Журнальный мир

От редакции.

Сегодня к услугам пишущего стихи есть немало поэтических сайтов, где автор имеет возможность сразу же после написания «обнародовать» свои творения. На фоне заурядности абсолютного большинства стихотворных опытов вдруг сталкиваешься с авторами, стихи которых по-настоящему интересны, заслуживают внимания широкого круга читателей. В настоящей подборке представлены авторы поэтического сайта «Поэмбук», отобранные нами из присланных руководством сайта.

Алина Серёгина

Бестебячество

От сумасшедшего двоеночества
До одиночества – пара дней.
Как хорошо, что я знаю отчество –
С ним не сорваться на тон нежней!
Дребеночами и дребеденями
Маюсь, как в клетке голодный тигр –
С этими детскими наважденьями
Кто же допустит до взрослых игр?
Ты извини мне моё ребячество –
Видишь, сама уже не своя!
Это дурацкое бестебячество
Мне вообще не даёт житья!

…Из чуженочества в одиночество
Ты дозвонишься – Господь со мной,
Что мне до этого дозвоночества???
По позвоночнику – ток хмельной,
В сердце – ромашково-незабудненько,
Душу душить перестал питон…
Слышу: пройдя через волны спутника
Голос нежнеет на целый тон –
Видимо, ты не запомнил отчества…
Век бы не верила в чудеса,
Если б не знала: от одиночества
До двоеночества – два часа.

Русалочка об Андерсене

Я бы вовеки не знала горя
В чистой целебной морской воде…
Ганс написал, я ребёнок моря –
А до него я жила везде:

В тесном аквариуме в зверинце,
В речке и в паре больших озёр…
Ганс написал, я любила Принца –
Ганс удивительный фантазёр!

Принц ни при чём – я горела целью
Вынырнуть, выплыть – Земля, встречай!
Фея сварила мне чудо-зелье
(кстати, по вкусу, как чёрный чай),

С ней напоследок успели спеть мы –
Я же на сушу пошла немой…
Ганс ей присваивал статус ведьмы,
Я говорила ей: «Ангел мой!

Люди милее, чем осьминоги!
С Принцем уютнее, чем с китом!»
Ганс написал, как болели ноги –
Если б он знал, каково с хвостом!

Принц был нахохленный и степенный,
Как-то он спел для другой романс…
Ганс написал, что я стала пеной –
Неисправимый романтик Ганс!

Он не учёл одного нюанса,
Рукопись острым пером дразня:
Господи, я полюбила Ганса
С мига, как он написал меня!

Он в облака превратился вскоре –
Видимо, там и досочинил
То, что я стала ребёнком моря –
Моря волшебных его чернил.

Бессребренница

Я с годами не стала умнее и праведней -
Если можешь, прости, дорогой человек!
Я бы тоже хотела, чтоб всё было правильней,
Чтоб проснуться – а нынче Серебряный век,

Чтобы рифмы текли горячо и бесповодно -
Хоть раскрашивай души, а хоть полосать,
Но давай о насущном. Мне страшно и холодно,
И, по-моему, я разучилась писать.

Вот бы слова живого, и чтоб невзначай оно
Объяснило тебе: не порань, не обидь! -
Потому что сейчас мне темно и отчаянно,
И, по-моему, я научилась любить.

Сколько мыслей отсеяно, строчек перебрано -
Я искала таких, что молчанью сродни…

Извини, если вышло не очень серебряно –
Извини…

Сергей Касатов

Копилка

Как мне заставить тебя волноваться?
Ты осторожна, умна, холодна.
Ждёшь окончания бурных оваций,
Как водолаз приближения дна.

Гасишь пожар напряжением воли,
Возобновляя бесстрастный сюжет.
Как разбудить голоса колоколен,
Цепью расставленных на рубеже?

Как расплести заколдованный кокон,
Намертво склеенный ужасом жить?
Где механизм, управляющий током?
Где ты включаешься? Как? Покажи!

Женщина в розово-грязном халате,
Смутно вникая, о чём говорят,
Думает – хватит ей или не хватит
Денег в копилке на новый халат.

Свитер

У отца зелёный свитер.
Вязаный. С дырою.
Он возьмёт сегодня литр.
И меня с собою.

Мы поедем к тёте Тане
В сизые трущобы
Будем «жарить» на баяне,
Спать в мешке холщовом.

Доведём судьбу до края:
Даром, что хромая.
Подберём ключи к сараю.
Или дверь сломаем.

Вынем мамины тетради
Из резной корзинки.
Папа съёжится. Разгладит
Свитера ворсинки.

Встанет, дёргая плечами,
Словно усмехаясь.
Скажет: «Выйду за ключами,
А не то – сломаюсь».

Примостится возле бани,
Свитер обнимая.
Я молчу. А тётя Таня
Литр допивает.

Ни при-чём

Как выяснилось, я не объективен
В трактовке ситуаций. И вещей.
В ближайшей и дальнейшей перспективе,
В ответах и вопросах. И вообще.

Сумятицей и хаосом ведомый,
Неверно истолковываю суть,
Упрямо пролагая незнакомый,
Насыщенный иллюзиями путь.

Бракованным набором аргументов,
Как оказалось, я вооружён.
Изобличая ложных конкурентов,
Распоряжаюсь ложным багажом.

Испуганный давлением народа,
Закованный толпы параличом,
Разучиваю жизненные коды:
Не пил. Не привлекался. Ни при чём.

Три-пятнадцать

Пушистый снег. Бодрящий холод.
Капель, маёвка, сухостой.
Настырно прыгает за ворот
Осенний ветер. Мир – простой.
Он – то велик, то – бесконечен.
А я тревогой искалечен,
Что мама попадёт в беду …
Вот мне три года. Я иду.
Иду, неспешно ковыряя
Бордюр оттенка «арлекин».
Какой-то сказочный кретин,
Цветастой жизни доверяя,
Решил, что каждый будет рад.
Хожу. Веранда. Детский сад.

Пушистый снег. Бодрящий холод,
Капель, маёвка, сухостой.
И прочий атмосферный повод
Не заворачивать домой.
Я полон жажды «салить» Васю,
Хоть он, порой, меня дубасит.
Пускай кричат: «Домой! Обед!»
Я не хочу. Мне восемь лет.
Несусь, прыжками отмеряя
Бордюр оттенка «арлекин».
«А он ведь – тоже – чей-то сын!» -
Кричу я Васе, угорая.
Но, Вася шутки не просёк.
Бегу. Устал. За мной Васёк.

Пушистый снег, бодрящий холод –
Погодная белиберда.
Мой друг, я беспардонно молод:
Все одноклассницы – сюда!
Холодный свет бесстыжих глазок.
Пьём спирт «Рояль» над унитазом.
Из кожи сумка на ремне!
Естественно! Пятнадцать мне!
Шлифую наглою походкой
Бордюр оттенка «арлекин».
Стоп… краска стёрлась. Я один.
Осознаю, что век – короткий.
Вот мне три года. Восемь лет.
Стою. Бордюр. А краски – нет.

Дожди

Пришли дожди. Покой украден..
Жуёт купюры банкомат.
Я помышляю об окладе.
Готов представлен быть к награде.
Я даже скидке был был рад.

Побег окончен. Ночь стремится
Исправить обмороки дня.
Мне без проклятия не спится.
В эпоху зла стареют лица.
И мерзнут ноги у огня.

Разбита осень. Бомж с позором
Низвергнут с трона мостовой.
Приходят дамы. Кто с Анзором,
Кто с виновато-нежным взором.
Кто за рубли. Кто за тобой.

Станислав Пестряков

Как тень судьбы…

Как тень судьбы, безжалостного рока,
котёнок чёрный в парке мне дорогу
перебежал и к полотну асфальта
опять прижался, глядя виновато…

И глупо на такую кроху злиться.
Он, бедный, без того с асфальтом слиться
желал бы. Наклонюсь к нему, рукою
комочек тёплый бережно накрою, –
фантом судьбы, дорогу то и дело
переходящей – только зло и смело.

Черные птицы…

Чёрные птицы в безлюдном сквере
каркают хрипло, о чём-то споря.
Каждому будет дано по вере -
там, за исхоженным жизни полем.

Только опять, вопреки расчёту,
мысль эта душу почти не греет.
Громко, тревожно кричат о чём-то
чёрные ангелы на деревьях.

Голубизна небес осенних…

«…то ли счастье свое полюби,
то ли горе… »
Б.Рыжий

Голубизна небес осенних
над городишком,
где просуществовал оседло
я долго слишком.

Мне эти улочки и скверы
давно бы бросить;
уехать бы, в удачу веря,
в такую осень -

пускай уже не за три моря,
за два хотя бы.
Но вновь, влюблённый в своё горе,
сижу, растяпа,

для перемен не двинув пальцем,
шепчу покорно:
я прочно в сеть твою попался,
постылый город.

Александр Жатухин

Апельсин

Лето – небо постирало,
Как большое покрывало,
И теперь на небе синем
Солнце зреет апельсином.

На стекле оконной рамы
Капли летнего дождя
Отражают профиль мамы
И большой портрет Вождя.

Дверь захлопнулась в прихожей –
Это папа. Он – чекист.
У него – наган под кожей
И дрожание щеки.

Папа мой с утра невесел:
Он у рыжего плода
Тучку черную повесил
Не на день, а навсегда.

Грусть

«Сохрани меня, Джа, от тупого ножа…»
Мирра Лукенглас

Перебирает лето
Чётки прошедших дней.
Грусть притаилась где-то
Меж золотых огней.

Из-за оконной рамы
Третьего этажа
Смотрит глазами мамы
С грустной улыбкой Джа.

Звёзды на чёрном поле
Ярче, чем окон свет.
Мир безнадёжно болен
Грустью прошедших лет.

В сон улетает лето,
Джа отступает в тень.
Мир забывает этот,
Тронутый грустью, день.

Лунной бреду дорогой
По острию ножа.
Грусть, я прошу, не трогай
Глаз и улыбки Джа!