Журнальный мир

Прохладный, податливый, мягкий. Как хлеб, смоченный сахарной водой. Как утренняя разваренная овсянка к ломтю такого хлеба. Но без молока, без тёплого влажного пара. Липкий, лепкий. Как хитрое тесто, которое обычно сбегает от мамы. Песок!

Песок! Витя лепит из него куличи и домики. И сам он как будто сейчас в домике. Четыре брёвнышка, ни одного гвоздя – соседские дяди за день срубили, за вечер поставили – и вот, песочница. И вот – грибок, голубая крыша. Его тёти соседские покрасили – эмульсионка, вчера только забор маляровали. А здесь – никаких заборов. Домик без стен, со всех сторон открытый миру. И Витя – в нём, глядит из него в мир. Потом – на песок. И мнёт, и мнёт его ручонками. И песок выскальзывает сквозь пальцы, как зубная паста из тюбика. И тогда Витя снова глядит в мир. И свой мир лепит. Набирает лопаткой, почти что ложкой, песочно-овсяную кашицу, трамбует её в ведёрке. Переворачивает, стучит по донышку. Растут друг за другом дюны-домики. Растут и тут же осыпаются, оседают. Местятся рядом приплюснутые горки, почти что комки маминого теста. А дом настоящий не лепится – и нелепица получается. И Вите смешно – и щёки круглятся его, как два всконопаченных солнышка.

Пахнет свежей травой. И ветер сегодня солнечный, по-другому не назовёшь. Ласковый майский ветер, колышущий жёлтое море одуванчиков. И проседи, проседи – в этой сплошной золотой желтизне! – побелели, облунели весенние солнца. И Витя, сам как солнце, спустившееся погостить на землю, в эту землю зарывается. В этот песок, на островке среди жёлтого моря. И ветер, играя, развевает его рыжие вихры.

А вот у Серёжи, Витиного брата, волосы тёмные, короткие. Ветер с ними не играет. И давно другие игры у Серёжи. Сидеть с малым – такое себе: не туда пойдёт, не то возьмёт, не то в рот потащит. Он-то пойдёт, он-то потащит. А ты – сиди. А вот-вот закончится четверть, отзвенят последние звонки, отбушуют учителя и завучи… Свобода! А пока сиди на брёвнышке, предвкушай и томно вздыхай. Телефон – хоть одна отдушина.

С замыленным и битым, как фары соседских «жигулей», стеклом, Серёжин «самсунг» не обещал больших мощностей или интернета в «пять палок». В классе за такие били – считай, с барахолки. Весь в отпечатках, с забившимися в трещинки карманной взвесью, даже жвачкой. Этот «старый плавучий чемодан», со слов однокашника Сашки, влёгкую можно обменять на два столовых пирожка. Или отдать дяде Ване, владельцу битых «жигулей». Но Серёжа этого делать не спешит: у него там, по ту сторону тёмного экрана, своя песочница.

Щёлк! Щёлк! – и пиксельные фигуры задвигались. Странно, по-квадратному, геометрично. Блок встаёт на блок, образует стену. Серёжа огораживается, защищается – скоро виртуальная ночь. Точит алмазные мечи, полирует доспехи. Проверяет инвентарь. Роется в сундуках. Что-то крафтит, создаёт. Вот он – его дом, пусть и оквадраченный, с упрощённой графикой жизни.

А рядом, уже на коленках и по коленки в песке, ползает весь извазюканный жизнью Витя. И нет ему дела до коленок: чистые ли они, целые ли они. Нет дела до ссадин. Ветер подует, поцелует – и всё пройдёт. Не уследил брат…

Ветер раскачает белые простыни, сохнущие во дворе. Маленькая, сстулившаяся, промелькнёт между ними мать с бельевой корзинкой. Оставит сбежавшее тесто, не домоет кастрюльку от каши. Завидев своих мальчишек, окликнет их звучно:

– Серёжа! Витя! Домой!