Начать с небес
Начать с небес
* * *
Начиная дело с нуля,
что к чему там, пойди пойми ж…
Обезвоженная земля
шелестит, словно сушь и мышь.
Или надо начать с конца,
задающего цель, масштаб
и фигур, и лепки лица,
и ступни, скользнувшей в ухаб.
Вплоть до пуговиц на пальто,
так что их почувствуешь вес.
Если пишешь картину, то
хорошо бы начать с небес.
Напоить себя – до глубин,
погрузить себя – с головой
в этот легкий аквамарин
вперемешку с охрой живой.
И спускаться вниз, по углам
высветляя плоть черноты.
Остальное – мир себе сам
пририсует для полноты.
Воин
На путях непролазных, дорогах кривых
там, где страхом туманится взгляд,
каждый – воин единственный в стане живых,
каждый – раненный жизнью солдат.
Он идет по наитью, надеясь: не лжёт
сердце и, обходя полынью,
как открытую рану в груди, бережёт
он военную тайну свою.
Ибо жизнь – эта битва: следить свысока
мировой оголтелый бедлам,
тут военная хитрость – не брать языка,
партизаня по вражьи тылам.
Но вести затяжные, как ливни, бои
с сонмом ангелов падших, едва
отбивая у вестников смерти свои
силы, помыслы, чувства, слова
А не то, словно в царстве теней, наяву
сын отца не узнает, и мать,
как чужая старуха, не веря родству,
просто мимо пройдет помирать.
* * *
Больной стенал и корчился в ознобе,
летел в провал и знал, что умирал,
и, как зародыш, запертый в утробе,
колени в подбородок упирал.
И, наконец, сжимая в крест нательный,
он возопил:
– Зачем Ты одного
меня оставил в этот час смертельный?
Да есть тут кто-нибудь? Иль – никого?
И вдруг, как будто голос за спиною,
шум ветра иль бегущая вода,
и слышит он:
– Я рядом. Ты со мною.
Ты не один. Но смотришь не туда!
Он оглянулся мысленно и все же
увидел въяве, что стоит за ним
на свой иконный образ не похожий,
но явно – ангел или херувим.
Повис, как бы эфир, сгустившись тучно, –
по контуру подсвеченный предел…
И повторяет:
– Здесь я неотлучно.
Не жалуйся! Ты не туда глядел!
И в этой ветхой плотяной одёжде
из мышц и кожи – небу, пустырю –
в глубь обступившей тьмы кричу:
– Я – тоже!
Прости меня! Я не туда смотрю!
* * *
Берёт беспрекословной дланью
и властно поперек и вдоль
эстетизирует страданье
и приукрашивает боль.
И тех, кто поддается храбро,
сияньем манит звездопад,
влечет гармония макабра:
в аккорде слитый звукоряд.
И в этой мрачной круговерти
блаженные блуждают сны.
И воля к жизни с волей к смерти,
как двухголосье, сплетены.
Перед грозой
На горячем июльском ветру
я сушиться повесила платье,
и сквозняк с ним затеял игру,
рукава расправляя в объятье.
Трепетала, шуршала листва,
и трубили едва ли не басом
три сосны, подбирая слова
и пугая особенным часом.
И, заслышав условный пароль,
тотчас сад изменил поведенье,
отведенную нишу и роль,
слух, окраску, привычное зренье.
Забурлило, вскипело вокруг
и разбрызгало птичью тревогу.
Это ветер отбился от рук,
и грозе он готовит дорогу.
Словно стол на помосте кривом
мир шатается, свет покачнулся.
Платье машет пустым рукавом,
и подол его ветром надулся.
…Реализм от земных пузырей
не спасет, будь хоть трезв и нахрапист:
слово «дактиль» звучит как хорей,
амфибрахий звучит как анапест.
Выбор
Нет, не расскажет он – зевоту
изобразит в тоске хмельной,
как он женился по расчету
на старой карлице хромой.
Как он шпынял, дразнил и тыкал
в ее уродство, сеял страх,
как горечь пил, как горе мыкал
и как остался на бобах.
Он не расскажет… Но в разломах,
в провалах – тёмная вода.
За этот грех, за этот промах
кровь стынет сгустками стыда.
…Всего-то у развилки в поле –
прельщенье, ложный поворот…
Ан нет – лукавый выбор воли
дух травит и по телу бьет.