комплексов, порождённых и выпестованных той, прошлой, жизнью.

После полугода изучения иврита работники министерства абсорбции организовали нам собеседование на телевидении «Лимудит» – студии детских и учебных программ.

Как старательно мы готовились к этой встрече! Долго думали, что надеть, спрашивали совета, как правильно вести себя. Из чемодана был извлечён мой новый костюм строгого серого цвета, купленный перед выездом из СССР по большому блату, в салоне «Всё для молодожёнов». Основательно помятый после тщательных проверок бдительной советской таможней, костюм доставил массу хлопот супруге – никак не разглаживался. Для себя жена выбрала светло-серое платье. Сопровождаемые нашим советчиком и переводчиком Рамом Ларским, мы шли по коридорам студии и выглядели, как нам казалось, представителями английской компании Би-Би-Си. Ловя на себе внимательные взгляды израильтян, я подумал, что зря не надел галстук…

Мы были возбуждены надеждой получить работу, мы чувствовали специфический запах телевизионной аппаратуры в студийных павильонах. Это удивительно, но запахи и на Казахской телестудии, и в московском Останкино, и на телевидении в Израиле одинаковы, обстановка похожа: бесконечная суета в коридорах, музыка в холлах, неторопливые разговоры в монтажных, дебаты и обсуждения в буфете…

В кабинете у Нахмана Штерна, начальника отдела кадров, мы рассказали о себе на иврите, с трудом подбирая недавно выученные слова.

Он терпеливо выслушивал наши старательные ответы, изредка обращаясь за помощью к переводчику, предложил традиционный кофе, без которого не мыслим ни один серьёзный разговор в Израиле. Его домашний свитер (резко контрастирующий с нашей почти дипломатической униформой), уютный кабинет и горячий кофе вселили в нас надежду, хотя ничего более конкретного, чем фраза: «Надо проверить возможности», мы не услышали. После разговора мы заполнили анкеты с многочисленными вопросами и вернулись домой. И долго-долго, изо дня в день, нетерпеливо открывали почтовый ящик, ожидая ответа; каждый раз волнуясь, поднимали телефонную трубку, боясь услышать отказ.

Через два месяца пришёл пакет с моими переведёнными на иврит документами, с таким трудом заполненными анкетами и маленькой запиской – ответом, что операторы на телевидении «Лимудит» в данный момент не нужны, ибо мест пока нет. В заключение администрация желала мне успехов в поисках работы…

Печально, конечно, но посеянные друзьями семена оптимизма к этому времени дали уже свои всходы.

«Нет худа без добра! – решили мы – Нас же предупреждали, что мужа и жену на одно и то же госпредприятие не принимают. А значит, отказав мне, они, скорее всего, возьмут на работу Аню».

Но через две недели пришёл и второй пакет, опять-таки с пожеланиями успеха, на сей раз жене…

Следующее собеседование проходило в частном иерусалимском ульпане (студии) «Тель-Ад», основное количество акций которой принадлежит двум партнерам – банку «Дисконт» и американской компании «Шемрок-Уолт Дисней».

Этот телецентр расположен в живописном уголке города, в крыле здания Иерусалимского театра. Сравнительно небольшой павильон оборудован новыми западногерманскими камерами знаменитой фирмы «Bosh», отличной итальянской осветительной аппаратурой, режиссёрским и звукорежиссёрским пультами. Штат студии минимален, но благодаря отлаженной организации труда он вполне справляется с видеозаписями самых сложных программ. Уже много лет, с октября 1974 года, «Тель-Ад» постоянно готовит передачи по заказам Центрального телевидения.

Руководителям «Тель-Ад» мы были представлены как «семейная телевизионная пара», но здесь это никого не смущало, так как вышеупомянутый неписаный закон о семьях относится только к государственным организациям, а «частники» вольны брать на работу кого захотят.

Уже имея некоторый опыт после встречи на учебном телевидении, мы старались как можно меньше пользоваться услугами переводчика, но собеседников интересовало не так наше знание ивритской грамматики, как то, что мы умеем делать.

И после нескольких чашек кофе было решено дать нам возможность познакомиться со студией и её работой поближе.

Отныне время делилось между изучением «повышенного» иврита на курсах, утомительными поездками из Нетании в Иерусалим и обратно (восемьдесят километров в один конец) и несколькими часами пребывания в студии. Это было время знакомства с новой для нас техникой, с принципами и методами работы, с людьми. Ведь если атмосфера на телевидении везде одинакова, то технологический и творческий процессы создания передач, специфика работы в Израиле часто разительно отличаются от принципов работы на телевидении в СССР.

Всё происходящее было очень похоже на испытательный срок, проверку нашего профессионального уровня, умения контактировать с людьми.

Пока никто ни словом не намекал на возможность отказа, но время этого испытательного срока подозрительно затягивалось, ситуация оставалась туманной, и одновременно с посещениями «Тель-Ад» мы искали и другие варианты.

И вот – очередное собеседование, на сей раз – на Центральном израильском телевидении.

Сами разговоры здесь ничем не отличались от тех, что я вёл раньше, анкеты, которые я заполнял, были очень похожи на заполненные до этого.

Но надежд на сей раз было куда меньше – о неурядицах в кадровых вопросах на телевидении и о тяжёлом финансовом положение организации знал не только я. Это не было секретом ни для кого из израильтян: совсем недавно закончилась стодневная забастовка работников ТВ, во время которой они требовали повышения заработной платы. Главный канал в Израиле не работал, и зрители по всей стране могли смотреть только программы учебного ТВ и ещё по два часа вечером – экспериментальные передачи второго канала. Таким образом, если я и оценивал свои шансы выше нуля, то совсем ненамного.

На помощь, как это здесь нередко бывает, пришел Его Величество Случай!

Этот случай выпал на День независимости Израиля – национального праздника, когда телевидение работает во всю свою мощь, ведя репортажи от Западной Стены, с горы Герцля (где находится военное кладбище), с городских площадей и стадионов. Главное событие дня – военный парад на центральном стадионе страны в Рамат-Гане, где на сей раз было задействовано восемь камер. И вдруг – не хватило операторов. К моему счастью, это произошло уже после встречи на телевидении, и я, как здесь говорят, в данную секунду «был на карандаше». Кстати, попасть «на карандаш» тоже оказалось довольно сложно: после общих бесед пришлось сдавать самый настоящий экзамен по операторскому мастерству главному оператору израильского телевидения. И хотя упражнения с камерой сами по себе были до смешного просты, такого напряжения я не испытывал, пожалуй, даже при сдаче госэкзамена по научному коммунизму в алма-атинском университете. Все задания давались на иврите, команды – на английском, а оператору Теди Лембергу, старающемуся хоть как-то мне помочь, строго-настрого было запрещено переводить.

Замечу еще, что меня, оператора с одиннадцатилетним стажем, совсем не обижало, что заставили «катать» камеру и делать элементарные наезды-отъезды трансфокатором, – ведь никто не обязан был верить моим словам или документам, требовалось подтвердить сказанное и написанное.

Но вернёмся в Рамат-Ган, на мою первую самостоятельную съёмку в Израиле. Мне выдали голландскую плечевую камеру «Филиппс», отвели на знакомство с ней несколько репетиционных часов, в течение которых в небе летели самолёты и вертолёты, на земле грохотали танки, а на поле стадиона разворачивалось грандиозное театрализованное представление.

Атмосфера была накалена до предела, до хрипоты спорили режиссёр представления и режиссёр телерепортажа, вносились изменения в первоначальный сценарий праздника и дополнения к нему. Схватывать всё приходилось в мгновение.

Не обошлось и без курьёзов. Снимая сценку из кибуцной жизни, я услышал в наушниках команду: «А-хора!» («Назад!»), понял же я её как «Хора!» (название народного танца). Ведь, судя по сюжету съёмки, народный танец здесь был очень уместен.

Обливаясь холодным потом, я бегал вдоль и поперёк по площадке, но танцующих найти не мог. А режиссёру нужно было просто-напросто дать общий план, в кадре же маячил я со своей камерой…

Уже потом, после пяти часов работы, уставший и грязный, с разбитым почти до крови плечом (камера мне досталась старая, тяжёлая, без наплечника, с довольно острыми краями), я немного пришёл в себя и пытался анализировать свою работу, с трепетом ожидая приговора. И приговор был вынесен. Мне дали возможность поработать на ряде передач в самой студии и вне её на период оформления и переговоров между телевидением и министерством абсорбции.

Скажите, уважаемый читатель, сколько, по-вашему, нужно времени, чтобы оформиться на работу, когда все стороны обо всём договорились? В бюрократическом Советском Союзе на это уходит примерно неделя. В свободном, демократическом Израиле это тянулось чуть больше – почти полгода.

Сакраментальное слово «совланут» (терпение)! Как много требовалось его! Мне даже становилось жалко чиновников, когда им приходилось решать столь сложную проблему: кто первый должен подписать письмо – телевидение о том, что работник им подходит, или министерство абсорбции, что оно согласно финансировать только в том случае, если телевидение обязуется по окончании стажировки обеспечить новоприбывшего постоянной работой.

Но телевидение, в его трудном положении, какие-либо гарантии давать боится. Хотя в принципе-то вопрос решен!.. Когда же письма наконец подписаны, идут они из министерства на студию и обратно по две-три недели, хотя разделяют здания двадцать минут ходьбы…

Однако и самому долгому ожиданию приходит конец.

Окрылённый, бесконечно счастливый, ты входишь в новый мир.

Входишь, чтобы начать.

Так, с временным договором – пока – на полгода я перешагнул порог Центрального израильского телевидения.

А вскоре пришло письмо со студии «Лимудит» на имя жены. Ей тоже предлагали работу, правда, не звукорежиссёром, а техником видеозаписи.

Наши первые рубежи остались позади.

Продолжение следует