Журнальный мир

То, что движение, которое с уверенностью можно назвать экспрессионизмом, существует, не подлежит сомнению. За год, за два до войны у меня была возможность общаться с французскими, русскими, итальянскими писателями и художниками, представителями ныне доминирующего направления; к моему удивлению они, настолько же не знакомые с ситуацией в Германии, насколько я был не знаком с ситуацией в их странах, высказывали в отношении искусства и смежных ему областей суждения, пожелания, намерения, имевшие поразительное сходство с тем, что волновало тогда Германию. Это и было движение, существующее и поныне, своего рода атмосферная волна, подобно блуждающему барометрическому максимуму и минимуму. Не направление, как раз напротив – брожение без направления, как бы поток времени в брандесовском* смысле, нечто даже еще менее определенное и целенаправленное, чем, например, в общем смысле употребляемое понятие романтизма. По-настоящему точно обозначающего это явление названия еще нет или пока еще нет; когда говорят об экспрессионизме, определяют марку автомобиля по колесу; но возможно, что в этом понятии формулирутся сущностное качество движения. То, что ему предшествовало, например, в живописи, обращающей на себя внимание обычно больше других искусств, например в кубизме, в футуризме, и даже раньше, в импрессионизме, – да, представьте себе, в импрессионизме, – относится к тому же самому духовному подъему, который и у его зачинателей, и их последователей, проявляется в постоянно обостряющемся ощущении жизни, в страстном самопознании, в непримиримо решительной точке зрения как по отношению к форме, так и к содержанию, в стремлении к интенсивному, целостному способу выражения.

Может быть, это движение связано с другими явлениями в жизни европейских наций, и не только по времени: с укреплением в последние десятилетия целостности многих народов, с нарастанием их национального чувства, вполне вероятно, что причиной тому – параллельные экономические процессы. У меня такое ощущение, что движение это возникло не от недостатка, а от изобилия. Горделивость – главная характеризующая его черта.

Это не движение молодежи, то есть, это не неожиданное выступление нового поколения в искусстве, „не ведавшего об Иосифе“**. Возраст тех, чьи

———————————-
* Брандес Георг [Georg Brandes, 1842–1927] — датский критик, историк лит-ры и публицист.
** Из Библии, Исх.1:8 „ …И воцарился в Египте новый царь, который не знал Иосифа“.

биографии мне известны, колеблется частью от двадцати до тридцати, частью от тридцати до сорока, и старше. Ни Франц Марк, ни чрезвычайно болезненный Август Штрамм не были мальчиками. Теперь уже не вызывает сомнения, что и они, и другие их собратья по перу и раньше проявляли характерические черты, но прорыв, экспансия, поиски собственной почвы, и вместе с этим и выход на публику, стали возможными лишь в последнее десятилетие. Сейчас многие из них смогли объединиться, стать единым течением, то есть стать сильнее, находя сторонников и справа, и слева. И сам процесс, и его внедрение в жизнь еще только в самом начале, его распространение на другие сферы, вполне вероятно, еще впереди.

Творческая личность должна сохранять свою суверенность по отношению к духовному движению. Личности – носители его идеи, его создатели, они – его движущая сила, другие случайно попадают в его фарватер и, сознательно или бессознательно, плетутся вслед за ним. Эта волна до одних едва докатывается, другим доходит лишь до колена, третьи по собственной воле порывисто кидаются ей навстречу, четвертых она смывает, и они, обессиленные, лежат на песке после отлива. Подобные движения для многих – очищение, закалка, поиск своего пути. Они следуют, как сказано у Гегеля, за вождями души, так как ощущают необоримую власть своего собственного внутреннего духа, идущего им навстречу.

Об этом нужно сказать еще определенней, по возможности без образов или посредством новых образов. Захватывающее столкновение духовного движения и характера. Прежде всего, надо подчеркнуть: движение – это не какая-то уловка или сговор группы заинтересованных. Более того, по многочисленным, изначально не совсем ясным причинам политического, социального и человеческого происхождения движение ширится, разгорается то там, то здесь, – в сердцах и умах тех, кто тонко чувствует, остро слышит, ясно видит, – это они заставляют действовать поршни и валы машины. Медленно продвигаясь вперед, неуверенно тарахтя, порой лишь пыхтя на месте, оно, независимо от конкретных, вообще от каких-либо одиночных личностей, становится всеобщим общественным явлением, но что еще важнее – независимым от планов и проектов отдельных людей. Образующееся из различных ситуаций и обстоятельств широкое силовое поле. Некая существующая вне человека черта среды.

Это исключительно важно. В таком случае отпадают многие поводы для придирок. Принципиально важно уже в самом начале распознать сущность движения, тогда все само станет на место. Когда консерватор не признает необходимости центризма, либерализма и тем более социал-демократии, его можно понять, он не нуждается в этих партиях, но из этого не следует, что каждая из этих партий не имеет права на существование. Вопрос престижа, таким образом, лишается почвы. Ибо раз движение – не частная собственность, то каждый волен заимствовать из него все, что хочет и сколько хочет. Можно так же, не извиняясь, оставить сей Table d`hote* и предпочесть ему Diner a part**. То, как Гете обращался с идеями романтизма – то есть, то так, то эдак – известно. И не надо жалеть Теодора Фонтане, что он стал писать, будучи уже в возрасте. Каждый сам знает, что происходит у него в душе.

Те, кто душой и телом принадлежат движению, становятся его мучениками. Оно использует их, оставляя потом инвалидами, калеками. Здесь можно в самом деле cказать: их поглощает идея, но она же их и выплевывает, взяв себе от них самое лучшее и пригодное. Их органы чувств чрезвычайно восприимчивы к нуждам времени, они истово служат ему, занимаются своего рода высоким журнализмом, состоят при сегодняшнем дне в качестве его пастыря или, может быть, его глашатая, рискуя получить однажды полную отставку. Созданное ими – это в большинстве своем уже вскоре забытые произведения, хотя и в высшей степени характерные для движения, в течение нескольких лет ярко светившие ему в пути; однако при внимательном рассмотрении быстро распознаешь в их основе человечка, лишенного сущности, болтающегося на виселице своего мимолетного таланта.

Но темп жизни человека, не мученика эпохи, а ее господина, чрезвычайно своеобразен; организм растет, раскрывает свои возможности, стареет сам по себе, сие происходит несмотря ни на что, ни одно время не поспевает за этим его своеобразием. Да и как ему поспеть? В нашей жизни слились миллионы лет земной и человеческой истории, чему же меня могут научить какие-то шестьдесят лет? Или только десять? Каким еще образом, как ни «мимолетно», могут проноситься сквозь нас «движения»; полное преобразование никак невозможно. Мы хорошо застрахованы от совращения и ограбления со взломом.

И желания нет, и невозможно подменить самого себя.

Связвать движение с определенной личностью абсолютно не обязательно. Здесь-то и начинается особенно захватывающая глава. Эта глава уже стала легендой, ибо она – о разрыве Ницше с Вагнером, она печальна, когда она рассказывает, как движение, словно на дрожжах, возносит людей, а потом бросает их на произвол судьбы. Время неблагодарно, вероломно, беспощадно. От времени нет спасения, кроме как внутри данного нам с рождения, вдоль и поперек пересеченного артериями и кишками, выдела – полтора метра высотой, шестьдесят-семьдесят килограммов весом. Да, последнее слово за личностью. На этом месте следует заиграть фанфарам. Здесь речь – о человеческой свободе.

——————————-
* Table d`hote*(фр). – табльдот, тип меню, предлагаемый на установленную сумму; общий обеденный стол. Противоп. – Diner a part**(фр) – ужин
отдельно, сегодня чаще употребляется выражение: a la carte(а ля карт).

Никто не должен испытывать страха, никто не растворится даже среди движения. Немного разнообразия никогда не мешает. Большего ожидать не приходится, сколько не ворожи.

Если движение многое сдвинуло, значит, оно действовало археологически: устранило в нас одно из наслоений.

Движение царапается не больно, совсем не больно. Гомер при этом не повернет головы, лишь ребеночек заплачет.

Время различным путем проникает в наши поры. Но не следует думать, будто абсолютная преданность времени является правилом или чем-то обычным. И нужно сказать со всей прямотой – лишь очень немногие по-настоящему разделяют переживания своего времени. Большинство занято делами, у них нет времени для своего времени. Из чего не следует, что их чело обращено к звездам. Более того… ах, вовсе не трудно догадаться, что я хочу сказать: они вообще не существуют в определенном смысле. Современный мир проникает в художественные индивидуумы в разной степени глубоко, и происходит это вовсе не столь просто, как в случае с Зевсом и Данаей. В человеке сливается очень много самых разнообразных потоков; для самой литературы этот факт ничего не меняет, и теперь у нас нет оснований скрывать его. Так же, как ядро земли на глубине шести тысяч километров состоит из никелевого железа, над ним 1500 километровая подушка магния с кремнием, над которой совсем тонкий слой кремния, алюминия, базальта, диабаза – почва нашей земли, а над ней наполненная азотом подвижная воздушная оболочка, выше которой, в свою очередь, расположена двухсоткилометровая оболочка водорода – таким же образом устроены рожденные на земле индивидуальности, прослойками, пластами, еще замысловатей связанные друг с другом.

В нас есть складки, доставшиеся нам от ледникового периода, есть зарубки, датированные рождением Христа; мы происходим и по отцу, и по матери из глубокой дали, переплетения нашей родословной причудливы, она питается десятками источников, aere perennius*. Но в этот темный механизм воспоминаний и инстинктов вмешивается наше воспитание. Наше общение с окружающими выражается, как на групповой фотографии: один остается в тени, другой оказывается на ярком свету, один спереди, другой сбоку. Проявить наш потенциал нам помогают события. Движение – как раздражитель, искушение, размежевание – как ключ к сейфу.

И роль движения для существования индивидуумов здесь, конечно же, ясна; оно не более и не менее важно, чем какое-нибудь другое знаменательное событие. При помощи опытов блаженной памяти Штейнхайля** узнавать о пе-

——————————–
* aere perennius (лат.) – Прочнее меди, т. е. прочный, нерушимый. Цитата из «Éxegí monuméntum» Горация.
** Штайнхайль Карл Август (1810 – 1870) – знаменитый немецкий физик, один из изобретателей телеграфа и фотографии.

ревороте, о всемирной революции мы можем по эксперименту в стакане воды, так же как по какой-нибудь книге Толстого, по приговору в судебном процессе, по газетной заметке, по фразе ребенка, по изморози на дереве.

Конечное решение находится во власти личности. Есть люди с такой сильной витальностью, что они совершенно не способны ни замечать, ни осознавать свое время, ни поддаваться его влияниям. Они непрерывно что-то производят, из них бьет фонтан суждений, указаний, побуждений, благотворительности. Они словно в железной броне, полуслепы, полуглухи. Источники их энергии бьют из глубины, они не потеряли связи с силами древнейших эпох и могут воздействовать, излучая свое я. Их личное развитие для них важнее, чем все «движение», которое для них лишь вспомогательное средство, например, как парламент для крупного политического деятеля. Ни одно из движений не может взять их по-настоящему за живое – на что оно им? Совершить открытие? Обнаружить вулканы и звезды? 0ни сами могут основать десятки подобных движений.

Движение можно сравнить с бороной, вспахивающей почву; это значит, что оно не оплодотворяет. „Оплодотворение“ – образ, вводящий в заблуждение; направляет и ориентирует личность – Происходящее. Движение лишь вносит свои коррективы, смело рекламируя лежалый товар. От этого происходят открытия задним числом: Рампсенит Двенадцатый* в качестве последней новинки.

Движение действует как известная крупинка соли в маточном растворе, вокруг которой происходит кристаллизация, но кристаллизация именно маточного раствора.

Однобокость, мономания движения. Лошадям надевают шоры, самостоятельность возбраняется.

Массовые явления – это явления, захватывающие массы. Но существуют еще и аристократы.

Процесс выздоровления, ведущий к укреплению здоровья. Пока еще есть и здоровые.

Процесс роста. К взрослым он не имеет отношения.

Эпидемия. Несмотря на то, что многие уже вышли из возраста, когда болеют корью.

Вынужденно несвоевременные, они внутренне скованы, их организм изнуряет себя беспокойством, трениями. Они не могут постичь самих себя, не говоря уже о том, чтобы постичь других. Раздражитель и стимулятор действия. Многие рождены не в то время, в которое они должны были родиться, они становятся свидетелями движений, раздражители

————————
* Рампсенит, древнеегипетский царь, о котором пишет Геродот, чье повествование стало основой сатирической баллады Г. Гейне «Царь Рампсенит».

которых на них не действуют. В них живет глухое, ищущее, терзающее их чувство: у них недостает сил. Они в замешательстве. Рафаэли без рук, выкидыши.

Одной демократией тут не поможешь; каким образом самый прилежный из них, несмотря на все препоны, достигает высшего развития своего таланта? Кто сопротивляться препонам политическим путем?

Ceterum*: столь пристальное рассматривание личности художника излишне. В искусстве все вертится вокруг самого опуса. Художник – только возможность создания опуса, мы же говорим о фактах. Признаки величия Александра Македонского и Наполеона нетрудно обнаружить: то чудовищное, что ими совершено, на виду. С этим можно не считаться, но приходится это признать, хотя и с тяжелым сердцем; свидетельства: такие-то и такие-то народы истреблены, переселены, границы на столько-то передвинуты, убиты сотни тысяч людей. Здесь же – мир искусства, царство ценностей, находящихся по другую сторону от линейки, арифметики, весов. Ценности: то, что переходит от одного человека к другому. Опус как хаотичное переплетение этического и эстетического. Достоинства этого трансляционного аппарата измеряются тем, какого рода информацию он может передавать и каким способом он это делает. Физический инструмент, сохраняющий, как голова, психическое напряжение.

Собственно, книга или картина есть наполнение пространства, которое само по себе лишено этого психического напряжения. Но их в полной мере передатчиками не назовешь, а именно: здесь нужен еще и некто, кто передаваемое принимает. Неловкая ситуация: плафонная живопись Микеланджело существует как факт разрисованной поверхности, независимо от господина Мюллера и двух его дочерей, рассматривающих ее. Неловкая ситуация, но тут ничем не поможешь. Микеланджело во время своей работы не думал о господине Мюллере, но с того момента, как он повернулся к своему творению спиной, оно попало в зависимость от господина Мюллера, его теперешнего приемного отца. Не пожелай этот господин принять его, оно бы погибло. А так, как известно, и случается: вещи исключительной ценности исчезают, как будто они ничего собой не представляли, исчезают даже без права на трагическую гримасу. Представляет ли что-либо собой эта вещь, функционирует ли трансляционный аппарат, имеет ли передаваемое им ценность или нет – это определяет один Его Величество господин Мюллер, это зависит от его воли.

Такие эпохи подобны белому слону, помпезно обвешанному различными вещами, доставляющими ему удовольствие, которые он сможет съесть и вы-

——————————-
*Ceterum(лат.) – впрочем, кроме того, к тому же.

пить, которыми он забавляется и может позабавить других. Порой верхом на нем кто-то сидит, изображая наездника.

Дикий зверь мчится вперед гигантскими шагами, хватает своим хоботом все, что ему приглянется, опрокидывает то, что ему не подходит, смахивает с себя Микеланджело точно какую-то вошь. Вовсе не трудно иронично произнести: «Господин Мюллер!». Великолепно звучит и: «Произведение искусства – продукт органический». Но если оно таковым не является, тогда нет нужды звать вышеназванного господина, чтобы устоять на ногах, то бишь, на его ногах. Ведь тогда оно – абсолютный нуль, изначально ничего из себя не представляющий кретин, имеющий не больше ценности, чем труп – да, то самое, над которым Флобер, истекая кровью, работал в течение шести лет. В какую эпоху рождаются дети, зачатые пьяными матерью и отцом? Опус просто возводится в ранг старых штанов, в лучшем случае новых, и могут возникнуть споры о различии ценности жареного картофеля и бетховенского квинтета. Неудивительно, что можно удалить из головы без особого ущерба Большой мозг*, однако попытки обойтись без пищи заканчиваются плачевно…

Известно, что в католической церкви только посвященный священник имеет полномочия отпускать грехи, открывать небесные врата. В искусстве такими полномочиями обладает господин Мюллер. Это – массы современников, образующие причудливые структуры. Они глубоко эшелонированы, как французское каре или испанская армада, они представляют собой вязкую массу, подобную магме, на которой держится наша земная кора. Все они, как и отдельно взятый индивидуум, пронизаны сотнями чуждых друг другу, проникающих друг в друга, проходящих сквозь друг друга течений – такова жизнь масс. Сотни инстинктов жаждут насыщения, жаждут конфликтов – инстинкты, создающие ценности, от них зависит всё. О боги нашего времени, потускневшая Марлитт**, гладкий вечный Рафаэль, призрачный Мунк, Зенд-Авеста***, пистолеты грабителей, набожность, атеизм, сальные шутки. В доме отца моего обителей много**** . Надо еще раз протрубить в фанфары во славу этих масс и человеческой свободы, ведь когда-нибудь у меня выпадут зубы, мои волосы поседеют, я буду ходить, подгибая колени, если до той поры не протяну ноги. Тогда то, что я создаю, будет безуспешно пытаться пристроиться к движению, которое уже давно, пожелав доброго утра, исчезло за углом, не забыв оставить после себя приятный аромат. Мои бедные облаченные в лохмотья дети разревутся.

————————-
* Большой мозг – самый крупный и наиболее развитый отдел головного мозга.
** Марлитт Евгения (псевдоним Е. Ион) (Marlitt, 1825—1887) – популярная немецкая романистка, имевшая при жизни огромный успех, особенно среди женщин.
*** Зенд-Авеста – Древнеиранский религиозный литературный памятник. Является главной священной книгой в зороастризме. Авеста написана до IV – VI в. н.э.
**** Иоанн, 14, 2.

Из круга господина Мюллера кто-нибудь подойдет к ним и спросит, в чем дело. И они вместе пообедают жареной картошкой с кусочком ветчины, а если еще не закончится война – кольраби с подливой. Это будет по-другому, чем в прежние времена, но это тоже будет.

(Из журнала «Ди нойе Рундшау», Берлин, 1918)

Примечание:
Альфред Дёблин (1878 – 1957), известный немецкий писатель. Начав писать под влиянием натурализма (чему способствовали и его постоянные наблюдения над «человеческой натурой» в качестве психиатра в 1905—1933 гг.), стал одним из основоположников теории и практики немецкого экспрессионизма, в том числе и в качестве соиздателя экспрессионистского журнала «Штурм», основанного в 1910 г. Испытав впоследствии некоторое воздействие экзистенциализма, Дёблин на протяжении всей своей творческой деятельности остался во многом верен экспрессионизму: человек и мир в его романах неразрывно связаны друг с другом и в то же время разделены непроходимой и враждебной стеной; мир его романов вполне конкретен, но конкретность эта не столь пластическая и предметно осязаемая, как в произведениях реалистических и натуралистических, она раскрывается лишь в постоянном и трагическом противоборстве личности с непримиримо враждебным ей окружением. Личность для Дёблина, однако, не есть нечто исключительное и неповторимое (как это было, например, у романтиков), она являет собой лишь частицу из массы личностей, стоящих перед сходными проблемами.

Примечание:
Вебер, Вальдемар Вениаминович – поэт, прозаик, переводчие, издатель. Родился в 1944 г. в Кемеровской области. С 1962 г. жил в Москве. Окончил институт иностранных языков. В настоящее время живёт в Аугсбурге. Пишет на русском и немецком. Широко представлен в русской и зарубежной прессе. Автор нескольких сборников стихотворений, составитель ряда известных антологий немецкоязычной поэзии. Поэт, прозаик, переводчик, издатель. Лауреат нескольких литературных премий.