Краденые кони
Краденые кони
Молочай
Юго-западный ветер колышет листы молочая,
за цыганской повозкой вихляется пес-инвалид.
То рывками, то плавно плывут облака, облачая
травяную равнину рваниною белых хламид.
Остро щелкает кнут. Льется песня, бездомно-тягуча, —
словно сердце простора щемит от Господних щедрот.
В белизне облаков набухает и ширится туча,
как рубаху цыгана темнит проступающий пот.
А над всем — не колеблясь, парят Неземные Палаты.
Но уходят ободья колес в молочай глубоко.
И трехногому псу из раздавленных стеблей под лапы,
незаметное издали, горько течет молоко.
* * *
Небо снизу почернится,
словно лодка от смол;
и, играя, вечерница
луч уронит на мол.
Вспыхнет месяц по-новому —
как фонарь бортовой;
мола доски дубовые
загудят под тобой.
Обернешься к вчерашнему
дню, где — страсть и галдеж;
длинным теням помашешь ты —
их с собой не возьмешь.
Все, что холодом веяло
и дышало теплом,
взглянет вслед, — как ты медленно
оттолкнешься веслом.
Вновь качнешься над безднами —
никому не судья,
оболочку телесную
не снимая с себя…
Чтоб — сливаясь с движением
волн… и блесток вдали,
дальше жить притяжением
то небес, то земли…
Краденые кони
Пахло розами, рекою… Майские жуки летали.
И соленые фисташки в летних будках продавали.
В городском саду темнело. Вдруг — на стриженом газоне
за каштановой аллеей, как мираж, явились кони…
Подошли мы… И с улыбкой в тишине оторопелой
ты смотрела, как бродили жеребцы — гнедой и белый.
Высоки и легконоги, тонкошерсты и игривы…
Раньше только в кинофильмах видел я такие гривы.
И следили за конями нежно-строгими глазами
двое пареньков цыганских с вышитыми поясами.
И поскольку цирк заезжий в городке давал гастроли,
«Это кони цирковые», — я подумал поневоле.
Ты барьер переступила, смело встала на газоне
и у паренька спросила: — Ваши кони?
—Наши кони!
— Поклонись-ка даме! — крикнул он гнедому.
И степенно
жеребец перед тобою стал на правое колено.
Выгнул чувственную шею и с развернутой бумажки —
на твоей ладони узкой — снял соленые фисташки…
А когда мы шли обратно и луна в ветвях плясала, —
«Это краденые кони!» — восхищенно ты сказала.
Я молчал, с тобой не споря, — занят мыслями своими…
Это краденые кони! И не могут быть иными.
Потому что, не рискуя, радости не добывают.
Потому что за бумажки таинства не покупают.
И все думал, ощущая — тонко — дрожь твоей ладони:
наши поцелуи тоже — были — краденые кони…
* * *
Вслух тебе не скажу я ни слова любви —
изреченные, все они быстро сгорели,
слишком жарко пылая и ночи мои
согревая недолго в холодном апреле.
Угольками они остывали сперва,
а теперь, как абстрактные знаки и числа,
от души отделенные, эти слова
лишены аромата и прежнего смысла.
Но — с тобой, разделив тишину на двоих,
слиты мы на земле и в невидимой выси.
И лучистые кончики пальцев твоих
проникают в мои сокровенные мысли.
Я вдыхаю твоей немоты аромат.
И, сформованы за лето солнечной печью,
наши души и наши тела говорят
недоступной для слуха
межзвездною речью.
Песня
Снег могучий с неба черного…
Не засыплет как-нибудь!
Звездка-блестка, кукла чертова,
укажи цыгану путь.
Пусть он головой чубатою
меньше шапки дорожит —
выглянь, старая, щербатая…
Он тебе поворожит.
Выглянь, ложная — не ложная, —
на замотанной тропе
в зубы, как дареной лошади,
не заглянет он тебе…
Заблестишь почти как новая,
над плечом его скользя.
Звездка-блестка непутевая,
друг без дружки вам нельзя.
Покажись в морозной замети,
растопи на сердце лед.
Для тебя цыган по памяти
имя женское найдет.
* * *
Кривая береза, размокшее поле,
пролетных гусей косяки…
Россия, уроки любви в твоей школе
томительны и высоки.
Для этой ли боли твой пасынок создан:
узнать, как держать на земле
равненье на солнце, равненье на звезды,
на скрытое в облачной мгле…
Для этой ли воли — идти по разбитым
дорогам-путям за черту
и зла, и добра, не попомнив обиды,
но помня людей доброту.
Дышать и простором, и гарью тягучей,
и слушать сквозь сумрак слепой,
как ветер, гуляющий по свету, учит,
что мир не исчерпан тобой.
И думать над тайною жизненных сроков:
к тебе ли Господня рука
когда-то вернет в новой плоти — с уроков
сбежавшего ученика?..
* * *
Когда на берег темень упадет
и месяц, выглянув, исчезнет в тучах,
начнется над водой теней полет,
преображенных вдруг в мышей летучих.
Безмолвье перепонками разбив,
они кружатся рядом — плоть живая,
меж этим миром и иным
разрыв
своими силуэтами сшивая…
И в этот час в глаза глядят больней —
творясь из воздуха, воды и суши —
глаза
давно ли близких мне людей,
в своих телах не удержавших души.
Вот снова за костром дрожат в тени
прозрачные — мужчин и женщин — лица,
и потому что вижу их — они
не могут от земли освободиться.
Но, чуя тягу их в эфир планет,
не понимаю все ж в своей гордыне,
завидуют они мне или нет…
Прощают или не прощают ныне,
что дни любовью новой налиты
и темнота мне медом пахнет — с нею…
Что в сердце жажда воздуха, воды
и суши — памяти о них сильнее.
Что — глядя на крылатую игру
теней, к себе влекущих все суровей,
я дам сухого хвороста костру,
но им — не дам
моей напиться крови…