Кошачья мамка. «За рассветом закат…»

Кошачья мамка. «За рассветом закат…»

Рассказы

КОШАЧЬЯ МАМКА

Мохамеду Алла аль-Джалилю1,

человеку с большим сердцем,

вдохновившему меня написать этот рассказ

 

«Что с него взять?.. Рехнулся на старости лет… Оно и понятно – один всю жизнь – у кого хочешь крыша съедет…»

Сколько раз Мухаммеду приходилось слышать от жителей аула эту пренебрежительную фразу, он, пожалуй, и сам уже не помнил. В споры с обидчиками не вступал, отмалчивался – на каждый роток не накинешь платок, – лишь сердито крякнув, и в будни, и в праздники продолжал делать своё дело – весьма странное, по мнению окружающих: наварив большой котёл каши, шёл кормить бродячих котов. Они поджидали его в переулках квартала – чумазые, голодные, и, едва завидев, с истошными воплями неслись навстречу. Долговязую суховатую фигуру Мухаммеда, облачённую в драный тёмно-зелёный халат на вате и потёртый суконный жилет, знали все жители округи. Кто-то говорил – «святой человек», но чаще просто крутили пальцем у виска. Он же, придерживая на плече тяжёлый глиняный кувшин и оттого несколько сутулясь, невозмутимо шествовал по улице, игнорируя в равной степени и насмешки, и сочувствие.

Больше всех ему доставалось от живущей по соседству тётки Амиры. Уж та не упускала случая посудачить о его причудах. Вый­дет, бывало, на улицу и ну его честить: «В твои годы, Мухаммед, добрые люди детей наставляют, внуков нянчат, а ты – кошек опекать вздумал! Знаешь, как тебя добрые люди называют? Кошачья мамка! Не стыдно мужчине носить такое прозвище?» Её белёсые, выгоревшие под палящим солнцем брови сердито топорщились, глаза метали молнии…

Когда-то в их селении не было девушки краше. Многие парни из хороших семей присылали сватов в дом её отца. Сам же Мухаммед в её сторону даже смотреть не смел – где ему, сыну простого погонщика мулов, грезить о такой чаровнице. Всё равно что гоняться по пустыне за ветром…

Амира, как и полагается первой красавице, вышла за самого богатого и пригожего. Свадьба была пышной, с размахом. Весь аул гулял… Мухаммед в тот день отправился за покупками в город, а вернулся через три дня, с пустыми руками – в харчевне кутил, тоску-печаль вином заливал…

С тех пор много воды утекло. Амира вырастила сыновей, похоронила мужа. Мухаммед прожил бобылём. Пришло время – оба состарились. Что тут поделать – так устраивает Аллах: сначала дерево цветёт, потом – сохнет… Раньше, помнится, потешаясь над Мухаммедом, Амира смеялась заливистым смехом, струившимся звонким серебряным колокольчиком. Теперь же она смеётся редко, всё больше ворчит, и голос её, глухой и скрипучий, напоминает рассохшееся колесо телеги. Под этот скрип начинался день Мухаммеда, под него и заканчивался… Обидные, горькие слова выговаривала ему Амира. Но ещё горше для него было бы однажды не услышать их…

А потом в их тихий аул пришла беда – внезапная, как все испытания, тяжёлая и страшная.

Когда самолёт, как хищный коршун, с устрашающим рёвом налетел на селение, шедший с рынка Мухаммед, выронив поклажу, инстинктивно бросился ниц, глотая пыль, прижался к земле… Через мгновение земля содрогнулась от грохота взрывов. Ввысь взметнулись громадные слепящие факелы. Всё заволокло плотным непроницаемым дымом. Ноздри защекотала липкая удушающая гарь. Перед тем как потерять создание, он услышал душераздирающие крики раненых…

Очнулся уже в госпитале. Голова перевязана, одежда – в пятнах засохшей крови. Поднявшись, с трудом удержался на ногах… Пострадавшие были повсюду – в переполненных палатах, в коридоре на носилках, ничком лежали на домотканых одеялах, а то и просто на полу. Стоны перемежались с негромким напряжённым шёпотом людей, ошалевших от ужаса: «Здесь нельзя оставаться… Они будут продолжать бомбить!.. Нужно немедленно уходить в горы!..»

Путь домой занял у Мухаммеда лишние полтора часа. Тяжело было пробираться через рытвины и ухабы, образовавшиеся на месте дороги, горы строительного мусора, в который превратились разрушенные после бомбёжки дома. Приходилось делать огромные петли, чтобы обогнуть их, то и дело останавливаться в попытке перевести дух – голова по-прежнему кружилась, а в дрожащих ногах не осталось былой силы… Односельчане, нагруженные тюками и баулами со спешно собранным скарбом, таща на верёвке перепуганных упирающихся коз, уже спешили прочь: кто-то стремился укрыться в горных ущельях, кто-то бежал к родственникам в другие кишлаки… Обрывки торопливых молитв, исторгнутых из беззубых старушечьих ртов, смешивались с пронзительным плачем младенцев, причитаниями женщин и приглушённой бранью мужчин…

Мухаммеду бежать было некуда: своей семьи не нажил, дядья да тётки поумирали, племянники – далеко. Кто ему даст приют? Никому он не нужен. Да и как бросить кошек? Ведь погибнут одни в пустом ауле. Их кормить надо, лечить… Раньше ему приходилось заботиться только о бездомных животных, теперь же ряды беспризорников пополнили бывшие домашние любимцы… Когда начался обстрел, попрятались они от страха кто куда. Вылезли теперь вот из укрытий, а хозяев и след простыл – где уж людям думать о животине, когда самим впору ноги уносить.

Весь следующий день бомбили соседние селения. Удары были такой силы, что в уцелевшем доме Мухаммеда качалась мебель, дребезжала и подпрыгивала на столе посуда… Люди в панике покидали жилища, а Мухаммед невозмутимо расчищал заваленный камнями палисадник.

Что ж ты делаешь, несчастный? – ужасалась Амира. – Бежать надо, спасаться, а ты уборкой решил заняться, нашёл тоже время!

У меня скоро розы цвести начнут, их подвязать надо, а то вон как к земле пригнулись… тяжело им без подпорки…

Да разве сейчас об этом впору думать, безумный ты человек?! – простонала женщина, простирая руки к небу. – Кругом война, разруха!

Нельзя им без подпорок… головки тяжёлые, того и гляди поникнут…

И действительно, изогнутые стелющиеся ветви неумолимо клонились к земле, беззащитные полураспустившиеся бутоны прятались в пыльных листьях. Оставь растения так, без опоры, болеть начнут, загнивать. Да и от сильных ветров страдают – треп­лет их почём зря.

Вот сделаю изгородь из засохших стволов оливы, оплетут её розы – красиво будет, и котам понравится – любят они возле цветочков поваляться! – заскорузлые пальцы любовно гладили алые лепестки.

Он, улыбаясь, посмотрел на тётку Амиру и на мгновение вспомнил её молодой – весёлой, с озорными огоньками в глазах, гибкой и стройной, как лань.

Ну и характер у этого упрямца! Да ведь убьют тебя, Мухаммед! – всплеснула руками женщина. – Неужели не боишься?

Боишься пока живой, а коли убьют – чего бояться? – пожав плечами, отозвался он. Ветер дул ему в лицо надсадно и обжигающе. Облизнув пересохшие губы, он смахнул с лица пот.

Долгим, внимательным взглядом окинула его Амира. Длинное жёлтое лицо соседа с острыми скулами и глубоко запавшими глазами казалось ей чужим, словно она впервые его увидела. Глубокие строгие морщины меж её бровей дрогнули.

Странный ты человек, Мухаммед… – задумчиво проговорила она. – Видно, так угодно Всевышнему…

Вскоре зашла проститься. Через плечо её за спину была перекинута расшитая выцветшими нитками холщовая торба, до отказа набитая наспех собранными вещами.

Хочу да заката добраться до перевала… Береги себя, Мухаммед…

И ты береги себя, Амира… Пусть Аллах не оставит тебя своим вниманием…

Уходя, обернулась, встретилась взглядом с поникшими, усталыми глазами:

А помнишь, мы детьми ходили в пещеру джиннов искать?.. Я в расщелину свалилась, чуть шею не свернула, а ты меня вытащил…

Он усмехнулся в седые усы:

Глупые мы тогда совсем были…

Знаешь, всё спросить хотела… А чего ты на свадьбу мою не пришёл?

Зарок себе дал – уйти и никогда не возвращаться, да вот вернулся… Да чего вспоминать-то – дело прошлое…

Прошлое… – вздохнула она. – Прощай, Мухаммед! Храни тебя Всевышний…

Его печальные глаза молча проводили женщину. Но хвостатая братия долго грустить не дала. Наступала пора обеда: с громким мяуканьем к нему со всех сторон бежали кошки. Размешав большим черпаком густую кашу, он начал раскладывать её по плошкам. Оголодавшие питомцы отвечали ему благодарным урчанием, лизали руки, запрыгивали на спину, тёрлись мордочками о колени. Он, поглаживая их, добродушно посмеивался.

К вечеру Амира вернулась. Занеся баул в дом, не глядя на Мухаммеда, сердито буркнула:

А, не пойду!.. Перевал камнями завалило, другой дорогой идти – крюк приличный выйдет. Где уж мне с моими больными ногами по горам скакать… И слышь, Мухаммед, приметила у харчевни несколько крепких ящиков… Навес какой-нибудь смастерить можно… для котов твоих, шайтан их забери!.. Жара такая нестерпимая стоит, а им даже спрятаться негде…

 

2019

1 Сирийский житель, создавший в разрушенном войной городе Алеппо приют для кошек.

 

 

«ЗА РАССВЕТОМ ЗАКАТ…»

 

В юности кажется – жизнь бесконечной будет всегда…

С. Осиашвили

 

Пробегая по голубоватым ламинированным страницам меню, глаза Дмитрия делали стремительный бросок вправо – на цифры, скромными рядами выстроившиеся в столбик, и лишь потом скользили влево – по строчкам, написанным изящными вычурными буквами, за которыми таилось обещание гастрономического праздника. Его не интересовал состав блюд, к диковинным названиям, над которыми бился целый штат ресторанных маркетологов, он проявлял полнейшее равнодушие. Точно азартный игрок в казино, делавший ставку только на одно очко, он напряжённо держал в уме магическую цифровую комбинацию и под неё подтягивал всё свои запросы и желания, связанные с сегодняшним ужином.

Кафе «Версаль», в которое он с другом зашёл, чтобы отметить завершение учёбы в университете, было довольно дорогим, и он протестовал против него изо всех сил, предлагая выбрать что-нибудь попроще. Но едва с губ Дмитрия сорвалось название заведения, где, по его мнению, можно было бы вполне прилично посидеть, как товарищ возмущённо и насмешливо оборвал его на полуслове: «Да брось ты! Что мы, чмошники, переться в эту дыру?!» Он, досадуя на себя за мягкотелость и неумение настоять на своём, подчинился. Вместе с тем слово «Версаль» будило в нём ассоциации, связанные с роскошью и изысканностью, – представлялась белокурая богиня Мишель Мерсье, томно возлежащая на золочёной софе под лёгкой пеной кружевного пеньюара, – и настраивало на романтический лад. Хотелось любить, кутить и совершенно не думать о том, сколько денег у тебя в бумажнике.

Его приятель Глеб жадно рыскал по сторонам, выискивая глазами девчонок, которых можно было бы закадрить на один вечер. Критерием отбора оных были хорошие формы и сговорчивость. Глеб не выносил долгоиграющие изматывающие ухаживания, считая это бесполезной тратой сил и времени – к чему ломать голову над хитроумным замком, когда кругом столько распахнутых настежь дверей? А обладательницы бюста меньше третьего размера были, по его мнению, недоразумением природы; Глеб презрительно именовал их одним словом – «плоскодонки». Наконец его глаза высмотрели более или менее стоящий вариант.

Зырь! – указал он кивком головы на один из столиков, за которым расположились две миловидные хохотушки, стреляющие по сторонам глазами. – Ну, как тебе? – и, не дав ему ответить, коротко бросил: – В красном – моя.

Дмитрий, кисло сморщив губы, хотел было дать задний ход, но его товарищ уже вальяжной походкой вышагивал к соседнему столику. С чувством внутреннего протеста молодой человек смотрел на обтянутый джинсами зад Глеба, вихляющий в такт пронзительной Мирей Матье. Он предчувствовал удушливый угар пьяной ночи с её липкими, похотливыми ладонями и влажными прикосновениями необузданных безымянных губ. Но это будет потом, а пока, минут на сорок – никчёмный трёп, перемежаемый натужными остротами и вспышками утробного, истерического смеха. И всё это лишь ради того, чтобы создать себе имидж парня, у которого всё оʻкей. Если разбить на составляющие это самое «оʻкей», то под ним скрывался взрывоопасный коктейль из оголтелой раскованности и закамуфлированного психологического напряжения – смертоносного, как оголённый электрический провод. Когда-то давно, в эпоху кринолинов, смущение пытались скрыть за карнавальной маской, нынче – за убойными дозами алкоголя.

Глеб без особых усилий переманил девиц за свой столик, и те без излишних церемоний туда перекочевали. По правую руку Дмитрия расположилась броская, ярко накрашенная блондинка с внушительным бюстом, который с трудом удерживали узенькие нейлоновые тесёмочки, – на её круглое загорелое плечико тотчас же по-хозяйски легла пятерня Глеба; слева присоседилась низенькая худощавая шатенка – представительница ненавистной породы плоскодонок. Облизнув губы, она манерно протянула Дмитрию узенькую ладошку, выгнутую лодочкой: «Кристина». Он машинально представился, пожав влажные костлявые пальчики с мелкими заострёнными ноготками, выкрашенными в агрессивный чернильный цвет – в тон футболке и джинсовому сарафанчику, и приготовился окунуться в тягучую, как дёготь, и бесконечно длинную скуку.

 

Мрачнея с каждой секундой, Виктор придирчиво изучал прейскурант – неудачная претензия на оригинальность наименований блюд бестолково соседствовала с их крайне скудным ассортиментом. Выбор спиртного и вовсе удручал: дерьмовое порошковое винцо, которое иначе как конской мочой не назовёшь, и сорокаградусные прелести местного заводика – он не станет это пить даже под дулом пистолета. Если бы эта проклятая шина лопнула чуть раньше, в центре города, где ещё можно было найти что-то более презентабельное! Так нет же, именно здесь, на отшибе, забытом Богом и людьми! Нужно быть редким идиотом или большим шутником, чтобы назвать этот грёбаный сарай «Версалем».

Его компаньон Сергей, по-бабьи охая и отирая с покрасневшего лба солёные капли, торопливо закидывал в рот маленькую жёлтую пилюльку и кудахтающим голосом умолял подоспевшую на его призывную жестикуляцию официантку: «Водички, будьте любезны, только быстрее, прошу вас!» Едва она отошла, он, нимало не заботясь о том, что его могут услышать, запустил ей вслед раздражённую, увесистую как булыжник реплику: «Сказал – быстрее, а она вышагивает, как корова на подиуме!» Взяв меню, он стал придирчиво изучать его, мысленно откидывая, как фотомодель-дистрофичка калории, всё, что противопоказано диабетчику.

Вернувшаяся тем временем официантка осведомилась о заказе. Виктор, водя пальцем по страницам, начал монотонно перечислять порождённые чьей-то нездоровой фантазией названия: заливное «Дохлый койот», два салата «Оргазм Венеры» и «Овощной декаданс», «Бутерброды по-марсиански»… Вопль товарища заставил его вздрогнуть.

Девушка, я просил простой воды! – с возмущением тыкая пальцем в стакан, со дна которого подпрыгивали и лопались пузырьки, кричал побагровевший до корней волос Сергей. – А вы что принесли?!

Официантка, присев, внимательно осмотрела стакан, а затем с искренним недоумением поинтересовалась:

Из-под крана, что ли, надо?

Сергей вскинул на неё дикие взбешённые глаза, зашкворчал, как вода, попавшая на раскалённую сковородку:

Да, из-под крана! Только, если можно, не канализационного!

Виктор, прислушиваясь к тяжёлому, надрывному свисту, вырывавшемуся из груди товарища, предложил:

Может, всё-таки в больницу?

Могу представить, что за больница в этом Мухосранске! – раздражённо ответил Сергей.

У нас впереди ещё четыреста километров, если что-то случится… – вкрадчиво проговорил Виктор.

Я сказал – нет! – отрезал товарищ.

Виктор мысленно чертыхнулся и приготовился к всевозможным неприятностям. Так было каждую их совместную поездку: Сергей, хорохорясь, всё время пытался тряхнуть стариной: то ему хотелось чуточку пригубить для аппетита, то сделать парочку затяжек – для настроения, то выйти на танцпол, чтобы «показать тупоголовой зелени, как надо зажигать», – и, переоценив собственные силы, он неизменно оказывался на больничной койке. Но прежде чем попасть туда, он изматывал нервы близким: ныл и требовал к себе внимания, как капризный ребёнок… С каждым годом в характере Сергея обнаруживались всё новые и новые типично стариковские черты: нетерпение к чужому мнению, ворчливость, брюзжание – они росли и ширились, как тесто на дрожжах, и делали его всё более неудобным и неприятным для окружающих. Вот и сейчас он прямо-таки давился язвительными замечаниями: «Чё за вид у этой лахудры? Как с теплотрассы выползла!.. Нет, ты глянь, прям из штанов выскакивает!.. Совсем охерели, ещё б на стол легли!..» Виктор перевёл взгляд на соседний столик и точно споткнулся о копию своего товарища двадцатилетней давности: та же безудержная разухабистость, та же оголтелая бесшабашность. Только куда всё это делось?.. Что осталось взамен – сварливость да пилюльки… «Странно, что собственный клон так его раздражает», – подумал он. И попытался вспомнить, а каким же был он сам…

Размытые как акварель картины прошлого вызывали чувство дискомфорта, точно песок, набившийся в сандалии: хотелось поскорее освободиться от них, вытряхнуть из памяти… Если бы не тот далёкий вечер – хаотичный и скомканный, словно небрежно засунутые в чемодан дорожные вещи, всё могло бы сложиться совсем по-другому… Почему его потянуло к этой чужой, случайной женщине?.. Чужой для него она оставалась всегда, даже с появлением на свет их совместной дочери. Странно, что матерью его единственного ребёнка стала именно она – нелюбимая, нежеланная. Была другая, к которой стремилась душа, к которой хотелось лететь, преодолевая огромные расстояния. Но почему-то всё самое важное в жизни случилось у него не с ней…

Лежавший под рукой сотовый угрожающе вспыхивал: восемь пропущенных звонков как наглядное подтверждение его равнодушия и безответственности. Позже женщина, именующая себя «законной женой», упрекнёт его в «наплевательском к ней отношении». И он не будет оправдываться. Ему действительно давным-давно на всё плевать. Когда он решится произнести вслух эти слова, с его браком будет покончено. Но что это изменит? Они и так почти не живут друг с другом. Просто застряли вместе, как жильцы из разных квартир в сломавшемся лифте…

Хохот за соседним столиком прокатился по бару взрывной волной, подкинув на стуле взбешённого, разразившегося бранью Сергея: «Несут какую-то бредятину и ржут как кони… шобла пэтэушная!..» Вслед за товарищем Виктор покосился на шумливых, агрессивно-буйных соседей… В такой же вот компании, много лет назад, и он познакомился со своей «законной»… Тогда ему тоже казалось, что Судьба у него в кулаке, что изменить её – всё равно что перелицевать старые брюки…

Ты – как? Ехать сможешь? – нетерпеливо проговорил он: хотелось поскорее покинуть это проклятое место, где от каждого угла веяло безнадёжной щемящей тоской.

В порядке. Почапали… – отозвался Сергей. – В сортир только заскочу.

Выйдя на улицу, Виктор с наслаждением ощутил дохнувшую в лицо прохладу…

Закурить не найдётся?..

Он вытащил из кармана зажигалку. Пламя на мгновение осветило острый профиль, длинную, небрежно упавшую на один глаз чёлку… Паренёк поблагодарил кивком головы; на его руке тут же повисла девица в джинсовом сарафанчике. Оба отправились на стоянку, где их ждала битая, крашенная в три цвета развалюха. Роскошный «мерседес» Виктора, составивший на тротуаре компанию «старушке», заставил их на несколько секунд замереть в восхищении. «Классная тачка! – услышал Виктор. – Когда-нибудь у меня тоже будет такая»… Он усмехнулся: когда настанет пресловутое «когда-нибудь», это приобретение потеряет всякий смысл… Дождавшись друга, Виктор медленно зашагал к машине.

Вечер равнодушно прощался с отгоравшим солнцем, цеп­лявшимся за горизонт трепещущей огненной пятернёй.