Мечты и их девушки

Мечты и их девушки

Фрагменты из романа

1912. Нина. 14 лет

 

Сижу на нагретой солнцем деревянной скамеечке у дома и радуюсь, что тепло наконец настало. А то уж пол-лета почти прошло, а все ветра и морось. А когда солнце появляется – то стужа такая, что мама даже валенки меня заставляет в саду надевать и капор. Уж и Николай на Великую сходил и Крестный ход вернулся, мы рассаду высадили, а все лето не наступало никак, только огород весь поморозили. Сегодня второй день как пригрело наконец. Вытащила на улицу тайком, чтобы домашние не увидали, чернила с прибором, дневник, расставила тут все на рассохшемся детском столике под кленом и воображаю себя Лидией Чарской, ну или хотя бы Щепкиной-Куперник, пишущей новую пьесу для Малого театра.

А в кармане платья у меня лежит кусочек настоящей китайской чесучи, я его украдкой глажу, а потом опускаю кисть на солнечное пятно на скамейке, и так мне благостно становится. Чесуча только слово, мне кажется неподходящее к такой ткани – гладкой, прохладной, шелковистой с небольшими шероховатостями нитей. Смешно право, что кусочек ткани заставляет меня в такие душевные волнения и вычурности впадать. А началось-то все как – мама, тетя Аничка и Зина собрались в Кордаковский магазин идти, чтобы всякую мелочь для летнего гардероба прикупить – обшивки для кофточек, муаровых лент, крючков. Цельный список составили. Конечно, сами записывать не стали, мне надиктовали, а я и рада стараться – даже набело им переписала и вензеля да узоры пририсовала, пока они рядились.

Когда они уж почти были готовы, мама и говорит: «Нина, а тебе-то ничего не надобно? Ты же платья летние еще и не надевала – вон как холодно было. Поди мало тебе все, вымахала же за зиму, вон почти как Зина ростом». И заставила меня сундук доставать да платья мерить, хотя Зина с тайно напудренным носом уже на пороге стояла и каблучком постукивала. Оказалось, что мне все почти мало и коротко. И несмотря на мои уверения, что можно за Зинкой подонашивать, меня решено было взять с собой, чтобы выбрать какие-нибудь кружева да платья наставить.

Не очень-то я люблю с ними по галантерейным магазинам таскаться. Долго все выбирают, мнут, с приказчиком полчаса разговоры ведут, а потом берут на три копейки, как Зинка выражается. Мама еще страсть как любит торговаться. Я ей сколько раз говорила, что в солидных магазинах неприлично рядиться, в Кордаковском даже вон объявление за стеклом повесили – «Цены на товары без запроса», чтобы спокойно торговля шла, не как на базаре, а все равно не может она без этого. Мне, говорит, кажется, Ниночка, что хозяин меня надувает, если не сбавит цену. Я когда товар без уступки покупаю, потом весь день смурная хожу, переживаю в душе, что переплатила лишние деньги.

Отнекивалась я как могла, тем более воскресенье сегодня, в магазинах наверняка, думаю, суматоха, взмыленные приказчики бегают, толпа праздных барышень друг дружку под ручку выгуливают. Как будто кроме магазинов у нас пойти некуда. Но тут папа из кабинета вышел на гул и, узнав, в чем дело, сказал, что надо сходить, тем более что мы же в Казань скоро уплываем. Дал маме еще банкноту и говорит мне – Нинуся, надо быть нарядной, ведь на пароходе форсить будем, па-де-конь танцевать и подмигнул. Даже мама улыбнулась, ну а мы все так и зашлись от смеха, – знаем мы папины танцы – из одного угла палубы до карточного столика, а я собралась быстренько. Пока шли, Зина мне на ушко сказала, что, наверно, папеньке вчера в яхт-клубе повезло, отыгрался в карты, поэтому и настроение у него приподнятое.

Пришли в Кордаковский магазин, а там и нет никого. Видно, все на дачи уехали да в деревню, раз тепло настало. Один приказчик стоит за прилавком, голову руками подпирает – томится, бедняжка. Прическу полчаса, наверно, утром мастерил, репейного масла, по виду, не меньше четверти флакона извел, а покупателей-то нету. Не у кого даже спросить: «Чего изволите-c, сударыня?» Увидел нас, вытянулся, Зина достала список из ридикюля и давай его гонять. Когда они до металлической галантереи дошли, я уж не выдержала, подобрала юбку да поднялась на второй этаж. Там свой приказчик при тканях стоит. На что посмотришь, какую ткань пощупаешь – он уж рад стараться, скорее ее с фанерной дощечки разматывает, по прилавку раскладывает. Зина говорит, что это не только чтобы ты полюбовалась на нее вдоволь, а чтобы не стащила.

Обычно я бы постеснялась к таким парадным тканям даже подойти, а сегодня, раз нет никого, дай, думаю, попробую, какие они на ощупь, давно мне хотелось рытый бархат потрогать, почувствовать все его рытвины и оспины. В общем, перебирала ткани и размечталась. А тут по соседству с колючей парчой на что-то гладкое и прохладное наткнулась, смотрю – настоящая китайская чесуча, золотистого такого цвета. Тут мама подошла, видит, что я ее рассматриваю, рукой поглаживаю, оторваться не могу, да и говорит: «Нина, давай купим да платье пошьем. А то такая барышня взрослая, а будешь в наставленных платьях ходить, тем более и папа вон денежную субсидию нам выделил». Я отнекивалась сначала, неудобно, ведь знаю, что папа сегодня при деньгах, а завтра проиграться может, и конец благоденствию. Но мама настаивала, да и больно она мне по сердцу пришлась, чесуча эта, и мне ее купили. А сейчас мама с тетей Аничкой выкройками занимаются, заблаговременно обмерив меня с ног до головы. Даже панталоны норовили с меня снять для большей достоверности мерок, да я не далась.

Зинаида, конечно, возмущалась, что такому несведущему в модах человеку, как я, который до сих пор детский богоспасительный журнал выписывает, дорогой ткани купили на платье. Мол, Нинке можно было на Верхнем базаре ситцу взять за семик, и она все равно была бы довольна. Но я ей целый лекцион прочитала, что я хоть перед зеркалом не верчусь по часу, но оценить ткань, которая добывается из коконов диких гусениц в настоящем тропическом лесу, вполне в состоянии. Зина под впечатлением даже обижаться перестала и всю дорогу домой выспрашивала меня, откуда именно из гусениц нитки растут и сразу ли они разноцветные бывают. Надо было, конечно, ей рассказать, что шелкопряды прямо шелковые платочки выплевывают, а работники только их подбирают и в полотна сшивают, да пожалела ее, дурочку неразумную. Еще захочет блеснуть где-нибудь в обществе да и опростоволосится.

 

1994. Лена. 14 лет

 

Еле маму отправила с мелкой гулять под предлогом, что мне в лагерь собираться надо. Хоть полчаса посидеть в тишине, а то одно слово, что двухкомнатная квартира, – нигде не спрячешься. Олька бегает, все время канючит. То поиграй с ней, то порисуй, то изобрази коня. Сейчас, разбежались, коня ей изобрази, вообще на шею сели мне уже. Мама тоже: «Лена, покорми Оленьку, вытри Оленьке сопельки». Сопельки, Оленька – тошнит прямо. Надела бы горшок этой Оленьке ее ненаглядной на голову.

И чего ради рожала ее? Папа все равно ушел, а ей хоть бы хны, не нарадуется своей Оленьке! «Главное, Лена, в жизни – это дети, вы мое главное счастье», – говорит! Вот какое, счастье, значит – в сорок лет с двумя детьми остаться и на работу год в одной юбке ходить, серой в черную полосочку. Ладно юбка, колготки капроновые шитые-перешитые носим с ней. Мама говорит: «Все равно под юбкой ничего не видно». А я те места, где мама коричневыми нитками зашила, чувствую, как будто там шрамы у меня, а не дырки заштопаные.

И все равно у меня хорошее настроение, все-таки в лагерь послезавтра поеду. Мама путевку взяла на работе на вторую смену, как я люблю, в «Огонек». Моя подружка с прошлого года Лена-2 тоже едет, специально за месяц ей позвонила, договориться. А самое главное – мама пришла из Сберкассы вчера и сказала, что папа перевел алименты сразу за 2 месяца и можно мне что-нибудь купить из одежды, если я обещаю исправиться и в следующем году хорошо учиться и не прогуливать математику и т. д. и т. п. бесконечное. Конечно, я все пообещала, готова была на крови клясться, только чтобы мама на рынок со мной сходила и купила мне все необходимое из моего списка желаний на лето. Бумажку со списком быстренько достала из дневника, так как его нужно было еще раз внимательно изучить и прикинуть, на что, во-первых, хватит денег, а во-вторых, что из этого согласится купить мама. Номер один – это, конечно, лосины. Ехать в лагерь без лосин – это вообще позорно ужасно, пришлось бы какую-нибудь чушь придумывать, что мама мне их в лагерь с собой не дала, чтобы я не испортила или еще что-нибудь такое. Черные лосины нужны, итальянские, настоящие, а не те, которые мама мне в прошлом году из Москвы привезла. Я сначала так обрадовалась, у нас их тогда вообще не продавали, а, оказалось, что это не лосины, а что-то на вроде плотных колготок без пяток. Издевательство одно, а не исполнение желаний. Я, конечно, их носила, куда деваться, но только зимой в школу на дискотеки. До школы шла в рейтузах – типа, мама заставляет поддевать, дожидалась, когда все уйдут из раздевалки, переодевалась и – быстрее в зал, там свет всегда выключают, когда танцы начинаются.

Сейчас настоящие лосины даже у нас на рынке продают, а мама не покупает. Говорит мне с таким возмущением: «У тебя же есть, Лена, я же тебе привезла». В общем, лосины – это обязательно, без вариантов. Главное, и футболки-то у меня есть, с которыми лосины можно носить. Тетя Оля, мамина подружка, купила в Риге в секонд-хенде и подарила мне две на день рождения – одна большая белая, с красными косыми полосками и выдавленной надписью какой-то по-английски. Очень красивая, рукава отвернуты и по отвороту тоже красная полоска идет. А вторая – простая бирюзовая, однотонная, но тоже клевая. Так, дальше по списку: юбка джинсовая, ну и еще по мелочи там – розовые и салатовые резинки, хороший лак, чтобы когда челку ставишь, он не скатывался и не было похоже, что тебе в волосы кто-то плюнул, голубые тени, жвачки.

Самое-то удивительное, что мама мне все купила! Ну, почти все – лак, тени и жевачки отказалась, сославшись на то, что мне слишком мало лет и папа бы не одобрил. Как может быть слишком мало лет для того, чтобы жевать жевачку? Прямо с утра сегодня пошли все вместе на Центральный рынок, походили там по рядам, повыбирали, юбки я даже померила в трех местах. Кто-то стесняется прямо на рынке мерять, а я – нисколечки, тем более, когда покупаешь дорогие вещи раз в год – не до смущения. К тому же, там же все специально организовано – проходишь за шторку, которой прилавок отгорожен, встаешь на пятачок, выстланный картонками от коробок, меряешь и смотришься в зеркало. Навалено вокруг, конечно, всего. Главное – по минимуму всего касаться, а то ощущения от этих шероховатых сумок бомжа и груды целлофановых пакетов – не очень приятные. Я и юбку через голову мерила, чтобы сандали не снимать и босыми ногами на рваные картонки не вставать. Только третья по размеру подошла, а то на каких-то коров все привозят, на меня фиг чего найдешь. Юбка – просто песня, джинс – такого небесного цвета, качественно сделана, нитки нигде не торчат, везде заклепочки и внизу оборочка из разноцветной ткани, как я хотела. Пришли домой, я даже от радости с Олькой весь вечер водилась и маме помогла картошку чистить. Перед сном поставила стул у кровати, положила туда юбку, лосины, резиночки, чтобы, просыпаясь утром, можно было вспомнить про новую одежду и, не открывая глаз, сразу руку протянуть и все потрогать.

 

1912. Нина. 14 лет

 

Папа не принес денег 20-го числа. Это уже второй месяц, тяжело. Зина сердится, тетя Аничка сосредоточенно молчит, у мамы каждую ночь припадки сердцебиения. Все хмурятся. Скверно. При всех надо быть веселой или хотя бы только спокойной. Но это так трудно, что я не вытерпела и как ни кусала губы, а разревелась. Ничего не поделаешь – прорвалось. Папа уже год как не простой служащий, а сам управляющий губернской казенной палаты. Мы так радовались, когда он назначенье получил. Мама говорила – будем копить теперь на свой дом, чтобы не мыкаться по чужим углам, да вот и не вышло. Папина страсть к азартным играм никуда не делась. Удивительно только, что в нашей спокойной провинциальной Вятке такие картежные страсти кипят. Ведь даже гольф-клуб закрывали из-за того, что вместо того чтобы в преферанс на интерес играть, люди там целые состояния проигрывают, а все без толку.

Право слово, я не понимаю, как может мой рассудительный, такой добросердечный папа ставить свою пагубную страсть выше семейного долга, благополучия самых близких ему людей. Опять придется в бакалейную лавку в кредит ходить по заборной книжке. Она уже старая у нас, картонная обложка вся истрепалась. Нюта, когда ходит за продуктами, вечно ее в кошелку с морковью засовывает, оттого на ней бурые пятна появились, которые уже и не оттираются. Я, если в лавку иду, всегда ее в руках тереблю, скатываю бумажные катышки с острых углов, ну а Зина так вообще бросает где ни попадя – то духи на нее прольет, то в какой-нибудь галошнице забудет. Приходится всем семейством искать этот позорный документ. От таких злоключений вид у книжицы распухший, нездоровый – впрочем соответствующий нашему финансовому положению. Вот я когда вырасту – никогда в долг брать не буду. Хоть бы на хлебе и воде сидеть, а без долгов.

И это все после моего первого настоящего выхода в свет! Папа наконец поддался моим уговорам и взял меня на танцы в клуб Вятского общественного собрания. Ничего особенного, по мнению Зины, которая по причине своего старшинства была там уже много раз. Несмотря на свою общую вредность, Зина мне потом всегда в подробностях рассказывает, как там и что. А мне очень нравится помогать ей собираться – гладить нижнюю юбку, раскладывать платье на кровати, оценивать прическу сзади, даже танцевать с ней за кавалера для разминки. А когда она наконец уезжает, то я сажусь с книжкой на лестницу и жду, когда они с папой вернутся и я буду помогать ей высчитывать, кто ее пригласил на вторую кадриль по привязанности, а кто на третью – по любви. Мама тоже иногда с папенькой ходит в Клуб собрания, но не на обычные вечера, а на выступления, типа концерта исполнительницы цыганских романсов какой-нибудь очередной «единственной заместительницы Вари Паниной» или мелодекламацию типа «Плач Ярославны». Мама тоже потом делится впечатлениями, но другого рода, вроде того, какая душевная тягучая была музыка, как на нее нахлынули воспоминания о своем девичестве и что сказала кума Настасья Ивановна, когда чай пили.

Миша мне вот летом рассказывал, что в Петербурге и Москве клубы при различных собраниях носят преимущественно закрытый характер и считаются элитарными мужскими организациями. У нас же это скорее место для семейного времяпрепровождения. Один раз, правда, в прошлом году устраивался вечер кафешантанного жанра. Все оживились, в клубе просто аншлаг был. На афише было написано, что будет выступать «хор французских певиц из Петербурга в национальных костюмах». Мне особенно было интересно, что же за костюмы такие национальные у них будут. Мама не пошла, сославшись на то, что такие сомнительные удовольствия ей не интересны, а Зина папу упросила. В итоге, она сказала, что половина этих француженок по-французски как мы с ней примерно разговаривают, а поют еще хуже. Одеты они были в платья с оборками в цветах национального флага, которые даже не приподнимали, когда чуть-чуть ножки вскидывали в подобии канкана. Тут, конечно, Зина мне изобразила, как им стоило бы это делать, задрав домашнее платье до подбородка, а ноги до потолка. Хотя, по ее словам, бойко торговал буфет и вообще сонная и скучная обстановка клуба приняла неузнаваемо оживленный вид..

Иногда в клубе проходят маскарады. Большей частью они скучны и неоригинальны. Штраф пришедшим без костюма и маски или снявшим ее до полуночи – всего 50 копеек, что приводит к тому, что даже большинство рачительных местных дам является без костюмов, предпочитая уплатить, чем тратить время на изобретение наряда, а мужчины вообще ограничиваются в лучшем случае полумаской. Но как-то раз на Рождество решили учредить призы за лучшие костюмы – золотой браслет и серебряный подстаканник. Вот тут хваткие вятские люди воодушевились и проявили недюжинную фантазию. Зина рассказывала, что рыбаков с рыбачками, польских жупанов, белоснежек, лезгинок бродило по залу без числа, а самым большим успехом пользовались костюмы-аллегории – «Весна-красна», «20 век», «Богатый муж двадцатого века». Главный приз, по мнению Зинаиды, незаслуженно взяла «Королева пельменей», у которой на голове была чалма в форме пельменя и весь костюм усыпан пельменями то ли из бумаги, то ли из папье-маше. Зина же была владычицей морской (кто бы сомневался) и, по ее утвержденьям, властвовала над мужскими сердцами в тот вечер. Ха-ха-ха! Папа говорит, что ее принимали кто за русалку или ведьму, а кто вообще за рыбу! Говорила же я ей взять с собой тазик с мочалкой и время от времени эффектно так намыливаться и водой обливаться – точно бы гран-при ей достался, так Зина вся во власти своей косности и консерватизма только обсмеяла меня.

Что касается моего дебюта, то прошло все неплохо. Подъехали мы к клубу полным составом – папа, мама, Зина, я. Мама, кряхтела, конечно, пока, собираясь, туда-сюда по лестнице поднималась-спускалась, но твердо сказала: «Хоть ты и человек надежный, не то что Зинаида, но и за тобой присмотр нужен, тем более я тебя знаю – как плясать, так весь разум теряешь». Платье я надела Зинкино старое, на ее взгляд, старомодное, зато настоящее бальное – голубое, пышное, отделанное стеклярусом по подолу, к счастью, с закрытыми плечами, и маленькими рукавчиками фонариком. Хорошо, что у Зины детские платья скромные, а то все эти вздыбленные волны вокруг выпирающих голых частей тела мне не нравятся, тем более что и выпирать-то у меня пока особо нечему.

Приехали мы на угол Спасской и Николаевской к дому купца Поскребышева, на втором этаже которого висит изящная вывеска из латуни «Общественное собрание г. Вятки». Я давно замечала, что всегда, когда ты не можешь попасть в какое-то место, оно тебе представляется необыкновенным и удивительным. Вот я много раз проходила мимо этой загадочно поблескивающей при любом свете вывески и воображала себе мужчин, похожих на государя, обсуждающих дела, от решения которых зависит судьба не только Вятки, но и всей страны, прекрасных дам, ведущих беседы о прочитанных книгах и утонченно красиво танцующих мазурку. А ведь не далее как на прошлой неделе я уговорила наконец папу зайти со мной в лавку с вывеской «Султанка». Мне казалось, что это должно быть удивительное место, где прямо с потолка свисают восточные костюмы, богато украшенные лошадиные сбруи, а продавец похож на джинна. А оказалось, что это лавка скобяных товаров, полное разочарование. Вот и здесь так же – узкие коридоры, разветвленные проходы, обычные комнаты вместо широких лестниц и бальных залов. Большинство завсегдатаев клуба – это не какие-то возвышенные светские деятели, а те люди, которых я прекрасно знаю и вижу в гимназии, в театре, в гостях, – всяческие кумы, сваты, шурины, сослуживцы, – многие в той же обыденной одежде, что и всегда. Даже и поделом мне – вечно я витаю в романтических далях.

Над коридором и дамскими комнатами, вдоль стены зала, на «хорах-балконе», разместился оркестр пожарной команды, который Общественное собрание приглашает на свои семейные вечера раз в неделю. Оркестранты выглядели очень парадно, и это как-то подняло мне настроение. Ужасно захотелось дотронуться до начищенной медной пуговицы на мундире какого-нибудь музыканта. Но как бы я это сделала? Конечно, после того как танцы закончились – я до балкона дошла и все там внимательно обшарила – все уголки. Вдруг, думаю, кто-то из них пуговицу все-таки обронил, но ничего не нашла. Конечно, у них там такая дисциплина – какие там пуговицы – такое ощущение, что они всю пыль после себя в мокрую тряпочку собрали и с собой унесли. Через балкон можно пройти в специальную женскую комнату, где Зина по обыкновению четверть часа пудрила свой нос. Как ее маленький носик выдерживает такие нагрузки – не представляю.

В главной зале стоят диваны и стулья для танцующих. Маман же сразу прошелестела юбками дальше, к сообществу мамаш, которые расположились вдоль дальней стены, у окон, откуда можно и зорко приглядывать, и степенную беседу с кумушками вести. Нас мама тоже пыталась за собой увлечь, но мы, конечно, не дались. А то к такому сборищу ни один кавалер в здравом уме не подойдет. Как Зина говорит, на них только взгляд кинешь – они уже и обвенчают тебя, и детей несуществующих крестят. Мы с Зиной чинно присели на диванчик в цетре залы, и я сразу же с ним слилась. Оказалось, что обивка абсолютно точно соответствует оттенку «Утреннее небо» на моем платье. В общем, пока Зина танцевала, я принимала на диване разные позы, пытаясь придать своим телодвижениям грациозность и расслабленность. Получалось у меня, видимо, не очень, так как мама, устав бросать грозные взгляды на Зинаиду, призывающие ее подговорить своих кавалеров пригласить на танец и меня, вытащила папу из бильярдной, и весь остаток вечера они просидели, подпирая меня по бокам на злополучном диванчике. Папа пригласил меня на мой первый танец, тут все увидели, что я не так плоха, как кажусь на первый взгляд (ведь танцую-то я хорошо), и меня несколько раз приглашали. Два раза это были даже кавалеры, не связанные с нашей семьей никакой степенью родства или кумовства, – большой успех!

Танцами дирижировал взрослый гимназист на французском языке. В перерыве между фигурами кадрили танцевали легкие танцы. Оркестр играл очень хорошо, особенно вальсы: «Зимнюю сказку», «Дунайские волны», «На сопках Маньчжурии», «Над волнами». После моего любимого вальса Штрауса «Жизнь артиста» к папе подошла вице-губернаторша и сделала комплименты по поводу моего первого выхода в свет. В перерыве между танцами под пение приглашенного певца подали чай с закусками. Правда, пел он, выдавливая из себя звуки, и вид у него был измученный, жалкий. Говорят, что перед концертом его экстренно вызвали в Петербург, и он очень торопился. А пианистка играла хорошо. И сама тоже хорошенькая, только очень бледна. Улыбка у нее – прелесть.

 

1994. Лена. 14 лет

 

Грязно, сыро, волочу ноги в старых осенних сапогах – мутотень одна. Как можно жить, когда одна стылая темень вокруг, с утра до ночи. В школе достали меня двойки по математике, и я стала прогуливать – гуляла просто, а если никого не было дома, то сразу домой шла. Классная позвонила маме на работу, и все вскрылось – ужас, ужас! Мама так раздухарилась, все кричала: «Что из тебя выйдет, какой специалист из тебя получится, как ты будешь жить?» Прямо предел мечтаний – взять счеты деревянные и костяшки перебирать, в немытое окно посматривая. Или что там эти специалисты делают? Ах да, еще жидкий чай, наверно, пьют с тремя ложками сахара, макают туда закостеневшие баранки и «Санта-Барбару» обсуждают.

Я недавно за мамой на работу заходила, подслушала, как ее бухгалтерша рассказывала: «Сиси – такой импозантный мужчина, такой положительный, мне даже приснилось недавно, что мы с ним вместе по парку идем». Тетке на пенсию скоро, а она мечтает по парку с Сиси ходить. Вот прикол! Нет, я против «Санта-Барбары» ничего не имею, мне Мэйсон очень нравится. Но я сама хочу как в Санта-Барбаре жить – чтобы у меня был красивый дом с большой аркой, утром мне подавали кофе, потом я бы выбирала себе платье. Каждый день – новое платье, ездить по ресторанам… Не знаю, что еще? В Санта-Барбаре они больше ничего не делают – отношения еще выясняют. Но я чего-нибудь бы придумала еще интересное. И, главное, чтобы у меня было несколько пар сапог разного цвета, а не черный замызганный демисезон с рыбьим мехом комочками на три года. С мамой я, конечно, такими мечтаниями не делюсь. Она сразу замашет руками, заплачет, начнет вопрошать: «Кого я воспитала, кого? Бабушка, царство ей небесное, столько сил в тебя вкладывала, сказки Пушкина тебе по часу каждый день читала, стихи с тобой сочиняла, старалась, чтобы у тебя речь была литературная, образная. Видела бы она тебя сейчас!» Ну и все по накатанной – перевернулась бы в гробу, мы не об этом мечтали, одни выходные туфли на все общежитие, хуже не стали и все такое.

Придется таскаться на эту математику теперь каждый день, а то мама вообще озверела – даже карманных денег мне не дает, только на проезд. Я говорю: «Мама, мне голодать теперь, что ли?» Так она не поленилась, в свой перерыв съездила на автобусе до школы и отдала прямо в руки классной деньги за обеды на месяц. А я эту жратву столовскую терпеть не могу – переваренные сосиски в морщинах, над которыми пузырится целлофан, тепленький компот со склизкими фруктами и как венец творения – яйцо под майонезом. Хорошо хоть столовские тетки на выдаче у нас нормальные. Когда совсем еда отвратная, можно договориться, чтобы вместо комплексного обеда булки или коржик молочный с чаем давали. А так теперь даже ни жевачку купить, ни шоколадку в киоске. А так приятно было зайти в какой нибудь модный магазинчик типа «Мадонны», прикупить там «Love is», сразу развернуть вкладыш, запихать в рот всю жевачку, а заодним все пообсмотреть в магазине внимательно – джинсы там, куртки, кофточки с черной сеткой, салатовые юбки-резинки. Вот продавщица счастливая! Она же может вечером после работы все это мерять или даже надевать куда-нибудь на выход, а потом обратно возвращать. Если аккуратно носить – ничего и не заметно будет.

В общем – тоска, только и спасает, что у меня кассет много. Попов из класса мне позаписывал «На-На» там, «Кар-Мен», «Мальчишник», Алену Апину. После уроков закрываюсь в комнате и слушаю, танцую иногда. В танцевальном скоро отчетный концерт будет. Меня во все танцы в шестерку взяли, а в «Сударушке» – солисткой. Хоть это хорошо. Галина Борисовна кричит, конечно, на меня постоянно: «Меньше вульгарности, Агафонкина, благороднее, благороднее!» Но это ничего – можно и перетерпеть, покричит и перестанет. Это я только когда мне 7 лет было, боялась ее страшно. Она ведь не только орала, так еще и ходила с указкой, когда мы у станка занимались и за каждый промах била этой указкой по коленкам или по попе. Мне казалось, что меня жалит огромная медуза, которую я не могу от себя оторвать, просто парализовало от ужаса. Потом, когда я маме пожаловалась и она пришла с ней разбираться, та ей заявила, что особенно строга с теми, у кого большие задатки. С тех пор я к ее выкрикам отношусь спокойней, терплю. А то есть девочки, которым она вообще замечания почти не делает, но и ни в какие танцы их не ставит, а если ставит, то в четвертый ряд русской народной тоски платочком махать.

 

1913. Нина. 15 лет

 

Говорят иногда при рассматривании картины: «Как неправдоподобно! Таких облаков не бывает. Какое ужасное небо! Ничего подобного в природе нет». Но право, иногда самое невероятное бывает самым вероятным. Вот сейчас например чудесные, но и необыкновенные облака. Они совершенно неопределенного цвета: от розово-серого до великолепного желто-розового переходящего в бледно-крэм. Хотела бы я их нарисовать масляными красками! Да так голова болит уже неделю, что руки дрожат. Вообще, когда голова болит – я становлюсь сама не своя, вся радость жизни пропадает, хочется только покоя и чтобы тебя жалели и по голове гладили.

Хорошо хоть в гимназии не очень много задают, а по педагогике – учитель новый. Находя, вероятно, неудобным, не познакомившись с классом, задавать урок, он стал читать книжку. Это – «Профанация стыда» сочинения Чарской. Она направлена к искоренению телесных наказаний, этих показателей нравственной грубости и отсталости. Ведь и теперь, несмотря на проповеди гуманности и призывы к ней, – ремень и плетка существуют. Я согласна с Чарской, что умение стыдиться – это показатель нравственной красоты человека и что избиением эта красота уничтожается. Манера преподавания нового учителя мне понравилась. Видно, что он мечтатель, желающий видеть в людях только хорошее и верящий, что все дурное каждый может в себе подавить. Задал нам сочинение «О влиянии семьи, школы и среды на выработку нравственной личности человека». Для этого нужно прочесть сочинение Смайльса, Спенсера и Пэйо о воспитании. Но в библиотеке этих книг уже нет, и мне сказали, что их можно достать из мужской гимназии. Пришлось просить папу заручиться для меня годовым разрешением посещать библиотеку мужской гимназии два раза в неделю. Немножко страшновато было идти туда первый раз одной, а ведь даже позвать никого из девочек нельзя – разрешение только на меня. Хорошо хоть, что библиотека в отдельном корпусе располагается.

Сама библиотека – прекрасна! Больше, наверно, нашей публичной и идеальная чистота и порядок. От витражей льется цветной свет. Поэтому, наверно, на меня всегда здесь благоговение какое-то находит, как в церкви. Вот бы у меня такая библиотека была в своем доме, когда я вырасту. Все до мелочей воображаю себе – отделку шкафов, резные балюстрады на антресолях, луч света, в котором пылинки плавают и конечно – скрипучую приставную лестницу, по которой нужно карабкаться до самых высоких полок. Я сама каталог изданий сделаю, чтобы любую книжку легко найти было и буду гостям показывать: «Здесь у нас современные авторы, в этом стеллаже – иностранная литература, а та секция посвящена вопросам философии. На этой полочке – коллекция моих любимых сочинений. Нет, нет, к сожаленью, взять книгу домой нельзя – вы можете прийти к нам в любое время и позаниматься». Зина вон всегда книжки дает своим подружкам почитать, причем не стесняется и мои личные заимствовать. И что? Из пяти одна возвращается. Сама потом позабудет, кому что давала и на сколько, а учет вести толку нету. Печать свою личную закажу и лично все книги проштампую, чтобы ни у кого соблазна не возникало поживиться. Но, конечно, такую же обширную библиотеку формировать долго придется. Нужно просить, чтобы мне на все праздники одни книги дарили до старости, ну и самой покупать потихоньку, конечно.

На первый раз у меня было намечено купить три книжки: сочинения Надсона, сочинения Никитина и «Характер» Смайльса. И вот сегодня, зайдя с Зиной в магазин Мохова, я приобрела там себе сочинения Никитина. Купила книгу без переплета, так как переплеты прямо ужасные и не удовлетворят даже малоразвитому вкусу, а кроме того, без переплета книги в два с половиной раза дешевле. Ведь когда капиталов немного, приходится и это в расчет принять. А переплести тетя Аничка попросит Василия Степановича, нашего гимназического письмоводителя. Он хорошо переплетает. Переплел мне уже: «La dame aux Camelias», полученную в подарок от тети. Она привезла и мне, и Зине из Петербурга по экземпляру. Заведующий библиотекой высокий и сухопарый надзиратель гимназии Алексей Иванович сначала на меня страх нагонял, а потом как-то мы с ним на почве книг разговорились, и я его бояться перестала. Благодаря его строгости и постоянным командам «вычищайте руки», «хлюпанье и кашлянье отставить» мальчиков в библиотеке было немного, а кто приходил, вел себя достойно, и я чувствовала себя в спокойствии.

Алексей Иванович отдельно показал мне книги из личной библиотеки Пушкина, оставленные в дар гимназии его вдовой Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской. Хотя я к ней и неоднозначно отношусь, поступок – благородный. Среди этих книг есть Байрон на английском языке, весь испещренный личными пометками самого Пушкина. Просто подержать такую книгу в руках – это уже редкое удовольствие. Есть интересное собрание книг Поль де Кока и «Декамерон» в заграничном издании с занимательными рисунками Густава Доре. Такие книги детям не выдают, конечно. Вообще кроме гимназистов здесь много кто бывает. Видела пару раз ссыльных, они в основном книги по кооперации или коммерции на английском и других языках берут. Губернские дамы рыться во французских романах приходят. Пару раз сталкивалась с княгиней Торчаковой, нашей вице-губернаторшей. Какая-то она нелицеприятная. Росточку небольшого, а вертлявая и все время со свитой из странных господ, один из которых, граф де Дорфор, даже в библиотеку умудряется являться явно в нетрезвом виде. На прошлой неделе морозы были сильные, я как раз из библиотеки шла, когда вся их веселая компания во дворе гимназии из пролетки выгружалась. Морозно, все в шубы кутаются, а граф, одетый почему-то только в смокинг и цилиндр, чинно так княгине ручку подает, а сам не ежится и уши даже не красные. Я с дворником Федором Иванычем в этот момент прощалась, мы прямо так и замерли, эту картину наблюдая. Он с восхищением на графа посмотрел и говорит: «Внутренний сугрев, наверно, у него сурьезный!» Я, когда дома эту картину в лицах пересказывала, все усмеялись.

 

1996. Лена. 16 лет

 

Мы едем в Испанию! Не Прибалтика, не Болгария – Испания – самая настоящая заграница! То, что я еду, – это уже точно, на меня купили билет. Он именной, и поменять его ни на кого другого нельзя, я специально узнавала. Упросила Галину Борисовну после репетиции мне его показать и потрогать. Мое имя, аэропорт прибытия – все по-иностранному написано.

Сначала, конечно, все было очень нервно, когда «Солнышко» на этот фестиваль испанский пригласили. Вроде бы уже согласились ехать, а когда начали обсуждать – выяснилось, что испанская сторона только проживание и питание нам предоставляет, а добираться нужно за свой счет. Галина Борисовна начала деньги с родителей трясти, и оказалось, что только четверо родителей из основного состава готовы полностью оплатить перелет. А у нас все танцы – минимум на 18 человек. Потом вроде договорились с администрацией, но она могла выделить деньги только на проезд автобусом, и то до Москвы. Автобусом! Это сколько бы ехать пришлось. Кое-как нашли каких-то спонсоров, которые дали денег на все билеты. Даже не знаю, где их и отрыли, таких щедрых, – бандиты, наверно.

Потом у нас начались внутренние волнения – кого возьмут. Ну тут я уже не беспокоилась, потому что я во все основные постановки в шестерку всегда вхожу, а многие девочки как с цепи сорвались. Как ни придешь на репетицию – сплошные разборки: «Да тебя берут, потому что твой папа заплатил», «Да у тебя такая задница, что тебя бы и за деньги не взяли» и все такое. Главное, пока музыка играет – все скачут и улыбаются так, что щеки сводит, стараются. Как только танец заканчивается или Галина Борисовна отвлекается – начинаются выяснения отношений. После того как Комарова с Борисенкой перед классикой подраться умудрились, нас всех срочно собрали и объявили гастрольный состав. В итоге едет почти вся взрослая группа основного состава. Не взяли только Комарову с Борисенкой за аморальное поведение и еще несколько человек, которые только недавно из «молодежи» перешли. Теперь на каникулы никого не отпускают – объявили срочные творческие сборы в спортивном лагере. Каждый день репетировать и комаров кормить – скукотища. Еще и Галина Борисовна будет в столовой между рядов ходить и считать, кто сколько съел, а потом, когда ты из столовки выходишь весь сытый и разомлевший, подкарауливать и объявлять – Агафонкина – 5 кругов вокруг лагеря, Петрова – 10 кругов, Селиванова – 15 кругов и без завтрака завтра. «Не стони, Селиванова. Жрать белый хлеб по три куска – ты не стонешь». Что-то разонравилась мне эта веселая лагерная жизнь совсем – выросла я уже, наверно. Никаких удобств, живем по двадцать человек в одной палате. В туалет ходить – одно мучение. Мало того что это все та же вонючая дощатая будка с кружком в полу, так еще и находится она чуть не за километр от домика, где мы живем. Я, пока добегу, пока подожду, чтобы там людей вокруг не было, чтобы мало ли какие-нибудь непроизвольные звуки ни до кого не донеслись, – вся измучаюсь. Еще защелка там обычно сломана. Вся раскорячусь там, чтобы одной рукой за дверную ручку держаться, а то вдруг кто-нибудь с набега наскочит. Живот у меня всегда начинает уже на второй день болеть. А если месячные – это вообще кошмар. Нужно ведь специально идти и договариваться с начальником лагеря, чтобы разрешение на ежедневное посещение душевой получить. По графику – каждый отряд вообще моется только раз в неделю. Остальное время, видимо, в речке нам подмываться полагается. Только ради Испании такое и можно вытерпеть. Хотя девочки говорят, что вроде одновременно с нами там городская юношеская сборная по футболу будет тренироваться. Может, это хоть как-то раскрасит наши тяжелые будни.

<…>

Сначала ехали до Москвы почти день в плацкарте. Вагон нам попался старый, дребезжащий, а внутри все какое-то облезлое, липкое. После нескольких часов тряски запахи туалета, жареной курицы и пыльных матрасов смешались, и получилась классическая плацкартная атмосфера. Только дембелей там не хватало для полного счастья. Мы почти весь вагон заняли, так что им, видимо, просто места не хватило. Девки еще порывались какой-то настойки выпить ночью, да Галина Борисовна сказала, что если хотя бы запах учует или, не дай бог, кто в туалете блевать будет, то она прямо с вокзала домой отправит, разбираться не станет. Галина Борисовна у нас женщина суровая, поэтому настоечку решили до Испании отложить. Полночи еще возня была с распределением бутылок по разным сумкам втихую.

На вокзале в Москве все притихли, прибились друг к другу, поняли, что в случае чего тут сгинуть навечно можно. Затолкают тележками, запихают локтями и в какой-нибудь тупичок столкнут, а сверху – банановой кожурой и обертками от шоколадок присыплют. Фиг кто найдет. Как назло, еще в очередь в камеру хранения стояли целый час, насмотрелись на привокзальных жителей. Олька говорит мне: «А я думала, что Москва не такая. Я думала, что это самый красивый город мира. С детства мечтала на Красную площадь сходить, а тут один мусор и бомжи кругом». Ну я ей сказала, что в Москве, наверно, не везде так, а только на вокзале, но ее хрустальные мечты разбились, особенно после посещения вокзального туалета, который был еще и платный. Всем пришлось вокруг нее потом с водой и платками носиться, просить, чтобы она рвоту сдерживала, а то бы Галина точно подумала, что мы выпили-таки в туалете клюковки. Потом быстренько провели голосование. Кто хотел на Красную площадь – тот с Галиной на метро ушел, а кто в Зоопарк – с Эльвиркиной мамой. Даже если бы я на Красной площади и не была, то все равно ни в жизнь бы туда не поехала. Ведь зоопарк – это было просто прикрытие. На самом деле, мы пробыли там полчаса, пофоткались с жирафом и пошли в «Макдональдс»!

Я ни разу там не была. Правда, нам с Олькой мама один раз, когда в командировку в Москву ездила, два гамбургера из «Макдональдса» привезла. Она их упаковала тщательно, мы их дома в духовке подогрели, очень было вкусно. Это было перед 8 Марта, типа подарок нам был на праздник. А тут – и гамбургеры, и чизбургеры, и картошечка соломкой, и всякие пирожки, и мороженое с разными сиропами. Хорошо хоть очередь была в кассу, мы, пока стояли, все изучили внимательно, а то сразу трудно сориентироваться – это не в школьной столовой рожки с коричневой подливой заказывать. Так обожрались, что потом попы оторвать от сидения было трудно. Эльвиркина мама взяла с нас клятвенное обещание никому не говорить, что мы в «Макдональдс» заходили, а то, мол, Галина Борисовна, сначала орать будет час про нашу несознательность, а потом нам лично всем промывание желудка сделает. Это прямо очень похоже на правду, поэтому мы все улики уничтожили, у Селивановой два захованных пакетика картошки из сумки изъяли и доели, несмотря на ее вопли.

Галина Борисовна посмотрела на нас и ласково спрашивает: «Что-то у вас рожи больно довольные. Курили, что ли, мерзавки?» Мы все сделали честные глаза, головой мотаем, а Эльвирка, взяла ее под ручку и говорит: «Нет, конечно, Галиночка Борисовна, мы же не курим, а Селиванова с Петровой перед Испанией бросили. Честно, честно. С нами же моя мама была – она бы нам не позволила. Мы просто так душевно в зоопарк сходили. Столько там удивительных животных, вот, например, карликовый бегемот». В общем, опасность миновала.

Пока в аэропорт ехали на автобусе, Олька про Красную площадь рассказывала. Они все там продрогли, пока в очереди в Мавзолей стояли. «Мы, – говорит, – сначала сорок минут на ветру в очереди стояли со школьниками, которые матом со своей учительницей разговаривали, все замерзли, а потом нас, как стадо, через этот Мавзолей прогнали. Хотя мне и самой хотелось оттуда уйти поскорей. Лежит там восковой мертвый старичок, а мы как дураки посмотреть на него пришли». В общем, молодец я, что не пошла, а то бы расстроилась тоже. Все-таки Ленин – это Ленин. Помню, когда мне в садике хотелось домой, я на его портрет смотрела, и мне легче становилось. Нам же всегда говорили, что Ленин – это наш общий дедушка, который все видит и обо всех нас заботится. Вот мне и казалось, что Ленин меня как-то подбадривает, утешает. И взгляд у него теплый-претеплый, ласковый-преласковый.

В аэропорту все спокойно прошло, никто не потерялся, все погрузились. Такое чувство в самолете было нереальное. Все не верилось, что мы в Испанию на международный фестиваль едем, а не в Читу какую-нибудь в Доме культуры на слете самодеятельных коллективов выступать. Я же первый раз за границу поехала. Та же Эльвирка вон в Англию ездила в языковой центр на месяц, а Петрова – в Болгарию с родителями.

Очень это, конечно, ответственное дело. Я маму заранее стала подготавливать, что мне с собой денег нужно будет дать, хотя она сопротивлялась, говорила: «Вы же коллективом едете, вам жилье обеспечивают, трехразовое питание, зачем тебе вообще деньги? Только на всякие глупости тратить». Но всех родителей отъезжающих пригласили на родительское собрание, и Галина Борисовна сказала, что на карманные расходы валюту девочкам дать обязательно, это же капиталистическая страна! И что те, кто детям не доверяет, могут деньги ей отдать под расписку, она будет вести список с учетом трат и выдавать по мере необходимости. Мама мне так мало денег выделила, что даже сдавать их Галине не стала, еще и сказала: «Самое прекрасное в вашей поездке – это впечатления, ты побываешь совсем в другом мире, постарайся это ощутить в полной мере. Если захочется воды купить или небольшие сувениры – денег тебе как раз хватит». Как будто кроме воды и магнитиков в Испании купить нечего, а одежда, а косметика? Это же Испания! Я прямо ночами на спала, все мечтала об испанских магазинах и думала, как бы мне это дело провернуть.

Пришлось тайно организовывать встречу с папой, всяко жаловаться на свою тяжелую безотцовщину-жизнь с озверевшей мамой и кротким голосом просить помочь мне материально с поездкой. Папа, на удивление, денег дал, даже больше, чем я надеялась. За то, что я маму так в красках расписала, мне даже немножко стыдно было. Мама на самом деле нисколько и не озверела после его ухода, а наоборот, как-то успокоилась, смирилась что ли, только очень беспокоится за нас с Олькой и заставляет всякие тесты психологические выполнять, девочек каких-то под дождем рисовать. Но папе ведь не скажешь, что нам лучше стало, когда он ушел, вот и пришлось расписывать безрадостную жизнь. Тем более что муки совести ему на пользу только будут. Маме сказала, что папа сам мне немножко денежек дал, чтобы я хорошо там питалась и купила родным подарки. Тут уж ей возразить было нечего.

Деньги мы с мамой надежно сложили в самодельный кошелек и прикололи булавкой к лифчику. Здесь я не противилась. Лучше уж я при себе их надежно носить буду, чем переживать и проверять каждые полчаса. Тем более все девочки заначки в тайные места попрятали: кто к лифчику, кто к трусам приколол. У Галины Борисовны на досмотре в Испании, в аэропорту, ее кошель, который она на шее на веревочке носит, нащупали и спрашивают на английском: «Мадам, что это у вас?». Эльвирка ей перевела. Галина, разволновалась, очки сняла и говорит: «Элечка, скажи, что у меня тут деньги на экскурсии для детей». Позорно, но что делать.

Когда наконец получили багаж и вышли из аэропорта, меня как будто мешком по голове ударили, но не пыльным, а с какими-то пахучими травками, теплым сладким воздухом и прорехой, из которой сыплется нагретый песок. Я, пока до автобуса шла, нарвала листьев с кустов, лепестков. Они на ощупь даже не такие, как у нас, – гладкие, шелковистые, мясистые какие-то. В автобусе кондиционер был и окна огромные. Пока до города ехали, такое ощущение было, что телевизор смотрим с увеличенной яркостью. Все такое нереальное, люди ходят, смеются, мороженое едят, и какие-то они все свободные, раскованные, яркие, как с другой планеты.

 

1913. Нина. 15 лет

 

Зина вчера получила письмо от своей любимой Маруси. Полвечера его читала, а потом нам час в лицах все пересказывала. Маруся ходила на открытие летнего сезона в яхт-клубе и Зине живописно описала неизбывное удовольствие от созерцанья вальсирующих пар на эстраде, как будто выросшей посреди огромных сосен Заречного леса. Мол, она прекрасно провела время с семьей в чайном буфете с холодными закусками и фруктовыми водами. Зина вся распереживалась, что светская жизнь подружек бурлит, а она тут в деревенской глуши пропадает. Я ей и говорю: «Зинаида, читай между строк. За танцующими Маруська наблюдала – значит, не приглашал ее никто, а фруктовые воды с мамашей пила, потому как шампанское с кавалерами ей не разрешили, да и предложений-то, видимо, не было». Зина буркнула, что не очень-то и хотелось, но на душе, видно, полегчало, руки перестала заламывать. Папа сказал, что правление в этом году до последнего сомневалось – устраивать ли большой праздник и разрешить ли на него допуск дамам из-за прошлогоднего инцидента. В том году яхт-клуб отмечал юбилей водной феерией в итальянском стиле. Главной ошибкой было решение начать увеселительное мероприятие вечером, так как отдыхающие стали отмечать загодя в буфете и к спуску лодок на воду были веселы, но рассредоточены. Хотя действо было роскошное: десятки разукрашенных гондол и лодок сновали туда-сюда по реке, освещая путь фонарями или даже факелами для большей живописности. Однако закончился праздник страшным переполохом. На одной из лодок вспыхнули фейерверки, сидевшая вблизи барышня упала в воду, а один молодой человек в панике ринулся в примкнувшую сбоку лодку и чуть там всех не потопил. Барышню и притопленных вытащили, всех успокоили, скандал удалось замять. Но с тех пор зареклись от плавания по водам по ночам. Я сама-то не была, подробности в газете читала, ну и папа пересказал, что от сослуживцев слышал.

Мы в деревне уже вторую неделю. И сегодня так светло и хорошо. Кажется, будто и не уезжали отсюда, а учение и экзамены стали так далеки, точно отошли в область преданий. Зина ещё спит. Встали я и мама. Утро прекрасное. Сейчас поет, поет жаворонок; заливается где-то высоко в ясной синеве неба. На улице деревни никого нет, кроме крестьянских ребятишек. Дачники еще почти все спят. Во дворе курица квохчет над пушистыми цыплятами. Так благостно, свободно! Ходили с Зиной гулять после завтрака. Прошли улицей деревни и небольшим проулком в поле. Затем межой спустились к лесу. Походили немного, нарвали бессмертников, и я стала плести из них венок. Тут же встретились с Сониным папой, который шел на пески с портфелем и акварелями. Мне хотелось пойти с ним, но было уж много времени, и мы возвратились домой. Поиграли в крокет, но, когда пришел папа, я бросила игру. На первый раз играла отвратительно. После обеда пошли с ними погулять по деревне, посидели у дома Юдиных на скамейке, а потом пошли к нам «греться». Зашли все, даже Соня. Она уже второй раз была у нас здесь и сказала мне, что кроме нас не хочет быть ни с кем знакомой. Но вообще она нынче не так прячется от всех, как раньше. Миша в это лето тоже стал к нам выходить и теперь разговаривает со всеми, а не только со мной на литературно-общественные темы, что всегда было предметом для досужих домыслов со стороны моей родни. А то раньше такой нелюдим был.

Хотя наш «дискуссионный клуб», как наши беседы Зина называет, мы по-прежнему с Мишей ведем. Вчера после чая, когда оба наши семейства ушли за молоком, оставив нас на веранде с папой, который мирно дремал в кресле-качалке, прикрывшись газетой «Вестник Трехречья», у нас был интересный разговор об эгоизме, жестокости, спокойствии и счастье. Начали с того, что я совершенно не могу объяснить себе добрые отношения цесаревны Елизаветы к крестьянам и презрительный взгляд на них императрицы Елизаветы Петровны. Я спорила с этим действительно не похожим на здешних студентом, и, чего я за собой никогда не замечала, довольно убедительно. Хотя мне очень понравилась его фраза: «Я удивляюсь, что нынешняя молодежь старается скрыть все, что есть в ней хорошего, человеческого». Мы солидарны, оказывается, еще в нескольких вопросах. Вообще, могу сказать, положа руку на сердце, что моя человеческая симпатия к Мише не угасла. Он мне нравится, но не наружностью, а теми светлыми и хорошими взглядами, которыми он придерживается: на людей, жизнь, воспитание.

Иногда вечером мы садимся с ним у окошка в нашей гостиной и смотрим на реку молча, пока все остальные гомонят и играют в шарады во дворе. Слушаем плеск воды от весел, глядим на мигающие огни рыбачьих костров. Терпкий запах герани в горшках, нагретый за день деревянный скос подоконника, Мишино молчаливое присутствие – все это наполняет меня радостью больше, чем любое праздничное гулянье. Даже крепкая ругань плотовщиков, подчаливающих к берегу, не отвращает, а кажется какой-то правильной, понятной частью происходящего.

Завтра собираемся на заутреню в церкву, как здесь в Жерновогорье говорят. Александр Николаевич предлагает нам всем взять этюдники и краски и после службы ее нарисовать – больно уж она живописна. Помню, как она меня поразила, когда мы первый раз на лето сюда приехали. Белокаменное узоречье фасада снаружи, высокие арочные окна, беленый иконостас – все это создает какое-то ощущение приподнятости духа. Странные впечатления от храма в вятской глубинке, где обычно царит смиренье под бряцанье затертых монет в кружке для подаяния. Местный батюшка нам рассказал, что постройка храма из местного опочного камня была мечтой для многих поколений жителей Кукарки. Богатые люди жертвовали деньги и опоку, а бедные работали на стройке, таскали песок, добывали глину и воду. По словам папы, он мало видел на Руси таких изящных узорчатых церквей. Как интересно, все это правильно передать красками – прохладу белого камня, спокойствие Вятки и Пижмы, между которыми стоит храм, чтобы это не было похоже на открытку? Там еще певчие были больно хороши в прошлом году. Басами да октавами, конечно, все вятские церкви славятся. Но тут еще вид у певчих былинный – все рослые, крепкие, с лохматыми хвостами и косицами. Низкие голоса так пели, что стекла дрожали. Папа говорит, что акустика в церкви очень хорошая.

 

1914. Нина. 16 лет

 

Морозно сегодня очень. С утра нас мама одела как маленьких, даже шаль мне наперекрест шубы повязала, валенки заставила напялить. Прибежали мы к гимназии и уже на подходе увидали синие сигнальные флаги на каланче. Так поздно вывесили, что все почти, отморозив щеки, пришли, чтобы там только узнать, что занятий не будет. Возвратились, напились чаю, еще даже самовар не успел остыть. Раз уж день неожиданно освободился, то решили загодя к Рождеству снять розовые шерстяные кофточки. Достали очень красивую прошивку, вместе с мамой и Зиной рукодельничаем. Вроде завтра по какой-то примете мама с Нюрой обещают потепление. Никогда их не запоминаю толком – дым без ветра стелется, Васька брюхом кверху лежит – что-то такое совсем ненаучное. Хорошо бы, а то я уже по гимнастике стосковалась.

Девочки многие ноют, стараются избежать уроков, а я так наоборот – все мысли дурные из головы выветриваются после упражнений. Я так переживала, что наша «Соколка» Зоя Петровна уедет от нас куда-нибудь и все наши спортивные упражнения закончатся. Ведь она на всю Вятку единственный преподаватель «сокольской системы» – женщина. Один раз даже сам Ян Штагль в сопровождении директрисы приходил на наш урок, и говорят, что схему преподавания Зои Петровны одобрил. После урока о чем-то горячо с ней пошептался, и Зоя Петровна вызвала трех девочек из класса и предложила организовать дополнительный кружок для тех, у кого есть яркие способности. Я безумно обрадовалась, что и меня взяли.

Вообще спортивные кружки для девочек у нас не очень-то распространены. Охотничье общество, спортивная стрельба, яхт-клуб – везде заправляют мужчины, а девушки так – в гридеперлевых кружевных перчаточках в ладоши похлопать на соревнованиях. Зина, правда, говорила, что сестра ее одноклассницы Карелии увлекается шахматами и в сопровождении папеньки и брата ходит в шахматный кружок при реальном училище. Так в этот кружок по пять раз в год набор объявляют, никого набрать не могут, потому, поди, и на гимназистку согласились. На деньги там не играют, задачники какие-то все решают, соревнуются только друг с другом – никакого азарта, вот никто и не идет. А попробуй-ка в общество рысистого бега прийти даже с папой – завернут тебя с порога, еще и наговорят всякой чепухи – мол, ноги кривые будут, замуж никто не возьмет. А сами не столько на лошадях ездят, сколько ставки на скачках делают.

Вообще с приходом Зои Петровны досуг наш стал разнообразнее и здоровее, что ли. Зимой в саду гимназии теперь в обязательном порядке заливают горку и каток, и если не слишком морозно, то на мы коньках на спортивных занятиях катаемся, а малышей на горку выводят. Такие они смешные зимой – все закутанные, шарфами и шалями перевязанные, идут вперевалку за учительницей, как утята. Весной и осенью стали выравнивать площадку под лапту и даже все приспособления для лапты положили в корзинку рядом с дворницкой, чтобы кто хочет мог взять да поиграть. Не все, конечно, рады тому, что на большой перемене вместо того, чтобы в коридорах под ручку прогуливаться да шушукаться, надо галоши надевать и на улицу тащиться в чехарду или лапту играть под присмотром воспитателя. Но по мне так более полезное и развивающее занятие. Ну а кружок – вообще одно удовольствие, я так понимаю, что Зоя Петровна взяла программу Штагля и адаптировала ее для девиц, то есть убрала борьбу и добавила упражнений для гибкости. Еще она иногда приглашает нашего преподавателя музыки, чтобы он нам поаккомпанировал, а мы в это время делаем танцевальную импровизацию. Это моя любимая часть – просто танцуешь и ни о чем не думаешь. Лида с Анюткой сначала стеснялись, хихикали, а теперь по всему залу не хуже меня носятся. Зоя Петровна, правда, все время нам напоминает о том, чтобы мы музыку слушали, что танец, какой бы он ни был свободный, должен совпадать с музыкальным сопровождением, содержать определенный ритм, подчеркивать акценты. «Как река и лодка, – говорит она, – так и музыка и танец – невозможно представить себе, что лодку тащат по берегу три гребца, да еще и веслами размахивают вместо того, чтобы спустить ее на воду и поплыть. Так и вы – погружайтесь не в себя, а в музыку, садитесь в лодку и плывите!» Сейчас Зина рукодельничать закончит, я ее попрошу на мандолине поиграть, а сама потанцую, будут учиться совпадать с музыкой.

Вообще очень мне по сердцу такие незапланированные выходные! Никаких уборок, постирушек, гостей не намечено, можно натянуть мамину душегрейку с истрепавшейся подкладкой из овчины, каждый час самовар ставить, не таясь, пить чай с сахаром вприкуску, как купчиха, и в окошко смотреть, как снег идет да дым из всех труб валит. Я еще люблю дуть на горяченный чай и прихлебывать – так гораздо больше удовольствия получаешь. Жаль, что мама с Зиной этого совсем не понимают, жеманничают! А когда надоест чаи гонять – можно газет из папиного кабинета набрать и читать всем вслух про разные интересные события и происшествия. Обязательно – с выражением и своими комментариями! Итак, новости на сегодня:

«В общественном собрании родительским комитетом реального училища устраивается вечер-концерт “Святки” в пользу недостаточных учеников. Концерт будет состоять из двух отделений. В первом будет разыгран водевиль, во второе войдут концертные номера. После будут непрерывные танцы (для учащихся средних школ до 1 ч. ночи) и живые картины. От 11 до 12 час. ночи – таинственный кабинет доктора Калиостро, а затем шествие “Святки”, конкурс загадок и т. д. Не обойдется и без счастливых бочек с призами».

«Взрослые горожане не дождались ныне ни одного народного чтения – этого разумного и полезного развлечения в досужее время. Нет у нас такого лица, которое взялось бы за постановку чтений. А крайне желательно, чтобы народные чтения возобновились и лица, располагающие знаниями и умениями, взялись бы за это дело».

И снова происшествия: «По данным Вятской городской управы, битье и кража уличных керосиновых фонарей, освещающих окраинные улицы, не прекращаются. С 18 декабря по 2 января по данным старшего ламповщика разбито ламповых стекол – 24, фонарей – 7, стекол фонарных – 12, похищено 13 ламп со стеклами. Бороться с этим явлением управа не в состоянии. Почему предполагается осветить все улицы электричеством».

«Проездом через город Вятку, только шесть дней, будет показываться живой страус, пойманный в Африке. Вышина страуса более сажени».

«В обществе “Северные охотники” – открытие сезона призовой и пулевой стрельбы. Приз общества (ценная серебряная вещь) разыгрывается при участии не менее восьми стрелков. Вечером иллюминация и катание с гор. В воскресенье состоится стрельба по бегущим зайцам (мишеням)».

«Сегодня в электротеатре “Модерн” после каждого сеанса картин – гастроли чемпиона мира, короля цепей Кириллова. Кириллов будет держать на себе оркестр из 12 человек, и на груди его будут разбивать молотами камень весом 15 пудов»

Мне страсть как охота пойти на страуса поглазеть или хотя бы на то, как оркестр на груди короля цепей Кириллова будет размещаться, я ведь очень представления люблю и всякие такие цирковые штуки, но кто же меня отпустит на такое «недостойное благородной девицы развлекательное мероприятие». Я даже и проситься не стала, чего зря воздух сотрясать. По мнению матушки, благородные девицы могут только на фортепианные концерты и драматические спектакли с глубоким патриотическим смыслом ходить. Да и вообще, лучше никуда не шастать, а дома сидеть, носки вязать – полезное и благородное занятие, и ноги опять же не мерзнут! А ведь из обыденной домашней обстановки так здорово очутиться как будто совсем в другом мире. Еще я заметила, что в театре, в кинотеатре, в цирке – везде свой запах. В цирке-то, понятно, такой дух стоит, что Зина только и успевает платочек душить и к носику прикладывать, а вот театре нашем неожиданно пахнет немножко баней и березовыми листьями, потому что он полностью деревянный и вообще похож на сказочную лесную избушку. Еще – жареными пирожками и керосином, ну и духами, конечно. Как глотнешь театрального воздуха, так сразу какое-то волнение появляется, предвкушение чего-то чудесного, чего не может быть в нашей обычной жизни. Люблю заранее прийти в зал, чтобы послушать, как оркестр настраивается. Зина, конечно, этого не одобряет. Она сначала в каждое зеркало в фойе смотрится, а потом по полчаса прохаживается, красоту свою неземную демонстрирует. Чтобы в буфет там зайти пирожное съесть или в уборную – ни-ни. Зинаида изображает благородную мамзелю, как наша Нюра говорит, а потом по приезде домой на еду накидывается и расстегаи лопает по три штуки за раз.

Во время спектаклей некоторые господа сбивают, конечно, возвышенный настрой тем, что начинают усиленно сморкаться или крякать, а то и храпеть. Тогда все ближайшие ряды оборачиваются и на спутницу такого незадачливого зрителя бросают укоризненные взгляды, чтобы она его локтем потыкала. Я и домашние театры люблю, непрофессиональные, где актеры чувством берут, старанием. Особенно мне нравятся массовые сцены. Если много человек участвует, то всегда какая-нибудь нестыковка или курьез случается. Когда море изображают и полотном прикрываются – всегда чье-нибудь красное лицо в прореху высунется, чтобы воздуха глотнуть и снова погрузиться в пучину. Умора!

 

1996. Лена. 16 лет

 

Столько всего случилось, а мы всего три дня тут. У меня ощущение, что я видеофильм из какой-то заграничной жизни смотрю, а не наяву все это со мной происходит. Разместили нас в здании школы. Видимо, тупо вынесли из классов парты в коридоры и поставили кровати. Я сплю рядом с доской как раз. Вместо тряпочки там губка лежит, и сама доска – огромная, черная блестящая, совсем не как у нас, хотя пахнет так же – мелом и пылью. Школа, конечно, поприличнее, чем наша. Первый-то день мы так обезумели от счастья, что приехали наконец, что нам было все равно, а как ночку поночевали без кондиционера, так и пошли к Галине Борисовне просить, чтобы она права качать пошла к организаторам. Жара страшная, ночью душно, спать вообще невозможно, все просыпаются по пять раз и бегают в туалет ополаскиваться. Душ – во дворе – пляжная такая кабинка, без крыши. Все жители соседних домов по вечерам выходят на балконы и наслаждаются нашим помывочным процессом. Ну, насчет душа сказали, что ничего сделать не могут, а в спальню нам вентилятор принесли, и то полегче.

Мы с девчонками специально у Галины Борисовны выспросили, коллективы из каких стран участвуют в фестивале, и все представляли, как мы будем вместе жить и с французами и испанцами тусить. А оказалось, что все нормальные живут отеле с кондиционерами, по два человека в номере, а только мы да белорусы – в школе. В общем, пофиг дым. Мы как приехали, затащили вещи и, хотя уже и темнело, сразу побежали к морю. Пляж – прямо через дорогу от школы, повезло вот испанским школьникам. Пришли, а на пляже – полно народу, все сидят кучками, болтают, едят, кто-то даже с гитарой. У нас люди даже когда отдыхают, всегда настороже, что могут выгнать или кто-то напьется или подерется. А тут – какая-то атмосфера праздника, никто ничего плохого не ожидает, даже удивительно. Оказалось, что все собрались закат встречать. Как солнце заходить начало, все сразу притихли, а в конце захлопали, засвистели, заулюлюкали даже. Я такой бурный восторг только на футбольном матче видела, когда мы всем классом на стадион ходили за нашу футбольную команду болеть. Хотя здесь закат как будто по телевизору показывают. Солнце – огромное, малиновое, и кажется, что оно в море прямо падает. У нас даже летом все бледное, выцветшее, а здесь – какое-то полноцветное, как будто с канала, где черно-белое кино показывают резко переключили на цветной фильм про заграничную жизнь.

В первое утро я проснулась полшестого утра, уже очень светло было и такое чувство, что нужно вставать и поскорее бежать, чтобы все самое интересное не пропустить, даже в животе кололо немножко. Смотрю – на соседней кровати Олька лежит, не шевелится, а глаза – по три рубля, сна ни в одном глазу. «Оль, – говорю, – ты чего не спишь-то?» А она: «Лен, я есть хочу так ужасно, прямо спать не могу». Пошли умываться, раз уж проснулись, а по дороге Галину Борисовну встретили. Она идет вся такая довольная, без очков, вид бодрый, посвежевший, но главное – в шлепанцах и в полотенце, окунаться бегала, пока мы все спим. Мы и давай ей жаловаться: всю ноченьку из-за духоты не спали, ели последний раз вчера днем в самолете, из-за голода прямо слабость на нас напала, Галиночка Борисовна, и все такое. Она, конечно, поворчала для виду, но отвела нас к себе в спальню, там, видимо, учительская была, а сейчас спальню для Галины Борисовны, тетеньки из Белоруссии и Эльвиркиной мамы сделали. Смотрим, а на столе на вышитом полотенчике и кипятильник в жестяной кружечке стоит, и буханка черного хлеба и палка копченой колбасы, и печенье «Юбилейное» – все подготовлено, чтобы русские люди на чужбине не оголодали. Накипятила нам Галина чаю, сделала по бутерброду, и, видимо, море ее размягчило как-то, порассказывала, как она ездила на международный студенческий фестиваль в Болгарию во времена своей юности и в нее влюбился сын какой-то болгарской партийной шишки, но она была тверда и устояла, потому что не могла предать Родину. Мы с Олькой друг другу все бока локтями истыкали, еле сдержались от смеха.

Мы хотели ее уговорить, чтобы она и нас отпустила искупаться, но тут уж она была непреклонна. «Я, – говорит, – за вас несу ответственность, утонете там или заманят вас куда-нибудь, как я в глаза вашим родителям буду смотреть». Мы пытались поспорить, что в шесть утра нас вряд ли куда заманят, а плаваем мы хорошо обе, но она ни в к какую. «Будем ходить на плавание организованно, – говорит. – Это заграница, тут всякое может случиться».

Тут потихоньку все стали просыпаться, умываться, наряжаться, краситься. Галина Борисовна всех перед завтраком осмотрела, трех человек отправила переодеваться, юбки-резинки ей, видишь ли, развратными показались для завтрака, а четырех девочек, которые совсем недавно в основной состав перешли и еще суровый нрав Галины на себе не испытали, самолично умыла. Их жалко, конечно, было, но они реально на себя по пол-кило тоналки намазали, там прямо трещины на лице даже образовались, с глаз ошметки теней падали. Что бы испанцы про нас сказали, ну и другие цивилизованные люди, если бы такое увидели?

Кормят нас в кафе при отеле, где почти все участники живут, это недалеко от нас. Первый раз мы, конечно, были немножко пришиблены, вообще не знали, что можно брать, а что нельзя, переводчика нам еще не дали, поэтому мы минут пять сидели с пустыми тарелками. Потом упросили Эльвирку подойти к официанту и по-английски спросить, какую еду можно брать и сколько раз. Оказалось, что любую и сколько хочешь раз, система завтрака называется шведский стол – подходи и бери что угодно, только чай или кофе заказываешь и их приносят, но это тоже бесплатно. Сначала мы стеснялись и друг к другу жались, гуськом все ходили, разведывали, где круассаны и с чем, что за йогурт, пробовали соки из графинов, а потом разошлись и обожрались как сумасшедшие. Галина Борисовна нам ничего не сказала, она сама три раза к столу с едой подходила, а в конце еще две булочки с собой в полиэтиленовый пакетик положила. Обедом-то нас не будут кормить, только завтрак и ужин.

Завтра у нас уже все основные выступления закончатся, только через четыре дня гала-концерт, если нас отберут. Пока все идет хорошо, судьи лично к Галине Борисовне подошли и выразили восхищение нашей экспрессивностью и аутентичностью танца, что бы это ни значило. Эльвирку Галина Борисовна дергает переводить, поэтому мы в курсе всех деталей. Участвуют 12 коллективов – из Франции, Ирландии, Испании, один из Филиппин, один из Белоруссии и два из России: мы и московские девки. Они живут в отеле, все такие из себя столичные штучки. Но в целом-то нормальные девчонки, мы как покурили пару раз вместе, за пляжным туалетом, так градус пафосности и снизился. Договорились вместе в бар пойти и на дискотеку, сейчас все разведываем, где как и что, платный ли вход, продадут ли выпивку.

Ходим на пляж два раза в день – утром вчетвером с Эльвиркиной мамой и вечером – всей группой, централизованно – колхоз на выезде. Но все равно здорово, море, оно и есть море. Плещемся, загораем, рассматриваем, в каких купальниках ходят цивилизованные испанские девушки, строим глазки. В компании с Галиной Борисовной, конечно, ни с кем не познакомиться – она как цербер, всех отпугивает. А с Эльвиркиной мамой когда ходим, к нам несколько раз уже парни подкатывали. Правда, по-английски-то только Эльвирка хорошо говорит, Олька хотя бы чуть-чуть изъясняться может, на уровне My name is Olga и все такое, все остальные вообще безъязыкие, чему нас только в школе учат. Я вот прямо серьезно стала подумывать о том, чтобы за английский взяться. Один парень, Паоло, когда подошел, все время на меня смотрел, улыбался, а как стали знакомиться, еще несколько раз мое имя повторил – Елена, Елена, так смешно у него получалось – Элэна, Элэна. Но когда стал разговаривать, а я ни бум-бум, постепенно на Эльвирку переключился, Эли ее зовет, приходит специально на пляж в одно время с нами и болтает с ней, подарил ей солнцезащитный крем, чтобы не обгорела. Провел ладонью по предплечью и говорит: «У тебя прекрасная белая кожа, Эли, не хочу, чтобы, она превратилась в кучу красных уголечков». Это Эльвирка нам перевела потом. Хотя приврала, наверно, чтобы покрасивше. Главное – даже Галина Борисовна запретить им общаться не может, Эльвирка – с мамой, а мама спокойно относится, даже отпускает их вместе за кока-колой сходить в местный супермаркет. Паоло на свои деньги берет несколько больших бутылок и угощает всех наших, а Эльвирке маленькую стеклянную бутылочку покупает. Ей прямо на кассе ее открывают и соломинку дают, я один раз с ними ходила, мне тампоны надо было купить, так он мне тоже маленькую бутылочку взял, Эльвирка была не очень довольна.

 

1914. Нина. 16 лет

 

Я впервые увидела море. Так часто себе его представляла, а оно оказалось все равно другим, не величественным и грозным, а ласковым и непослушным, как наша кошка Муся. Юдины собрались в Крым, там Александра Николаевича уже который год приглашали на свою пустеющую дачу их старые друзья, которые проводят каждое лето в Баден-Бадене. Он все отказывался, а тут Леночка говорит, что они уж особенно настойчиво звали, да и частные уроки ему нашли на все лето для соседских девочек – генеральских дочек, поэтому они и собрались. Я всю зиму болела. Как папа говорит, была очень плоха, два раза лежала в «мертвом доме», скарлатинном бараке уездной земской больницы да беспрестанно пила ртутный порошок. Ну и мама получила письмо от Елены Николаевны, в котором она зовет меня поехать с ними: мол, солнце и море помогут Ниночке оправиться, набраться сил, она нам как родная и все такое. Родители посовещались, посоветовались с доктором, он эту идею горячо одобрил, и решили меня отправить. Да и Сонины письма в последнее время очень уж измельчали как-то. Очевидно, нужно обновление, подпитка, снова увидеться, поговорить, завести много новых общих секретов, тогда переписка снова оживится. Я все боялась, что может сорваться, но маман решительно запустила удочку в папин карман, все билеты были куплены заблаговременно, с Юдиными все уговорено, и мы отправились в путь.

Мама проводила меня до Петербурга, сходила в консерваторию на струнный концерт, всплакнула там по нашей провинциальной привычке, дала мне кучу наставлений, заставив даже кое-что записать (на обгорелую кожу нужно нанести деревенскую жирную сметану и прочая, и прочая), и наконец, передав в руки Юдиным, помахала мне платочком на вокзале. Девочки всего Мишу обсмеяли, что он в поезд во все белое оделся. Говорят, что он как узнал, что я тоже еду, так два месяца деньги копил, попросил Александра Николаевича найти ему двух учеников по рисунку, даже свой абонемент в филармонию кому-то продал, чтобы денег перед Крымом накопить и передо мной шикануть. Ну это так девочки говорят, я-то думаю, что это просто желание принарядиться и иметь свои карманные деньги на отдыхе, чтобы не просить каждый раз на кофе и мороженое у родителей. В общем, еще до отправления девочки Мишу так допекли, изображая, с каким надутым видом он стоял, когда к ним портной приходил костюм шить, что он не выдержал, обозвал их квелыми дурами и ушел в мужское купе. В целом наше путешествие прошло хорошо. Выходили на станции прогуливаться, покупали пирожки и абрикосы, играли в шарады. В Одессе пересели на белый колесный пароход до Севастополя. Я была так ошарашена морем, что даже обезмолвела на какое-то время, Соня с Леной восторгаются, а я слова сказать не могу от счастья, слезы подступают.

От волнения не могла долго спать, вскочила, наскоро оделась и побежала на палубу. Вскоре вдалеке появился Севастополь. Оттуда нам навстречу бежали большие и маленькие парусные суда, летели крупные белые чайки. В самом Севастополе все бело, кроме синего-синего неба. Я так себе Грецию представляла, даже некоторые экипажи с белыми зонтами и бахромой. Миша прямо приосанился, хотя за время путешествия его костюм уже перестал быть кипенно-белым. Я в своем дорожном закрытом темно-зеленом платье вся вскипела и чувствовала себя ужасно, как древняя старушка, которая, несмотря на солнце и жару, неизменно вытаскивается на улицу в валенках и рваном ватном халате.

Выпили кофе, оставили вещи в гостинице, наскоро переоделись и до обеда пошли осматривать места исторической обороны Севастополя. Как вернулись, все окна были закрыты ставнями, для всех были приготовлены постели, как на ночь, и нам ничего не оставалось, как средь бела дня улечься почивать, так тут принято. С обеда до вечера отдыхают, а когда солнце скроется и воздух несколько остынет, начинают вечернюю жизнь. Нам во дворе накрыли чайный стол, принесли самовар, а затем мы пошли гулять на набережную. Все выгуливают свои наряды, драгоценности, а за неимением таковых – самих себя.

Я оделась в свое старое матросское платье, оно хоть уже и коротковато, зато очень легкое. Пришлось, конечно, шелковую накидку на плечи набросить, потому что, несмотря на жаркий климат, даже здесь приличные дамы с голыми руками не ходят, если они не на пляже. Ничего, вот доберемся до места, я там буду в одном купальнике целыми днями ходить и босиком – такая у меня мечта! Исходили набережную вдоль и поперек, только успевали по сторонам глазеть. Между светлыми соломенными шяпками с цветами и лентами и белыми офицерскими фуражками тут и там мелькают татарские меховые шапки и даже белая чалма муллы.

В каждом доме – лавка, лавочка или даже лавчонка, в которой зачастую вмещается только продавец или мастер, который сидит прямо на полу, скрестив ноги по-турецки, и ленивая собака у порога, которая лежит и высунув длинный язык, тяжело дышит. Очень живописные старики, всем на вид лет по сто, сидят часами в кофейнях и чайных, коротают часы между молитвами в мечети. Только важный пузатый городовой напоминает о том, что мы находимся в России, а не в каком-нибудь восточном царстве из сказок Шахерезады. Он лениво ходит в толпе, заложив руки назад, и важно глядит на всех из-под черных кустистых бровей. Запах еще тут такой: с одной стороны, аромат жареного мяса, с другой – сырых кож и меда, и все это перемешано с соленым ветром. Вот бы духи такие сделать – с запахом прибрежного города. Подушился ими, и сразу вокруг – толстые чайки, белеющие парочки и ощущение полной безмятежности! Миша купил орешки в меду, и мы, прогуливаясь под ручку с Соней и Леной, их грызли и все на свете обсуждали.

На следующей день мы прибыли на станцию Бахчисарай, которая оказалась настоящим татарским городишкой. Узкие кривые улочки с полуразрушенными мостовыми, красные черепичные крыши и заунывный призыв на молитву, разносящийся над городом несколько раз в день. Бахчисарайский дворец, так воспетый Пушкиным, честно говоря, на меня вообще впечатления не произвел. Я представляла себе роскошный замок с башнями и тронным залом, а оказалось, что это несколько малоэтажных построек, больше похожих на небольшое купеческое подворье. Только остроконечные минареты с полумесяцем добавляют восточного колорита. Внутри все небольшое, как будто игрушечное. Александр Николаевич сказал, что такое впечатление во многом из-за последней грубой реставрации, когда все старинные росписи закрасили, а интерьеры пытались сделать на манер европейских.

Конечно, Зине я все в письме опишу в более восторженных выражениях. Она-то вся мне обзавидовалась, что мы в Бахчисарай поедем и сможем воочию увидеть Фонтан слез. Ну и мне совестно, что я на море, а она в деревне тоскует, по кукарским сосновым лесам путешествует. Зине бы все равно здесь понравилось, как мне кажется. Она бы бродила тут вся такая отрешенная и представляла себя любимой женой Крым-Гирея – Диляре, невероятной красавицей, из-за смерти которой хан так скорбел, что повелел запечатлеть свое горе в холодном мраморе в виде чаш, в которые льются его безутешные слезы. Очень это все, конечно, романтично, если не брать во внимание, что, до того как стать любимицей хана, Диляре была княжной Марией Потоцкой. Есть версия, что она была похищена татарами в результате очередного набега на Польшу и подарена хану в качестве трофея. А умерла она от горя и тоски по родине или от яда, которым ее отравила старшая жена хана – тут версии разнятся. То есть похитил девушку, насильно сделал ее женой, поселил в гареме вместе с десятком других невольниц, довел до смерти, а потом, значит, горюет, стихи и фонтаны заказывает, с наложницами утешается. Видела я изображение Крым-Гирея на иллюстрации Суреньянца – ничуть он не выглядит несчастным, возлежит на подушках в расшитом халате, усы в обе стороны топорщатся и кальян курит. Безутешные вдовцы кальян в халатах не покуривают – такое мое частное мнение. Еще и неизвестно, как Диляре умерла. Поговаривают, что ее сам хан задушил или отравил в припадке бешенства от того, что она так и не ответила ему взаимностью.

 

1996. Лена. 16 лет

 

В общем, как все случилось. Галина Борисовна обгорела, да еще морально был подавлена, так как во время вечернего купания рядом с ней загорала топлесс целая испанская семья – мама и две взрослые дочки с очень пышными формами. Она сначала на них бросала укоризненные взгляды, которые любого советского человека уже давно бы заставили прикрыться полотенцем, надеть купальник, шубу и уехать на постоянное место жительство в Караганду, но на испанок это совсем не подействовало. Потом она пыталась подговорить Эльвирку, чтобы она с ними по-английски поговорила и сказала, что рядом дети, это неприлично, надо подавать достойный пример подрастающему поколению. Эльвирка сказала, что она якобы не сможет это по-английски сказать, слишком сложно, и убежала на другой конец пляжа. Теткам, главное, хотя бы хны. Когда они стали маслом каким-то свои телеса друг другу намазывать и прямо перед носом Галины замаячили груди мамаши, каждая килограмм этак по пять, та уже не стерпела и стала по-русски им выговаривать и руками размахивать. Весь пляж на нас глазел, стыдоба какая. Теткам хоть бы хны, только посмеялись. Галина Борисовна вся израсстраивалась и даже ужинать не пошла, намазалась сливками из маленьких коробочек, которые она за каждым завтраком штук по десять берет, и легла у себя с мокрым полотенцем на голове.

Тут мы и пришли. Не всей делегацией, выбрали самых приличных – Ольку, Петрову, меня и Эльвиркину маму. Ну и, воспользовавшись ее ослабленным состоянием, уговорили отпустить нас на дискотеку. Наврали там с три короба, что все участники и судьи туда пойдут, что чуть ли это не официальная вечеринка после закрытия фестиваля, она и разрешила под ответственность Эльвиркиной мамы. Тут у нас дым коромыслом начался, на гала-концерт мы так не собирались. От лака не продохнуть, везде идет дележ одежды. Я надела черное платье на бретельках, которое позавчера купила – простое, короткое, полностью фигуру облегает, смотрится отпадно. У меня его тоже человека три пытались одолжить, но я, конечно, не далась. Все дни копила, даже на экскурсию в аквапарк с ними не ездила, чтобы побольше на шопинг отложить. Сейчас разбежалась я новое платье ненадеванное давать, чтобы они его облевали, потом своим провоняли, ну и вообще. Нечего было некоторым шиковать и ходить в пиццерию каждый день, тогда и на платье бы хватило.

Собрались, зашли за московскими девчонками и пошли в бар, в котором по вечерам больше всего народу. Как там классно! Все пьют коктейли, танцуют, болтают, а на террасе – шезлонги с пледами. Можно выйти, полежать, посмотреть на звезды, покурить кальян. Вход, главное, бесплатный. Встали мы в круг, сумки на пол, в центр поставили, чтобы не украли, стали танцевать – там все просто отпали. Девки-то еще все исстарались, все из себя извиваются, как будто они стриптизерши, а не участницы образцового ансамбля. Я тоже не отставала, конечно. К нашему сожалению, никаких медляков не было, только быстрая музыка. Все сниматься стали с бешеной скоростью, о парней каких-то незнакомых тереться. И вдруг ко мне подходит парень и что-то говорит по-испански, а я не понимаю, еще музыка орет, вообще ничего не слышно. Тут до меня доходит, что он спрашивает, как меня зовут. Я сказала, а он ответил: «Себастьян». Я прямо обалдела, Себастьяном самого симпатичного парня в сериале «Элен и ребята» зовут. Он даже на него немножко похож – такой же темноволосый, высокий, зубы белые, в ультрафиолете прямо светятся. Тут мы разулыбались друг другу и стали танцевать вместе. Мне казалось, что это все не со мной происходит. Цвета стали ярче, музыка звучала прямо у меня в голове, а двигались все как в замедленной съемке. В голове только звучало – вот оно, вот оно! Тут заиграла какая-то песня, не очень медленная, но под нее все стали танцевать парами. Он взял меня за руку и так бережно положил ее себе на плечо, я просто растаяла. Глаза у него – голубые, манящие такие. Ну и мы стали целоваться как бешеные. Он выше больше чем на голову, и к концу танца у меня шея затекла ужасно. Музыка закончилась, Себастьян отстранился, и я поняла, что разогнуть шею не могу. Пришлось руками себе ее вправлять, так позорно было. Мы протиснулись к барной стойке, Себастьян спрашивает меня что-то, по смыслу я так поняла – про то, что я пить буду. Ну я же не понимаю ничего – коктейль говорю, он что-то спрашивает снова, тут я уже ничего не поняла, я из коктейлей только отвертку знаю, еще джин с тоником, но это я уж потом вспомнила. В общем, он взял нам по коктейлю – себе коричневый какой-то, сверху лимон плавает, а мне весь разноцветный, слоями и сверху какая-то разноцветная блестяшка на палочке. На вкус сладкий, но стопудово алкогольный, потому что после него я с табурета еле слезла, сразу голова загружилась.

Мы еще потанцевали, девочки, конечно, бросали на меня взгляды с разными значениями, ну а мне-то что, я себя чувствовала королевой мира! Потом он мне жестами предложил выйти воздухом подышать, мы от бара немножко отошли, он меня что-то спрашивает, а я не понимаю. «Россия, – говорю. – Не понимаю». Он засмеялся: «Руссо, руссо». Вдруг меня осенило, что по-английски танцовщица – это дэнсер. Это же даже песня такая есть, я поэтому и запомнила. «Ай эм из дэнсер», – говорю. Он прямо в ладоши захлопал и повторяет: «Белла дэнсер!» Тут мимо него какой-то парень проходил, смотрит на меня, подмигивает и Себастьяну палец вверх показывает, типа клевая девчонка. Себастьян все что-то говорит, я вообще ничего не понимаю, потом уже за руку меня взял и повел куда-то. Пришли мы на стоянку, я так удивилась, а он показывает на красную машину и говорит: «Май, май». Ну я худо-бедно поняла, что это его машина. Он дверцу заднего сиденья открывает и говорит: «Садись». Я поняла, потому что наша училка в начале уроке все время нам говорит: «Sit down, please».

Ну я и села. Ну не маньяк же он, маньяки такие симпатичные не бывают, наверно. И вообще – Испания, красивый парень, красная машина, а не заплеванный подъезд или продавленная плешивая тахта. Тем более что мне уже 16 лет, пора. Мы стали целоваться, и минут через 10 это случилось. У него был с собой презик, а нам на уроках ОБЖ фильм показывали, как его использовать, так что все получилось. К чему я была не готова – к тому, что будет так больно. Боль такая разрывная была, как во время месячных, только сильнее. Еще я боялась, что машину запачкаю, поэтому не могла как-то сосредоточиться на процессе, все пыталась платье взади одернуть, чтобы кровь на обивку не попала. Когда все закончилось, он меня по лицу погладил, и я наконец расслабилась. Хотя очень плакать хотелось почему-то. Пока я платье оправляла, трусы искала, он уже застегнулся и почему-то кошелек достал. Смотрю – он мне несколько купюр протягивает и говорит что-то. Короче, по ходу он подумал, что я проститутка, и не понял вообще ничего. Ну я не взяла, конечно, мне даже не обидно было, что он меня за кого-то не того принял. Я же сознательно все делала, сама хотела, чтобы первый раз был необычный, не как у всех. Мы вернулись на дискотеку, и девки меня увели домой, больше ничего не помню, голова очень кружилась.

В результате мы не договорились о следующей встрече, у меня никаких контактов его нет. Так обидно и странно. А ведь я размечталась, что мы с ним погуляем на набережной и он сводит меня в джелатерию и купит самое дорогое мороженое – банана сплит или еще другое, с вишенками и шоколадом и розовыми зефирками в форме сердца. Я там один раз была только с девочками, деньги все на шопинг экономила. Сегодня весь день, и когда на пляж ходили, и когда по магазинам, по сторонами оглядывалась. Все думала, что встречу его где-нибудь, ведь городок-то небольшой. Купила себе джинсы-клеш и кофточку на развале у набережной, маме – платок шелковый, она такие любит, а Ольке – водный пистолет, пусть в саду развлекается, помидоры в парнике расстреливает. Организаторы фестиваля сегодня устраивают прощальный банкет, Галина Борисовна всем раздала указания вести себя прилично и плотно поесть, так как завтра кормить нас уже не будут.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Мама так звала меня на Новый год, как будто я не четыре месяца назад оттуда уехала, а лет десять уже дома не была. Все заманивала меня домашним празднованием, расписывала, сколько она всего наготовит, как мы будем пельмени вместе лепить и бенгальские огни зажигать. Я уже даже представила, как 31 декабря мы все толчемся на кухне. Я рюмкой кружочки из теста вырезаю на пельмени, мама трет соленые огурцы на свою фирменную «Мимозу», а на подоконнике стоит «Наполеон», и мы с Олькой тайком отковыриваем от него сладкие орехи, уже напитавшиеся сгущенкой, и раз в полчаса у мамы спрашиваем – когда он наконец настоится и можно будет съесть по кусочку.

Но потом я, к счастью, вспомнила, что к этому всему прилагаются еще мамины расспросы про мою работу, нравоучения, Олькины вопли по поводу того, что я не хочу с ней морозить попу на железной горке, настойчивые попытки обсудить со мной поздравительную речь Ельцина и рассудительно осталась в Москве. Накупили с девчонками готовых салатов в кулинарии, красной икры, мартини. В итоге наелись, напились, посмотрели начало второй части «Старых песен о главном», пообсуждали нашу общую детскую любовь Диму Маликова и поехали в «Пропаганду». Домой только в семь утра пришли. Хорошо еще, что у меня было два дня выходных перед сменой.

С одной стороны, я, конечно, рада, что у меня сейчас есть постоянная работа и по крайней мере мне не нужно каждую минуту думать, на что мне жить, а если не сложится – на какие шиши покупать билет домой, где меня встретит мама с бесконечным «я же говорила». Мои радужные очки с меня спали. С другой стороны, никто же мне не запрещает так же ходить по кастингам в свободное время. Если с карьерой модели что-то выгорит, то клуб я могу и бросить. А пока мне повезло, что у меня есть стабильная хорошо оплачиваемая работа. Катька говорит, что кастинг бывает раз в полгода и очередь до метро доходит. А я попала случайно. Из агентства отправили на конкурс красоты в казино «Мисс Кристалл». За участие платили 100 долларов, а победительнице – 1000 долларов фишками. Когда был конкурс в купальниках, мне больше всего хлопали. Я воодушевилась, улыбалась так, что левую скулу свело, а в итоге победила какая-то длинная белобрысая чушка, которая в представлении о себе стихи прочитала. Если ты такая интеллектуально возвышенная, так шла бы себе на конкурс чтецов, а не жопой трясти перед мужиками, которые в казино пришли играть и на девок полуголых посмотреть. В общем, сижу я расстроенная в гримерке, косметику смываю и думаю, как сто долларов на подольше растянуть, и тут ко мне подходит женщина – вся из себя такая ухоженная, дорого одетая и предлагает работу танцовщицей в элитном ночном клубе. Мол, у тебя такая красивая фигура и двигаешься ты прекрасно, сразу видно, что есть танцевальная подготовка. Я и говорю: «Разве она вообще нужна о шест тереться?» У нее сразу сталь в голосе появилась: «Детка, у нас танцуют девушки только с хореографическим образованием. К нам из ансамбля Игоря Моисеева, из кордебалета Большого театра на отбор приходят. В общем, вот тебе визитка, захочешь прийти на просмотр – позвони».

Конечно, я позвонила не сразу, недели две еще ждала непонятно чего, чудес каких-то. Ну а когда деньги закончились и ни один из трех кастингов за месяц я не прошла, сходила на вахту в общежитии, попросила у вахтерши позвонить. У меня от волнения пальцы несколько раз не в те дырочки на диске попадали. Вахтерша вся изворчалась: «Наростют тут когтей, а потом даже позвонить по телефону не могут».

Оказалось, что самое трудное – это не раздеться, а сделать первый шаг на сцену, зная, что все эти люди, которые сейчас жуют салаты, курят и болтают, через две минуты увидят тебе голой. Внутри у меня все дрожало, но я собралась, вышла и к концу номера, когда сняла лифчик, уже ничего не чувствовала, включила свой автопилот для выступлений. Ну а когда я первую зарплату получила, меня такая эйфория накрыла. Побежала сразу на Тверскую гулять. Вроде бы и одета я была как обычно, и на ногах у меня были все те же коричневые сапоги гармошкой, а на голове – мой старый дурацкий сиреневый капор, а чувствовала себя совсем по-другому. Деньги какое-то ощущение свободы дают, оказывается. Плечи расправились, взгляд перестал бегать. Впервые с тех пор как приехала в Москву, я почувствовала, что под моими ногами асфальт, а не болото с хлипкими кочками. Зашла в кафе, там меню в окне было выставлено, мне показалось, что не очень дорого. Заказала себе салат в хлебной корзинке и горячий шоколад. Старалсь жевать помедленнее, чтобы растянуть удовольствие! Уже когда стала есть, поняла, что никогда до этого не ходила есть одна. Ну там максимум шоколадный батончик себе в ларьке покупала или в столовке гороховое пюре. В общем, расслабилась, даже мысли появились бокал шампанского взять, очень захотелось почувствовать пузырьки на языке, да все-таки не решилась. Вдруг начнут спрашивать – какое шампанское, сухое там или сладкое, а я ничего не знаю, да и деньги будут целее. А после обеда еще зашла в парфюмерный магазин и купила себе мыло Dove. Мы дома только хозяйственным и детским мылом пользовались да еще иногда дегтярным, когда мама у нас с Олькой вошек истребляла. Я когда о Москве мечтала, то все время представляла, как я захожу в свою облицованую мрамором ванну и намыливаюсь белоснежным «Давом» с пушистой пеной, как в рекламе, которую по телевизору показывают. Еле вытерпела до общаги, прибежала в свою комнату и, не раздеваясь, достала мыло. Какое оно красивое – гладкое, не белое, а нежно-молочного цвета и пахнет пудрой и детским кремом. Положила его в упаковку обратно и решила не использовать пока, поберечь. Один раз только в будний день, часов в одиннадцать, когда никого в душе не было, пошла и им немножко помылилась. Такое было ощущение, будто меня кто-то гладит.

В общежитии еще неделю прожила и переехала в квартиру к Катьке, которая в клубе уже три года танцует. Как раз девочка, с которой она квартиру снимала, съехалась со своим парнем. Всего месяц прошел, а я уже привыкла. Анастасия Викторовна, наш арт-директор – холеная тетка, которая меня и завербовала, сказала, что я удачно вписалась. Девочки меня хорошо приняли, хотя Катька говорит, что нужно быть всегда начеку и все такие добренькие, пока меня не выпускают в зал и на приват-танцы. Я не особо и стремлюсь полураздетая за столики подсаживаться и выпивку выпрашивать, а тем более и оставаться наедине с какими-то извращенцами, но денег так гораздо больше можно заработать. Новеньких к таким прибыльным способам заработка не допускают несколько месяцев, присматриваются.

Мне нравится, что теперь мой день упорядочен и можно спокойно планировать свою жизнь хотя бы на несколько недель вперед, зная, что у меня всегда будет чем заплатить за квартиру, еда, деньги на шампунь и крем для лица. Маме сказала, что устроилась на подтанцовку к одной московской певице. Мама, конечно, вся разволновалась и стала спрашивать – не полуголая ли я танцую и как зовут певицу. Я говорю: «Мама, это не Алла Пугачева, так что ты ее не знаешь». А мама мне: «Лариса Долина?» Действительно, Лариса Долина ночей, наверно, не спала, ждала, когда я приеду и соглашусь с ней выступать. Сказала, что это молодая певица, еще не раскрученная, но если ее будут показывать по телевизору, то я обязательно узнаю день и время и заранее скажу.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Вчера позвонили из агентства и пригласили на кастинг. Причем так необычно вежливо со мной разговаривали. Сказали, что кастинг закрытый и пригласили всего 20 избранных девушек. Про то, куда отбирают, правда, ничего не упомянули, а спросить мне неудобно было. Схожу завтра и все расспрошу. Заодним еще узнаю насчет фотосессии для портфолио, как раз я деньги начала на нее откладывать.

Уже неделю как выхожу в зал. Пока, правда, мое выступление ставят в самом конце. Я сначала так обрадовалась, обычно на концертах ведь последний номер – самый сильный. Только через несколько дней до меня дошло, что, пока я жду своего номера, все уже вышли в зал и самых адекватных клиентов разобрали. Все девчонки вдруг резко перестали быть дружелюбными, ничего мне уже не советуют, как хочешь – так и выкручивайся. Катька только одна меня выручает. Все подробно мне рассказала: как распознавать денежных клиентов, как раскручивать на приват-танец и, самое главное, как потом за все это получить деньги с администратора. Оказывается, самые выгодные клиенты – это не которые хорошо одеты, а те, у кого на столе много алкоголя и еды. Мне было вначале так стыдно произносить эту фразу: «Составить вам компанию?» Чувствовала себя беззубой побирушкой на Казанском вокзале. Даже Анастасия мне выговорила: «Почему ты подходишь с таким заискивающим видом, как будто милостыню просить собралась?» Посмотри на Машу – рост метр с кепкой, а идет как королева. Всем видно, что это она одолжение делает, когда к кому-то подсаживается. Я когда Машку впервые в одежде увидела, меня чуть смех не разобрал. Рост – метр пятьдесят, грудь с попой торчат, а над ними – детское личико с гладкой челкой, как пони в городском саду, такая же милая. Оказалось, что танцует она средненько, но, когда Машка в зал выходит, все наперебой ее за свой столик зазывают. Может, потому, что она совсем не похожа на модель и с ней не страшно заговорить, обычная девчонка. Вот и мне Катька тоже твердит: «Будь проще, не смотри так настороженно, улыбайся». Естественно улыбаться, выглядеть незаинтересованной, но открытой и в то же время ощупывать зал жадным взглядом – все это вместе мне пока неподвластно. Но я стараюсь.

Насчет приват-танца тоже очень нервничала, хотя мне сразу сказали, что никакого интима в клубе не допускается, везде установлены видеокамеры и если заметят что-то неподобающее, то меня сразу выгонят. Катька говорит, что здесь действительно строго за этим следят, хотя в Москве полно клубов, где танцовщицы обязаны вступать в интимные отношения с клиентом, если он того захочет. Не все посетители, конечно, наши правила воспринимают. Девчонки говорят, что за последний месяц только две драки было с поножовщиной. Один охранник вон две недели уже в больнице лежит, ждет, пока дырка в боку зарастет. Ну так время такое. По телевизору постоянно какие-то криминальные сводки показывают: то перестрелка в центре Москвы, то киоски грабят, то еще что. Мама, когда я ей звоню, постоянно причитает: «Ой, я смотрела новости, опять в твоей Москве посреди бела дня прямо на Петровке кого-то убили, машину подожгли. Ты вечером одна не ходи, проси, чтобы тебя мальчик какой-нибудь провожал». Прямо сплю и вижу, как мальчик в болоньевой курточке и шапке петушком встречает меня из клуба с пожухлыми гвоздичками, зажатыми подмышкой, и провожает, старательно следя, чтобы я в лужу не наступила. Ах, да, по пути он еще заинтересованно расспрашивает, как прошел мой рабочий день. А я ему такая бодрым голосом: «Ты знаешь, очень продуктивно. Раскрутила двух клиентов на шампанское из спецменю, получила синяк на левой ягодице от потного нефтяника, когда он мне деньги в стринги запихивал, полчаса в приват-кабинке изображала кошку для постоянного клиента и наконец удостоилась своего процента за ночь от администратора. Ах да, к деньгам еще прилагался шлепок по попе, прямо по свежому синячку. А у тебя как дела? Сколько пар в институте?»

Хорошо еще, что я маме сказала, что у нас в квартире телефона нет и сама хожу звонить ей с Главпочтамта раз в неделю. И то она почти каждый день мне сообщения на пейджер шлет.

Делали снеговика из ваты. Оленька получила первое место на конкурсе новогодних игрушек. Целую, мама.

Провожали на пенсию Клавдию Петровну, было душевно. Холодно, не забывай про шапку. Целую, мама.

Водила Олю смотреть на братика. Вылитый ты в детстве, такие же пухлые щечки. От папы – привет. Целую, мама.

Представляю, как девушки-операторы угорают, когда мама звонит и такую фигню им надиктовывает, они же всегда все еще переспрашивают по сто раз. Хотя в какой-то мере даже такие глупые сообщения и разговоры раз в неделю меня поддерживают. По крайней мере, я знаю, что у меня есть семья, которая обо мне беспокоится. Кому-то не все равно – надела ли я шапку.

 

1917. Нина. 19 лет

 

Вчера были на концерте бывшего Придворного оркестра, теперь – Национального. Исполняли произведения Чайковского: симфонию, скрипичный концерт и фантазию. Миша с нами не пошел, сказал, что нездоров. Действительно, я нахожу, что он похудел и стал какой-то печальный. Бедный, что же с ним? Верно, простудился.

Отправила Зине большое письмо, где было натолкано много чего: и социал-демократическая программа, и бытовые новости, и пословицы, которые просила перевести ее на английский. Как интересно будет: «Не зная броду – не суйся в воду»?

Написала ей, чтобы она не боялась за свободу, за будущее народное и за мое тоже. Если сейчас труднее жить, то это временно. Во-первых, после переворота, пусть и почти бескровного, нельзя требовать, чтоб сразу всё пришло в порядок и все сразу поняли всё. Ведь прежний режим так давил свет и свободу, что освобождение из-под него, конечно, вызвало отклонение в другую совсем сторону, но это пройдет.

Во-вторых, ведь всякий народ есть. Теперь, когда ничто не давит, большинство, на мой взгляд, сознательно отнесется к свободе, будет не дисциплина – формальная, казенная, а порядок, который осознанно поддерживается каждым человеком. Но надо запастись терпением. Нельзя требовать, чтобы в один месяц вырос народ, насильно удерживаемый в темноте старым режимом.

Суть не в деталях. Когда видишь, что свобода есть и нет преград к просвещению народа, то все будет! Теперь народ растёт скоро. Все волновались, как пройдут здесь похороны жертв за свободу. Говорят, что это был экзамен народа – русского гражданина. И он выдержан блестяще – порядком поражались все, кто видел. Это было целый день, по районам проходили процессии мимо Марсова поля, где будет памятник свободы. Порядок, говорят, был образцовый, все поражаются этому. Возможно ли было такое во времена полиции и старого режима?! Дуся ходила смотреть и случайно попала так удачно, что видела хорошо. Я была дома, так как занятий, понятно, нигде не было. В процессии участвовать – надо было на целый день устроиться, а смотреть толпой – ничего не увидишь. Так что мы с хозяйкой сидели дома, слушали рассказы Дуси, я занималась, пользуясь свободным днём, а на другие дни читала в газетах описание этого события. Только я за родственников переживала, все так официально было, успели ли они с родными попрощаться? Все-таки это похороны были чьих-то мужей, отцов, сыновей, а превратили все в манифестацию.

Временное правительство – из умных людей, один Керенский чего стоит, мне он очень нравится! Будет скоро Учредительное собрание, и всё придёт в порядок. Правда, материальное состояние – не демократии, а средних классов – будет нелегким, но зато нравственное удовлетворение большое. «Свобода, равенство и братство» – это святые слова, а где они были при старом режиме? А теперь осуществиться могут, может быть, не в идеале, но могут. Лишь бы войну скорее кончить, и тогда бы – мир, вечный мир, и народ пошёл бы свободной дорогой к свету, просвещению.

Вообще сейчас куда ни придешь – все спорят, что-то обсуждают, видно, что течение жизни бурлит. Намедни мы с Соней дискутировали насчет обращения «ты» и «вы». Меня коробит, что сейчас везде тыкают, я вижу в этом признак грубости, неуважения. Все-таки обращение на «вы» придаёт сознание спокойного собственного достоинства, взаимного уважения, а это нужно, для свободного гражданина нужно. Раньше писарям начальство не подавало руки, тыкало, хорошо было это «ты», унижающее человеческое достоинство? Соня отчасти согласна, но считает, что теперь «ты» будет звучать только дружественно, означать не грубое обращение, а равенство. Хотя мы с ней сошлись, что народ у нас свободу понимает как отсутствие всякой дисциплины и ничего не понимают ни мужики, ни бабы, если с ними говоришь хорошо, деликатно. Пока они понимают только громкий голос и резкости. Все равно я бодро смотрю на всё это. И всем сомневающимся, как своей квартирной хозяйке, тоже советую побольше читать газет, речи министров и проникаться бодростью и оптимизмом.

Хотя и у меня бывает упадническое настроение. Особенно я расстроилась, когда после болезни пришла-таки на Миллионную и никого там не застала. Входная дверь почему-то была разломана и снята с петель, а зал, где мы занимались, весь заставлен скамейками. На затоптанном полу валялись рваные газеты и шелуха от семечек. Трудно было представить, что мы танцевали там босиком, грустное зрелище. Пыталась расспросить у сторожившего мастроса, по каким дням теперь танцы, так он так зыркнул на меня из-под фуражки и сказал, что все танцы для барев закончились и теперь тут только политические собрания для сознательных граждан.

Ушла от греха подальше и решила наудачу зайти домой к Саше, с которой мы в первый день на танцах познакомились. Она недалеко от Миллионной живет, я к ней несколько раз после занятий заходила на чай, так что дом и квартиру хорошо помню. Долго стучалась, наконец через дверь Сашин голос: «Кто там?». Я говорю: «Сашуля, это я, Нина с танцев». Лязг замков, и наконец Саша стоит на пороге – вся какая-то встрепанная, в кухаркином фартуке почему-то. Обрадовалась мне и пригласила в залу. Оказалось, что Ксения Ивановна, наша преподавательница по танцевальной импровизации, внезапно уехала в Кисловодск, и все занятия прекратились. Саша, обычно очень спокойная, была не совсем в себе, от всех громких звуков за окном вздрагивала и все время дергала свой кухарский передник. Сказала, что они тоже уедут со дня на день в Киев, а оттуда еще куда-нибудь, когда ее отец решит вопрос, как перевозить сбережения. Тут уж я вступила в полемику и сказала, что все такие порывы – от малодушия, неверия в свободное будущее, которое можно построить только сообща, всем вместе, не боясь за свое собственное я, а радея за коллективное самосознание! Думала, что Саша будет со мной спорить, но она вообще мои слова мимо ушей пропустила. Только смотрела на меня как-то странно и сочувствующе, а потом сказала, мне можно будет поискать новый кружок пластичек, когда все подуспокоится. На ее взгляд, новая власть должна их поощрять, так как дело это революционное, новое, связанное с отрицанием старорежимных устоев. Тут пришла из лавки их кухарка, отобрала у Саши фартук, угостила нас киселем, который она по какой-то новой методе в силу нехватки продуктов из монпансье делает, и я ушла восвояси. Вот еще посмотрю на Сашу, когда она через полгодика вернется и будет сокрушаться, что все самое интересное произошло без нее.

Грустно, что люди видят угрозу в переменах, печально без танцев. Я пока болела, то все представляла себе, как приду и мы будем танцевать под Баха. Он так хорошо действует, когда грустное настроение. У него музыка чистая, отвлечённая, когда слышишь ее, входишь в эту сферу чистой, созерцательной отвлечённости от всего житейского, земного. Как Миша говорит, переходишь от от трёхмерного измерения к ближней сущности вещей самих в себе. И тогда, конечно, все свои личные горести кажутся такими далёкими, маленькими и разрешимыми.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Блин, весна в Москве – это так классно! У нас в это время грязища, кучи старого серого снега на тротуарах, сосулистые глыбы тают и падают с крыш прямо на головы, а у большинства людей такой серый цвет лица, как будто они из подземелья повылазили. На весеннем солнце особенна заметна убогость заношенных пальто, малиновых турецких курточек с вылезающим из прорех пухом и дешевой красной помады не в тон, которая скатывается комочками в уголках губ. Снизу – обязательно колготки из лайкры 40 ден неестественного коричневого цвета, а сверху – распущенные мышиного цвета волосы, лезущие всем в автобусе в глаза. И я такая же была – всерьез радовалась тому, что можно наконец ходить без шапки и радовать всех видом своих коленок, надеясь, что это отвлечет внимание от моих потрескавшихся сапог цвета коричневой жижи.

Здесь ползимы вообще асфальт был как летом – сухой, чистый. Если наледь только немножко образуется, то ее сразу же убирают. Как так? Зимой – чистый асфальт, уму непостижимо. Ну а весной – все такие сразу модные, сумка в тон сапог, помада в тон ногтей, еще и стразы сверху приклеены на ногтях. Я тоже себе обновок прикупила – джинсовую курточку с мехом, обтягивающее голубое платье до колена и сапоги, конечно! Две пары сразу взяла – голубые замшевые под курточку и черные из гладкой кожи, чтобы ко всему подходили. Все деньги, которые мне Мишаня дал последний раз, спустила. Сначала мне вообще неловко было его Мишаней называть – взрослый солидный дядька с пузом, с лысиной, но он так просил. Говорит, что его мама так всегда называла. Что мне, жалко, что ли? Девки до сих пор удивляются, что я с первого раза в Лужках такого крутого мужика подцепила. Главное, что не особо я как-то и старалась, но как пришли на дискотеку – разошлась, не могла сдержаться. После танца третьего только заметила, что вокруг меня кольцо из мужиков, которые на меня пялятся, а больше всех – мой Мишаня. Он, правда, в отличие от всех, еще и пританцовывал, пузом своим в такт музыке покачивал. Кроме меня там и смотреть было особо не на кого. Вроде модели все из себя, а пляшут – два притопа-три прихлопа или изображают какой-то дешевый вульгарный стриптиз. Засыпал меня комплиментами – как я круто танцую, какая у меня точеная фигура, ну я и решила с ним пообщаться, тем более что меня ни к чему это не обязывало. Пошли в ресторан, а я смотрю – за нами два шкафообразных качка каких-то идут, чуть ли не на пятки наступают. Я сначала вообще не поняла, хотела сделать им замечание типа: «Не видите, что ли, люди идут, куда прете?» Потом смотрю, Мишаня не реагирует никак, ну и просекла, что это его охранники. Вот была бы дурой, если бы начала наезжать на них.

Посидели в ресторане, поели, поговорили. Он, на удивление, был мил, все меня расспрашивал, откуда я приехала, чем занимаюсь, где учусь. Все ему честно рассказала, что мне скрывать. Правда, сначала как-то сомневалась – говорить ли про стриптиз. А потом думаю – кто он мне такой, чтобы врать еще ему с три короба. Оказалось, что он прекрасно знает клуб, Анастасию Викторовну и нашего главного хозяина. Сказал, что давно не бывал, так как много работы и все время в разъездах, а раньше ходил часто. Меня подмывало прямо порасспрашивать его про то, кого из девок он у нас знает, но я сдержала все-таки себя. Это было бы совсем уж по-дурацки. «Михаил, а кто из наших танцовщиц вам больше всего запомнился? А, Карина, да-да, скромная и приятная в общении девушка, и грудь ее пятого размера, наверно, навевает милые воспоминания». Прикусила язык и старалась поддержать беседу на нейтральные темы: жизнь в Москве, погода, природа и все такое. Про себя он, правда, почти ничего не рассказывал. Сказал, что занимается бизнесом только, и все. Звал, конечно, меня в номер. Типа у него такой вид из окна открывается, что нужно обязательно на него в непроглядную темень полюбоваться. Не пошла, понятно, еще очень переживала, что он сейчас просто скажет охранникам меня затащить куда-нибудь, и все. Но все прошло мирно, он мне ручку на прощание поцеловал и свалил, даже телефон не попросил. Я уж и думать о нем забыла, а через дней десять он мне позвонил на домашний и предложил встретиться в ресторане «Пушкин», так все и закрутилось.

Встречаемся, правда, нечасто, зато каждый раз он меня в ресторан водит и денег дает. Денег – это уже после всего, у него дома. Квартира – роскошная, двухэтажная, в подъезде консьерж сидит, а из окон реально Кремль видно. Мое самое любимое место в квартире – это лестница. Перила – как у нас в Ленинском парке, кованые, ажурные, только красивее. Я все время обеими руками по ним провожу, ощущение прохлады и спокойствия от них почему-то. Один раз, когда Мишаня не видел, я даже щекой к ним прижалась, а можно было бы – так я бы кусочек выпилила и в кармане всегда носила, чтобы при случае чего подпитываться уверенностью. Катька мне вся обзавидовалась, когда про Мишаню узнала. Сказала, что все девки его в клубе окучивали и даже с парой у него что-то было, но так, чтобы постоянно встречаться, – никто из наших не смог. Типа он женат, но жену его никто не видел, вроде бы она в Испании живет, в общем, здесь не отсвечивает. А в Москве постоянные отношения у него были с «Вице-мисс Россия», такой стервозной брюнеткой. Вроде и любил он ее, всем капризам потакал, квартиру ей купил, а она взяла и в Японию по контракту уехала. Говорят, что Мишаня потом агентство, которое ее отправило, чуть не разнес. Я прямо загордилась собой. Значит, я как минимум не хуже «Вице-мисс Россия». Почему, правда, она от него свалила?

 

1999. Лена. 19 лет

 

Мишаня уехал, а я сначала и не спохватилась, мы же не так часто виделись, у него работа, дела. А тут у меня уже деньги закончились. Майские праздники на носу, а он не звонит, хотя сам говорил, что в длинные выходные поедем куда-нибудь отдыхать. Звоню ему на домашний – никого нет, на сотовый – все время короткие гудки. Подумала, что он в командировку куда-нибудь уехал, не везде ведь сотовая связь есть. Стала звонить его охранникам и водителю – все недоступны. Тут я уже заволновалась, недавно взрыв в «Интуристе» был, он там бывал иногда на встречах, вдруг с ним что-то случилось. Поехала к нему домой, прошла в подъезд с соседом с другого этажа. Звонила, стучала, никто не открывает.

Консьержка, очкастая мымра, на шум поднялась и сквозь зубы процедила, что Михаил Константинович уехал, попросил его цветы поливать и сказал, что вряд ли скоро вернется. Еще она с нескрываемым удовольствием попросила меня к ним в дом не приходить, раз у меня знакомых здесь больше нет. Я попросила мне квартиру открыть, чтобы я могла свои вещи забрать. У меня там вещи, косметика осталась, все брендовое, дорогое, Мишаня дарил. Ночнушка – вообще из «Дикой орхидеи», 12 тыщ стоила, я потом зашла специально цену посмотрела. Так эта баба так разоралась, что у нее чуть глаза из очков не повылазили. Сказала, что сейчас милицию вызовет, чтобы они проверили, на каких вообще основаниях я в Москве нахожусь и шляюсь тут по подъездам, предлагая интимные услуги. «Интимные услуги» она прямо так протяжно, с удовольствием выговорила, тварь очкастая. А ведь, когда я с Мишаней приходила, она мне улыбалась, Леночкой называла:

Леночка, какая у вас милая пушистая шапочка!

Леночка, заберите корреспонденцию для Михаила Константиновича, из ваших рук ему будет приятнее ее получить.

Корова старая, обматерила ее и убежала, еще правда вызовет милицию, разбирайся потом, прописки-то ведь у меня нет. Конечно, не то чтобы я прямо влюбилась в него, но привыкла уже, рассчитавала на его помощь, планировала, как мы поедем отдыхать, а потом он позовет меня наконец к нему переехать. Представляла, как буду по вечерам устраивать гнездовье на своей любимой лестнице. Принесу туда подушек, пледов, обложусь глянцевыми журналами и буду пить кофе со сливками. А он даже не удосужился сообщить мне, что уезжает. О цветах своих он, значит, позаботился, а просто позвонить мне и попрощаться – это слабо.

Я ведь тоже человек. Один раз у него что-то с сердцем было, так я ему врача вызывала, за ручку его держала, когда ему укол делали. Он мне про свое детство рассказывал, как ему бабушка всегда горячее молоко с медом давала, когда он болел. Так я специально на рынок съездила, гречишный мед купила в трехлитровой банке, в маленькую баночку перелила, чтобы не с полиэтиленовым пакетом тащиться, а в сумку вошло и ему сюрприз сделать. Когда я кружку ему принесла в кровать, он чуть не расплакался. На следующий день расспрашивал, есть ли у меня права и какие машины мне нравятся. Я уж чуть было на курсы вождения не пошла записываться, так обрадовалась. В общем, чувствую себя как приблудная шелудивая собачонка, которой в подъезде миску с едой оставляли, а потом в мороз пинком под зад выпнули снова у мусорных баков копаться.

Девкам из клуба, видимо, Катька что-то рассказала, потому что они все как одна стали такими вежливыми, добренькими, не к месту начали рассказывать свои истории про то, как мужикам нельзя доверять, как их парни кидали и что, мол, я еще легко отделалась, без пуза и без ребенка осталась. Подтекст у всех был одинаковый – не дура ли я, что на что-то рассчитывала. До Анастасии Викторовны тоже слухи дошли или она по виду моему поникшему что-то заподозрила, так что она заловила меня после репетиции, отвела к себе в кабинет, напоила горячим чаем и сказала, чтобы я собралась и не разнюнивалась. Я все держалась, но когда она передо мной гору конфет «Коровка» на блюдце вывалила – не замогла и разревелась. Понятно, что как дура я себя вела. У него семья, встречались мы раз в неделю, а я себе нафантазировала уже на десять лет вперед. Конечно, и не любила я его, и первое время наедине мне вообще было противно, но потом как-то притерлась. Я почувствовала, что чего-то стою, раз меня выбрал такой значительный человек. Анастасия Викторовна приобняла даже меня и сказала, что хорошо, что такое случилось почти сразу, как я в Москву приехала, и что это научит меня быть всегда настороже и выстраивать свою жизненную стратегию самой, чтобы мужчины от меня зависели, а не я от них. Я головой киваю, а у меня слезы по лицу текут и в чай капают. Утереться не могу, так как руки заняты – конфеты разворачиваю и ем. Про Мишаню Анастасия сказала, что слышала, что у него какие-то проблемы серьезные, вроде бы уголовное дело на него завели, и он срочно все бросил и уехал, ни с кем не попрощался. Мне даже как-то легче стало – значит, дело не во мне.

 

1917. Нина. 19 лет

 

У нас – переворот. Во главе Временного правительства – Родзянко. Всё, на что надеялись немцы, пропало. Соня говорит, что теперь война подвинется вперёд и русские будут, а не немцы везде. По мне так что русские, что немцы – все равно, главное, чтобы люди были хорошие. Соне свои рассуждения не озвучиваю, а то скажет, что я по-мещански рассуждаю. Вечером после нескольких дней сиденья дома, так как в городе были серьезные беспорядки, прибежали как раз Соня с Мишей. В отсутствие сахара мы ели соленую манную кашу на воде, которую хозяйка наварила из каких-то старых запасов, и читали газеты и телеграммы Временного исполнительного комитета.

Когда все это началось, то я была уверена, что Государь номинально останется во главе страны, хоть и немецкая партия будет парализована. В России должен быть царь. Но напрасно я так предполагала. Милюков раньше, чем следует, сказал об отречении Государя представителям иностранных держав. И даже некрасиво обозвал его и резко. Это уж совсем нехорошо – неделикатно, нетактично. Это подрывает доверие, не делает ему чести. Мы сошлись с Соней на мнении, что представители любого правительства должны быть справедливы. Надо быть благородным и очень наблюдать за собой, когда говоришь и делаешь что-то для страны и от имени всей страны. Неблагородно пользоваться своей силой и безнаказанностью над беззащитным и побеждённым. Мне почему-то Государя стало так жалко! Он отрёкся. Конечно, это всё-таки вынужденное решение. Нелегко ему, разве делают эти вещи с лёгким сердцем, но какая обуза с него спала. Ведь так досадно и больно видеть собственное безволие, постоянно чувствовать чужое влияние, тяготеющее на тебе, и не иметь силы всё-таки его сбросить. А вот его дочкам гораздо труднее. На них тяжести такой не лежало, они привыкли к всеобщему вниманию, у них уж образовалась привычка к комфорту, к первенствованию, к поклонению. Им лишиться всего – тяжко, ведь они не испытывали мучений совести, не устали от непосильной тяжести, и им не хочется отдохнуть. Но кому теперь всего мучительнее приходится, кто теперь больше всего страдает – это Государыня. Вот уж человек, который лишился всего. Всё в руках было, всем правила, как послушной лошадкой, и вдруг – лошадка вырвалась и даже вожжей не осталось в её руках. Брат государя, Михаил, тоже отказался – впредь до всенародного избрания. Миша с горячностью настаивает, что напрасно он это сделал. Конечно, по отношению к брату этот поступок и правильный. Как будто он говорит: «Если он не хорош, то лучше ли я?»

Но я согласна, что «для блага родины», а именно это – лозунг переворота, Михаил должен был взять власть в руки на этот момент. Всё теперь так шатко, так неустойчиво. Вот «всенародное избрание», на которое Великий князь ссылается, состоится ли оно? Уже сейчас ясно, что думцы будут агитировать в пользу революции. А это – несвоевременно, не нужно, не свяжется с ходом всей истории России. России нужен царь, хотя бы он и пользовался ограниченной властью, хотя бы он был царём номинально. Пусть это будет только имя, пусть воля его будет ограничена. Царь должен быть! Удивительно, как все вокруг меняется и у меня переменяются взгляды и мысли. Миша посмеялся надо мной и сказал, что раньше за такие слова и рассуждения я била его газетой и называла «монархистом», «постепеновцем» и «черносотенцем».

Глупенький он, разве дело в названиях. Он смеялся, а у меня глаза были на мокром месте.

<…>

Сегодня принесла «Плейбой» домой – видела бы мама! Из агентства позвонили и сказали, что скоро в русском «Плейбое» кастинг на девушку месяца и они меня пригласят. А я знаю, конечно, что там про голых девушек, но в руках его не держала никогда. Хотела изучить, кого там выбирают, как девушки позируют и все такое. Странно, что на обложке группа «Лицей», учитывая, что все они плоские. Для маскировки отсутствия груди их фруктами посыпали, какое-то извращение просто! Еще бы майонезом помазали и селедку сверху положили. Правда, журнал старый, я когда в солярий ходила, его там на ресепшен стащила, чтобы самой деньги не тратить. Сейчас, может, уже другие стандарты. Мне кажется, я бы хорошо там смотрелась в дорогом белье – не красном кружевном, как у нас все любят в клубе, а в гладком атласном кремового цвета, как на манекене в «Дикой орхидее» на Тверской. Даже через стекло витрины можно представить, как оно холодит кожу. Я бы такое белье надевала не на свидание и не так, чтобы лямки от лифчика или полоски от стрингов сзади торчали, а под какое-нибудь закрытое платье или голубые джинсы с простой белой футболкой. Надо было Мишаню на белье раскрутить, да я думала, что все успеется. Тем более что он был в восторге и от моих комплектов с прозрачными вставками и стразами, которые я на рынке покупала.

Не знаю только, как я маме буду объяснять, если меня реально в «Плейбой» возьмут. У нас же журналы с полуголыми всегда в газетных киосках на самое видное место выставляют. Их, видимо, покупают лучше всего. Вдруг мама захочет купить «Провинциальные вести», чтобы местные новости и афишу культурных событий просмотреть.

<…>

Я в шоке просто, позвонили из агентства, уточнили на руках ли у меня загранпаспорт, и сказали срочно привезти его, чтобы отдать на визу. Получается, что меня даже без кастинга взяли! И я еду в Ниццу! На четыре дня, правда, но какая разница! Какая-то девушка из уже отобранных не смогла, и срочно стали искать замену из тех, у кого загранпаспорт есть. Слава богу, что мне еще для поездки в Испанию паспорт сделали на пять лет.

Не совсем понятна, правда, суть работы, но после Лужков я уже особо не парюсь на эту тему, тем более что нас будет пять человек на одного мужика. Девки говорят, что даже при всем желании к нему не подберешься. Он ходит везде, а мы всей толпой за ним таскаемся. Если он не позовет, то тусим просто у отеля. Катька ездила так в Куршавель вместе еще с 9 девушками. Говорит, что мужчину, которого они должны были сопровождать, она видела только в самолете туда-обратно и один раз за ужином, и то девки сидели за одним столиком, а он за другим. Проживание, питание – все оплачивают. Главное – хорошо выглядеть с утра до ночи, ходить везде толпой, чтобы везде шептались – это девушки такого-то и были впечатлены их количеством и качеством. Когда Катька ездила, все девушки были исключительно блондинками с большой грудью в ассортименте от третьего до пятого размера. Представляю, этот детский сад грудастых блондинок на выходе. За веревочку их, интересно, не заставляли держаться?

Я даже не расстроилась, что меня в последний момент взяли. Надо радоваться тому, что имеешь. Даже карманные деньги дадут! Можно будет там что-нибудь прикупить. Хотя, наверно, дорого там все будет, это же Италия. Или Ницца – это Франция? Точно не помню, надо в агентстве спросить. Еще выдали нам каждой по красному и белому купальнику, сказали обязательно их взять с собой, потому что будет фотосессия во время прогулки на яхте. Во время прогулки на яхте! Я только на лодке по пруду у цирка каталась вместе с папой и Олькой. А тут – яхта! В клубе поменялась просто сменами с Катькой, отработаю потом две подряд. Маме сказала, что певица моя на гастроли поехала, будет в Ницце в казино выступать. Мама, конечно, вся разволновалась: «Что за казино? Все как-то сомнительно! Ни в коем случае не играй в азартные игры!» Все как обычно. Притом что я, кроме дурака и акулины, ни во что больше играть не умею. Сомневаюсь, что в Ницце такие игры популярны. Просила как-то папу меня в покер научить, так он все откладывал, откладывал, а потом уж и ушел от нас. В любом случае ни во что играть я и не собиралась. На какие шишы, спрашивается?

 

1917. Нина. 19 лет

 

Вчера были в Мариинском на «Майской ночи» – я, Соня и Елена Николаевна. Соне почему-то не хотелось идти, и она плелась еле-еле, так что мы с Еленой Николаевной практически тащили ее под руки. В результате мы опоздали, и капельдинер долго не открывал ложу. А я не люблю слушать не сначала. То ли дело до начала посидеть, на людей посмотреть, прийти в себя, сосредоточиться и тогда уже и слушать. В одном антракте на сцену вышла делегация Черноморского флота, и один матрос говорил речь. Конечно, были аплодисменты, овации, гимны, «Марсельеза» и так далее. На сцене с делегатами почему-то остались стоять некоторые артисты – русалочки, малороссы и Панночка. Интересно, конечно, только, на мой взгляд, опера от этого пострадала, цельного впечатления от музыки не осталось.

Вообще из-за переворота сейчас происходит много странного, непонятного мне. Много нехорошего, много грязи, и из-за общественного бурления она стала видна, всплыла наверх, но раз ее видно, ее можно смыть. Соня говорит, что хуже если бы она веками копилась внутри, а снаружи было бы все шито-крыто. Она, как отъявленный агитатор, встает у печки спиной, чтобы попу погреть, и с таким энтузиазмом вещает, что иногда слюни до нас с Мишей долетают:

Да, сейчас – грязь и темнота, пока еще ночь, но близко утро, и никто не будет закрывать плотными занавесками тот просвет, чтобы народ оставался темным. Возможно, что с дневным светом придется увидеть и что-то малопривлекательное, но легче будет это искоренить, исправить. Это лучше, чем закрывать глаза на все тягостное. Это не розовые очки, нет. Здесь в Петербурге много непривлекательных сторон. Те, кто приезжают сюда из других городов, удивляются распущенности и трудности жизни петербургской, и здесь, возможно, больше всего отзывается революция, переворот ведь начался отсюда.

Правда одна – что мы действительно живем во время судьбоносных событий. Надеюсь, что если не нам, так следующим поколениям будет лучше. Я думаю, что и война кончится скоро тем, что все престанут воевать, силы истощены. Я недавно читала «Сказку» Горького в газете «Новая жизнь» о Кузьмичах и Лукичах. Вот хорошо написано, неужели так и будет? Может, это легкомысленные надежды, ведь теперь тяжело, трудно и даже неизвестно, будет ли скоро легче. Теперь брожение, переустройство всего, но в конце концов все должно ведь как-то устроиться. Многим привыкшим и свыкшимся со старым порядком теперешняя ломка кажется беспорядком, равенство –возвышением низших классов и насильным унижением высших до среднего уровня. Трудно поспевать за всем, такое ощущение, что все вокруг происходит слишком быстро. Как будто попал в снежную бурю и пытаешься что-то разглядеть, чтобы добраться до дома, за что-то уцепиться, чтобы не сшибло с ног, но видишь только какие-то белые пятна и чувствуешь, как колючки снега хлестают тебя по лицу. Несмотря на это, ты стараешься идти наугад, а когда буря заканчивается, то вдруг обнаруживаешь себя не по дороге к дому, а в каком-то заснеженном поле посреди чахлых елок. Вот и сейчас примерно так же.

Миша говорит, что у него и Александра Николаевича скупили все картины. Странно, в такое время все коллекционерами вдруг заделались. Причем много отдают продуктами и вещами, они сейчас ценятся больше, чем деньги. Александр Николаевич написал на заказ картину с бурным морем, получив взамен пошив добротного зимнего пальто на ватине. За Мишин «Снежный день» с замерзшим прудом, на котором маленькая девочка в валенках, закутанная в шаль, изображает фигуристку, дали двадцать фунтов белой муки, десять фунтов сахарного песку и гуся. Уговаривала Мишу не продавать, так он – ни в какую, сказал, что еще пять таких картин напишет, а мне жалко вусмерть.

Девочки с курсов, которые ходят помогать в лазарете, тоже говорят, что солдаты не стали признавать никакой дисциплины, вплоть до того, что воруют спирт в открытую и главного врача батей называют. У нас так странно понимают свободу. Каждый – по-своему. Дуся наша рассказывает нам с хозяйкой, что бабы говорят. Когда она за водой к колонке ходит, у них там дебаты почище, чем у депутатов, изображает нам в лицах:

Ну, слышь, нынче лишних барынь не будет.

Всех кухарок отберут.

Сами и стряпать будут. Умора!

В одном вопросе бабы едины:

Как можно без царя!

У нас все говорят, што царя надо.

И солдат пришёл раненый – баёт, що солдаты-те не идут в бой-то. За кого-де мы теперь пойдём? Царя-то у нас взяли.

А многие эту самую свободу вот как понимают: идёт человек по улице, понравилась ему барышня – он подходит, обнимает и целует её со словами «Свободная Россия!». Вот как, значит: для мужчин свободная Россия, когда можно любую девушку за попу потрогать! А для девушек в чем свобода тогда? Терпеть такое? Неужели наша неприкосновенность не гарантируется свободой? Ведь это что же за хулиганство такое. Нужно ведь уважать себя, чтобы не сделать чего-нибудь неподобного, и не меньше уважать чужую свободу. А вот об уважении чужой свободы у нас не привыкли думать. А если бы каждый так думал – как значительно легче стало бы житься! Или еще солдаты в трамвае говорят: «Теперь все равны. Мы получаем полтинник в месяц, пусть и прапорщики столько получат». Они сами плохо, бедно живут, так пусть и остальные так же. В это разве смысл перемен? А бабы деревенские поддакивают: «Теперь равенство, ну и не всё городским в шляпах ходить, мы купим тоже».

В общем, пока у нас свобода – это не добровольное обязательство уважать чужие права наряду со своими. Равенство так понимается – хочу быть грубым и нахальным, и не смейте мне возражать, если вас я поцелую, а другому плюну в физиономию! Еще равенство – это купить шляпку и туфли на каблуках и ехать в первом классе.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Завтра мама приезжает, а у меня в квартире – бардак ужасный, половину еще только прибрала. Катьку просила, как человека, у себя тоже привести все в порядок – обещала, обещала и ничего не сделала. Колготки и трусы ее аж на телевизоре висят. Распихаю барахло по шкафам, пусть сама потом разбирается.

Тяжко так возвращаться в нашу квартиру после Франции. До сих пор не могу поверить, что я в Париже побывала. Я же в школе фанатела от «Элен и ребята», все карманные деньги тратила на жевачки со вкладышами с их портретами. В гостинице напрягла свой английский как могла, пыталась расспросить портье, как найти кафе «У Альфредо», где они в сериале все время тусят. Сначала он мне что-то все втолковывал про ресторан при гостинице, все повторял «Мишлен, Мишлен», видимо, называется так, туда меня спроваживал. Только минут через 10 до него дошло, когда я уже весь сериал ему в лицах практически изобразила. Как можно жить во Франции и не знать про «Элен и ребята»? Маша, наша девочка, тоже вниз спустилась зарядку для телефона попросить и перевела мне, что такого кафе в природе не существует и что этот тип говорит, что во Франции этот сериал был популярен лет семь назад, удивительно, что в России его так любят, ведь он совсем не реалистичный и молодые люди во Франции живут на самом деле совсем не так, как в «Элен и ребята». Прямо разошелся. Работает администратором в гостинице, а разглагольствует как телезвезда, будто кому-то интересно его мнение. Ну и в итоге мы с девками просто пошли гулять, поехали, точнее, потому что нам выделили машину и велели все время быть под присмотром. Поднялись на Эйфелеву башню, проехались на кораблике по Сене и потом приехали в их самый главный магазин – «Галери Лафайетт», типа как у нас ГУМ или ЦУМ на Красной площади. Уже из машины повыскакивали, чтобы быстрее все обежать, времени-то на все про все всего два часа дали, как тут Вадик, охранник, достает свою кожаную барсетку и со словами «хозяин приказал» дает нам каждой по две купюры в 500 евро. Девки, главное, схватили, как так и надо, а я держу в руках и поверить не могу, прямо оцепенение на меня напало. Вадик мне говорит: «Ты это, деньги-то убери, а то тут карманников больше, чем в Москве». Я кое-как деревянной рукой их в кошелек запихала и за девчонками побежала. Бегу и думаю – не спрятать ли мне их в лифчик, но решила уж не позориться, а просто быть бдительной, рот не разевать.

Как там нереально красиво! На улице жарко было, а в магазине – прохлада, все витрины украшены, один манекен был одет в платье из живых цветов, еще одна витрина – вся в рисунках, выложенных стразами. Но все – бешено дорого! Тыща евро – это так, платьишко себе купить и даже на сумку уже не останется. Я просто в панику впала – купить себе что-нибудь или поберечь деньги, не тратить. С другой стороны, это же так круто – купить себе шмотку во Франции. Взяла себе в итоге белые брюки, они изначально стоили 450 евро, а продавались со скидкой – 50 процентов. Я попросила Машу спросить у продавщицы – нет ли на них какого-то брака, обычно ведь скидка, если зацепки на вещах или пятно. Так эта наша фифа даже спрашивать не стала, сказала, что это обычная скидка во время летней распродажи на вещи из коллекций прошлого сезона. Тут она, конечно, так на меня посмотрела слегка презрительно, чтобы дать понять, что она-то уж не позарится на какие-то прошлогодние вещи даже со скидкой. А мы люди не гордые. Взяла и купила еще к ним кофточку в синюю полоску – такую, как тельняшка, заметила, что в Париже так носят.

Главное, ведь я даже не знала, что мы в Париж поедем, в агентстве только про Ниццу говорили, или так голову от счастья потеряла, что особо и не вслушивалась. Оказалось, что сначала будет Париж, где мы все должны одеться в черное с декольте до пупа и поехать на футбольный матч, а потом уже Ницца и яхты. Конечно, мне кажется, странным во Франции тащиться на футбол и брать с собой еще кучу девок, ну да хозяин – барин. Я на футбол ходила только в детстве с папой и дядей Сережей на стадион «Динамо». Там команда маминого завода против какого-то оборонного предприятия играла. Профком обязал каждого сотрудника обеспечить явку не меньше трех человек для поддержки своих футболистов. Мама, конечно, не пошла, сказала, что будет окна мыть и обед готовить, а нас отправила. Болельщики пили пиво и орали, я нарвала лопухов, которые росли между скамейками, и махала ими всем подряд. Потом папа купил мне эскимо с шоколадной рожицей, и я облизывала палочку от мороженого еще дня три, пока вкус мороженого совсем не испарился и палочка не потерялась.

Короче, привезли нас на огромный переполненный стадион, в отдельную ложу, как в театре. Кроме нашего там было еще полно мужиков, практически все с девушками типа нас. Был накрыт стол с шампанским, можно было подходить и брать все что хочешь. Главное – нужно было лавировать туда-сюда и улыбаться. Сначала игру особо никто не смотрел, все обсуждали какие-то свои дела. И вдруг наши стали забивать, все бросили девок, еду и ринулись к бортику. Один депутат в запале так орал «Димыч, Димыч, головой пасуй», что перевесился через бортик и чуть не упал. Его за пиджак схватили и утащили в глубину, чтобы он на безопасном расстоянии болел. Наши играли с французами, понятно, что весь стадион болел за своих, кричали, дудели на дудках каких-то, махали шарфами, безумствовали. Но наши тоже дали жару, один этот депутат чего стоил. А уж когда мы выиграли – такая вакханалия началась, французы-то были действующими чемпионами мира! На весь стадион было слышно, как мы «оле-оле» кричим.

А после матча наш в раздевалку пошел к футболистам и нас с собой взял. Футболисты все потные, сырые, кто в чем – кто в трусах, кто – в полотенце, все давай обниматься, орать, звать нас отмечать. Девки было загорелись, но нас быстренько завернули и отправили в отель собирать вещи, чтобы ехать в Ниццу. Жалко, некоторые были вполне себе ничего, особенно один, который забил, но девки сказали, что он женат. Прямо проблема какая! Женился, наверно, еще в каком-нибудь своем Задрюпинске, когда в дворовый футбол играл, а она ему яичницу на завтрак жарила, а сейчас у него масса возможностей, а жена – старая, еще задрюпинская. Жалко, конечно, что нас к ним не отпустили потусоваться.

В Ницце было хорошо: набережная, яхта, мои белые брюки. Правда, я думала, что там будет весело, а там одни пенсионеры отдыхают. Они такими глазами на нас смотрели, когда мы фотосессию топлесс на пляже устроили, грозились даже полицию позвать – прямо как наши старушки на лавочке у подъезда, такие же моралисты. Ну, мы быстренько оделись и свалили на яхту. Девки устрицы жрали, а я просто белое вино пила, не могла себя заставить эту скользкую мякоть проглотить, даже смотреть на жующих было противно. Маша, королева наша, тоже устрицы не ела: «Типа в них слишком много белка». Еще бы сама понимала, что это значит. Скорее всего, ей тоже мерзко было или разделывать их не умеет. Девки остальные кочевряжились как могли, пока вскрывали и из раковины их выковыривали, печальное зрелище. В конце концов пришел повар и провел мастер-класс по поеданию устриц, а то это могло кончиться печально: одна себя уже ножом порезала, вторая все из раковин на палубу повыливала, третья вместо устрицы себе лимон в глаз выдавила – позорище.

 

1999. Лена. 19 лет

 

В Москве в августе жара стоит, как в Африке! Вчера из клуба возвращалась, так на улице полно мамаш с колясками и старушек на лавочках. Все ночью выползают подышать. Катька весь холодильник колой и фантой забила, пьет эту химию беспрестанно, жиры свои сахаром питает. Мне даже минералку некуда поставить. Мы с Русланом обедать ходили в ресторан на Манежной площади, так дети прямо в фонтане купаются. Причем никто их не гонит. После обеда поехали в диоровский бутик на Кузнецкий мост. Я, пока этих дурацких резиновых осьминогов ела, все переживала, вспомнит или нет, что обещал туфли купить. Сам, думаю, со мной поедет или денег даст? Девки говорят, что если мужчина едет с тобой по магазинам, то это показатель серьезности его намерений. Сам поехал, продавщиц там заставил побегать. Я просто чувствовала себя Джулией Робертс из «Красотки». Туфли, платье шелковое, кардиган и сумочку еще мне выбрал. Сумка просто песня – кожаная, но на ощупь как атласная, жемчужного цвета, гладкая и прохладная. Стоит 1170 долларов, офигеть! Я чек на всякий случай сохранила. Вдруг замочек сломается, ну и вообще, на память. Буду в 40 лет пить чай с пряниками и вспоминать, какие дорогие подарки мне поклонники дарили. Хотя, конечно, гложет мысль, что на те деньги, которые он в «Диоре» потратил, а бы три года в «Наф-Нафе» одевалась и ничуть не хуже выглядела, но, с другой стороны, знающие-то люди с первого взгляда секут, в «Наф-Нафе» ты или в люксовых шмотках.

Я сразу заметила, что он на меня в клубе запал – прямо дырку глазами на мне просверлил. Сначала я даже и не поняла, что он нерусский. Волосы темно-русые, а не черные, глаза вообще голубые, нос – да, большой, но без горбинки и не огромный, прямой формы. Зовут Русланом, но у нас вот в параллели два Руслана училось, оба чистокровные русские с бабушками в деревне. Разговаривает вообще без акцента, потом уже выяснилось, что он два года в Лондоне учился и английский и французский свободно знает. Офигеть, чеченцы в Англии нынче учатся. Я думала, что они только в Москву и Питер ездят фруктами и цветами торговать. Или фруктами – это грузины? После магазина поехали, понятно, в гостиницу. После шопинга я была на подъеме, так что все хорошо прошло, лучше на порядок, чем с тем же Мишаней. Дольше терпеть, правда, зато он моложе и живота у него нет.

Если так все пойдет, то попрошу, чтобы он мне квартиру снял. С Катькой жить уже невозможно. Она, конечно, делает вид, что она моя закадычная подруга, а сама завидует так, что прямо в лице меняется, когда у меня новую шмотку видит. Она постоянно еще достает, чтобы я замолвила за нее словечко Костику из агентства, чтобы ее тоже на экскорт брали. Я пыталась как-то деликатно ей намекнуть, что ее формы в последнее время стали женственнее, что реально значит, что она растолстела, как свинья. Эффекта – ноль, по-прежнему думает, что она неотразима. Анастасия Викторовна ей каждую репетицию при всех говорит про ее свисающие бока, а она обещает похудеть и после каждой смены в «Макдональдс» идет завтракать. Я, конечно, тоже не придерживаюсь строгой диеты, но у меня обмен веществ хороший, и все равно какие-то очевидно вредные вещи я стараюсь есть пореже. Когда почти каждый день выходишь перед сотнями людей голая – так 10 раз подумаешь, прежде чем на ужин есть жирную шаурму из непонятно чего, купленную у метро. Как сказала бы Катьке моя мама: «Катерина, ты катишься в бездну». И поклонники в последнее время что-то у нее схлынули. Надо мне от нее валить, короче. Это она после последнего аборта так распустила себя. Все что-то нюнится, в квартире – бардак.

Как ни придешь – валяется в халате, жрет хлопья прямо из коробки и смотрит «Мою семью» по телику или еще какую-нибудь белиберду, где якобы родственники, а на самом деле безработные актеры из массовки отношения выясняют за 3 рубля на человека. Я, конечно, тоже не идеал нравственности и здорового образа жизни, но надо как-то уметь собираться. Как будто первый раз у нее такое. Ну сделала аборт, ну бросил ее какой-то мужик, но она по-прежнему молода, живет в Москве, перед ней – куча возможностей. А то она дождется, что из клуба ее выпрут, за квартиру будет нечем платить, что тогда? Придется возвращаться в свою деревню под Красноярском и работать там кассиршей в супермакете на заправке. Надо поговорить еще раз с ней серьезно, все-таки не чужой мне человек.

Мама еще мне мозг выносит, звонит по домашнему телефону и на полном серьезе прямо кричит в трубку: «Лена, беда-то какая!» Я уж распереживалась, думала, что с Олькой что-то случилось, уже мысленно давай продумывать, как сейчас поеду билеты на поезд покупать, лихорадочно соображаю отпустят ли меня в клубе. А мамочка и говорит: «Беда-то какая, Степашина отправили в отставку, что же теперь будет?» Как будто Степашин – это как минимум ее муж и теперь ему нашу семью кормить будет не на что. Объяснять маме, что ее переживания никак на политическую ситуацию в стране не повлияют – бесполезно. Она еще что-то там про бандитов, которые в Дагестан вторглись, мне пыталась зачесать, так я уж слушать не стала, сказала, что у меня репетиция и я опаздываю. Вот не жалко ей деньги тратить, чтобы такую фигню со мной пообсуждать. От ее мнения вообще ничего не зависит, кому оно нужно – Степашину, Ельцину? Как будто кому-то интересно, что она там думает. Не смешите меня.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Ужас какой-то творится. Эти взрывы – сначала один, другой. Все рассказывают про друзей друзей или каких-то знакомых у родственников, которые там погибли. Просто кошмар. Мама как сошла с ума, звонит каждый день и уговаривает вернуться. Что, интересно, я буду делать там? На культуролога учиться, а потом работать администратором в салоне красоты? Полировать ногти и радоваться ухаживаниям какого-нибудь занюханного менеджера по продажам? Руслан еще уехал. Хорошо хоть позвонил и предупредил, что уезжает в Америку в длительную командировку. Послал мне с водителем 3000 долларов на прощание. Хороший все-таки мужик. Понятно, что после этих взрывов чеченцам вообще не жизнь в Москве. Страшно всем стало, девки в клубе вообще сейчас с нерусскими боятся мутить – чеченцы, дагестанцы, армяне – не разберешь, кто из них кто, всех избегают. В клубе, что неудивительно, по ночам – толпы. Днем все тихарятся, только и обсуждают новые мешки со взрывчаткой, которые милиция во всех городах находит, а вечером валят в клубы – нажираются как свиньи, блюют в туалете, дерутся с охраной, в трусы по сотке долларов засовывают – все как в последний раз.

Людей, конечно, очень жалко, такие истории девки рассказывают – про детей, который без родителей остались, и про целые погибшие семьи. Но надо понимать, что у нас поговорят все месяц-другой и забудут. Через несколько недель примут какой-нибудь новый закон, Чубайс выступит по телику, «Руки вверх» напишут новую песню, и все будут ругать правительство, поносить рыжего на чем свет стоит и обсуждать, почему Сережа Жуков такой толстый и пишет такие глупые песни, но при этом такой популярный. Меня, главное, расстраивает, что опять у меня парня постоянного нет. Что ж мне не везет-то так! Столько сил на них трачу, обихаживаю, все терплю, подстраиваюсь, два аборта уже сделала, столько денег на врачей потратила, а все без толку. Временная какая-то удача, но никакого постоянства.

Все время думаю о том, как бы выбраться, закрепиться, пусть не замуж, но чтобы надежно. Хочу свою квартиру, машину, чтобы можно было по магазинам ходить, когда захочешь, а не когда кто-то даст чаевые за то, что я грудью трясла перед его красным носом в прожилках, из которого пучками торчат черные волосы. Так хочется брендовых вещей, отдельный шкаф для туфель в своей собственной гардеробной, «мерседес» с лаковыми боками, ходить с презрительным взглядом, смотря только перед собой и чтобы все мне завидовали!

 

1917. Нина. 19 лет

 

В новом учебном году надо худо-бедно обустраивать хозяйство мое. Записала таблицу здешних цен, чтобы планировать расходы на неделю да сдавать Фросе деньги на закуп провизии, с этим нынче очень сложно. А так как я окончательно перебралась к Юдиным в целях безопасности, то теперь у нас общее домохозяйство.

Итак, колбаса – 2 рубля 40 копеек фунт, яйца – 1 рубль 60 копеек десяток, масло – 2 рубля 60 копеек фунт; сыр – 3 рубля 50 копеек и 6 рублей фунт, мясо по карточкам – 95 копеек фунт, а без карточек – 2 рубля 80 копеек, свинина – 3 рубля 80 копеек, баранина – 2 рубля 60 копеек, курица – 1 рубль 40 копеек, картофель – 35 копеек фунт, капуста – то же. А с тех пор как мы приехали из деревни (скоро месяц), мы не видели ни капли молока. Однако как-то и чем-то наполовину сыты. На Поляне мы ели много и петь хотелось. А теперь – как-то не чувствуешь, голоден или сыт – такое неопределённое состояние.

Хотели вчера с Мишей и Соней пойти в Эрмитаж, но оказалось, что Эрмитаж закрыт, потому что праздник и «корниловщина» не кончилась. Эрмитаж готовят к эвакуации, и только, наверное, через четыре-пять лет можно будет увидеть картины по-прежнему. Зато на обратном пути мы видали Керенского! Мы так были рады, что до сих пор не можем спокойно об этом вспоминать.

Шли мы себе расстроенные по набережной Невы, а там всегда ездят взад и вперёд автомобили с министрами, делегатами, послами. Ну а тут и Керенский проехал, и не просто так, а прямо на нас посмотрел и слегка так улыбнулся. Это точно был он, не узнать его по его фирменному бобрику было невозможно! Отец Керенского был инспектором в Вятской гимназии, потом перевёлся в Казань, а до этого был преподавателем русского языка. Сам Керенский (теперешний) окончил с золотой медалью гимназию и университет. Но его страшно много, несправедливо бранят. Но не надо верить тому, что про него будут плохое говорить! Он очень-очень хороший! Весь бедный, больной, ещё удивительно, как он выдерживает. Говорят, ведь иногда по нескольку дней и ночей не спит, а иногда часа два в кресле на месте заседания дремлет.

Сегодня хорошая погода, небо бирюзовое. Надо обедать. Есть хочу! Сегодня мы два раза пили чай, но не было ни куска хлеба, и поэтому в животике – одна жидкость. Надо отвлечься и изобразить Зине письмо. Елена Николаевна сказала, чтобы я обязательно написала, что в воду для купания младенцев надо добавлять серебряные монетки для очищения и череду для спокойствия. Хотя мама-то уж, поди, знает. Уже два письма Зине лежат запакованные, а все отнести их не могу. То в очереди за хлебом дежурим с Юдиными, то за керосином. И вот ещё – забастовка на железной дороге. Надо дождаться её прекращения. И так письма и лежат, и беспокоит меня мысль, что Зина ждёт их и либо сердится, или думает, что я забыла о ней в своем республиканском порыве.

А какой тут порыв, уже нет того весеннего вдохновенья и оптимизма. Может, тяжелое чернильное небо так воздействует? Мечтается уже не о прекрасном будущем для всех, а о сухих пуховых носках и горячем самоваре лично для себя. Юдины тоже все в смятении. Теперь у Александра Николаевича – только институт и казенное жалованье, других уроков нет, и если его вдруг закроют, то он лишится и этого последнего заработка. И ехать некуда. В Вятке мамы с папой нет, да и что там делать сейчас. И потом, оставить здесь квартиру – на верное разграбление, так что придётся снова начинать жизнь. Положение не из важных. Чувствуется, что Юдиных этот вопрос гнетёт так, что им трудно дышать, и физически ощущается тяжесть на их плечах. Мне хорошо – я зарываюсь носом в ворсинки Мишиного старого пальто, которое он мне дал поносить ввиду того, что мою душегрейку поела моль, и все тревоги сразу отступают. Главное – чтобы мы обязательно вместе что-то делали, только вдвоем, пусть даже стояли за половинкой ситного в очереди в булочную. А после наших хождений – чтобы он уговаривал меня погреться в парадном и мы обнимались, вздрагивая от каждого шороха.

<…>

С 25 октября началось выступление большевиков. В ночь на четверг, 26 октября, была стрельба – обстреливали Зимний дворец, где было Временное правительство. Мы вечером, экономя керосин, при маленькой лампе сидели с Юдиными за чаем, когда началась стрельба. Меня, конечно, уложили с Соней и Леной, никуда не пустили, хотя я собиралась проведать свою хозяйку и Дусю. Когда мы укладывались и взбивали подушки, то трещали пулемёты, пушки палили. Было слышно, как пули шлепались о крыши, стены домов, мостовую. Надевали ночные сорочки и засыпали молча – всем было так тревожно, что никто не мог вымолвить ни слова. Несмотря на щелканье пуль, спала я, подложив под голову мою любимую гостевую подушку с сушеной крымской лавандой, крепко и сладко, как всегда у Юдиных, а проснулась от того, что было тихо и только дворник рубил дрова. Треск дров, а потом шорканье метлы было таким размеренным, таким умиротворяющим. Разве может что-то ужасное произойти, если утром на работу выходит дворник и, как обычно, метет двор? Несколько дней потом сидели дома у Юдиных, никуда не таскались, ждали, когда все утихомирится.

Зимний дворец весь в крапинах от пуль, изрешетили его основательно. Сегодня мы с Соней проходили мимо него: публика любопытная толпами глазеет на оспины в стенах и окнах дворца. А большевики недолго останутся на коне. Наверное, ещё не один переворот будет. Всё равно кто. Надо теперь мира, упорядочения всеобщей жизни, а этого не могут дать большевики. Их опять свергнут, потом – опять тех, кто будет после большевиков, и так далее. Неизвестно, что будет, нам ничего не остаётся, как ждать, что дальше, искать в этом хорошее и приспособляться. Мы все живы, здоровы. Миша не ходит в Академию, у Лены гимназия закрыта до понедельника, а мы с Соней снова на Курсы таскаемся. Хотя в трамвае теперь плата 20 копеек, так что 40 копеек надо в день на одного, а это дорого. Надо бы хоть в один конец пешком, а нам чего-то не можется, лень ходить далеко. Я лентюха ужасная стала: на занятиях двигаюсь, как черепаха в зимней спячке.

Итак, мы живём опять во время крупных событий и близко от них, потому что Дворец, казармы и штаб – рядом. Одно время мосты, вокзалы, банки были заняты солдатами, и без паспорта не пропускали. Александр Николаевич шёл из Академии, и хорошо, что он всегда носит паспорт с собой, а то бы его не пустили домой. Автомобили без пропусков тоже не пропускали, а отводили к казармам. Теперь всё пока спокойно на улицах, граждане ходят как ни в чем не бывало, стоят по-прежнему в бесконечных хвостах очередей.

Угнетает только, какой убогий стал наш Питер. Зимний дворец – в дырках, недалеко от него, за Адмиралтейством, Панаевский театр сгорел. Был огромный пожар, всё выгорело и провалилось внутри, так что он такой обгорелый, развалившийся, недавно перестал только дымиться, как вулкан. Не превратился бы Петроград в груду развалин. Одни здания обгорели, другие обстреляны, третьи в грязи потонули. Листья облетели, на улице холодно и серо. На Дворцовой площади – сор. Из Зимнего дворца тащили чего-то, добро какое-то. Что не дотащили и поломали – уронили в грязь, потоптали. Так грустно и больно было смотреть на эти разорванные и грязные шали в луже, осколки с вензелями. Как будто чью-то жизнь вытащили, разломали и испачкали. У многих теперь привычка тащить всё, что и плохо, и хорошо лежит, и изничтожать что не надо.

Да ещё я безнадёжно и бесплодно жду по утрам писем. Теперь ведь почтальонша отдает дворникам почту, и их надо поймать, усмотреть, когда они в дворницкой, и побежать за письмами самой. И разносят почту небрежно. То нам попадет из десятой квартиры письмо, то две одинаковых газеты, то вечерней газеты не окажется. В общем – беспорядок. Немудрено, что письма теряются. Например, почтальонша видит, что дворницкая заперта, и бросает через форточку почту внутрь – без всякой церемонии. А я писем так жду, что обидно такое пренебрежение к ним.

<…>

Иногда Миша выманивает меня на кухню, чтобы побыть вдвоем. Там тепло и тихо. Только у Фроси теперь часто бывают гости: то ее подружки-кухарки, а то вдруг «товарищи» повадились. Те приходят как к себе домой, пьют кипяток, читают «Ниву», газеты, гадают по «Оракулу», спорят. Соответственно, нам приходится убираться в комнаты. Сейчас все обсуждают – кто за кого голосовал на выборах в Учредительное собрание. Я сначала думала – за социалистов-революционеров-«оборонцев», но потом мы решили за Трудовую народно-социалистическую партию, у нас номер один в списке она была. Пока относительно спокойно, но вот когда начнётся Учредительное собрание, может быть, что-нибудь и будет. Хотя кто знает, может быть, и не будет, так как пока по подсчёту голосов большевики стоят на первом месте. Теперь как выхожу на улицу, к людям, то ощущаю, точно в воздухе носится что-то. Как чувствуется приближение грозы, так и тут чувствуется, что нарастает тревога. Еще новость, как обухом по голове – Керенский арестован. Все твердят о том, что это начало конца, не хочется даже в это вдумываться – какого конца, почему? Даже темная Фрося, узнав об этом за самоваром, крестится и вздыхает: «Да, уж теперь, Спаси Господи, люди Твоя!»

Новость приятная в том, что за всё время пребывания здесь с лета Александр Николаевич первый раз достал бутылку молока за 1 рубль 50 копеек и мы все выпили с наслаждением «с кипятком молоко» вместе с полубелой булкой, оставшейся от именин Лены.

Вся иззаботилась, как там в Вятке, как Станислав Иосифович и тетя Аничка. Тетя Аничка впервые за все время написала письмо мне, а то от нее ни слуху ни духу не было. Пишет, что уволилась из гимназии и уезжает под Самару к своей двоюродной сестре – там, мол, спокойнее и не хватает учителей в местной школе. Она уже несколько месяцев думала об этом, а тут мы все поразъехались, и в тревожную пору она оказалась одна. Особенно напугало ее, что делалось у нас в дни разлития спирта. Оказалось, что когда в Вятку пришла телеграмма из Петрограда о низложении Временного правительства и захвате столицы большевиками, то местные власти постановили считать попытку переворота незаконной, продолжая признавать Временное правительство. Однако в городе был свой комитет РСДРП, который не признал власти Верховного Совета и продолжал агитацию среди рабочих городских заводов и солдат расквартированного в Вятке 106-го запасного пехотного полка. Отовсюду с мест поступали тревожные сообщения о начавшихся нападениях на винные склады и магазины. А в Вятке на винном складе хранились большие запасы спирта, и в городе знали об этом практически все. Еще страшней было то, что казармы 106-го полка находились совсем рядом со складом – напротив, через дорогу. Опасаясь нападения на склад, защищать который у властей не было сил, земское собрание не придумало ничего умнее, как втайне ночью вылить почти весь хранящийся там спирт в реку. Однако Вятка к тому времени уже замерзла. Спирт был вылит, он вытек на лёд и, растопив снег, образовал огромное водочное озеро.

Тетя Аничка пишет, что в тот день гимназическое начальство отпустило всех по домам рано. Нынче ведь занятия через пень-колоду проводятся – то волнения, то на собрания всех до ночи сгоняют, то еще что. А тут прошел слух, что винный склад громят. Она побежала домой, и на улице было большое движение. Отовсюду к реке бежали радостные толпы людей – кто с чем, кто без всего, а кто и с коромыслами. Она прибежала домой, занавесила окна и в щелочку подсматривала, что там творится. Через какое-то время на улице появилось многое множество пьяных. Пришла соседка Клава ее проведать и рассказала, что нелегкая ее понесла около полудня на рынок за молоком, так молоко на рынке упало с трёх рублей до 75 копеек. Мужики и бабы торопились освобождать посуду, чтобы не опоздать начерпать спирту. Рассказывали о счастливчике, который подоспел к реке затемно, в числе первых, и успел наполнить спиртом в своем дворе целую бочку для поливки огорода. На льду творилось нечто невообразимое: кто-то черпал дармовой спирт валенком, кто-то – шапкой.

Слухи распространились, и многие приезжали специально с Макарья и Дымкова, как на ярмарку целыми семьями, чтобы унести побольше. Рыбы много дохлой – запилась. Тетя Аничка вырезала и вложила в письмо заметку о происшествии из «Крестьянской газеты Вятского губернского земства»:

 

В субботу, 11 ноября, с раннего утра по городу ураганом разнесся слух, что у завода Зонова винный склад вылил спирт. Побывавшие там, полакомившееся и сделав запасы, добавляли: он вылит так хорошо, лежит на льду толстым пластом, что только знай бери, кому сколько угодно. Эти слухи сразу многих очень обрадовали. Улицы на редкость оживились. По тротуарам и дороге спешила разная публика: солдаты, рабочие, женщины, подростки. С собой они несли разную посуду: пустопорожние ведра, жестяные чайники, жестяные бураки из-под молока, четвертные бутылки, пивные, разные небольшие склянки, эмалированные кружки, бокалы, чашки и т. д. Как будто нарочно, для удобства публики, спирт вылит на молодой лед реки Вятки у самого берега. Он разлился сажень на 200, образовав на реке «спиртовое озеро». Как передают, спирт лился из винного склада в реку всю ночь на субботу, через особую трубу. Беспрепятственное снимание «сливок» происходило до 8-9 часов утра. Около этого времени для охраны уже начавшегося разбавляться спирта явились наряды милиционеров и солдат, которые образовали собой в разных местах заставы. Одновременно были приняты все меры, чтобы испортить спирт. С этой целью в «спиртовое озеро» было вылито 5 бочек дегтю, нечистоты, керосин, приезжали пожарные заливать спирт водой. Но ни образовавшиеся заставы, ни порча спирта не могли задержать начавшегося паломничества «посудников» из центра города. Для большей части населения это шествие вселяло панику и страх.

Одновременно с этим в городе начали закрываться лавки и магазины. Паломничество на «спиртовое озеро» продолжалось до глубокой ночи 11-го, весь день 12-го и продолжалось 13 ноября. За спиртом приходили приехавшие в город по случаю субботы крестьяне, а также жители окрестных деревень. Ночью в городе во многих местах была слышна стрельба.

В течение субботы были столкновения пьяных с патрулями, в результате которых произошла кровавая стычка у магазина Кардакова. Между прочим, толпой солдат убит дружинник-охотник П.Э. Неандер, бывший губернский тюремный инспектор. За 11 ноября в Вятскую губернскую земскую больницу были доставлены 10 человек, из них 4-ро с различными легкими поранениями, а остальные как сильно пьяные. В числе сильно пьяных большинство неизвестные лица, есть один мальчик. За 12 ноября в губернскую больницу доставлены два лица с огнестрельными ранениями. За губернской столицей подоспели и уезды – в Слободском 17-го ноября толпа солдат, рабочих и жителей слободы Демьянки ворвалась во двор пивоваренного завода, сбила замок на двери и стала расхищать пиво. Пиво набирали в чайники, ведра и бочки. Сбежался весь город. Караул не выдержал и смешался с толпой.

 

1999. Лена. 19 лет

 

Короче, Катька съехала наконец, я ей помогла все ее тряпки сложить, чтобы она, не дай бог, ничего не забыла и не возвращалась. Простились хорошо, пожелала ей удачи на новом месте. Она – молодец, что взяла себя в руки и договорилась с другим клубом, пока окончательно не разжирела и Анастасия Викторовна с позором ее не выперла. Там и требования не такие строгие, и в квартиру ее поселили прямо рядом с местом работы. Правда, там еще две соседки, ну так веселее будет. Я три дня кайфовала одна, а потом заехала наша новенькая – Ксюша. Грудь маловата, но сама такая худенькая, гибкая, прокачанная, волосы натуральные рыжие – гимнастка, кмс из Красноярска. Сначала мы с ней не очень придружились, буду я тут с каждой соплей возиться, да и она не очень-то стремилась к общению, днем все куда-то бегала, нос задирала. Не, без базаров, друг с другом вежливо, но без задушевного общения. А потом я смотрю – девка-то молоток, все содержит в чистоте, раз в неделю делает генеральную уборку, плиту моет, в туалете не блюет, никого не водит, по ночам не жрет. По сравнению с Катькой – просто небо и земля. Ну и я ей предложила прибираться по очереди, и мы потихоньку стали болтать.

Оказывается, днем она ходит заниматься в команду болельщиц. Мне сначала показалось, что это какой-то детский сад, а потом я реально вспомнила, что в американском кино часто показывают, как эти девушки на стадионах выстраиваются в пирамиды, трясут блестящими помпонами и орут, а у главной болельщицы – обязательно роман с капитаном футбольной сборной. Ксюшка сказала, что у нас уже появилось несколько команд по черлидингу в Москве и скоро будут первые профессиональные соревнования. Ну, я сначала не прониклась – самодеятельные коллективы – им бы только посоревноваться за песочный торт с масляной розочкой. Ксюшка вообще не особо такая разговорчивая, прямо душу тебе не выворачивает. Но постепенно мы стали общаться нормально, и оказалось, что самое-то прикольное в том, что футбольные и хоккейные клубы стали приглашать их на постоянку выступать перед матчами. Один раз они даже переодевались вместе с футболистами «Спартака» в одной раздевалке. У меня прямо как в голове щелкнуло – бинго! Это же можно и с футболистом познакомиться, и с хоккеистом, или вон, как Ксюшка, с баскетболистом замутить. Просто озарение на меня снизошло. И они же все молодые, бодрые, богатые! Надо еще поузнавать, кто лучше из спортсменов зарабатывает, но в целом дело пахнет керосином, как говорит моя мама в минуту душевного волнения.

Как до меня дошли открывающиеся перспективы, так я сразу Ксюшке ничего не сказала, вытерпела неделю, потихоньку контакт устанавливала. Как-то вечером, когда была не наша смена и мы с Ксюшкой дома чай пили, я баночку маминого вишневого варенья открыла, повосхищалась Ксюшкиной растяжкой, рассказала про «Солнышко», она – в ответ, как с четырех лет гимнастикой занималась. Ксюшка мне и говорит: «Ты же настоящая танцовщица, а не просто титьками потрясти, не хочешь в нашу команду по черлидингу?» Меня прямо пот прошиб, как я все красиво разыграла, прямо Шерлок Холмс, ну или доктор Ватсон, гений, в общем, подковерной игры. Я еще поломалась для виду, дала себя поуговаривать, но в конце концов согласилась пойти на ближайший кастинг. Ксюшка говорит, что у них все строго, никого по блату не берут, все через отбор, который проходит раз в три месяца. А вообще там много девчонок из акробатического рок-н-ролла, из гимнастики, из спорта приходит. Те, кто профессионально уже спортом не занимается и из детских коллективов вырос, а желание танцевать и развиваться есть. У некоторых, правда, ложное впечатление, что черлидинг – это помпонами шуршать и юбку задрать, Ксюшка говорит, что на кастингах такие кадры бывают – танцуют под Вадима Казаченко, как на субботней дискотеке в каком-нибудь ДК, и потом рыдают, что их не взяли. На самом деле, я скучаю по настоящим выступлениям, когда рядом еще 30 человек двигаются с тобой в такт и ты физически чувствуешь, как прогибается пол от стука ваших каблуков, по конкурсам, когда скулы сводит от улыбки и через три минуты она уже превращается в оскал, который не сходит еще несколько минут после ухода за кулисы. По аплодисментам особенно скучаю. В клубе очень вяло хлопают, всплески бывают только когда ты лифчик снимаешь, а когда заканчиваешь танцевать – жидкие хлопки, и все сразу начинают глаза отводить, как будто им стыдно – за себя, за тебя, за все, что здесь происходит.

 

1917. Нина. 19 лет

 

Вконец распрощалась с хозяйкой, с Дусей нашей прекрасной, забрали с Мишей оставшиеся пожитки, и я переселилась к Юдиным, потому что боязно, шибко боязно. <…>

Мы запираемся с 6 часов. И в столовой завешиваем окна одеялом и шалью, чтобы не просвечивало. А в зале лампу закрываем бумагой. Смешно! Электротеатры второй день не работают. Хотя кому сейчас нужны электротеатры? С пяти на улице тихо-мертво. Прохожие – только случайные. Такая тишина! Даже странно, точно ночью. Чудо, что дошла телеграмма от родителей, ничего сейчас не доходит, никакая корреспонденция. Миша по моей просьбе ходил на старую квартиру проверять, нет ли писем, и забрал у квартирной хозяйки телеграмму, которая еще третьего дня пришла. Миша говорит, что хозяйка вся напугана, встрепана, сидит на чемоданах, никуда не ходит, ждет, когда ее сын-офицер за ней приедет и увезет куда-то, где безопасно. А где сейчас безопасно? Все под контролем большевиков, здесь по крайней мере.

Папа телеграфировал, чтобы я срочно приезжала в Париж, написал адрес его знакомого, который там живет, чтобы я у него остановилась, и что Якубовский мне поможет деньгами. Еще приписал, что все живы и чтобы я срочно телеграфировала. Видимо, письма не доходят мои, и их ко мне тоже. Телеграмма дошла запечатанной, и я Мише не могла три дня рассказать, что да как. Какой-то морок на меня нашел, ничего не делала. Вставала, кое-как причесывалась, натягивала гимназическое коричневое платье, пила пустой кипяток, жевала размоченный в нем сухарь и садилась на скамейку у чадящей печки на кухне. Зябла сильно, не могла согреться. В руки книжку брала, но не читала, не могла, делала вид только. Куда поехать, зачем поехать, как поехать? У меня денег нет, а Миша – как, а Соня, а все Юдины, а курсы же как? Я же за новые учебники столько денег отдала, зазря, что ли?

Миша меня сначала расспрашивал, не заболеваю ли я, что там в телеграмме. Я отвечала, что все хорошо, все здоровы, и он отступился. Елена Николаевна Мише старое пальто Александра Николаевича перешивала, девочки все дни ссорились из-за каких-то пустяков – в основном из-за музыки, кто ее лучше чувствует и чья очередь на фортепиано играть. Александр Николаевич с Мишей в Академию все бегали, там решался вопрос с эвакуацией преподавателей и студентов. Юдины очень удручены, денег мало и неизвестно, будут ли платить большевики, и на Поляну, конечно, не придется ехать нынче летом, потому что её, наверное, погромят в конце концов, и потом, проезд по железной дороге страшно дорог.

Все сильно похудели и киснут, поэтому я даже не знала, как вступить со своим Парижем, что сказать, да еще, не дай бог, взвалить на них бремя с моим отъездом. Они маются, что в деревню не смогут съездить, а я в Париж собралась, курам на смех. Каждый день большевики еще что-нибудь преподносят: то отмену пенсий, то захват банков, то ещё что-нибудь. На четвертый день после телеграммы Миша дежурил в Академии и ушел на целые сутки, а Лена учила свой доклад про французских философов и все время застревала на цитате Монтескье «Самая жестокая тирания – та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости». Когда она в двенадцатый раз повторила слово «жюстис», я не выдержала и кинула в нее тяжелым, коричневым в заломах, томом эпоса «Калевала», который был у меня в руках. Вдруг раздался звонок в дверь и зашли Якубовские.

 

2000. Лена. 19 лет

 

Такой крутой Новый год замутили, что все никак отойти от него не могу. На саму новогоднюю ночь я работала, а потом мы с девками, как были в костюмах, поехали по клубам тусить. Сначала в «Цеппелин» заехали, там прямо на лестнице стали танцевать, все нам давай деньги пихать в трусы. У Машки трусы были на цепочке, она с одного бока порвалась, так та попросила у какого-то парня рубашку, подвязалась и давай дальше жопой трясти. Люди думали, что мы просто оделись так, разделись, точнее, под стриптизерш, а они типа нам подыгрывают, прикол! Я-то ладно, в образе Бритни Спирс была, а некоторые – реально в лифонах и перьях. Встретили там Катьку и каких-то ее мужиков знакомых, они предложили нам дальше в «Тринадцать» двинуться. Мы уже поддатые были, согласились. Вышли на улицу, все почти без колготок – холодно, а к этим мужикам сразу несколько «ламборджини» подъехало. Офигеть! Не ожидала такого от Катьки, она, правда, потом сказала, что с ними познакомилась за пятнадцать минут до того, как с нами столкнулась. Не уточнила, правда, где. В мужском туалете, наверно, тусила, как обычно. Один, который с двумя парами часов был, прямо в машине предлагал ей повторить, так Катька как-то неожиданно при всех застеснялась.

В «Тринадцати» еще круче было. Все обычные фрики приоделись и выглядели очень гламурно. Правда, на шоу акробатов отрубилась музыка и свет, и все зашумели, но потом быстро принесли свечки. Все политику обсуждали как ненормальные – даже девки наши. Если бы мама мне не позвонила днем и не сказала, что Ельцин уходит, то я вообще бы не в теме была. Узнала бы, что Ельцин уже не президент, только когда следующий собрался бы уходить! Вот прикол-то был бы! Чего всех это так волнует? Я не понимаю! Ясно ведь, что если ты сам о себе не позаботишься, то никакой президент тебе не поможет. Кто у нас хорошо живет? Кто наворовал, обманул или кто ко власти примазался. Поэтому успокоила маму, что все перемены к лучшему, хотя так я думаю, что ничего кардинально не изменится. А то мама так взволнована была, все спрашивала, знаю ли я Путина, слышала ли я про него что-то? Ничего про него не знаю, да и знать не хочу. Какая разница? Вчера – Ельцин, сегодня – Путин, завтра – еще какой-нибудь.

Главное то, что я с парнем таким перспективным замутила. Как раз в «Тринадцати» его встретила, он там с пацанами из команды и девушкой своей был. Они около бара тусили, я сразу поняла, что он на меня запал. Сам такой симпотный, и часы дорогие на руке. Я уж в таких вещах стала разбираться. Его девушка тоже просекла опасность и висела на нем как подорванная, а потом, видимо, приспичило в туалет, и свалила. Я сразу к бару пошла, сок себе за триста рублей заказала. Новый год же – могу себе позволить! Ну и все, он сразу подвалил, мой телефон записал и сказал, что завтра мне позвонит. Тут его деваха вернулась и нашу милую беседу прервала. Я уж старалась как могла. Невзначай так на коленку руку ему положила, губы облизывала. По классике работала. Бармен сказал, что он вроде футболист, сам бог велел нам замутить! Свой телефон, кстати, я ему не дала, сама записала его номер, а то еще потом забудет, не позвонит! Надо брать инициативу в свои руки. У него еще рядом друг какой-то терся, вообще какой-то отстойный, но тоже вроде из футбольный команды. У того вообще аж слюни капали, когда он на меня смотрел. Его номер тоже записала, когда основной ушел. Вдруг с тем не выгорит, так этот будет в запасе. Как его там зовут? «Димон», – вроде он сказал.

 

1917. Нина. 19 лет

 

Миша пропал. Пошел за маисовой мукой в Академию, и два дня уже его нету. На улице было неспокойно, постреливали, все его отговаривали, а он сказал: «Не пропадать же пайке», – и ушел. Александр Николаевич через день после того как он не вернулся, в Академию сходил. Вернулся растерянный, с куском вяленой конины и плесневелой брюквой, но без муки и, самое страшное, без Миши. Мы-то думали, что, может, его заставили в Академии дежурить или он сам вызвался помогать архивы прятать. Они со старыми преподавателями договорились, что Брюллова, Серова, Грабаря надо понадежнее припрятать в самой Академии, а то большевики вообще без разбору все громят, изничтожают под прикрытием борьбы с пережитками прошлого.

Два дня прошло, а его все нет. В Академию он дошел, взял муку и побежал домой, по словам дежурных. Они еще ему велели, чтобы он кулек под пальто спрятал, так он отмахнулся и не стал. Отмахнулся и не стал. Фрося как услыхала такое, так сразу стала причитать, что Мишу нашего по башке поленом стукнули и муку сперли. Разве за кулек маисовой муки можно человека так стукнуть, что он потом до дома дойти два дня не может? Брюкву с кониной Александру Николаевичу бывший ректор дал, он до его кабинета дошел посоветоваться насчет того, где Мишу искать. Тот как раз свои вещи собирал. Он почему-то сказал, что нигде искать не надо, а то самому можно пропасть, сунул сверток с провизией, который ему в качестве подарка бывшие сослуживцы собрали, и заплакал. Говорил, что все рушится и ничего человеческого скоро может не остаться. Но я не верю в это, не верю.

Может, Миша просто решил где-нибудь переждать, раз на улице стреляли? Хотя сама понимаю, что не стал бы Миша ждать, даже если опасно. Он ведь знал, что мы забеспокоимся. Правда-то в том, что люди звереют. Продовольствие дают по карточкам. У бывших чиновников, преподавателей – карточки второй, а то и третьей, самой плохой категории. По ним положено только 1/8 фунта хлеба в день. А хлеб-то рыхлый, мусорный, с какими-то опилками. Говорят, что рабочим дают хлеб получше и в два раза больше по дополнительному пайку. Какое же тогда равенство?

Все разговоры нынче только о еде. На десерт после кипятка нам Елена Николаевна гомеопатические таблетки дает. У нее запасы большие, она серьезная поклонница гомеопатии была в мирные времена, а многие таблетки обвалены в сахаре, чтобы поприятнее на вкус. Зеленые таблетки – это у нас белевская пастила, потому что немножко вкус яблок чувствуется, коричневые мы прозвали баранками с маком, а белые – это сахарочек, рафинад. Как проснемся с Соней – так сразу, не открыв глаза, начинаем обсуждать, будто чувствуем запах воображаемой готовящейся еды. Соня говорит: «Мон шер, пахнет чем-то заманчивым и теплым с ягодной ноткой. Наверно, мама печет пирожки с вишнями?» Я ей отвечаю: «Нет, мон ами, это пахнет гамбургскими булочками с абрикосовым конфитюром. Фрося, наверно, сбегала в булочную Филиппова и купила всем к завтраку». Потом у нас начинает в унисон бурлить в животах, мы встаем, одеваемся и идем пить чай без сахара с тонким печеньем из кофейной гущи, которое очень вкусно пахнет, а по вкусу похоже на горький картон. Фрося эту гущу годами не выбрасывала, хранила на кой-то ляд, вот и сгодилась. Станислав Иосифович говорит, что для самогонки, наверно, берегла.

К чему это я о еде? Чтобы не думать о том, что Миша лежит в канаве, потому что сопротивлялся и не отдал ворам кулек с дрянной маисовой мукой, из которой и лепешки-то получаются на вкус как вареная сорная трава. Не думать про такое, не думать! Александр Николаевич убежал искать нынешнюю полицию, которая совсем и не полиция, а какой-то управление по порядку – временное, как все сейчас. Всех городовых и околоточных перебили, перестреляли еще весной. К кому теперь за защитой обращаться, непонятно. Страшно, что Александр Николаевич тоже пропадет. Станислав Иосифович тоже рвался с ним пойти, так мы его не пустили. Его как ни одень – сразу видно, что он из бывших господ, как сейчас говорят. Кто из бывших – те не люди, что ли? Главное, что нам уезжать через четыре дня, все уж чемоданы собраны и разрешение с такой кровью добыто. Все деньги, все ценности отдал Станислав Иосифович за разрешения на выезд и билеты для четверых: себя, супруги и меня с Мишей. За Мишу даже снял с жилетки карманные часы. Золотые часы дедушка ему подарил на 10 лет, там гравировка есть по-польски на обратной стороне – «Станику от дедушки». Я спрашивала Станислава Иосифовича, как же он семейную реликвию не пожалел, а он ответил: «Все отберут, Нинуша. Люди, которые сейчас правят – они все отберут, разденут догола, потом штыком заколют и из черепа плевательницу сделают! Да мой дедушка был бы счастлив, узнав, что его часы на такое дело пригодились. Выбираться надо любыми способами».

Как я без Миши поеду? Я без Миши никуда не поеду, пусть они едут, а я останусь. Пока Мишу не придет – не сдвинусь с места. Люди пропадают, но не Миша же. Его просто случайно задержали ни за что, и он там где-то ждет, пока начальство разберется. Вот в этой временной полиции разберутся и выпустят его. И тогда мы поедем, поедем на поезде в Финляндию, а оттуда во Францию, где мы сможем прекрасно жить-поживать, ведь Миша-то художник! Где же жить художнику, как не в Париже?

Я сейчас выйду тайком и пойду по госпиталям, обойду их, вдруг Мишу туда забрали в беспамятстве, а мы и не знаем. Они все говорят, что нельзя сейчас девице идти, что могут убить или измучить без всякой причины, просто так. Но как же я жить-то потом буду, если не пойду? Как же я буду жить?

 

2007. Лена. 27 лет

 

Духота такая, все стразы на ногтях воском обкапала, а народ вокруг так и напирает, все теснятся с разных сторон как селедки в бочке. И все главное – с такими просветленными лицами, прямо куда деваться – православные в четвертом поколении. Сами крестятся через одного не в ту сторону – в церковь, небось, пришли во второй раз в жизни. В первый, понятно, венчались, это же сейчас так модно, чтобы на твой оголенный силикон поп кадилом помахал! А во второй – на Пасху с Путиным приперлись. Точнее, лучшее надели и приперлись. В «Булгари» вчера заехала заказанный крестик забрать, так еще двух жен из сборной встретила, кресты на всю родню брали, одной уже не хватило, так мы ее в «Картье» отправили. Реально, не будешь же перед всей элитой прабабкиным медным крестом светить. Кого тут только нет – прямо как концерте в Кремле! Политики, это понятно, они все вокруг Путина и Медведева согласно приближенности, видимо, расставлены, ну и певцы всякие, актеры, спортсмены. Интересно, будет ли Семенович из «Блестящих»? Вроде в прошлом году она была, мне кто-то рассказывал. Интересно было бы посмотреть на нее в обычной одежде. Без декольте до пупа там и глядеть-то, наверно, не на что.

Хотя совсем скромно одетых тут не очень много, в основном около Путина. Наверно, специально ему настоящих прихожан подогнали, устроили кастинг в какой-нибудь замшелой церкви с отваливающейся штукатуркой на окраине для истинно верующих, чтобы они там все эти песни церковные наизусть знали, руку правильно у батюшки целовали и все такое. И дети все как на подбор перед ним в рядочек выстроились – худосочные, со светлыми волосами, все разного возраста и роста, но какие-то одинаково изможденные. Девочки миловидные, но в длинных темных юбках, и платки надвинуты на самые лбы, как у древних старушек. Видно, что не перед зеркалом завязывали. А мальчики – тощие, жалкие, как будто вот-вот у них сопля потечет и они заревут и начнут кулачком утираться.

И стоят ведь все, включая детей, не шелохнутся, может, им еще приплатили? Хотя типа это и так очень престижно – Пасха в храме Христа Спасителя, вместе с президентом. Чаепитие им какое-нибудь потом устроят в ихней церкви, выложат каждому по засохшему прянику и соевой конфетке на липкую клеенчатую скатерть, да и хватит с них. Церковь у нас и так не бедствует, слава богу, все попы на «мерседесах» да БМВ. Хотя когда Милену крестили, то священник на подержанном «форде», что ли, был и сам такой спокойный, рассудительный, никаких денег в конверте не взял, заставил официально все оформлять через церковную лавку, так там даже чек дали. Заставил еще нас с Димкой прийти на собеседование до крещения, говорил о душе ребенка, как родители могут ему помочь, какие ориентиры задать. Мы вообще в шоке были, Димон всю дорогу домой молчал, хотя, когда туда ехали, самыми последними словами меня поносил – да зачем мы туда поперлись, да ты меня позоришь своим поведением, и все такое. Я просто специально его маме позвонила, чтобы она заставила его пойти. Потому что у него очко-то играло к лахудре своей побежать, он ведь уже начепурился, душ принял посреди бела дня, парфюмом набрызгался, который я ему за 600 баксов купила на 23 февраля. А нос-то вначале воротил, говорил, что пахнет как специями из супа. Эксперт просто, парфюмер деревенский, да мы когда познакомились, он дезодорантом «Олд спайс» только по праздникам под мышками брызгал, экономил.

Блин, скорей бы уже эти хождения вокруг церкви начались, у меня ноги уже отваливаются, надо было лаковые полусапожки Джимми Чу надеть, там каблук пониже, и сейчас, после «Секса в большом городе», все с ума по Джимми Чу сходят, наши девки бы заценили. Но Димке они не нравятся, говорит, что я как тоскливая секретарша в них и типа совсем не секси. Что он вообще понимает? Для него секси – это как актриса порно надо одеться. Пришлось «Прада» напяливать с высоченной шпилькой. До машины еле дошла, по гололеду вся искорячилась. Этот впереди идет, по телефону разговаривает, ни руку не подал, не обернулся даже – козел деревенский! Забыл, как я с ним после перелома осталась и четыре месяца выхаживала его, на реабилитацию возила каждый день, даже с мамой его подружилась после такого. А как он плакал, когда его клуб в аренду отдал, весь розовый пиджак «Диор» мне слезами закапал, потом в химчистку его было стыдно отдавать, весь непонятно в каких пятнах. Я его, конечно, утешила, поддержала, не пилила, подумала, что еще есть шанс, что он наверх выберется, а сама уже хотела с тренером из «Динамо» замутить. Тренер-то, он понадежнее, чем футболист все-таки – не так зависим от травм, карьера уже сложилась, и сам он был ничего такой, прикольный. На юбилее у подружки познакомились, у которой муж в «Динамо» тоже играет. Димка как раз после травмы в реабилитационной клинике был, и я решила сходить развеяться хоть ненадолго. Ну и мы сидели за соседними столами, и так как я изображала из себя скромную, переживающую за больного мужа девушку, то особо не пила, ну а есть, так я вообще на банкетах не ем – один глютен и пустые калории. Ну а он за соседним столиком сидел и клюнул на меня. Все жрут, пьют, ржут, как кони, а я сижу и листик салата ковыряю, водой запиваю. В общем, перепихнулись мы пару раз, а потом Димон из клиники вышел, стал тренироваться, клуб аренду отозвал, и слухи появились, что его в сборную хотят позвать, а моего тренера как раз в Германию пригласили к их местной команде. Так все и сошло на нет.

А после того как Димка окончательно поправился – опять гулянки, девки, и меня ни в грош не ставит. Я уж, конечно, и с адвокатом консультировалась по поводу развода. Адвокат сказал, что это счастье, что у меня есть Миленка и нет брачного контракта. Это-то понятно, а то бы он давно уж выгнал меня с голой жопой в однокомнатную съемную халупу в Черемушках. Блин, а я ведь, дура, Миленку не хотела. Как только поженились – я сразу залетела и ему не сказала, аборт сделала. Только деньги пошли нормальные, в Дубаи первый раз съездили. Я стала в ЦУМ на шопинг ходить, как за картошкой на рынок в былые годы. Димка попал в какой-то рейтинг самых перспективных футболистов года, нас на тусовки стали звать, а тут – беременность. На фига мне это надо, он, значит, по гулянкам будет скакать, а я обкаканные памперсы менять? Даже не сказала ему, сходила на аборт, да и все. Правда, врач сказал, что этот аборт должен быть последним, а то, мол, детей не будет потом. Я как-то в голову-то не взяла, а потом, когда он загулял так серьезно и с этой «Мисс Бикини Сибирь», или как там ее, связался, прямо запаниковала. До этого все разные девки были, а тут одна и уже полгода. Мы с девками, женами футболистов в солярий пошли, потом в рестик шампанского попить, я там размякла, еще перезагорала, как помидор вся красная была. Пожаловалась им на Димку, и они насоветовали родить скорее. «Ты что вообще, такая дурища, можно было уж двоих родить и жить спокойно, считай, на всю жизнь обеспечена».

Жалко, конечно, фигуру мне было, полгода как грудь сделала, но в нищету-то возвращаться нисколько не хотелось. Я уже такие мысли гоняла: что делать, если он меня погонит, может, на «Дом-2» пойти или какую-нибудь школу стрип-дэнса открыть?

Он вечером пьяный пришел от бабы своей, ну а я орать не стала, как обычно, а наоборот: «Давай, говорю, я тебе ванну с пеной сделаю?» Виски с колой туда еще ему в красивом стакане принесла. Он уж никакой был, поэтому со мной и лег, так-то мы уж полгода вместе не спали, он в кабинет уходил ночевать, даже когда мама с Олькой приезжали. Я им сказала, что типа это доктор такой режим ему прописал, чтобы ногу не беспокоить. В общем, слава богу, что тогда Миленка и получилась с первого раза, а то вообще не знаю, что бы я делала. Потом он на сборы уехал, а приехал и такой: «Мне надо с тобой поговорить». А я как будто не догадываюсь о чем! Мне девки-то рассказали, что эта лахудра даже на базу к нему приезжала, около забора там отиралась. Режим строгий, в гостиницу к себе приводить никого нельзя, а выходить с базы тоже запрещается. Вот эти в кустах и валялись. Вообще, конечно, никакого уважения к себе нет, без трусов под забором валяться с чужим мужиком.

Ну а я такая, типа ничего не знаю, вся такая спокойная, в шелковом белом халатике Гучи, взяла его за руку и говорю: «Я беременна». Он просто офигел. Сначала орал на меня, говорил, что не от него, что мы чуть не год не спали. Но как ему напомнила про ту ночь, когда он пьяный пришел и я ему ванну набирала, так сразу и присмирел. Я, главное, не наезжала на него, не материлась, все так на релаксе: «Люблю тебя, не могу, жду ребенка, как обрадуется твоя мама!» И спрашиваю его: «А ты мне что хотел сказать, дорогой?» Он сквозь зубы так процедил: «Ничего, сука». И ведь даже не ушел, дома остался, знал ведь, что я сразу бы его маме позвонила, а мама бы ему не простила, что он от беременной жены свалил.

Вот бог помог – не иначе! Ну и все наладилось потихоньку. Эта Сибирь уже месяца через три сама собой отпала, в Дубаи, что ли, она улетела на экскорт или что-то такое. Он опять стал с разными мутить, но без фанатизма. У меня живот быстро вырос, и я как-то подрасслабилась. Ну не выгонит же он меня с животом на улицу? Мы даже снова стали спать вместе, и когда его мама приходила, то все вместе ужинали и обсуждали там разное про будущего ребенка. Раньше только про Димочку она могла говорить: каким он был чудесным мальчиком, как он на первый гонорар купил ей стиральную машину «Вятка-автомат» и все такое. А теперь у нас общие темы для разговора появились: чего беременным можно и нельзя делать, кто родится, как назвать, что нужно купить. Все ко мне прямо с каким-то уважением стали относиться. Я-то еще до последнего надеялась, что будет мальчик, все-таки у мужиков особое отношение к сыновьям, продолжение рода и вся такая лабуда. Даже хотела тоже его Димой назвать, чтобы он не посмел с матерью своего сына, в честь него названного, как-нибудь плохо поступить. Так рыдала, когда на УЗИ сказали, что будет девочка, что даже Димка меня утешал, цветы мне подарил. Мама его науськала – сто процентов! Сам бы он не додумался своей тупой футбольной башкой. Купил уродские багровые лилии в разводах, на которые у меня и обычно-то аллергия, а тут вообще я вся опухла, как опарыш, нос заложило, но я терпела, пока они не завяли, – первые цветы от него с моего дня рождения это были.

Пророведь началась наконец, я никогда смысла не понимаю. Лучше, когда они просто поют, хоть и не разобрать ничего, но песня и есть песня. А когда говорят и вроде слова отдельные улавливаешь, но ничего не понятно – чувствуешь себя просто дурой стоеросовой. Все наши, смотрю, тоже напрягаются. Лбы свои пластиковые аж пытаются нахмурить, чтобы поумней казаться. Наверно ведь, это рассказ про что-то, а не бессмысленный набор слов, но звучит как тарабарщина – что-то про обжигающее зло, прощение, победу добра и немощность плотской любви. И еще так громко! Хотя голос у попа красивый и внешность такая – как у доброго волшебника из детской сказки. Блин, скорее бы уже закончилось все, а то уже сил нет стоять. Еще же потом тусоваться все пойдут, разговляться – не знаю, правильное ли это слово для тех, кто ни на каком посте не был, а просто типа потому, что так принято, решил пожрать и выпить. Еще так глупо все будут говорить друг другу: «Христос Воскресе!» Так смешно на это смотреть! Видно, как некоторым людям сложно произнести такие слова, они прямо сглатывают, произнести правильно не могут, какие-то речевые конвульсии у них начинаются. Понятно, если самые добрые и ласковые слова в твоей жизни «здорово, братан, как житуха и ваще, зачет», то сказать «Воистину воскресе» просто язык не поворачивается. Я просто говорю: «С праздником», чтобы не позориться.

Няня завтра с утра самого тоже заведет свою пластинку православную, Миленку нарядит в белое платье с оборками до пола, будет с ней яйцами стукаться. Та вся извозюкается, захнычет, Димка начнет орать на меня, что я ее не могу успокоить, и уйдет из-за стола. Нянька губы свои узкие морщинистые подожмет и уведет Миленку успокаивать и переодевать. Сколько раз уже так было. Как меня дети бесят своим нытьем. Хорошо хоть, что у нас няня на ночь остается, а то Миленка по три раза за ночь просыпается – то пить ей, то писять, то страшно. Когда нянька болеет – я сначала сама к ней приходила, а потом стала Димкину маму вызывать, пусть побегает, а то все только усюсюкает над ней.

Вон, наконец, с фонарем пошли. Надо Димку локтем ткнуть, чтобы он двигался, а то стоит столбом, рот разинул. Наверно, подпевает сам песням про ангелов. Главное, чтобы на меня никто не напирал, а то в прошлом году какая-то лупоглазая баба в рыжем платке мне на ботильоны Гучи своими грязными болотными сапогами наступила. Я вообще не понимаю – это храм Христа Спасителя или какая-то сельская церквушка при деревенской избе? Какой-то отбор-то должен быть? Скорей бы уже все закончилось, сесть в мой «порш» любимый, включить Максим и успокоиться. Еще вроде кокса осталось немножко с прошлого раза в бардачке, надо у Димки спросить. Если он добрый будет, то поделится своими богатыми запасами. Праздник все-таки – надо радоваться и делиться своей радостью с близкими.

 

1925. Нина. 26 лет

 

Опять придется бежать до трамвая вприпрыжку, потому что я совершенно напрасно поддалась на уговоры девочек почаевничать после работы и теперь опаздываю к началу своей любимой радиопередачи про мнение женщины. Оказывается, что у женщин может быть мнение по любому поводу, но особенно, судя по передачам, ценится их экспертность в таких очень значимых для общества вопросах, как домохозяйство и мода. В прошлой передаче невыносимо долго обсуждали мужские головные уборы. Не скажу, что я вообще не заинтересована в таком важном вопросе. Все-таки мягкая шляпа на мужчине выглядит привлекательнее, чем ранешний котелок или цилиндр, или вообще какое-нибудь полотняное кепи, но вот я не могу представить, чтобы бородатые серьезные мужчины на полном серьезе полчаса обсуждали модные в этом сезоне женские шляпки без полей из мягкого фетра. Хотя часто и про книги дискутируют, хорошо хоть, что женщины могут иметь мнение и по поводу серьезной литературы.

Поболтать по дороге не с кем, Наташа сегодня со мной не пошла, так как ее встретил ПНСМ – поклонник на синей машине и увез на дачу. При этом он даже не снял свои очки-консервы на пол-лица и не вышел, чтобы открыть дверь, а просто так лениво поманил ее рукой в кожаной перчатке – мол, запрыгивай. Ну и нравы у нынешних автомобилистов. Зато никто не схватит меня под руку, не будет жаловаться на то, что каблуки застревают в брусчатке, и читать мне мораль по поводу того, что я предложила, всего лишь предложила запрыгнуть в трамвай на ходу. Все так делают, даже девушки и дамы. Юбки-то до земли нынче никто не носит, а трамваи ходят еле-еле – отчего бы и не запрыгнуть.

Хотя в теперешнем моем положении я бы не рискнула – даже ради дискуссии о роли женщины в современном мире по радио. Права была Зина, когда писала, что когда становишься мамой, то все меняется. Еще никто не знает и никакого живота у меня и в помине нет, а я уже ощущаю себя преисполненной важности гранд-дамой, которая может чуть-чуть поспешить на трамвай, но запрыгнуть в него на ходу или перелезть через забор – ни за что.

Почему-то утаила от Миши три дня назад, что пошла к врачу, а потом не могла рассказать ему. Столько чувств у меня было, хотелось побыть с ними наедине, понежить их, привыкнуть. Миша, конечно, сразу заметил неладное, начал подозревать, что я простыла и бегаю тайно кашлять в коридор, а ему не говорю, чтобы не тревожить. Отговорилась сезонной меланхолией – обычная отговорка русских людей. Плохая погода – все грустят и печалятся, хорошая – проклинают жару и ноют о прохладе.

На самом деле, я когда узнала, – меня будто накрыло ударной волной, все звуки пропали, все вокруг замедлилось. Я слышала, что доктор что-то говорит, но совсем не понимала смысла. В электротеатре такое только видела в лентах про войну, когда в кого-то стреляют или задевает взрывом и герой лежит и ошарашенно смотрит вокруг, где все бегут, что-то взрывается, а он уже не может никуда поспешить, для него все замедлилось, и тапер еще на этом месте посреди бравой мазурки вдруг начинает играть медленный вальс или, если он в курсе последних модных музыкальных тем, – вариацию Чарли Чаплина «Всегда есть кто-то, кого не забыть». А потом актер такой смотрит в небо и тоскливым застывшим взглядом изображает, что вся жизнь проносится у него перед глазами, как у Андрея Болконского под Аустерлицем – «Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче?»

Нужно было прийти в себя, вынырнуть из-под этой ударной волны, почувствовать, что звуки и запахи вернулись и принять сразу множество чувств, среди которых больше всего пульсировали и будоражили два – огромная радость, наполняющая всю меня розовыми лимонадными пузырьками, и сверлящее беспокойство оттого, смогу ли я уберечь моего ребенка от всех этих ужасов и нелюбви людей друг к другу и миру вокруг. Может ли становиться мамой девушка, которая только на той неделе дюжину раз перечитала «Митину любовь», всякий раз обливалась слезами и даже втайне от Миши отправила письмо в издательство с нижайшей просьбой на имя Ивана Бунина переписать концовку. Миша видал, что я письмо пишу, насмехался надо мной, поэтому я сказала ему, что отправлять свое прошение не стала, а как взрослая мудрая женщина просто излила свои переживания на бумаге. Сама-то, когда его дома не было, натянула голубой берет, хорошие калоши и прямо под дождем побежала впробегутки на почту. Учитывая, что книга издана у нас, в Париже, все шансы есть, что письмо дойдет и автор его прочитает.

Сегодня обязательно расскажу Мише, нету сил уже хранить в себе, три дня – это мой рекорд для такого большого и важного секрета. Тем более собирались вечером пойти отметить Мишин успех на Парижской выставке. Это тебе не шутки – золотая медаль за картину «После снежного дня», которую он написал мне в подарок заместо той, которую в России поменяли на гуся и муку. Я ее напротив кровати повесила, чтобы, когда просыпаешься, вот в тот момент, когда ты уже приоткрыл глаза, но не можешь стряхнуть с себя дрему и теплое одеяло и сразу встать, а даешь себе время понежиться в кровати, – можно было сразу на нее смотреть. Ничего вроде бы на ней особенного – мама раздевает в сенях маленькую девочку, которая пришла после катка. На старую пуховую шаль, которая завязана наперекрест, и дряхленький тулупчик налип снег, у девочки – красный нос и щеки, она смеется и, держа конек в одной руке, делает ласточку, показывая маме, как она научилась кататься. Мама сосредоточенно ее раздевает, одновременно смотрит на девочку и улыбается одними уголками губ. Я Мишу спрашивала, почему он сделал маму на этой картине похожей на меня, ведь так трудно пока представить меня в роли мамы. А он отвечал, что ему очень хотелось передать ту мягкость, с которой я улыбаюсь, когда смотрю на него или на Тиму и Елену, когда они у нас гостят. Ничего про то, какой прекрасной мамой я буду и все такое, – мы вообще эту тему никогда не обсуждали, подразумевалось, что все случится, когда мы оба будем готовы.

Вроде бы Миша хотел пойти в «Лилу», занять круглый столик у кустов отцветшей сирени и запивать говядину фламбе абсентом под поздравления коллег из Академии, которые постоянно там ошиваются. Ведь даже Родченко, которого он так почитает, наградили только серебряной медалью! Я подозреваю, что он тайно надеется, что после такого успеха ему наконец заведут в «Лиле» личное деревянное кольцо для салфеток, что будет означать бо́льшее признание в обществе, чем полагающаяся денежная премия и официальные поздравления. В другой раз я была бы рада, тем более Миша обещал представить меня Хуану Миро, а тот, говорят, иногда бывает там вместе с Хемингуем, вдруг и с ним бы познакомились! Но это праздник не совсем для моей новости.

После таких отмечаний мы еще обычно кого-нибудь выпившего утихомириваем и отводим домой, а сегодня мне совсем не хочется таких приключений. Может, уговорить Мишу просто пойти выпить вина в лавке угольщика. Там бы ему и рассказала. Знаю, что он тоже любит эту темную каморку, где в одном углу навалены мешки с углем, а в другом можно выпить домашнего вина, вдыхая терпкий запах молодого козьего сыра и перемещая пальцы с бокала на прохладный цинк, которым обит прилавок. Тем более Мише симпатизирует владелец лавки – крепкий гастонец с очень суровой душой, которой очень проникся к нам, когда узнал, что Миша – художник, а я его любимая модель. Он любит под настроение Мишу порасспрашивать, почем нынче продаются его картины, а один раз даже приносил показать из дома сокровища, как он их назвал, – карандашные эскизы Тулуз-Лотрека и Эмиля Коля, доставшиеся ему от отца, предыдущего владельца лавки. Он еще так трогательно его называет – не отец, а папа. Рисунок Тулуз-Лотрека, по его словам, был выменян папой без большого желания на бутыль белого вина и три пучка лучины у самого автора просто потому, что у того не оказалось при себе денег. Советовался с Мишей – сейчас продать или еще подождать. Миша посоветовал ему выждать, что, мол, еще через несколько лет на них можно будет поместье под Парижем купить или домик в Ницце. Гастонец проникся и пообещал не спешить.

А завтра пойдем в «Лилу» и отпразднуем там, можно еще, кстати, и Станислава Иосифовича с с Анной Николаевной с нами позвать. Его там шибко уважают, в общем, как и почти во всех ресторанах Парижа, где он учил кондитеров готовить русские пирожные, пряники и выпечку. Некоторые так наловчились, что медовые коврижки и ромовые бабы вкуснее, чем в кафе «Централь» на Невском проспекте, делают. Я-то знаю, потому что Станислав Иосифович частенько меня на дегустацию приглашает в те рестораны и кафе, которые обучали кондитеров по его курсу. Люблю эти выходы – только мы вдвоем, летняя терраса в тени деревьев или парадный чайный зал зимой, постукивание серебряных ложечек, запах кофе и дети, выковыривающие изюм из печенья, – мне все это очень напоминает Вятку и те времена, когда мы с Зиной приходили помогать в кондитерской.