Николай Ауэрбах: бегство на Север

Николай Ауэрбах:

бегство на Север

Предуведомление

Осенью 2017 года в Красноярске прошла международная конференция в честь 125-летия со дня рождения Николая Константиновича Ауэрбаха, выдающегося сибирского археолога, историка, педагога, организатора сибирской науки.

Самому же Ауэрбаху судьба отпустила всего лишь тридцать восемь лет жизни — очень мало! Но в эти годы, пришедшиеся на переломное время в российской истории, уложилось много чего.

Николай Константинович Ауэрбах — потомок старинного саксонского купеческого рода, один из представителей которого во второй половине XVIII века оказался в России. Звали его Яков Ауэрбах. Укоренившись на русской земле, родословное древо Ауэрбахов пустило ветви, образовав со временем вполне развесистую крону. Сын Якова — Андрей Яковлевич, провизор, приобретши по случаю в селе Кузнецово Тверской губернии небольшую фарфоро-фаянсовую фабрику, проявил себя хорошим организатором производства. С годами фабрика стала одним из крупнейших предприятий такого рода в России, в большом количестве изготавливала посуду, разнообразные фарфоровые и фаянсовые изделия.

Большой след в истории промышленного дела России оставил внук А. Я. Ауэрбаха Александр Андреевич Ауэрбах, горный инженер, управлявший Богословским горным округом, руководитель строительства Надеждинского завода на Урале, основатель первого в стране ртутного производства в Екатеринославской губернии. «Ртутный король России» — так называется посвященный ему рассказ Валентина Пикуля. У русского живописца Николая Ярошенко есть выразительный портрет А. А. Ауэрбаха, исполненный в 1892 году. Ныне он хранится в Туркменском музее изобразительного искусства. В свое время портрет был передан в Ашхабад вместе с другими картинами из музейных фондов Москвы и Ленинграда. Такой была в то время гуманитарная поддержка национальных окраин.

Другой внук А. Я. Ауэрбаха — Константин Иванович Ауэрбах — окончил горный институт в Санкт-Петербурге, работал на уральских заводах. В 1901 году он был приглашен в Красноярск возглавить горное училище. Открытия училища не состоялось, но К. И. Ауэрбаху предложили организовать в городе золотосплавочную лабораторию, что он и исполнил, и руководил этой лабораторией до 1919 года. Таким образом в Красноярске «проросла» одна из ветвей древа Ауэрбахов, дав, в свою очередь, ростки и побеги. Николай, младший сын Константина Ивановича, окончил в Красноярске мужскую гимназию. Продолжил обучение в Москве — получил дипломы об окончании юридического факультета университета и археологического института. Вернулся в Красноярск, участвовал в Первой мировой войне в составе санитарного поезда, занимался археологическими раскопками на Афонтовой горе…

В общем-то, в последние годы о Н. К. Ауэрбахе написано немало. Различным аспектам его научной, педагогической, организаторской деятельности посвящены многочисленные публикации. И все-таки некоторые страницы жизни и деятельности Николая Константиновича остаются нераскрытыми.

Так, в середине 1920 года Ауэрбах, казалось бы, блестящий молодой ученый, будущий профессор и т. п. — вдруг уезжает на Крайний Север, на грубую физическую работу в суровых полевых условиях. Что стояло за этим, очевидно, непростым решением, что его сподвигло отправиться в Заполярье, где он прежде никогда не был? Ответ на этот вопрос дает сам Николай Константинович. Но прежде чем к нему обратиться, следует хотя бы коротко рассказать о жизни города Красноярска в 1920 году.

«Никто не знал, когда пробьет его час»

Случилось так, что в начале 1920 года я находился в сибирском городе Красноярске, раскинувшемся на величественных берегах Енисея. <…> Здесь, в глубоких сибирских снегах, меня и настиг промчавшийся надо всей Россией бешеный вихрь революции, который принес с собой в этот мирный богатый край ненависть, кровь и череду безнаказанных злодеяний. Никто не знал, когда пробьет его час. Люди жили одним днем и, выйдя утром из дома, не знали, вернутся ли еще под родную кровлю или их схватят прямо на улице и бросят в тюремные застенки так называемого Революционного Комитета, зловещей карикатуры на праведный суд, организации пострашнее судилищ средневековой Инквизиции.

 

Так начинается книга «И звери, и люди, и боги» Фердинанда Оссендовского, польского журналиста, писателя, писавшего, впрочем, и на русском языке. К сожалению, этими строками рассказ о Красноярске самого начала 1920 года в его книге практически и ограничивается. Далее Оссендовский, в 1919 году живший в Омске, печатавшийся в колчаковских газетах, состоявший на службе в правительстве Верховного правителя России, описывает в традициях приключенческого романа свое путешествие из Красноярска через сибирскую тайгу и Урянхайский край в Монголию.

В начале 1920 года, точнее к 7 января, колчаковская армия под Красноярском была разбита, и в городе, пребывавшем с 18 мая 1918-го под властью антибольшевистских сил, утвердилась советская власть.

Должно быть, нечасто так бывает — прожить всю жизнь, от рождения, в родном городе, да еще и в своем собственном доме. Проходят годы, случаются эпохальные события, революции и войны, меняются картины бытия, моды, городской транспорт и проч., и лишь твое жилище, твой дом остается той самой «крепостью» в исторической круговерти.

Красноярский писатель Николай Волков, прославившийся в свое время милицейским детективом «Не дрогнет рука», родился, вырос и жил в такой «крепости» — собственном доме-усадьбе, возведенном в самом центре города, на Стрелке, его отцом, известным красноярским агрономом В. Т. Волковым. В своих воспоминаниях «Обыкновенная жизнь в необыкновенное время», опубликованных лишь частично, Николай Волков пишет и о событиях 1919—1920 годов. Самому Волкову в ту пору было 15—16 лет. Вот небольшой отрывок из этих воспоминаний:

 

Шли последние месяцы 1919 года. Белая власть в Красноярске доживала свои последние дни, разваливаясь на глазах… Всем было очевидно, что конец колчаковщины близок, ведь Красная армия, прорвав фронт, неумолимо двигалась на восток, гоня перед собой терявшие последние остатки дисциплины и готовности к сопротивлению белогвардейские полки.

Волна спасающихся от наступающей Красной армии, верней от советской власти, гражданских лиц опередила бегущие войска. И днями и ночами, и на лошадях и на поездах стали прибывать в Красноярск беженцы. Понимая, что дальше бежать уже поздно, они рассасывались по городу, стремясь как-то незаметно укрыться здесь от неумолимо надвигавшейся грозы. Их брошенные лошади, голодные, истощенные, бродя табунами по городу, соскабливали с афишных тумб наслоения старых афиш, приклеенных клейстером.

Наш дом не избежал нашествия беглецов от «страшной» советской власти, которым было точно известно, что эта безбожная власть прежде всего национализирует всех молодых девушек и женщин, а в обеих прибывших к нам семьях насчитывалось в общей сложности целых семь девиц, не считая четырех парней. Главы этих семей были хотя и незнакомыми, но коллегами отца, так как служили в своих губерниях на той же должности, как и он. Мог ли он отказать им в убежище?..

Вслед за ними поздним вечером явился эффектный мужчина с густой проседью во вьющихся волосах. Он (по его словам) приехал прямо из Омска (!) на собственной лошади и представился нам как артист Мурский. Немного познакомившись, он добавил, что настоящая его фамилия Бурхард. Еще через некоторое время он разливался соловьем о том, что в Омске он играл главные роли, показывал костюм Годунова из превосходной парчи с парчовыми же сапогами и двумя настоящими бобровыми шапками. Наконец к часу ночи, напоследок, он рассказывал, что его отец известный владелец орденской и ювелирной мастерской, и в подтверждение своих слов распаковал чемодан и показал целую коллекцию русских орденов, самых настоящих, с пробами, которые мой недоверчивый взгляд обнаружил на обороте каждого креста. Среди золотых с камнями безделушек меня заинтересовали только запонки с портретом его «любимой лошади», вправленным в лунный камень. Нехорошо быть не в меру подозрительным, но я, начитавшись приключенческих книг, не мог так просто поверить этому явившемуся к нам так внезапно незнакомцу, что все эти вещи принадлежат лично ему, но на всех футлярах и на коробке с набором орденов была вытеснена серебром фамилия и инициалы его отца…

На следующий день мама пошла на базар за съестным, взяв, как обычно в те дни, вместо денег тарелки и какие-то вазочки. Возвратилась она с какой-то мордастой и губастой девицей. Та шла по улице и ревела во весь голос о том, что погибает. Это была Лизутка Арбузова, поповская дочка из Глазова, тоже бежавшая неизвестно почему от надвигавшейся Красной армии.

Теперь может показаться странным, зачем все эти люди — старики и молодые, зачастую не чувствовавшие за собой никакой вины перед народом, бросили свои насиженные гнезда, имущество и ударились в бегство, сулившее им только несчастье. Но гражданская война — страшная война, тут часто страдать приходится тем, кто ни в чем не виноват…

Между тем в городе произошел военный переворот. Восстали солдаты 18-го ж. д. батальона, к ним присоединились другие части. Власть взял вышедший из подполья большевистский комитет. Кровопролития не было, только арестовали кое-кого из военных, кто не успел сбежать на восток, как их высшее начальство.

Утром в сочельник мы проснулись от глухого уханья отдаленной пушечной пальбы. Молочница принесла известие, что под разъездом Бугач, то есть в нескольких верстах от Красноярска идет бой. Немного позже пришел испуганный событиями сосед и поделился известиями. Оказалось, что восставшие в Красноярске полки, под командованием красных, заняли оборону от Часовенной горы до Николаевки, отобрали у ставших нейтральными поляков бронепоезд и теперь дают отпор отступающей Белой армии, стремящейся прорваться через город к мосту.

Еще позже пришли вести, что Красная армия, преследовавшая белых, догнала их, и белые, отбиваясь от нее, обходят город с севера.

Стрельба, и пушечная и ружейная, постепенно затихла.

Вечером, несмотря на инфлюенцию (так тогда называли грипп), ломавшую меня уже дня три, я вышел на Большую. По ней сплошным потоком шли и ехали на заиндевевших лошадях люди в серых некрашеных полушубках и в заячьих папахах, перехваченных кумачовыми лентами… Среди обывателей, вылезших, как тараканы из своих щелей, шли разговоры, что это идет Пятая армия, а другие говорили, что партизаны. Вероятно, тут были и те и другие, так как я видел не только настоящее военное снаряжение, но и самодельные пушки на санях, которые едва ли могли быть на вооружении регулярных войск…

Утром к нам пришли квартирьеры и заявили, что возьмут несколько комнат под военный постой, а у нас и так в доме творилось нечто невообразимое, т. к. только за последние дни население дома прибыло более чем на двадцать человек, а в нем и до того жило человек десять, однако с квартирьерами спорить не приходилось.

 

«Пришли квартирьеры и заявили» — да, наступало такое время, что с квартирьерами лучше было не спорить.

После сдачи под Красноярском колчаковских войск в плену оказалось более шестидесяти тысяч белогвардейцев, интервентов. Притом что город уже был переполнен беженцами. Спустя несколько дней после победы на Плацпарадной площади Красноярска состоялось захоронение в братской могиле бойцов, павших при освобождении города. Плацпарадную площадь переименовали в Красную. Впоследствии, спустя десятилетия, над могилой был сооружен монумент с мемориальной доской, зажжен вечный огонь. Пройдет еще десяток с лишним лет, и монумент тихо снесут — по той причине, что к очередному юбилею Октябрьской революции (в 1977 году) решено было на противоположной стороне площади возвести новый, лучше прежнего, мемориал. Лучше не вышло, но вечный огонь горит теперь на новом месте. А о том, что на старом месте под бетонными плитами и скамейками сквера сокрыта братская могила, теперь знают, может быть, только старожилы города…

Уже в январе 1920-го советская «метла» начала мести по-новому. Были национализированы все значительные предприятия, церковные здания. Закрыты буржуазные газеты. Зато уже с 10 января начала выходить газета «Красноярский рабочий», печаталась она в национализированной типографии Кохановского. В январе были созданы губисполком, губкомхоз, губернский ревтрибунал, губотдел ГПУ, губпродком, губупрнарсвязь, губздрав и т. д.

Образовался и 1-й Красноярский концлагерь! Впрочем, несмотря на страшненькое название, структуру концлагеря составляли не бараки за колючей проволокой, а всяческие мастерские — сапожная, портновская, переплетная, слесарная, кузнечная и другие. Принимал концлагерь и заказы на перевозку разных грузов и ассенизационные работы. Рекламируя свою деятельность, концлагерь обещал «быстрое и аккуратное исполнение заказов». Размещался концлагерь на берегу Енисея в недостроенном здании краеведческого музея. Надо полагать, в мастерских в качестве работников использовались умельцы из числа пленных.

Началу советской истории Красноярска сопутствовали разруха, тиф, пришедший в город с лавиной беженцев, голод и холод. У победителей забот хватало: следовало неотложно выявить скрывавшихся колчаковцев, прочих сомнительных граждан, арестовать, предать суду и т. д.

1920 год. Красноярск: из сводки новостей

Объявление

Все общественные и кооперативные организации, а также учреждения бывшего правительства КОЛЧАКА, имеющие продукты питания и фуража, обязываются в трехдневный срок подать заявления в Енисейский Губернский Продовольственный Отдел о количестве имеющихся у них продуктов: хлеба в зерне, муки, овса, ячменя, сена, мяса, рыбы и масла.

Бродячие лошади

Комендантом города разрешено жителям города и окрестностей брать в полную собственность бродящих по городу и окрестностям лошадей.

Бегство начальника станции Красноярск

Скрылся начальник ст. Красноярск Пересыпкинский.

Пересыпкинский стоял во главе шайки, занимающейся вымогательством при отправлении грузов и багажа со ст. Красноярск. Пересыпкинский в короткое время нажил колоссальное состояние.

Задержание шайки грабителей

В Николаевской слободке, по Сопочной ул., в доме №7, задержаны Алексей и Николай Федоровы и офицер Соболев. У хищников найдено закопанными в земле, в подполье, мануфактурного товара и др. ценных вещей на сумму до 200 т. рублей. В числе вещей найдено 2 двухствольных ружья.

Попы на работе

Около дома архиерея по распоряжению начальника городской милиции очистка тротуара от снега была произведена попами, жильцами дома совместно со сторожами. Необычайные работники привлекли толпу ребятишек, которые на разные лады комментировали «тружеников».

Сыщик-истязатель на службе у «Свободной Сибири»

В настоящее время к бывшему помощнику начальника сыскного отделения уголовного розыска Храмцову предъявляется ряд тяжких обвинений за истязание арестованных. Как это выяснилось, этот достойный служака колчаковской власти одновременно состоял на службе у «Свободной Сибири». До последнего издыхания этой газеты, Храмцов, под псевдонимом «Виктора Вихрова» помещал статьи по политическим вопросам. Таким образом Храмцов в одно и то же время служил и сыску с его истязаниями арестованных, и кадетской «прогрессивной» «Свободной Сибири».

Перепись населения

В ближайшие дни Губпродкомом предполагается произвести однодневную перепись населения г.Красноярска. Подготовительные работы, печатание карточек идет уже к концу. После производства переписи Губпродкомом будут выданы новые продовольственные карточки.

За пьянство

Рассмотрев дело по обвинению сотрудника особого отряда Житяйкина в пьянстве, бесцельной стрельбе и поощрении проституции, признав Житяйкина виновным, суд приговорил обвиняемого Житяйкина Григория к тюремному заключению, с применением общественных принудительных работ, сроком на восемь лет.

На рынке

Подвоза муки, печеного хлеба и дров очень мало. Цены поднялись. Мука пшеничная 220—250 р., ржаная 150 р., хлеб черный булка, 5 фун. — 40 р., молоко до 150 р. за четверть, масло 80 р., яйца 100 р. за десяток, картофель 20 р. за ведро. У торговцев — чай Чистякова — 50 р. Караван и Высоцкий — 60 р. ф., сигареты 20 руб. пачка. Сахар, масло с рынка окончательно исчезли. Заметна убыль всех товаров.

Уборка конских трупов

С понедельника, 16 февраля, особая комиссия по очистке г.Красноярска от конских трупов начала их вывозку. Работа производится за счет Коммунхоза при помощи наемного труда. Комиссия предполагает, что всего в городе окажется до 31/2 тысяч трупов, которые необходимо, в целях санитарии, вывезти до начала оттепелей.

В Белом доме в эпоху перемен

В начале 1920-го Николаю Ауэрбаху было 28 лет. В предшествующие два года он состоял сотрудником Музея Приенисейского края, держал связь с Красноярским подотделом Русского географического общества и с газетой «Свободная Сибирь», проводил археологические исследования в окрестностях Красноярска, читал лекции по археологии… Теперь же Николай Ауэрбах не имел какой-либо постоянной работы, жил в доме бывшей золотосплавочной лаборатории в семье, в которую кроме него самого входили: отец Константин Иванович, в прежней, дореволюционной, жизни руководивший лабораторией, его сестра Анна Ивановна, старший брат Николая Иван, Катенька и ее дочь Марфинька, много лет жившие в семье Константина Ивановича на положении родственников. Супруга Константина Ивановича Елизавета Петровна, мать Николая и Ивана, умерла в 1917 году.

В доме золотосплавочной лаборатории жили и другие люди: Лина, Серж, Галинка, Люба…

Чтобы как-то выжить в это непростое время, население дома образовало трудовую коммуну. О ней Николай Ауэрбах писал так: «6 мужчин в возрасте от 15 до 39 лет и одна молодая женщина 23 лет сорганизовали с. х. производительную артель. Из этих 7 человек — 2 были опытные огородники, остальные понимали в сельском хозяйстве очень немного или совсем ничего не понимали. К числу последних принадлежит и автор этих записок».

Записки — «Дневник интеллигента» — Н. А. вел в феврале 1920-го. О том, что побудило взяться за «Дневник», Н. А. указал в его начале:

 

Бывают сказки разные, но из всех сказок лучшая — сказка жизни. Этот дневник — такая сказка. Она искренна и проста, а это самое красивое, что я знаю.

Я буду рассказывать о переживаниях интеллигента, который твердо решил заняться физическим трудом. Этот труд для него раньше был малознаком.

Почему пришлось переменить интеллигенту род своих занятий — я скажу потом. Многое мне придется разъяснить в будущем.

 

Фрагменты «Дневника» публикуются впервые, как и отрывки из писем Ауэрбаха. И «Дневник», и письма написаны карандашом — обычный и распространенный в то время способ предания мысли бумаге.

Но письма к тому же — копии оригиналов, выполненные под копирку, черную или синюю. Оттого-то тексты их и поистерлись, потускнели. Да и почерк Н. А. оставлял желать лучшего, и зачастую отдельные строки или слова прочитываются с огромным трудом, а некоторые так и остались нерасшифрованными.

В записях от 14—18 февраля Ауэрбах сообщает:

 

Наша артель окончательно берет в пользование садоводство Верещагина. Это маленький клочок земли с четырьмя оранжерейками. Садоводство на полном ходу. Не имея ни копейки денег, мы получаем право работать на этом участке и употреблять весь инвентарь… Это садоводство было мне знакомо с детства. Еще гимназистом я с особенным наслаждением запускал в соседний двор плоский камушек и слушал глухой треск стекла. Студентом, в период увлечения футболом, тренируясь на заднем дворе, я не один раз перекидывал мяч через забор… С утра Серж — младший член нашей артели — и я мыли стекла для парниковых рам. Из дома привезли горячей воды. На земляном полу оранжереи поставили два ящика для стекол и ведро с горячей водой. Терли тряпками грязные стекла в ведре, потом ополаскивали в баке с чистой водой и ставили в чистый ящик… Больной вопрос денежный. Откуда взять деньги? Приезжал А. А., просил хоть немного за аренду, вернее за пользование инвентарем. Я отнес Лине на продажу кое-какие вещи… Как-нибудь обернемся. У А. А. участок за городом национализируют — теперь он просит его взять, а в первый раз, как мы к нему приезжали, — он отказывался и наоборот обрадовался, что мы ухватились за городской участок.

 

Андрей Андреевич Верещагин родился в городе Козлове в дворянской семье, окончил Московский университет, получил степень кандидата права. В Красноярске в предреволюционные годы служил председателем окружного суда. Был женат на сестре С. В. Востротина, известного енисейского общественного деятеля, бывшего городским головой Енисейска и дважды — депутатом Государственной думы. На Плотбище (ныне это местность поселка Удачный) у него был большой сад с плодовым питомником, что и не удивительно для уроженца Козлова, где занимался садоводством сам И. В. Мичурин. В Красноярске на своей усадьбе, по соседству с золотосплавочной лабораторией, Верещагин тоже разбил сад. В книге Нелли Лалетиной «Яблочный спас» о нем говорится так: «Известно также, что при доме А. А. Верещагина в Красноярске, на улице Гостинской, неподалеку от усадьбы доктора Вл. М. Крутовского был большой сад с цветниками, декоративными и плодовыми деревьями и кустарниками». Судьба А. А. Верещагина сложилась трагично. В 1920 году его арестовала ЧК, но спустя полгода выпустила. В 1937-м он был арестован вновь, обвинен в участии в контрреволюционном заговоре и спустя неделю расстрелян. Реабилитирован в мае 1957 года.

Большой дом, вместивший семью Ауэрбахов и довольно много других людей, Николай Ауэрбах по неведомой причине называл Белым домом. О работе артельщиков речь еще пойдет впереди. Но следует коснуться и некоторых других обстоятельств жизни жильцов этого дома.

Время от времени выпускался «Бумеранг», пишет Ауэрбах, — самодельный «журнал Белого дома, фактическим редактором которого является Люба, номинальным я. Журнал читали вслух».

И еще из «Дневника интеллигента»:

 

В душе все ликовало, я восстанавливал мельчайшие детали вчерашнего вечера. Вчера, после больших колебаний, я решился сказать Любе, что я ее люблю.

Вышло это так просто. Все наши уже легли спать — мы по обыкновению сидели вдвоем в ее комнате. Усталый я лежал на ее кровати. Она сидела на маленьком кресле у стола в своем ярком платке, таком ярком, что если бы я увидел его на ком-нибудь другом — я бы сказал «как не эстетично». Но на Любе этот платок мне нравится…

Итак, она звалась Любой…

Я хочу, чтобы Люба была моей женой, а не только гражданской…

Катенька вчера остановила меня на кухне: «Люб. Ив. говорила, что если бы она была свободна — она бы вышла за тебя замуж. Ты только об этом никому не говори».

Я улыбаюсь. «А ты как смотришь?» — «Я-то? Конечно, женись… Хорошо как будет». Катенькино благословение получено, и это нелегко. Интересно б знать, как относятся к нам с Любой остальные члены нашей семьи. Тетка Анна примирилась, мне кажется, с мыслью, что Люба и я близки друг другу, она сомневается, насколько мы будем счастливы, считая Любу для меня старой и в то же время думает, что Люба уедет, и все будет между нами кончено…

 

Немного позже: «Люба сказала сегодня, что она не может за меня выйти замуж, потому что она не свободна».

Приводить эти строки приходится, прежде всего, потому, что для дальнейшего повествования совершенно необходимо знать, что это за Люба и какое место она занимала в жизни Николая Ауэрбаха. Ведь все его письма, написанные до отъезда на Север, выдержки из которых (по сохранившимся копиям) будут приводиться, адресованы ей.

Любовь Ивановна Эльснер — таково ее полное имя. Но Эльснер — фамилия по отцу. Из отрывочных сведений можно заключить, что родители Любы жили в Уфе, с ними же жила ее дочь Кира. Как Люба оказалась в Красноярске, в Белом доме — неизвестно. Может быть, она попала в город с волной беженцев? Где ее муж? О нем никаких сведений нет…

Вскоре Люба уедет к родителям и дочери, в город Троицк Оренбургской губернии, куда переберется с семьей ее отец И. П. Эльснер, назначенный агентом по снабжению в Управление постройки железнодорожной линии Троицк — Орск.

Вероятно, Люба уедет из Красноярска в 20-х числах февраля. «Дневник», возможно по причине этого отъезда, обрывается на 20 февраля. А уже первое письмо Николая Ауэрбаха Любе датировано 24 февраля.

В самом конце «Дневника» есть фраза, которая требует особого внимания: «У Ф. мне сказала М. А., что Ф. Ф. предается суду Р. Т. Значит скоро…»

Ф. — это Филимоновы, Ф. Ф. — Федор Федорович, М. А. — его супруга Марианита (к сожалению, отчество неизвестно), Р. Т. — это, конечно, революционный трибунал.

Не произноси всуе имя дьявола, дабы не навлечь беды. Так можно понять наивную попытку Николая Ауэрбаха уклониться от называния полного именования чрезвычайного органа, ставшего синонимом скорого суда, не знающего пощады.

В «Свободной Сибири»

«Чем вы занимались до 1920 года?» — мог бы прозвучать сакраментальный вопрос из анкеты сталинской эпохи.

В автобиографии, написанной в 1926 году, 1919 год Николай Ауэрбах вообще никак не упоминает. Сообщает лишь, что работал «с 1918 по 1920г. в качестве сотрудника Музея Приенисейского края». А что же «Свободная Сибирь» — «газета политическая, экономическая и литературная»? Ведь с этой газетой Ауэрбах довольно активно сотрудничал в 1919 году и ранее. Но никогда, ни в автобиографии, ни в каких-либо публикациях, он не упоминал о ней. Материалы, напечатанные в «Свободной Сибири», он подписывал только инициалами — Н. А.

«Свободная Сибирь» выходила в Красноярске в период с 1917 по 1919 год. Издавалась на деньги красноярской организацией кадетов, отдельных представителей купечества. Редактировал газету Федор Федорович Филимонов.

Филимонов был адвокатом, но известность получил как поэт сатирического направления и журналист. В Красноярск он приехал с Урала, где жил в Екатеринбурге, Тюмени, возможно, и в Ишиме, Красноуфимске, Ирбите. Родиной его был город Камышлов.

Один из известных псевдонимов Филимонова — «Гейне из Ирбита», что опять же указывает на сатирическую направленность его произведений. В 1906 году он издавал в Красноярске журнал «Фонарь», имевший девиз «В борьбе обретешь ты фонарь свой». Фонарь здесь — некий «луч света в царстве тьмы». Ну и еще прямая перекличка с эсеровским лозунгом «В борьбе обретешь ты право свое». «Фонарь» был, кажется, единственным красноярским журналом во всей российской сатирической периодике эпохи 1905—1907 годов. Продержался он до девятого номера — вполне неплохо, если учесть, что иные «Бичи», «Скорпионы» или «Злые духи» закрывались уже после одного-двух номеров. Журнал очень редкий, его не было даже у знаменитого библиофила Ник. Смирнова-Сокольского в его большой коллекции сатирических журналов периода первой русской революции. В редком фонде Красноярской краевой научной библиотеки полный комплект этого журнала есть: он был подарен Николаем Ауэрбахом краевому музею, откуда затем и перешел в краевую библиотеку.

В «Свободной Сибири» от Филимонова («Дедушки Фаддея») доставалось всем по очереди: губернским властям, Керенскому («великий болтун земли русской»), социалистам, Колчаку… Последними в политическом калейдоскопе были большевики, им, пожалуй, и досталось больше всех.

Вот небольшой фрагмент из фельетона Дедушки Фаддея (февраль 1918-го):

Красноярск — это поставщик министров и других правителей.

Теодорович — наш,

Шлихтер — наш,

Красиков — наш, Каменев — наш.

Ленин — сам Ленин, сам великий Ленин и тот довольно долгое время жил в Минусинске и Красноярске.

Значит и Ленин почти — наш.

Скажем лучше прямо: Ленин наш!

Итак, не будь Красноярска, этого революционного из революционнейших городов федеративной российской республики — может быть, не было бы ничего.

Не было б и самой республики.

 

И еще фельетон Дедушки Фаддея «Юбилей смерти» (с небольшим сокращением), напечатанный в «Свободной Сибири» в августе 1919-го:

 

Сегодня — юбилей.

Ровно два года тому назад правителем России сделался пломбированный Ленин «со товарищи».

И тогда началось…

Началось уничтожение всего, что только возможно было уничтожить.

Заревом пожаров осветилось небо несчастной России…

Сегодня — юбилей.

Юбилей ужасов и страданий.

Юбилей крови и смерти…

Юбилей — страшной, неслыханной лжи…

И в этот «торжественный день» совдепии — невольно вспоминается мне знаменитая картина Верещагина.

Кругом пустыня…

И среди пустыни зловеще возвышается огромная пирамида из черепов.

И вокруг нее стаями кружатся и каркают вороны…

Это — «Апофеоз войны».

И если бы явился новый великий художник, и если б он проникновенными очами взглянул на безбрежные пустыни России — какую другую картину мог бы нарисовать он?..

Кругом пустыня…

И среди пустыни зловеще возвышается огромная пирамида из черепов…

И вокруг нее стаями кружатся и каркают вороны.

Это — «итоги величайшей лжи».

Это — «апофеоз кровавого царства совдепии».

В начале января 1920-го, с приходом к власти в Красноярске большевиков, «Свободная Сибирь», разумеется, была закрыта, а редактор газеты Филимонов арестован. Правда, в застенках он пробыл недолго — в конце февраля его освободили.

Списка сотрудников «Свободной Сибири» нет. Но по публикациям в газете можно составить хотя бы краткий их перечень. Помимо Филимонова (Дедушка Фаддей, Ф., Ф. Ф.) свои статьи, заметки печатали люди в городе известные, достойные: Вс. А. Смирнов, Вс. М. Крутовский, Д. Е. Лаппо, П. И. Кусков, П. Н. Коновалов, Александр Олониченко, некто Novus (статья «Тасеевский мятеж») и некто Obscurus (корреспонденция из Енисейска). На страницах газеты можно найти материалы Вяч. Храмцова, в качестве специального корреспондента газеты побывавшего в Иркутске и описавшего события декабря 1917 года, когда большевики силой оружия взялись устанавливать свою власть в городе. Названия корреспонденций — «Кровавые дни в Иркутске», «Иркутская бойня» — говорят сами за себя. Еще одна обстоятельная публикация Храмцова (под псевдонимом Вик. Вих.) — «Ликвидация разбойничьих шаек» — своего рода обзор наиболее важных уголовных дел, раскрытых Красноярским сыскным отделением милиции, начиная от «в свое время нашумевшего ограбления Красноярской почтово-телеграфной конторы на 1 010 000 рублей» и до «убийства аптекаря Басилая, кассира Бадурова, ограбления пароходной кассы на 60 тыс. руб.».

Храмцов пишет: «Сыскное отделение и Народная милиция все время должны, вследствие отсутствия специальных органов политического розыска, отвлекаться для работы не по своей специальности». «Не по специальности» — это, наверное, о розыске, аресте политических противников государственной власти, власти Верховного правителя — большевиков. Неудивительно, что Храмцова, помощника начальника сыскного отделения, а по совместительству сотрудника кадетской «Свободной Сибири», большевистская власть в начале 1920 года немедленно разыскала и арестовала. К сожалению, о судьбе Вячеслава Храмцова и сказать-то больше нечего. Ничего о нем неизвестно, а жаль.

Среди авторов «Свободной Сибири» есть и некто, подписывавшийся инициалами Н. А. Красноярские исследователи жизни и деятельности Николая Ауэрбаха давно уже догадались, что эти публикации принадлежат именно ему. В их числе — заметки на различные культурные темы («На выставке», «О библиотеке Юдина», «Педагогический музей» и др.), библиографические отклики на новые книги.

Одна из таких книг — брошюра А. А. Сотникова «К вопросу об эксплуатации Норильского (Дудинского) месторождения каменного угля и медной руды», изданная в Томске в 1919 году. Ее автором был Александр Сотников, сын известного в Туруханском крае купца-предпринимателя. К 1919 году Сотников успел побывать студентом геологического отделения Томского технологического института и организовать на свои средства экспедицию, обследовавшую в Норильских горах месторождения угля и руды. Призванный в армию, Сотников окончил военное училище в Иркутске, служил в Красноярском казачьем дивизионе, был избран казачьим атаманом. В течение 1917 и 1918 годов в Енисейской губернии происходили драматические события, в которых он принимал самое деятельное участие. Сотников занимался мобилизацией казаков в Белую армию, но в конце концов, как пишет историк А. П. Шекшеев, «расстался с военной службой и атаманством: проходивший в МинусинскеV Большой круг Енисейского казачьего войска, поблагодарив Сотникова за труды и пожелав ему плодотворной деятельности на поприще повышения благосостояния Сибири, принял его отставку как атамана». Летом 1919 года Сотников участвовал в экспедиции Сибгеолкома1, обследовавшей Норильские месторождения угля и полезных металлов. В следующем, 1920-м, он должен был стать участником новых поисков Сибгеолкома в районе Норильска (в которых, скажем, забегая вперед, принял участие Николай Ауэрбах). Но в феврале 1920-го Сотников был арестован, а в мае, по решению красноярской ГубЧК, расстрелян — всего за несколько дней до того, как на Север отправилась экспедиция Сибгеолкома…

Но перу Н. А. — Николая Ауэрбаха — принадлежали не только заметки библиографические или на темы местной культуры. Были публикации и более острые. Так, в октябре-ноябре 1919 года «Свободная Сибирь» напечатала серию статей Н. А. «На Щетинкинском фронте» — о противостоянии белых с партизанской армией П. Е. Щетинкина на юге Енисейской губернии. Вот несколько фрагментов из этих статей:

 

Тальский полк «красных орлов» пытался переправиться через Енисей верстах в 80 выше Минусинска. Налетели на наших казаков. Те их и потрепали…

Отличились хакасы. Их сотня много поработала в этом бою. Один инородец убил трех красных и три «пинтовки» надел на себя.

«Мои “пинтовки”, никому не отдам. Трех бандов убил».

Они красных зовут бандами. Появится красный — один банд, два — два банда.

Кругом — ликование. Казаки — герои дня. Шапки набекрень — «знай, как мы красных кроем».

 

С обстановкой, в которой шла борьба казаков с красными, приехали ознакомиться атаман Енисейского казачьего войска В. Л. Попов, его помощник А. П. Кузнецов и член войскового правления А. Г. Шахматов. Также они должны были принять участие в совещании хакасских общественных деятелей в улусе Чаркова.

Николай Ауэрбах, находившийся в Минусинском уезде в качестве, должно быть, специального корреспондента газеты2, пишет: «Меня заинтересовало это совещание, и я попросил разрешения атамана ехать вместе с ним». И далее: «Собрание единогласно решает принять участие в строительстве государства Российского с оружием в руках… Собравшиеся представители, разъехавшись по своим улусам, взяли на себя обязанность разъяснить свои братьям-хакасам необходимость для них защиты своей земли от красных…»

В завершение Ауэрбах упоминает село Новоселово. Вероятно, здесь он

 

провел несколько дней в одной квартире с учителями-дружинниками. Все они были глубоко «штатскими» людьми и по своему внешнему виду и по своей психике и как-то чудовищно непонятным казалась винтовка в их руках и граната у пояса, с ее шоколадно-шашкообразной поверхностью.

Для них борьба с красными — категорический императив. Для них власть нынешних самодержцев юга Минусинского уезда — безусловное зло, которое надо свести на нет, а это возможно только силой оружия… Поступить иначе они не могли. Они противопоставили ради защиты культуры и справедливости силе — силу… Я видел вокруг определенно крупную работу местной интеллигенции, понявшей, что красные несут с собой народное бедствие…

 

Симпатии Николая Ауэрбаха на стороне белых — защитников культуры и справедливости, при этом сам тон его публикаций спокойный, выдержанный, как бы несколько отстраненный, взгляд со стороны, над схваткой, взгляд постороннего.

Кто вышел победителем в битве белых и красных на «Щетинкинском фронте» — хорошо известно. Войсковой атаман В. Л. Попов был взят красными в плен. В 1920—1921 годах он якобы служил в РККА при помощнике главнокомандующего по Сибири. Дальнейшая его судьба неизвестна.

«Теперь держись!»

В январе 1920-го, точнее 28 января, как указано на обложке, в Красноярске появился первый (кажется, и единственный) номер еженедельного сатирического журнала «Красный бич», издания народного образования при Губревкоме. В журнале 16 страниц: стихи, рассказики, иллюстрации-карикатуры, причем и на цветной вкладке. Авторы всей этой сатирической феерии — Нездешний, Пика, Дядя Ваня и др. Редактор литературной части — Циглер. Фамилия из немецких (кирпичник — в переводе на русский), кто знает, может быть, и это псевдоним. Удивляет, с какой быстротой был подготовлен, сработан, отпечатан этот журнал. Даже местом его печати указана типолитография М. Кохановского, притом что с переменой власти она сразу же была национализирована. Авторы журнала, пребывая в эйфории от победы над белыми, глумятся над Колчаком, местными богатеями, застигнутыми врасплох. Своего рода манифест журнала выражен в стишке «От редакции», где есть такие многообещающие строки:

 

Все толстокожие, вампиры,

Купцы, буржуи, кулаки,

Имперьялисты и банкиры,

Теперь держись!..

 

Да уж, теперь держись…

Николай Ауэрбах не был ни купцом, ни буржуем, ни банкиром, ни, само собой, «имперьялистом». Но он оставался автором публикаций в кадетской газете «Свободная Сибирь», незамедлительно закрытой установившейся советской властью.

В первой половине января 1920 года была сформирована енисейская губернская Чека, призванная вести борьбу с противниками советской власти, а в их число попадали и простые обыватели без всяких на то оснований.

«Вскоре чекистская тюрьма стала загружаться участниками “заговоров”, членами “контрреволюционных организаций” и людьми, которые арестовывались целыми семьями по доносам и для сведения личных счетов, — пишет А. П. Шекшеев. — Численность арестованных в марте — мае 1920 года выросла с 117 до 644 человек. Многие из задержанных находились в заключении без предъявления обвинения. Допросы арестованных велись с пристрастием и угрозами. Приговоры к смертной казни, по мнению даже самих чекистов, были излишне суровыми и безосновательными». Так, в Красноярске в марте — мае 1920-го чекистами было расстреляно более трехсот человек.

В чекистскую тюрьму был заключен, как уже говорилось, и Федор Федорович Филимонов, литератор, редактор «Свободной Сибири». С ним Ауэрбаха связывали дружеские, близкие отношения, а арест Филимонова давал повод примерить его судьбу и на себя. Но вот, пишет Николай Ауэрбах в письме Любе:

 

У меня радостная неожиданность. Освободили Федора Федоровича. Ты знаешь, что я его люблю, и поймешь мою радость. К ней примешивается кроме того и эгоистическое чувство… Мое положение становится более прочным… (1.03.1920)

 

И в продолжение этой робкой надежды — из другого письма:

 

И может быть Ангел Смерти пролетит мимо меня, бесшумно двигая своими черными крыльями…

 

Возможно, и в самом деле не все так страшно? Ну, подержали какое-то время в застенках литератора да и отпустили. Не вооруженную же борьбу против советской власти вел Федор Федорович. Но знающие люди не были столь наивны:

 

Вчера мне был дан добрый совет покинуть сперва на короткое время город. И вчера же вечером с котомкой за плечами я вышел из дома вверх по Енисею.

Я один — в маленькой хижине среди леса. Хозяин моего обиталища уехал в деревню за сеном. Кругом — никого. Только большая злая собака с остервенением лает, привязанная на веревке… В домике всего одна комната. Чистенькая, уютная, имеется русская печь и железная. Вчера я сварил себе суп из принесенного мяса на железной печке. Суп вышел вполне съедобным. Сейчас — утро. Точно времени я не могу сказать, потому что часов нет со мной. В окно мне виден Енисей и горы левого берега… (9.03.1920)

 

В домике на берегу Енисея Николай Ауэрбах пробыл недолго, вскоре вернулся домой. А к концу месяца стало известно о том, что произошло с Филимоновым, которого вновь арестовали чекисты. Ауэрбах пишет Любе:

 

Он такой старик, такой талантливый, и я так любил его. Почему его? Почему не меня? Может быть, на мне лежит часть ответственности за его смерть? Ты вообрази весь ужас этой потери. Единственного человека, к которому я привязался, которого душевно выбрал из всего Кр-ска — его уже нет.

Я тебе признаюсь — всю ночь сегодня проплакал как ребенок, но никому не сказал. Только после обеда сказал тетке — все равно она узнает от других. Когда он был случайно выпущен на неделю и числа 15-го видел его в последний раз — я чувствовал, что вижу его в последний раз. Как тяжело иногда чувствовать то, что непонятно другим, и как несправедлива порой бывает Жизнь.

Зная немного меня, ты представишь Енисей бурлящих мыслей, который проносится в моем мозгу в эту печальную ночь… (31.03.1920)

 

И еще о Филимонове в одном из последующих писем:

 

Темная, звездная ночь. Холодно. Енисей мрачен. Енисей все еще скован. Он принял в себя и скрыл тело Ф. Ф.

Я узнал подробности его смерти… Красивая смерть большого человека… Если бы и мне суметь так умереть!

«Убивайте, я не боюсь ни вас, ни смерти…» были его последние слова, спокойно сказанные. Рядом плакали военные, просили, умоляли… А старик, не обидевший никого за всю свою жизнь, никого даже пальцем не тронувший, как древний мудрец ушел в другой мир. Бодрый и твердый. Те, кто остался жив из присутствовавших при этой сцене, рассказывали про свои впечатления, свои чувства. Им было стыдно за себя.

Многое, что еще было захватывающего, прекрасного в последних днях старика, но, ты поймешь меня, что пока писать об этом я не могу. (10.04.1920)

 

В своих письмах Николай Ауэрбах еще не раз упоминал Филимонова, но, к сожалению, без каких-либо подробностей о последних часах его жизни.

 

Полоса мести, которая нашла на Кр-ск и выразилась в том, что Енисей принял останки Ф. Ф. и многих других, все усиливалась и усиливалась… Кое-кто из тех, с кем я был связан Прошлым, находятся там, в том же учреждении, где был Ф. Ф. Говоря проще — 1/2 нет в живых, а в таком положении, как я, остался только еще один. Троим предстоит участь Ф. Ф. Я — хожу под Богом. Рассказать тебе обо всем, конечно, трудно. По-видимому, кто-то Высший пока заботится обо мне… (1.05.1930)

 

Кто эти «еще один» и «трое» — можно только предполагать. Наверняка в их число входил Вячеслав Храмцов, печатавшийся в «Свободной Сибири» под псевдонимом Виктор Вихров.

 

С каждым днем атмосфера у нас в городе сгущается… Ползут отовсюду кровавые слухи, жуткие… И в этих слухах много правды…

Я нигде не бываю, но все же иногда встречаю старых знакомых, встречаю и наблюдаю, как суживаются постепенно их интересы. Все сводится к куску хлеба. Идет ужасная борьба за существование. …Цены растут неимоверно. Фунт хлеба у нас уже 75 руб., четверть молока — 200, масла совсем нет. А интеллигенция всюду получает гроши — вот тебе и драма куска черного хлеба. И мои интересы тоже уменьшились, кажется, я готов быть довольным тем, что иду в ненастный день в господний двор перекидывать навоз для парников. Я могу этим заниматься целый день, и больше пока мне ничего не надо. Покоя, призрачного, но все же покоя. (31.03.1920)

 

Вот еще свидетельство о Красноярске начала 1920 года — из воспоминаний писателя Николая Волкова, уже цитировавшихся выше:

 

В бывшем доме Савельева (трехэтажный дом купца И. Т. Савельева находился в переулке Садовом, ныне ул. Диктатуры пролетариата; дом сохранился, перестроен, надстроен и по традиции принадлежит ФСБ. — В. Ч.), где находилась ЧК и в подвале которого сидел бывший хозяин дома, работа шла круглые сутки. По ночам у них во дворе не затихал шум мотора. Люди, проходя, поеживались от страха. В памяти у многих мелькало: «Не знаешь ни дня, ни часа, егда приидет Сын Человеческий…»

Один из моих товарищей по школе и гимназии, Валька Замощин, сын казненного белыми комиссара финансов, стал следователем Губчека. В городе продолжались аресты и расстрелы. У нас в доме арестовали артиста Мурского. Пришли ночью двое в черных кожаных костюмах, запечатали шкаф с его вещами, чемоданы, а ему предложили следовать за ними. Помню, с каким отчаянием он смотрел на нас, прощаясь, наверное, не чаял, что увидимся.

 

Как пишет далее Николай Волков, меньше чем через месяц Мурский вернулся, «но в ужасном виде: истощенный, небритый, весь в синяках».

Между тем в городе худо-бедно устраивалась — в старых стенах, но на советских началах — новая жизнь. Была создана местная организация комсомола. Открылся рабочий клуб им. Карла Либкнехта, «Карлуша», как его будут долгое время любовно именовать. Клуб им. Розы Люксембург тоже был открыт — для иностранных красноармейцев. В Красноярске и губернии на основании декрета СНК был введен новый отсчет времени по международной системе часовых поясов (Ауэрбах пишет: «Уже 11 часов по-советски, по-настоящему 8»). Наряду с советскими учреждениями «работала» церковь. Конфессиональные здания были национализированы, но переданы в пользование верующим. Крушение церквей, сбрасывание колоколов и т. д. еще впереди.

Кстати, ни в одном из писем Николая Ауэрбаха не упоминаются, хотя бы вскользь, продуктовые карточки, по которым в городе распределялись продукты питания, — своего рода атрибуты и символы труднейших времен, переживаемых страной. Вероятно, кто-то из обитателей Белого дома их получал, но карточки карточками, а нужно было еще и деньги зарабатывать. И в теплице выращивались не только овощи, но и цветы, на их продаже тоже пытались заработать.

 

Канун Пасхи и тяжелейший день в артели. Если сегодня мы не сумеем распродать наш «товар», то цветы останутся… и отцветут. Мобилизована вся артель…

В артели произошла переоценка ценностей и резко наметились два течения: Польское — в лице хозяина Даната и Стрижевского и другое — всех остальных. Последнее сильнее, многочисленное и объединяется вокруг двух братьев. Ваня сумел показать себя хорошим приказчиком, обходительным с женщинами. За «прилавком» он в своей тарелке. Паны же показали себя невоспитанными с покупателями. Они были отставлены от продажи, и продавали братья. Остальные завертывали и восхищенно смотрели на реку бумажек, льющуюся в кассу артели. Деньги у меня. Отчетность постоянно ведется по всем правилам финанс. статист. учета. И к вечеру, когда кончается 14-ти часовой рабочий день, выяснилось, что все дело наше очистилось от долгов.

Я считаю, что в этом артель обязана, главным образом, Ване, и очень рад, что он сегодн. днем поднял свой авторитет у членов артели. Наверное, несколько грустный вид был у меня в качестве кассира и продавца. Дистанция огромного размера от профессии, которой я занимался, до простого торгаша. Но время меняется, и меняются люди и их интерес. Неужели стал душою торгаш?

Первоприближенный потащил меня к заутрене. Идти мне не хотелось. Не было пасхального настроения. Раньше я так реально представлял момент Воскресения, великий момент величайшей мистерии христианства. История страданий Христа — самое красивое, что было в человеческом страдании. И я когда-то понимал полнее смысл слов «смертью смерть поправ». Теперь же этот смысл потерян. Я стоял на паперти Благовещенья и смотрел равнодушно, как толпится народ, я узнавал среди толпящихся наших покупателей. Вот идет левкой, вот 4 тыс<ячная> корзина.

Страшные, не пасхальные мысли. У входа в ярко-красных одеяниях человек 8 священнослужителей. Какие неинтеллигентные, упитанные лица… Один священник больше похож на католического аббата, чем на православного попа. Он закатывал глаза при каждом возгласе и тщательнейше вытирал потные руки белым платком. Духовная сторона служб далека от всех этих людей. Осталась одна карма, культ, религии нет. Они не переживают то, что поют, то, что говорят. И я чувствую это…

«Христос воскрес…» Горят свечи в руках молящихся, тысячи огней… А у кого свеча горит в душе? Какие грустные мысли… Радости нет… Нет и праздника. (10.04.1920)

 

Еще строки из писем:

 

Сегодня я страшно устал, дорогая Лю, устал потому, что в первый раз в жизни пахал. Нео-пахарю трудно: и лошадь не идет, и плуг забирает землю не там, где нужно…

Но потом все, конечно, образуется, и из меня выработается хороший земледелец.

В артели все, слава богу, хорошо. На Страстной мы получили первую редиску. Сейчас цветут огурцы. <…> Деньги, которые мы должны Верещагину, мы уже вернули… Но жить становится с каждым днем все труднее и труднее. Крестьяне на деньги ничего не желают продавать. Живем тем, что запасено, но запасы близятся к концу… (21.04.1920)

 

Я занят теперь семенами, рассадой и парниками… То надо найти навоз к посадке картофеля, то достать плуг, то борону, то самому пахать и боронить… Добывать что-либо в наше время — это играть на психологии людей. И в эту игру я теперь и играю, когда успешно, когда нет, но, в общем, сносно. Кроме артельных дел — лично-семейные. А они теперь ограничиваются вопросами продовольствия. То достать — другое достать… Вот наша жизнь, как она не похожа на то, что было при Тебе. И мне кажется, что постепенно я погружаюсь в тину материализма, в густую, липкую тину обывательщины… И неужели так будет вечно. (6.05.1920)

 

Мне вспомнилась одна картина новой французской школы: двор тюрьмы в сероватом тумане, по нему, друг за другом, кольцом шагают заключенные. Нет надежд, все окаймлено высоким тюремным забором. То же настроение и у меня…

Жить стало очень тяжело. В городе — настоящий голод. Картошка оценивается около 1500 руб. мешок, и достать нельзя. Хлеба нет. Впереди — перспектива невеселая.

Кончу это письмо и уеду пахать на заимку, где мы достали земли для капусты и картошки. На продажу у нас будет 2 1/2 десятины (2 — под картошкой, 1/2 под капустой). Работа, конечно, падает преимущественно на Анд. Вас. и меня. (13.05.1920)

 

Навеявшая тягостные мысли картина — «Прогулка заключенных» Ван Гога. А упомянутый «Анд. Вас.» — это, конечно, Андрей Васильевич Кудрявцев. В 1920-е годы он являлся научным сотрудником краеведческого музея и состоял, судя по всему, еще одним членом артели Белого дома, боровшейся за выживание. Но о нем еще предстоит рассказать в дальнейшем.

Кому в Красноярске хорошо жилось?

Жизнь впроголодь, утрата привычного круга общения и вполне реальная перспектива оказаться в подвалах савельевского дома… Подобные тяготы испытывали и иные представители красноярской интеллигенции, тонкого слоя людей, «получающих гроши», — учителя, музейные работники, газетчики и т. п.

Напечатанный в декабре 1919-го номер «Сибирских записок» Владимира Крутовского стал последним номером этого литературного, научного и политического журнала, выходившего в Красноярске с 1916 года, — лучшего сибирского издания такого рода на то время. И сам редактор-издатель журнала Крутовский, недавний комиссар сибирского Временного правительства, и большинство авторов журнала испытывали наверняка те же тревожные чувства, что и Николай Ауэрбах. Да и как не испытывать, если еще вчера из-под твоего пера выходили такие строки:

 

С каким энтузиазмом и верою в лучшее будущее два года назад встречали мы зарю светлого освобождения своей родины от гнета самодержавного режима, и с какою грустью и разочарованием пришлось смотреть потом, как гибли завоеванные в февральские дни блага человеческого существования, как в чаду и безумии одураченными народными массами разрушались сокровища и богатства великой «Империи», уничтожались и те жалкие следы культуры и цивилизации, которыми так бедна была самодержавная Русь.

Этот второй период революции, период владычества черни, под флагом рабоче-крестьянского правительства, возглавляемого Лениным и К°, знаменитый своими событиями и тем неслыханным вандализмом «диктатуры пролетариата», какой пришлось пережить обыкновенному обывателю, чуждому всякой политики, не обошел, кажется, ни одного живого угла громадной страны, чтобы не наложить на нем свою печать разрушения.

 

Это из статьи Михаила Миндаровского «Революционные дни в Енисейске», напечатанной как раз в последнем номере «Сибирских записок». И Миндаровский, и Крутовский все-таки пережили и 1920 год и последующую череду двадцатых. Крутовского арестуют в 1937-м, он умрет в тюрьме НКВД. Енисеец Миндаровский доживет до преклонных лет, оставит после себя записки (конечно, неопубликованные), откровенно рассказывающие о бесчинствах, что творились в Енисейске при советской власти после «революционных дней», в 1920—1930-е годы.

Гражданская война наполнила Красноярск множеством новых людей, в числе которых были и люди творческие, и не все они пребывали в состоянии полной безнадеги.

Всего лишь на расстоянии одного квартала от Белого дома с его трудовой коммуной, в одноэтажном доме на углу переулка Дубенского и улицы Песочной (ныне улиц Парижской Коммуны и Урицкого) в феврале 1920 года поселился улыбчивый человек, довольно тучный, но подвижный, живой, говоривший по-русски с акцентом. Звали его Ярослав Романович Гашек.

Кстати, почему Романович? Ведь у отца Гашека имя-то Йозеф. Однако Романовичем называл себя сам Ярослав Гашек в анкетах и документах «русского периода». У гашековедов нет ответа на вопрос, почему Романович. Возможно, причину следует искать в характере «красного чеха», весельчака, рассказчика анекдотов, балагура, всегда расположенного к шутке, розыгрышу. Однажды было высказано предположение: такое отчество — производное от фамилии Романов. Не от какого-то безвестного Романова, а именно — да-да! — от фамилии последнего русского царя, расстрелянного вместе с семьей в июне 1918-го! Такая вот фига в кармане от бывшего анархиста (в молодые годы в Праге Гашек некоторое время даже редактировал анархистский журнал), любителя розыгрышей. Ведь известно же, что свою супругу Александру Львову, с которой вернулся из России на родину, он представлял как «княгиню» из известного рода князей Львовых!

Почти четыре месяца, с середины февраля по начало июня, провел Ярослав Гашек в 1920 году в Красноярске, и это было для него совсем неплохое время.

Оказавшись в Красноярске в составе политотдела 5-й армии, Гашек писал статьи и фельетоны в ответ на антибольшевистские публикации белогвардейской печати, редактировал армейские издания на немецком, венгерском и русском языках. Участвовал в организации и проведении коммунистического субботника, выступал на митингах. Написал несколько пьес, одну из которых, на венгерском языке, поставил Красноярский интернациональный театр для солдат-венгров. Наконец, в Красноярске Гашек официально оформил свои отношения с Александрой Гавриловной Львовой, печатницей типографии газеты «Красный стрелок», органа политотдела 5-й армии, с которой он познакомился еще в Уфе.

В Красноярске начала 1920 года Ярослав Гашек свел знакомство еще с одним «воином-интернационалистом» — Белой Франклем, сыном еврея-трактирщика из Австро-Венгрии, проникшимся революционными идеями. В России он стал широко известен под именем Мате Залка, а во время гражданской войны в Испании прославился как генерал Лукач. Между прочим, будущая жена Мате Залки Раиса Азарх в 1920-м также пребывала в городе на Енисее в качестве начальника санитарной службы 5-й армии.

Имена Мате Залки и Раисы Азарх можно отыскать и на страницах истории литературы советского периода как авторов многих повестей и рассказов. А Ярослав Гашек задолго до начала своей эпопеи по дорогам Гражданской войны в России уже был автором множества произведений, в том числе историй о бравом солдате Швейке, снискавших мировую славу.

Николай Ауэрбах не раз мог встретиться на улицах Красноярска с каждым из этих замечательных пассионариев — борцов за советскую власть. Но разве что такая встреча произошла бы случайно — вероятно, он сторонился людей в солдатских шинелях, с винтовками, в буденновках, фуражках с красной звездой. А спустя недолгое время и Гашек, и Раиса Азарх вместе с частями 5-й армии съехали из города в направлении Иркутска. Несколько раньше отбыл в Ачинск со своим полком Мате Залка.

Еще одной примечательной личностью, выпавшей из того огромного людского потока беженцев, солдат и офицеров разных армий, авантюристов и проч., что продвигался в Гражданскую войну через Красноярск на восток, был Вивиан Итин.

Вивиан Итин родом из Уфы, после получения юридического образования становится сотрудником наркомата юстиции советского правительства в Москве. Летом 1918 года едет в Уфу повидаться с родителями. В это время Уфу захватывают части чехословацкого корпуса. Путь в Москву Итину, как советскому работнику, отрезан, и тогда он устраивается (видимо, переводчиком) в международную организацию YMCA (Христианский союз молодежи), представители которой с благотворительной миссией направлялись на Дальний Восток по железной дороге. По какой-то причине Вивиан Итин, добравшись с миссионерами до Красноярска, покинул их и в городе основательно подзадержался. Впоследствии Итин коснулся того, как проходило продвижение YMCA по Сибири, в некоторых своих произведениях. В частности, в газете «Красноярский рабочий» в октябре 1920 года в очерке «Красный треугольник» (красный треугольник — эмблема организации YMCA) он единственный, кажется, раз упомянул о себе как ее сотруднике:

 

Довольно известный американский миссионер в Японии, м-р Мередит, приехал в Омск и сразу, разумеется, счел своей обязанностью отправиться на поклон к архиепископу Сильвестру. В качестве переводчика для столь важного визита решено было взять меня, но на рукаве я носил мистический красный треугольник, с помощью которого надеялся получить спасение если не в загробной жизни, то, по крайней мере, от колчаковских комендантов. Треугольник смутил американца.

— Он не будет с нами разговаривать, Vivian, — решил Мередит, — он примет нас за еврейских шпионов.

В конце концов, мне пришлось переодеться в запасный костюм миссионера, хотя американец был вдвое толще меня.

 

Прежде Итин в Красноярске никогда не был, о его знакомствах здесь ничего не известно, но как-то в очень недолгое время — буквально с корабля, т. е. с поезда, на бал — он попал в новом для себя городе в серьезные органы власти. Сам Вивиан Итин об этом пишет вскользь, с некоторой лихостью и бесшабашностью:

 

В 1920 году я был «вридзавгуботюстом» в Красноярске. Это был первый оседлый год, считая с октября 1917г. Я подписывал смертные приговоры в коллегии Губчека и выручал спешно приговоренных к смерти, председательствовал в «Реквизиционной Комиссии» и вводил революционную законность, раздавал церковное вино — губздраву, колокола — губсовнархозу и руководил «комиссией по охране памятников искусства и старины», работавшей в связи с отделением церкви от государства.

В «Красноярском рабочем» я редактировал «Бюллетень распоряжений». В Красноярске были поэты. Я стал редактировать еженедельный литературный уголок, называвшийся «Цветы в тайге». Кажется, именно в «Красноярском рабочем» было напечатано первое мое стихотворение.

Город был вообще «литературным»: председателем губисполкома был в то время Феоктист Березовский (в должности предгубисполкома будущий пролетарский писатель состоял с февраля 1921г. — В. Ч.). Но т. Березовский хитрил и писал тогда только мемуары и критику, направленную против современных, несуразных, по его мнению, литературных новшеств. «Цветы в тайге» были признаны товарищами из губкома «навозом в тайге», а редактирование их слишком легковесным для заведывающего губернским отделом.

 

«Бюллетень распоряжений» — приложение к газете «Красноярский рабочий», небольшой листок, обе стороны которого заполняли текущие постановления и приказы Енисейского губревкома, объявления народных судей, связанные с расторжением браков, розыском различных лиц, сообщения о сроках действия продовольственных карточек и т. п. «Редактор бюллетеня т. Итин» — стояло в конце каждого выпуска. Последние подписанные им «Бюллетени» относятся к началу 1921 года. Литературный «уголок», а то и целую страницу, в «Красноярском рабочем» он редактировал где-то до лета 1921-го. Потом переехал в Канск, и в этом уездном городе был «одновременно завагитпропом, завуполитпросветом, завуроста, редактором газеты и председателем товарищеского дисциплинарного суда». В свободное от исполнения множества своих обязанностей время Итин переписал ранний рассказ «Открытие Риэля» в повесть «Страна Гонгури». Издал ее в 1922 году в том же Канске, стяжав тем самым сибирскому провинциальному городку славу родины первой советской фантастической повести.

В партию большевиков Итин вступил в Красноярске. Здесь же, подобно Гашеку, воплотил в жизнь и свои, так сказать, матримониальные планы — женился.

Процитированный выше фрагмент воспоминаний Итина — из очерка, впервые напечатанного в 1932 году в «Сибирских огнях». Итину оставалось жить шесть лет, в 1938 году он будет арестован как японский шпион и расстрелян. Вспоминались ли ему перед расстрелом подписанные им смертные приговоры коллегии губчека? И невольно возникает вопрос, на который нет ответа (а может, он сокрыт в каких-то недоступных архивах): не стоит ли на приговоре, вынесенном Федору Федоровичу Филимонову весной 1920 года, и подпись Вивиана Итина?

1920 год. Красноярск: из сводки новостей

Эсперанто

Эсперанто введен обязательным предметом во всех учебных заведениях РСФСР. Только недостаток в опытных преподавателях мешает пока провести этот декрет в полном размере.

Городской музей

Производится учет и частью сосредоточение архивных материалов XVII, XVIII и XIX века. Работа эта поставлена в связь с составлением трехсотлетней (через 8 лет) истории Красноярска.

Собрание еврейской молодежи

Состоится общее собрание членов еврейской молодежи КСЕМ. Повестка собрания: 1) отчет о деятельности кружка за истекшее время, 2) поднятие интенсивности работы кружка, 3) характер дальнейшей деятельности.

Аферисты или провокаторы?

Спекулянты не дремлют и нашли себе новое занятие.

За последние дни какие-то темные личности на базаре отзывают в сторонку незадачливых обладателей «сибирских» денег и предлагают обменять «сибирки» на советские, по курсу от 50 до 100 рублей советских за тысячу «сибирских» (мелкие и новые купюры — дороже, крупные и потрепанные — дешевле).

Новые «трудовики»

Как известно, уземотдел передал несколько нетрудовых заимок, служивших дачами для их владельцев, артелям и коммунам. Это очень не понравилось бывшим владельцам заимок — капиталистам, и они принимают ныне всевозможные меры и способы к возвращению заимок.

«Красный бич»

Вследствие употребления имеющегося запаса бумаги на плакаты и воззвания Чекатифа, выпуск очередного номера «Красного бича» откладывается на неопределенное время.

Трупы

На стан. Красноярск стоит вагон (теплушка) с трупами женщин, которых везли с собой чехи и бросили. По слухам, часть этих женщин замерзла, часть подобрана по пути следования.

Самоубийство

В бывшей гостинице «Метрополь», находящейся по Благовещенской ул., покончила жизнь самоубийством гр-ка гор. Минусинска Леонтьева Таисия Ивановна, 21 года. Причина самоубийства, вероятно, отсутствие материальных средств.

Рабоче-крестьянская милиция

Начальником милиции издан приказ об увольнении всех служащих милиции, не представивших рекомендаций от видных советских деятелей. Начат прием новых служащих. Принято около 10 человек с юридическим образованием.

 

(Окончание следует.)

 


1 Сибгеолком — Сибирский геологический комитет, учрежденный в октябре 1918 г. в Томске по инициативе профессора Томского технологического института Павла Павловича Гудкова, уроженца Красноярска, сына красноярского золотопромышленника, городского головы. В конце 1919 г. ему, одному из членов Сибирского Временного правительства, пришлось покинуть Томск и уехать во Владивосток. В 1921 г. Гудков покидает и Россию. В США Гудков становится одним из крупнейших геологов-нефтяников страны, членом нескольких академий и т. д. Умер Гудков в 1955 г. в Лос-Анджелесе, где и похоронен. В России в честь П. П. Гудкова в главном корпусе Томского политехнического университета установлена мемориальная доска.

2 В монографии Н. П. Макарова и А. С. Вдовина «Археология в Красноярском краевом краеведческом музее. 125 лет истории» приводятся сведения о том, что Н. К. Ауэрбах в 1919 г. являлся сотрудником Енисейского губернского отделения Русского общества печатного дела и Енисейского просветительного издательства. И по поручению этих издательств «выезжал в партизанские районы на Минусинский фронт во главе специально оборудованной полевой типографии, выпускал и распространял белогвардейские листовки и газеты среди крестьян». К сожалению, такие листовки и газеты неизвестны.