Журнальный мир

* * *

Язык моей древней Албанской земли,

Века и народы венок твой сплели, —

Венок необычный: слова, как цветы,

Создали величье его красоты.

И каждое племя, наречье, село

В тот дивный венок свое слово вплело;

И каждый язык, как бы ни был он мал,

Почетное место в венке занимал.

В нем вечная слава лезгинской земли,

Бессмертие сына ее — Шарвили;

Он так непокорен, велик и могуч,

Как гордый Шахдаг средь ущелий и круч.

Рычание рыси и клекот орла,

Язык мой, природа тебе отдала;

Вливались в тебя, как в большую реку,

Слова языков — ручеек к ручейку.

Ты вечно сияешь, подобно заре,

Над древним Шарваном, Кубой и Кюре.

Ты голосом матери в песнях звучал,

С ее колыбельной мне люльку качал.

Тобою со мной Сулейман говорит,

И в слове Эмина огонь твой горит.

Словами своими в тяжелые дни

Крепил ты мой дух. Помогали они

Мне выстоять в горе. Ты щит мой и меч,

Мне данный народом, чтоб правду беречь.

Иные тебя предавали, — но все ж

Тебя не сломили ни подлость, ни ложь.

Тебя принижая, мечтали они

В почете и славе прожить свои дни.

Кто помнит теперь их, ушедших в века

Без чести, без имени, без языка?

О, вы, что язык свой забыли родной!

Не может быть матери больше одной.

Лишь та, что вспоила тебя молоком,

С тобой говорила одним языком.

Ее ли забыть, и простить ли того,

Кто предал язык и унизил его?

И если забуду — о, пусть я тогда

Исчезну, как гунн, не оставив следа!

* * *

Все может быть. Настанут времена, —

Забудутся народов имена,

И слух привыкнет к новым именам,

Забыв все те, что предки дали нам.

Уйдет язык, что с детства нам знаком,

Что впитан с материнским молоком;

Что было свято — станет всем чужим;

Ненужным будет то, чем дорожим, —

И станут люди тем словам внимать,

Которых нам не говорила мать…

Благодарю судьбу свою подчас,

Что на Земле тогда не будет нас.

* * *

С землею схож рисунок наших лиц:

Глаза-озера смотрят из глазниц;

Оврагами морщины рассекли

Нам лоб, как грудь иссохшую земли;

От жизни многотрудной и лихой

Лицо как перепахано сохой, —

И эта нива, что родить должна,

Принявшая надежды семена…

Лишь осень жизни сможет дать ответ:

Получим урожай мы или нет,

И хватит ли для всходов тех тепла,

Что наша кровь по жилам принесла?

А слезы — влагу нужную дадут,

Иль ливнями посевы изведут?..

Не потому ль земле подобны мы,

Что станем ею за порогом тьмы?

* * *

Река Самур — Срединная река,

Ты боль земли несешь издалека;

С тех дальних гор, где твой сокрыт исток,

Ты с запада стремишься на восток.

О, если б эти воды унесли

Печаль тобой поделенной земли,

И море навсегда б принять смогло

То горе, что мне на сердце легло!

Мне кажется — безмолвная вода

Не землю — сердце делит навсегда.

Суд совести

У всех у нас — один Судья.

Доживши до седин,

Хочу добиться права я

Судить себя один.

Как в зеркале, отражена

Вся жизнь. На склоне лет

Увижу, праведна ль она, —

Иль, может быть, что нет?..

И совесть смотрит на меня;

Ее суровый взор,

И защищая, и виня,

Выносит приговор.

Она спокойна и тверда,

И беспристрастен суд;

Здесь ни заслуги, ни года

От кары не спасут…

И приговор пусть будет строг:

Суди иль не суди, —

Я свой заканчиваю срок,

И вечность — впереди…

Два мастера

Два мастера в одном ауле жили.

Их люди чтили, — только к одному

Они всегда с улыбкой приходили

И грели душу радостью ему;

К другому — шли, исполнены печали…

А мастер, — точно он всему виной, —

Взгляд отводил, когда глаза встречали

Тех, чьи родные в мир ушли иной.

Был первый весел и со всеми дружен,

Он приходивших радостно встречал;

Другой скорбел, что тоже людям нужен,

И, разделяя горе их, молчал.

Ну, а когда Творца молить случалось,

То каждый у него просил свое:

Один — чтобы работа не кончалась,

Другой — чтоб вовсе не было ее…

Так день за днем тянулись вереницей,

А за годами шли и шли года…

И мастерство невидимой границей

Их судьбы разделило навсегда.

Они искусны оба были в деле,

Тот и другой аулу нужен был.

Веселый мастер — делал колыбели,

А грустный мастер — камни для могил.

Последний лезгин¹

Мамеду Халилову

Мне кажется, мой друг Мамед Халилов,

Что мы живем в чужое время ныне,

Смирив, как реки, буйный нрав в долине,

В среде не близкой сердцу и не милой.

Потоки унесли в чужие дали

И что-то навсегда мы потеряли.

В горах прошло у нас с тобою детство,

В среде суровой, в селах по соседству.

Мы легкой жизни никогда не знали,

И книгами свой голод утоляли.

Но тесными нам показались горы,

Хоть душами вослед орлам парили.

В край снежных бурь с тобою поспешили,

Отправившись в полет неблизкий вскоре,

Чтоб мир познать и истину простую —

О чем в гнезде родном птенцы тоскуют?

И поняли с печалью просветленной:

Катрухский ким не хуже, чем Сорбонна,

Где жаждущим немало знаний дали,

Лишив при этом духа и морали.

Мы поняли, что край родной прекрасен,

Хоть хлеб насущный там с трудом дается,

Но музыка иная в душу льется,

Там ярче звезды, купол неба ясен.

И нрав суровый с детства в кровь нам входит

Под стать неизбалованной природе.

Давай всерьез подумаем, дружище,

А там ли мы с тобою счастье ищем?

Где правит мрак, где злоба и обиды,

Свет истины возможно ли увидеть?

С рождения нас горы приучали

Не гнуться перед злом, ни лицемерить,

Что жизнь людей нельзя богатством мерить,

И оставлять друзей одних в печали,

Что главное у человека — имя,

Оно красно поступками твоими.

Нелегкие в горах пути-дороги,

Пройти их без труда дано не многим.

Препятствия — в воде там и на суше…

И нужно уберечь от грязи душу.

Всевышний зная о таких преградах,

Нам даровал невидимые крылья

И завещал: «Чтоб ближе к правде были,

От отчих весей оттолкнуться надо!»

Но, чтоб до правды с истиной добраться,

Сквозь кривду жизни нужно продираться.

Неужто Бог грехи людей не знает,

Глаза на злодеянья закрывает?

К себе всех приближает без разбора,

А хадж смывает злодеяний гору?

Мы сами чистим путь, в который вышли,

А тот ли он, определит Всевышний.

Чтобы затеплить свет добра и правды,

Весь мир не переделать нам с тобою,

Но душ своих не отдадим без боя,

Хоть опорочить многие их рады.

Мы научились драться, и неплохо,

И все ж-таки в свою пришли эпоху!

Моим читателям

Моих стихов задумка стержневая

Заложена, как золотые жилы.

Слова не сразу мысли открывают,

Чтоб суть узнать, затратить нужно силы.

Строк прямота и кривизна заметна,

Поскольку не покрыта кружевами,

Но суть раздумий и надежд заветных

Познается лишь чистыми сердцами.

И только тот меня поймет, как надо,

Кто к правде сам сквозь дебри продирался,

На скалы поднимался без каната,

С завистниками яростно сражался;

Кому бураны злобы угрожали,

Кто шел всегда наперекор стихии,

Кого с котомкой на спине рожали,

Кого кололи языки лихие.

Страницы я засеял семенами,

Что в душах урожаем обернутся.

Лечил я сердце этими стихами,

Они и вам лекарством остаются.

Соха имеет глубину запашки

И мысли тоже глубину имеют.

Кто отдает последнюю рубашку,

Тот и мои стихи понять сумеет.

Надеюсь, мысли и стихи Фаиза

И в ваши души тропы проторили,

Чтобы потом, когда расстанусь с жизнью,

Вы детям «жил он с Богом» говорили?!

Единство

Когда случалось горе, сходились каждый раз

Шах и Шалбуз² поближе и единили нас.

И люди выживали в мороз, в разгул пурги,

Когда им помогали затеплить очаги.

Любые испытанья всем были нипочем,

Когда вставали горцы, прижав к плечу плечо.

Разрозненные кланы Бог превратит в народ,

Когда беда и радость их вместе соберет.

Ступеньку за ступенькой, когда соединим,

То до мечты заветной поднимемся по ним.

Чтоб снова возродилась албанская земля,

Объединим усилья и чаянья, друзья!

Давайте для начала сердца объединим,

Чтоб вновь сходились горы на всеалбанский ким.

Коль выпадет увидеть Албанию³ опять,

За это Фейзудину не жалко жизнь отдать!

Гвоздь

Гвоздь много лет жил в комнатной стене,

Обычный, побелевший, старый гвоздь.

Не досаждал он мне, как в горле кость,

И в общем-то устраивал вполне.

Меня он молча каждый раз встречал —

Усталости не знающий старик,

Я вешать на него давно привык

Папаху и чунгур, суму, кинжал.

Но не нашел его в один из дней:

Невестка дом усердно убрала —

Такие вот житейские дела…

Но пусто стало в комнате моей.

Как будто гвоздь здесь чем-то важным был.

Когда лишь гвоздь так омрачил мне жизнь,

Как мир менять земляне собрались?

…В стене когда-то гвоздь обычный жил.

Последний лезгин

Сердце свое, словно древнюю книгу,

Передаю на Святые ладони…

Путь наших предков сегодня не помнят,

Я сиротою стал к этому мигу.

Гладит ладонь моя свиток шершавый —

Только, навряд ли, понять мне все тайны.

Это наследие необычайно —

Древний источник свершений и славы…

Дело всей жизни моей — эта книга,

В ней судьбы предков ушедших вместились.

Нынче отцами, что славы добились,

Хвалятся дети — пустые прожиги…

Эта же книга пронизана болью,

Словно проводка, искрят часто строки,

В ней говорят мудрецы и пророки,

Рвут мое сердце сыновье любовью.

Главы написаны кровью моею,

Из-под ногтей она часто бежала —

Недругов свора в них зубы вонзала,

Молнии слов перед сворой я сеял.

Бог в мое сердце вложил текст о предках,

Книгой истории сделалось сердце,

Чтобы будить память единоверцев

Словом правдивым, что слышится редко.

Словно утес на земле Алупанской,

Слушаю, как небеса наставляют,

Следом могилы отцов призывают:

«Будь несгибаем, потомок албанский!»

Только вокруг верных братьев не видно,

Кто о преданьях отеческих помнит:

К нашим горам Нуха вынесли волны…

Люди забыли. До боли обидно.

Мысли тревожные на перепутье:

«Сколько же горя Алпан нам отмерил?»

«Лезги наказаны за маловерье!» —

Голос небесный поведал мне с грустью.

Ливень под вспышки от молний пролился,

И прорекли громовые раскаты:

«Веру отцов поменяли когда-то,

Вот и Спаситель от вас отступился.

Славой прапращуров должно гордиться,

Только и ты будь героев достоин,

Если дерзнул подвизаться, как воин,

Не к популярности должен стремиться.

Внемли, последний лезгин, наставленью —

И от тебя день грядущий зависит,

Взращивай в людях высокие мысли,

Сей семена в молодом поколенье!

Стань Моисеем в сознанье народа

И проведи сквозь огонь очищенья!

Манной не падает с неба свобода,

Нужно пройти по пути искупленья!..»

…Скорбное сердце мое, словно свиток, —

Землям отцов подношенье от сына.

В рост тень встает за последним лезгином —

Я отдаю, что всей жизнью добыто!