Журнальный мир

Была такая чудная песня, по происхождению бразильская, по воплощению – российская, нам она досталась уже в дублированном варианте, в том послевоенном зарубежном фильме, где шла речь о водителях-дальнобойщиках, которые героически перевозили грузы, и судьба бросала их в разные стороны.

А сейчас о другом. Если бы снимали фильм о той истории, которую только предстоит рассказать, эта песенка бы точно пригодилась…

Бразильский сериал про украинского шофера из далекого села Двуречное. И на титрах пустить бы любимый шоферский шлягер по-французски, так романтичнее… Или по-вьетнамски. Так точнее.

История давняя, в пересказе с русско-украинского суржика, года с 41-го по примерно 90-е, наверное… Попала ко мне через третьи руки, в смысле – язык. Русский. Как рассказать историю через третьи руки?.. Пока так:

Мы сидели на рынке Махане-Иехуда в Иерусалиме, пили пиво, и ты рассказывал, как ездили вы зимой оттягиваться студентами в далекую украинскую деревню, там у друга по кличке Шеф были свой дом, снежное небо и свобода.

Далеко от Харькова, три часа автобусом до одного мелкого городка, я когда-то оттуда удрала, не стала преподавать виолончель, и забыла название. И еще дальше, станция Двуречная, на краю света, но еще в Харьковской области, – село Двуречное. Там были кучи снега, зимняя природа, куда мальчишки приезжали гулять и гудеть, и падать в снег после бани, и квасить, чем бог пошлет. Боже мой…

Городок назывался Купянск. Вспомнила.

Компания туда моталась, когда выпадали выходные, весь мир мог подождать, а мальчишки падали в снег и квасили разным. Как прекрасна молодость. Пронзительный мороз, запах снега, улетный ветер.

И вот, сидели они как-то, веселые и хорошие, никуда не торопились, грелись чаем и не только, ни о чем особенно не размышляли. Это теперь ты можешь о средневековой Испании или пяти видов времен неведомого племени, а тогда просто – гуляли.

Вдруг раздался стук в дверь, и зашел по-соседски некий дядя Коля. Которому хозяин сразу предложил выпить и почему-то стал просить выругаться по-въетнамски.

Что-то он такое знал, когда уговаривал. Не про вьетнамский язык, видимо…

– Нет, нельзя, это очень плохие слова… – дядя Коля держался до последнего вьетнамского слова и отбивался русскими словами, но его не отпускали.

– Нельзя, нельзя, такие слова – это совсем плохо…

– Да ладно, давай, скажи, все тебя просим!

– Ну что вы, правда нельзя…

Уговорили, заставили, уболтали. Сказал какую-то фонетическую абракадабру, «ням-фин-юн-ням»… Все долго смеялись.

Людям часто смешно, когда говорят по-русски с акцентом какие-то негры (которые, кстати, блестяще знают английский, в отличие от нас…), или вот так непонятное по-вьетнамски…

Так вот, потом все же перевел, да. Сказал, что это самое отвратительное вьетнамское ругательство. Что означает – ни много, ни мало – сомнение в том, что оппонент является хорошим человеком. Хорошие ребята эти вьетнамцы, красиво ругаются… По-человечески.

Да, вот откуда это дядя Коля, колхозный механик и водитель, знает въетнамский?..

Рассказ затянулся заполночь и шёл, кстати, на суржике, смеси украинского с русским, дивная такая речь – для тех, кто знает оба этих языка…

Родом дядя Коля был отсюда же, из далекого села Двуречье, тут закончил школу, а потом только и научился, что баранку крутить, работал шофером в колхозе.

В 41-м пошёл воевать восемнадцатилетним мальчишкой, тоже крутил баранку, правда, недолго, скоро попал в плен, не успев никого убить и даже ни единого выстрела не сделав. Просто так попало… Машина заглохла, взяли их, не успели опомниться.

Пошла жизнь военнопленная. А шоферы нужны всегда и всем, ездят люди взад-вперед, по войне и по миру. Так что стал он в итоге личным шофером одного немецкого снабженца, даром что военнопленный.

Советская форма скоро истрепалась, и пришлось надеть то, что дали, – другую, солдатскую, немецкую, не ходить же в обносках… Форму вермахта. Все же и так знали, что он военнопленный, какая разница… А так – шоферствовал. Куда снабженец – туда и он. То есть наоборот, руль-то был у него.

Тыл фронта сдвигался вглубь России, снабженец поднимался по карьерной лестнице и одновременно перемещался поближе к Берлину. А Коля был уже фактически член семьи, отвозил хозяйскую дочку в школу, а хозяйскую жену – по магазинам, и крутил баранку.

И вот, они уже в Берлине, прямо венец карьеры… Только война идет к концу.

Тут говорит ему его работодатель, бывший начальник лагеря военнопленных, немецкий офицер, и по сути – близкий друг… Что скоро в Берлин придут русские.

Что ему самому, снабженцу, не убившему никого на этой войне, ничего не будет, он просто солдат. Никогда ни в кого не стрелявший. Хотя и бывший начальник, но всего-то хозяйственник. И ему ничего не будет. А вот он, Николай, – по сути перебежчик и предатель для своей родины. Работает на немцев, ходит в немецкой форме… Придут русские, будет ему привет от родины, не отвертеться…

И чтоб спасти его, Николая, от советского возмездия, этот немецкий чиновник делает ему паспорт на гражданина Германии, хоть и русского, но были такие немецкие граждане, по происхождению русские. Граждане Германской еще империи. И этот немец отправляет его в другую, отличную от советской, зону оккупации, чтоб не пропал. Больше они не виделись никогда.

С новыми документами дядя Коля попадает во французскую оккупационную зону, в комендатуру, и – нанимается шофёром, а кем же еще. Люди были нужны, а шоферы – особенно.

Западный Берлин, весна, май, война закончилась. Мир стал теплеть, закончилась военная зима, пришел май-июнь, и Коля (хотя там его называли, наверное, иначе, пока, наверное, Николя) влюбился в милую девушку. Француженку-переводчицу при комендатуре. А когда у неё закончился контракт, они уехали в Париж.

Пале-Рояль, Сена, дивный воздух свободы. Мирное время.

Жить, растить детей. Радоваться. К тому же, как отец француза, он получил французское гражданство…

К тому времени Николя уже прекрасно говорил по-немецки и по-французски, свой суржик помнил прекрасно – родной язык, не забыть, а вот по-русски всегда говорил плохо, с акцентом. Русский ему мог вообще больше не пригодиться…

Водил такси, нормально зарабатывал, двое детей, чего еще хотеть? Чтобы судьба не бросала из конца в конец…

И тут его догнала другая война. Как гражданин Франции он был вполне военнообязанный, а тут грянула французская интервенция в Индокитае, в 52-м… Как французского гражданина, его сразу призвали в армию и отправили во Вьетнам.

В те времена Вьетнам был французской колонией, ну да, где еще воевать гражданину Франции? В Сайгоне, при главном штабе, в комендатуре. Крутить баранку…

Во Вьетнаме он так не научился стрелять. К тому же, Вьетнам стал ему родным домом – по всему, и культура, и люди, и звучание мягких согласных, и природа…

Словно именно это место он искал, когда судьба его перебрасывала, как мячик для гольфа, – из ямки в ямку…

Во Вьетнаме он встретил девушку, которую полюбил всем сердцем и навсегда. Развелся со своей парижской женой, хотя детей не бросил, дал им прекрасное образование – не где-нибудь, а в Сорбонне! Но семья там – не сложилась. Зато тут – на всю жизнь…

Люди приходили в его жизнь, поворачивали какой-то ключик и шли дальше, а у него судьба менялась, крутилось колесо. То есть руль… Стал Николя настоящим вьетнамцем, полюбил страну, растил детей и, само собой, крутил баранку.

Тесть его был высокопосталенный чиновник и бизнесмен, и была у него своя компания для перевозок – прямой путь для Николя вперед и вверх. Так что постепенно он стал богатеть, потом купил несколько машин, организовал уже свой бизнес, первый в Сайгоне парк такси. И управляющим у него стал китаец, имя не сохранилось, зато он сам сохранился, и очень надолго. С его помощью Коля прилично разбогател, открыл счета в разных банках мира, – стал миллиардером. Как в сказке. Только заработал сам и организовать все сумел тоже сам.

«Французская» война закончилась, но недолго страна приходила с себя, началась следущая, «американская», хотя начиналась как гражданская, а вылилась в один из крупнейших военных конфликтов второй половины 20-го века…

Северный Вьетнам воевал с Южным, одну сторону поддерживала Америка, другую – Советский Союз и Китай, эта война длилась долго, почти двадцать лет, и людей погибло немеряно, и воздушные бомбардировки, и большой военный американский контингент, но в конце концов великую Америку победили маленькие вьетнамцы.

Потому что партизанская война шла у них дома, потому что можно простой лопатой вырыть длиннейшие подземные ходы и исчезать из леса в любой момент, оказываясь совсем в другом месте – следов не найти.

Так что, Америка проиграла, к Сайгону подходила армия противника и американские военные начали паковать вещи. Война заканчивалась, пора домой, сколько можно воевать.

В Сайгоне был у Коли хороший друг, американский офицер, работали вместе, Коля ему с перевозками помогал, он и предложил Коле огромный правительственный заказ как-то по перевозкам… И захотел этот друг на прощанье повидать немного Вьетнам. Съездить. Просто покататься. А то во время войны было совсем не до прогулок, и когда он еще попадет сюда снова…

Взяли только охрану. Сели и поехали. Успели отъехать совсем недалеко, на пару дней пути. И напоролись на мину…

Машина взлетела на воздух, и все погибли. Совсем.

По крайней мере, когда их нашли – а искать стали не сразу, пока хватились… – нашли жуткую мешанину из обгоревших тел. Но когда бережно все это разбирали и хоронили погибших, нашли единственного выжившего.

Он дышал, ни на что не реагировал, дико обгорел, и оказался белым, то есть – явно не вьетнамцем. Решили, что он и есть тот пропавший американский офицер, и отправили его самолетом в Нью-Йорк.

Коля лежал в коме четыре месяца. Очнулся он в госпитале и довольно долго не мог разговаривать, многое разладилось в организме, – собирали его по частям. К тому моменту стало ясно, что это другой человек, не американский офицер, кто-то другой, но им продолжали заниматься, нашлась замечательная врач, которая научила его заново говорить – уже по-английски, а французский, украинский и вьетнамский он потом вспомнил. На этом материале врач даже защитила диссертацию о нарушениях работы мозга. А он – стал жить заново. Ходить заново… Уже американским гражданином. И стал искать своих – там, во Вьетнаме.

Довольно скоро он узнал, что на его дом упала бомба, и никого там не осталось. Вся семья погибла. И жена, и дети, и тесть.

Правда, остались счета в банках. В разных странах гигантские счета миллиардера, на которые – внимание! – продолжали поступать деньги. Все эти годы. Ему сообщили имя вкладчика – им оказался его помошник, китаец. И адрес его остался прежним: Сайгон.

И Коля вернулся. Потому что Вьетнам был ему ближе всех других стран, потому что дом оказался там. Хотя его и взорвали…

Коля встретился с китайцем и сначала спросил – как это так, что он продолжал вносить деньги на счета, хотя было известно всем, что он погиб? Ответ поражает своей простотой. Просто потому, что он был нанят и выполнял свою работу. Вел дело и вкладывал прибыль на счета. Потому что от работы его никто не освобождал. Коля захотел посмотреть на то, что когда-то было домом, увидеть могилы своей семьи… Какие могилы, – удивился китаец, – все живы!

Оказалось, что когда война подошла уже близко к дому, он перевез Колину семью в деревню, подальше от опасности.

Такой хэппи-энд, как в кино. Тут снова должна бы звучать песенка «Снова за баранку держись, шофер» – допустим, по-английски. И опять по-вьетнамски.

Стали жить-поживать, добра наживать. Добра было нажито уже немеряно. В новый Сайгон пришла коммунистическая власть, только вот не стала экспроприировать добро, а наоборот, выкупать и давать миллионерам работу. Например – перевозки, в больших количествах. То есть, у Коли.

Тут как раз в Сайгоне появились специалисты из России.

Чуть ли не впервые за все эти годы Коля услышал русскую речь. Поначалу беседа шла через переводчика… А потом он расчувствовался. И ответил по-русски, со своим украинским акцентом…

Неужели ты до сих пор не побывал на Родине, – сказали ему. Как ты живешь, не зная, что с твоей семьей?.. Почему бы тебе не съездить, как сейчас бы сказали, вспомнить свои корни?

Через какое-то время эти люди приехали снова, привезли настоящие письма он брата и сестры, семейные новости – кто погиб, кто родился, кто женился… И так ему захотелось вдруг на свою станцию Двуречную. Просто пройтись. Ну, в самом деле. Что ему сделают – он гражданин США, Франции, Вьетнама, миллиардер. Конечно, взять и съездить. Взял и поехал по какому-то из своих международных паспортов с иностранным именем…

Язык русский, гостиница советская, номер, чемодан распаковывать не стал. Поехал на вокзал, взял наутро билет в Харьков. Оттуда доберётся в Двуречное автобусами…

Почти успел. Ночью постучали. Гражданин такой-то, Николай Иванович? Пройдемте. Да что вы, я гражданин всего другого, высокопоставленный чиновник Вьетнама… А разве вас лишали советского гражданства?..

Нет так нет. Перешел на сторону врага. Работал на немцев, ходил в немецкой форме, изменник Родины. Так что, суд.

Суд оказался гуманным, экспроприировал пару миллионов из сайгонского банка – это же дружественная страна, все свои. Об остальных миллиардах, оставшихся в других странах, они просто в курсе не были…

Очень рекомендовали перевезти к себе семью, в Двуречное, из дружественного Вьетнама. Письмо чуть ли не диктовали… Ну, письмо он написал по-вьетнамски. Хотя переводчиков, конечно, хватает, – так что сумел как-то на сленге предупредить жену, чтобы ни в коем случае не приезжала и ни накакие уговоры не шла.

Дали ему домик в Двуречном (или остался от родителей, точно неизвестно), и стал шоферить в колхозе. Тут уместна эта песенка в переводе ра русский, а песенка прекрасная. В течение фильма она могла прозвучать как реквием, но нет же. История продолжилась…

Именно в эти времена Коля заходил на огонек к ребятам-студентам, механик-шофер, прекрасно говоривший на многих уже языках, и только по-русски – с чудовищным украинским акцентом. Собственно, это вся история. Хотя можно сделать какие-то допущения.

Было ему тогда, в 70-е чуть больше пятидесяти. А через десять лет началась перестройка, и открылись границы…

Хочется верить, что вернулся он домой в Сайгон к семье, что был в этой истории больше чем один хэппи-энд…

Пересказано со слов Ури Файнштейна.