Путешествие сибирских зоологов в Ирак

Путешествие сибирских зоологов в Ирак

Окончание

17. Тюремный распорядок

Александр. В тюрьму мы попали вечером 2 мая. Как оказалось, ужин, который по расписанию в 19:00, мы уже пропустили. В 20:00 дверь камеры была открыта тюремным надзирателем в гражданской одежде, и все стали выходить в коридор. Однако сначала необходимо было скатать покрывала, на которых все сидели, чтобы заключенные-дежурные могли вымести с пола каракуль, сыпавшийся с людей, и провести влажную уборку. В коридоре оказалась гора мокрых резиновых тапочек. Каждый, надев тапочки, шел дальше по коридору — в сторону, противоположенную той, где находится т-образный перекресток. Оказалось, что к нашей камере примыкает соседняя, являющаяся зеркальным повторением первой, в которой так же много людей. Камера была закрыта, а все люди были внутри нее. Пройдя по коридору, который дважды свернул влево, мы с потоком заключенных из нашей камеры попали в странное помещение. Это был куб воздуха среди серого бетона, длина и ширина — около десяти метров, а потолок не удавалось разглядеть из-за того, что в комнате было темно — освещения не было. В серых стенах были зарешеченные окна, но решетки почему-то были с нашей стороны. Повсюду на бельевых веревках были развешены различные тряпки. Темные люди хаотично двигались в окружавшем их полумраке. И вдруг на нас сверху закапала вода, и мы поняли, что, оказывается, мы находимся на улице! Приглядевшись к темно-сиреневому потолку, мы обнаружили, что это вовсе не потолок, а небо, но зарешеченное. Решетка была на высоте около шести метров над нашими головами.

У сокамерников мы выяснили, что это прогулка, длится она в течение часа, и в день таких прогулок — три. Мы пригляделись (насколько позволяла темнота) к поведению заключенных. Люди просто ходили туда-сюда и вели друг с другом беседы. Вырвавшись на свежий воздух, наши сокамерники все равно не забывали курить почаще. Мы не оставались в стороне от дискуссий, разговаривая с самыми разными людьми. Основной темой для бесед в этот вечер служили наши персоны. Ни у кого не укладывалось в голове, что мы приехали в Ирак не воевать, не шпионить, не торговать оружием или наркотиками, а ловить бабочек и пауков. Спрашивали также о нашем вероисповедании. Мы оба атеисты, но в ответ на вопрос о религии отвечали, что мы христиане. В мусульманских странах нет атеистов. Ахмед из Мосула уверял, что нам беспокоиться не о чем и что не пройдет и двух недель, как нас отпустят, конечно, при условии, что мы невиновны.

В 21:00 прогулка была окончена, и мы проследовали в свою камеру. По телевизору показывали футбол. Заключенные оказались яростными болельщиками, чего нам было не понять по причине ненависти к футболу. Постепенно наша тревога улеглась — мы поняли, что, по крайней мере, нас не собираются убивать. Хотя ночь была еще впереди. Оставшийся вечер прошел за курением и вялыми разговорами. В полночь был объявлен отбой.

Ночь оказалась самым тягостным временем суток. Как уже было сказано, на одного человека приходилось чуть больше квадратного метра площади. Покрывала, на которых сидели днем, были раскатаны на всю длину, а из других были чрезвычайно хитрым образом скручены подобия подушек. За укладку людей на ночь отвечал один из опытных заключенных. Каждый человек ложился строго на бок, а его соседи, также лежа на боку, ложились ногами к его голове, то есть валетом. Лицами в таком положении все сориентированы в одну сторону. Такая раскладка позволяет разместить 80—90 человек в камере семнадцать на шесть метров, но она чрезвычайно унизительна: приходится спать, уткнувшись лицом в задницу соседа спереди, в то время как сосед сзади дышит туда же уже тебе. Так как таких рядов в камере получается три, то на твоей макушке лежат ноги человека из следующего ряда, а твои ноги — на голове человека из предыдущего. Перевернуться на другой бок или тем более на спину не было никакой возможности, приходилось проводить по восемь часов в таком положении. Так как спящего от бетонного пола отделяет только тонкое синтетическое покрывало, то уже буквально через несколько минут такого лежания начинает ломить бок. Все тело быстро затекает и потеет от жары, очень хочется пошевелиться, но это невозможно — настолько плотно люди прижаты друг к другу. Несмотря на то что кругом люди, хоть и «бармалеи», остро чувствуется одиночество и заброшенность. Вдобавок ко всему — курить ночью нельзя. Свет в самой камере на ночь выключают, но в коридоре он горит с такой силой, что все равно так светло, что можно читать (только нечего).

В первую ночь нам выпало спать совсем недалеко от Кощея Изгоя. Более опасного соседа невозможно представить: терять ему уже явно нечего, а убить, задушив спящего человека с помощью наручников (Кощей Изгой был все время закован в наручники), очень просто — тут даже пикнуть не успеешь. Мы договорились спать «шибко не засыпая» и следить за сохранностью жизней друг друга. Но примерно через час оба провалились в тяжелый сон, не приносящий ничего, кроме усталости. Сны в тюрьме снятся очень яркие, о свободе. Но от этого на душе становится еще тягостнее, когда просыпаешься. А просыпались мы десятки раз за ночь. Кощей Изгой не рыпался.

Один из основных страхов людей, попавших в тюрьму, — возможность изнасилования. Ни для кого не секрет, что в тюрьмах процветает гомосексуализм, в том числе и на недобровольной основе, нередки групповые изнасилования. Но в нашей иракской тюрьме никаких подобных проявлений не было — слава Аллаху всемогущему! Гомосексуальные отношения в исламе трактуются как «харам» — нечто абсолютно запретное. А на территориях, подконтрольных Исламскому государству*, геев вообще казнят: их сбрасывают с высоких зданий, а потом добивают камнями. Как правило, местное мусульманское население одобряет эти казни.

В 7:00 звучит крик Смотрящего по камере или Аусера Полицейского: «Эрастен кака!» — «Просыпайтесь, братья!» Но к этому часу все уже давно не спят, а просто лежат и тихонько мучаются, поглядывая на часы. Начало дня в тюрьме — тоже очень тягостно. Вновь приходит осознание ситуации, в которую вляпался.

В 8:00 — завтрак. Еду на телеге довозят до внешней решетки в т-образном коридоре. Там телегу забирают дежурные по кормежке заключенные, которые и доставляют еду в камеру. В качестве стола используется клеенка, которую расстилают на полу в два ряда. Каждому «брату» выделяется лепешка и тарелка с едой. Вообще, пищу в тюрьме давали неожиданно хорошую: рис, рагу, курица, баранина, лук. Однажды принесли даже мандарины и «Спрайт». Плохо тому, кто сидит в начале «стола», — приходится передавать дальше десятки тарелок (а затем забирать обратно — с объедками). К счастью, мы сидели не в начале.

Хоть еда и хорошая, но аппетита особо нет — сказывается тяжелый эмоциональный стресс. Кроме того, из-за тесноты и скученности приходится есть сидя на корточках. В такие моменты люди ощущают себя рабами. Какое-то средневековье. После еды все немедленно, с остервенением придаются курению. Надо сказать, что в обычной жизни мы почти не курим — только лишь в экспедициях и иногда под настроение, но в иракской тюрьме выкуривали каждый как минимум по десятку сигарет в день. Когда свои сигареты (предусмотрительно подаренные доктором Али) мы выкурили, то стали стрелять у сокамерников, которые никогда не отказывали уважаемым российским шпионам, а затем начали и покупать их через надзирателей. В Ираке в продаже имеется множество различных марок сигарет и сигар.

В 9:00 начинается утренняя прогулка, и все снова идут в «кубик бетона» с зарешеченным небом. Сквозь решетку видно только облака. Иногда во внутренний дворик залетают мини-голуби — горлицы. Находясь в этом крайне стесненном пространстве для прогулок и глядя сквозь решетку на небо и пролезающих через нее горлиц, можно мысленно взлететь над территорией тюрьмы, набрать высоту над Эрбилем и, повернувшись спиной к Мосулу, полететь на северо-запад. Затем, миновав Иранское нагорье, Каспийское море и Казахстан, можно очутиться дома в Западной Сибири. Ну и еще можно разговаривать с соседями, отжиматься от пола и курить. В 10:00 утренняя прогулка завершена.

До 12:00 — свободное время. В камере, естественно.

Заключенные общаются друг с другом, смотрят футбол по телевизору, изготавливают поделки на продажу (картонные коробочки в форме сердечек), перебирают четки и, конечно, читают Коран. В камере имелось много экземпляров Корана различных форматов: от книг монументального склада до карманных вариантов. Так как Коран — это священная книга, то она требует благоговейного к себе отношения. Нельзя брать Коран грязными руками и класть на пол. В нашей камере все экземпляры Корана лежали на подоконниках. К несчастью, не было ни одного экземпляра на английском или русском — иначе бы мы обязательно начали его читать. Пять раз в день наши соседи по камере совершали молитву — намаз. Но, как ни странно, были и такие грешники, которые не совершали намаз, например Кощей Изгой. Скорее всего, он уже ни во что не верил.

В 12:00 наступает время обеда.

К сожалению, в условиях гиподинамии еда вызывает отвращение, тем более что есть ее приходится сидя на корточках. Жителям Востока, в силу некоторых особенностей их анатомии, легко и удобно сидеть на корточках, чего не скажешь о нас, европейцах. Особенно плохо в этом отношении было мне: из-за старой травмы крестообразной связки правого колена мне тяжело сгибать правую ногу.

С 14:00 до 15:00 — время дневной прогулки. А после ее завершения наступает совершенно абсурдный и издевательский тихий час. Заключенные, разгоряченные прогулкой, вынуждены ложиться на пол и целый час изображать сон. По пятницам (выходной в Ираке) тихий час отменяется. После 16:00, когда ненавистный, практически как в детском саду, тихий час заканчивается, вновь наступает свободное время. На этот раз досуг заполняется просмотром турецких сериалов. Нам особенно полюбился сериал про какую-то скандальную турецкую бабу с вечно зверски разбитой мордой. Помимо этого, можно играть в домино с соседями по камере. В Ираке в домино играют против часовой стрелки.

В 19:00 — время ужина.

Мы оба носим очки из-за близорукости. Это обстоятельство затрудняло адаптацию к тюремному быту. Приходилось постоянно заботиться о сохранности очков. На ночь мы, по подсказке сокамерников, просто убирали их на подоконник. Причем старались делать это как можно более скрытно, не привлекая лишнего внимания. Мои очки — «хамелеоны», в камере они были абсолютно прозрачны, а на улице, то есть во внутреннем дворе тюрьмы, — сильно затемнялись под воздействием ультрафиолетовых лучей солнца. Это «волшебство» взбудоражило игиловцев, которые наперебой просили дать им их померять. Особенно упорствовал Злой Игиловец. Но я никому не давал в руки очки, так как их могли легко поломать: дашь померять одному — начнут просить все. Только один из заключенных посмотрел через мои очки — Усатый Пешмергист. У бойца порвались четки, а починить он их не мог по причине своей дальнозоркости. Тогда он и попросил мои очки. Объяснять, что близорукость и дальнозоркость — разные вещи, было бесполезно. В очках Усатый Пешмергист предсказуемо стал видеть еще хуже.

Роман. Почти все курили. Курево, как скоро выяснилось, можно было купить через охрану — вот все и курили, чад стоял чудовищный. Думаю, что астматики умирали здесь за несколько часов.

После часа привыкания к обстановке дверь открыли, и мы пошли на прогулку. Внутренний двор тюрьмы, около ста квадратных метров, окружали глухие стены около шести метров высотой. Небо было перекрыто решеткой. Во дворе были складированы какие-то сумки (как выяснилось — вещи заключенных и тазы, в которых можно было стирать). Когда мы шли по коридору, нам показали довольно большую душевую с индивидуальными кабинками.

После часовой прогулки, которую мы посвятили дальнейшему общению с заключенными, мы опять пошли в камеру, где расселись и еще пару часов смотрели сериалы и футбол. Все это было нереально, поверить в происходящее было странно и страшно.

К 24:00 начиналась укладка на ночь.

В камере были свои непревзойденные мастера этой процедуры. Люди укладывались валетом, плотно-плотно друг к другу, так что в результате, если посмотреть сверху, в камере не оставалось ни одного сантиметра свободной площади. Люди, люди, головы, ноги, прижатые к бокам руки, никто не может повернуться, скученность страшная. Лежа на боку на тонком одеяле ты чувствуешь всем телом твердый бетонный пол, ноги соседа у тебя на голове, ощущаешь дыхание своих сокамерников. По лбу текут струйки пота. Чуть сгибаешь в колене ногу, поднимаешь колено вверх — колену лучше, прохладнее. Люди стонут, пытаются повернуться, вздрагивают, кто-то из молодых засыпает, кто-то тихонько разговаривает. Шумит вентиляция. Забытье пришло не сразу, сном это не назвать, так, проваливаешься минут на пятнадцать, потом опять очнулся, и так ты спишь.

Потом пробуждение.

Люди тихо встают, занимают очередь в туалет, к умывальнику.

Один из наших соседей был одноногим. Отсутствующую конечность ему успешно заменял пластиковый протез, на котором он довольно бодро передвигался. Поскольку скученность в камере была ужасающей, спать рядом с протезом ему не удавалось, и ногу ставили отдельно — к умывальнику. Рано утром, когда безногий просыпался, кто-то из находившихся рядом с туалетом кидал ему его ногу через всю камеру. Я был уверен, что данная сцена вполне могла бы вдохновить Тарантино на ближневосточный ремейк «Омерзительной восьмерки».

18. Обыск

Александр. На вторые сутки пребывания в тюрьме надзиратель забрал нас из камеры и повел в один из кабинетов. В кабинете нас ожидали неприятности. На столе лежали полиэтиленовые пакеты, содержащие некоторые интересные вещи из нашего багажа, о которых мы не рассказали на допросах в полицейском участке в Дахуке. Из вещей Романа там оказались специальные ультрафиолетовые лампы для привлечения ночных бабочек, бутылки с этилацетатом (яд, применяемый в энтомологических морилках, обладает резким запахом) и фотокамера (моя камера была конфискована еще в Дахуке). В моем багаже оказались вещи гораздо более интересные: GPS-навигатор с целой кучей забитых в него непонятных для непосвященного координат (это в придачу к целой папке прекрасных карт Северного Ирака, которую забрали еще в Дахуке), два перцовых баллончика, дополнительные SD-карты и, наконец, фотоловушка.

Фотоловушка — это фотоаппарат, который может осуществлять съемку без участия человека, имея автоматический запуск от чувствительных датчиков. Фотоловушки используются в основном для съемок животных в дикой природе. Это хитроумное приспособление реагирует на тепло, выделяемое животным, и на движение. Оно может долгое время работать автономно и фотографировать как днем, так и ночью, даже в самой кромешной темноте (так как фотоловушка способна фиксировать даже невидимое для человека инфракрасное излучение).

После того как нам были продемонстрированы все эти вещи, мы подписали их опись, составленную на арабском. Для подписания этого документа потребовалось лишь оставить на нем отпечаток своего пальца, окрашенного специальными чернилами. Нам объяснили, что мы якобы скрыли эти вещи от полиции, и теперь предстоит их изучение.

В подавленном настроении мы были водворены обратно в камеру.

Как раз к обеду, который не лез теперь в горло.

19. Раздумья

Александр. Наш первый стресс от попадания в тюрьму постепенно улегся, но вместе с этим пришло осознание сложности и непредсказуемости ситуации, в которую мы попали. Мы стали много думать о нашем положении. Сидеть и думать. Самым плохим было то, что мы находились в полной изоляции. Наши мобильные телефоны были, естественно, конфискованы. Когда нам представляли на обозрение дополнительные изъятые у нас вещи, мы, конечно, спросили, можем ли мы позвонить консулу России в Иракском Курдистане. Нам было отказано. Потом заключенные пояснили нам, что по здешним правилам любые телефонные звонки запрещены в течение первых двух недель заключения. Но на деле по тем или иным соображениям многим заключенным не разрешают пользоваться телефоном вообще никогда — даже спустя месяцы и годы заключения. Как мы поняли, такая жестокая мера применяется, по-видимому, в основном к иностранцам. Например, Ахмед из Сирии к моменту нашего появления находился в тюрьме уже месяц. Несмотря на это, ему не разрешали позвонить, а значит, его родные, скорее всего, не знали, где он. Ахмед очень переживал по этому поводу и попросил меня взять у него выцарапанный на кусочке картона номер телефона его брата в Сирии — чтобы я, оказавшись на воле (а Ахмед был уверен, что меня выпустят, и выпустят раньше), позвонил в Сирию и рассказал о нем брату. Я отказался взять номер на «материальном носителе», так как это могло сослужить мне плохую службу при очередном обыске, но выучил его наизусть.

Роман в ходе нашей поездки по Ираку ежедневно созванивался с женой и ожидал, что она уже должна обеспокоиться внезапным прекращением связи. Для нас эта обеспокоенность могла оказаться выгодной, так как нас хватились бы и начали искать, рано или поздно дело бы дошло до официальных структур. А я лишь пару раз созванивался с родителями, да и то только на пару минут. Меня бы точно никто не хватился, а поэтому никаких надежд в этом плане с моей стороны не было. Основные надежды мы возлагали на консула РФ в Иракском Курдистане — Евгения Вадимовича Аржанцева, с которым Роман созванивался незадолго до нашего ареста. Мы ждали, что он как-то объявится, например, нас вызовут на допрос, а там мы с ним и увидимся. Или, например, нам разрешат связаться с ним по телефону. Но ничего этого не было, и потому мы решили, что нас бросили на произвол судьбы.

Относительно причины нашего ареста нам никто так ничего и не сказал. Мы предполагали, что нас подозревают в шпионаже. Вряд ли кто-то в дохукском отделении «Асаиш» поверил, что мы приехали в Ирак за бабочками и пауками. Ну не понятно это людям Ближнего Востока и Центральной Азии. Не понятно в принципе по причине совершенно другого менталитета. А наш странный (с точки зрения любого полицейского, в том числе и российского) багаж еще больше мог подкрепить уверенность в том, что мы шпионы или диверсанты. Не стоит забывать и о том, что шла война. Даже в камере мы слышали доносившиеся до нас глухие раскаты авиаударов, наносившихся в те дни по Мосулу силами Международной коалиции.

Это, несомненно, усиливало паранойю местных силовых структур.

Неважно, что полный комплект карт Северного Ирака был нами скачан с общедоступного сайта в Интернете, на котором хранятся карты Генштаба СССР. Неважно, что карты эти давно устарели. Фотоловушку мы, конечно, собирались использовать для сбора фото- и видеоматериалов, регистрирующих передвижения бронетехники и живой силы пешмерга по территории Иракского Курдистана. Ультрафиолетовые лампы, конечно же, предполагалось использовать не для ловли каких-то там никому не нужных бабочек, а для маркирования участков для нанесения минометных и зенитных ударов. Заспиртованные пауки и скорпионы в пробирках, а также бабочки, разложенные на ватных матрасиках, представляли собой не более чем прикрытие, причем совершенно идиотское и неправдоподобное, что-то вроде нелепой детской отмазки. Вне всякого сомнения, арсенал из перцовых баллончиков и бутылок с этилацетатом предназначен для химической атаки на доблестных солдат пешмерга. Примерно так могли рассуждать в «Асаиш». Объяснить что-либо мы могли лишь своим сокамерникам, да и то с трудом. Например, все считали, что я был невесть как попавшим в Ирак российским солдатом, видимо, забредшим из Сирии. Такое мнение сложилось лишь из-за того, что на мне были камуфляжные штаны и я хорошо отжимался от пола…

По всему выходило, что сидеть нам, возможно, придется долго.

Сидеть в тяжелых условиях и полной изоляции от окружающего мира.

И хорошо еще, если сидеть в этой тюрьме, а то ведь могут перевести в какой-нибудь подземный «лагерь смерти» для особо опасных шпионов, надежно укрытый в горах Загроса. А то и вообще от греха подальше выведут с мешками на головах до ближайшей стенки…

20. Адаптация

Александр. Постепенно мы начинали адаптироваться. Аппетит вернулся, сон стал лучше. Среди сокамерников сформировался свой круг общения. Состоял он, как легко догадаться, из таких же интеллигентов, случайно попавших в тюрьму, как и мы. Время мы проводили в беседах, рассказывая о России, о Сибири и, конечно, слушая о родных странах наших новых друзей: Ираке, Сирии, Иране, Турции. Все это стало казаться чем-то совершенно обыденным и близким. И уже исчезло ощущение, что попал в какой-то дерьмовый фильм. Любых контактов с игиловцами мы старательно избегали, а вот с простыми уголовниками, конечно, общались. Все они оказались отличными мужиками. Попутно мы еще играли в домино. Роман читал мне лекции по психиатрии (он по первой специальности врач-психиатр). Я же, в свою очередь, читал лекции Роману — по палеонтологии (ею я увлекаюсь с детства).

При посредстве Ахмеда из Мосула мы купили сменное белье, а также мыло, зубные щетки, пасту и салфетки. Оказалось, что в тюрьме можно помыться во время любой из трех прогулок. Проходя по коридору, соединяющему нашу камеру с двориком для прогулок, можно зайти в душевую комнату. В этой комнате было несколько кабинок без дверей, в каждой из которой был душ. Каждая кабинка была закрыта прилепленной на торцы ее боковых стенок мокрой клеенкой, и, чтобы в нее попасть, требовалось подлезть под эту клеенку снизу. Это делалось для того, чтобы никто не увидел обнаженного тела моющегося в кабинке человека (это «харам»). Однажды произошел даже забавный случай. Заходя в освободившуюся кабинку, я по неуклюжести снес спиной клеенку, которая закрывала сразу несколько кабинок, в которых мылись заключенные. Этот инцидент вызвал переполох среди мывшихся игиловцев, которые начали в панике прикрывать свой срам руками и пытаться водворить клеенку обратно. Однажды душевая оказалась заблокирована Арью Пахлаваном Шизофреником, который разломал швабру и сделал из обломка ее черенка засов, который просунул под дверную ручку. Когда наконец другие заключенные уговорили его открыть дверь, тот решил использовать заостренный обломок черенка как копье. К счастью, это импровизированное оружие у него быстро отобрали.

В один из дней была устроена большая уборка, когда все покрывала вынесли во внутренний дворик и стали выбивать из них пыль. Работали в парах. Я выбивал покрывала вместе со Злым Игиловцем. Способ, применяемый в тюрьме для выбивания покрывал, достаточно сложный, так как требует синхронизации движений. Злому Игиловцу никак не удавалось объяснить мне, как выбивать покрывала наиболее эффективно, так как он не владел английским языком.

На прогулках Роман участвовал в песнях и плясках, которые устраивали заключенные среднего и старшего поколения. Главой этих мероприятий выступал Усатый Пешмергист, который играл на «барабане» — пластмассовом тазу для стирки белья. Интересно отметить, что однажды молодые игиловцы начали смеяться над Романом в ходе такого мероприятия, за что были немедленно одернуты старшими.

Как уже было сказано, рядом с нашей камерой располагалась другая камера с зеркальной планировкой. Так как время прогулок заключенных нашей камеры и соседней не совпадало, то мы не могли познакомиться с ее узниками.

По вечерам мы продолжали смотреть турецкий сериал про скандальную женщину с разбитым лицом. Несмотря на то что нам удалось быстро адаптироваться в тюрьме, ночь все равно оставалась тягостным временем. По утрам Усатый Пешмергист просыпался одним из первых. Так как он был одним из самых уважаемых заключенных, то на него режим особо сильно не распространялся. Поэтому примерно в 6:30 утра мы пробирались к месту Усатого Пешмергиста. Там он угощал нас чаем из термоса и сигаретами, а также на языке жестов рассказывал о том, как он убивал боевиков, которые, кстати, в этот момент вполне мирно дрыхли вокруг нас. Самым приятным было то, что у Усатого Пешмергиста было блатное место, и, придя к нему в гости, можно было сесть относительно свободно и дать затекшему от тесноты телу отдых.

Сильно нам досаждала языковая изоляция, ведь далеко не все могли объясняться на английском. Поэтому я договорился с Ахмедом из Мосула о приобретении англо-арабского разговорника (который так и не был нами получен).

Роман. Вероятно, здесь стоит опять оторваться от хронологии событий и просто поделиться впечатлениями.

В камеру вкинули пацана. Лет пятнадцати. Похож на молодого Пушкина. Ребенок в школьной форме стоит посреди камеры — смотрит на заключенных, они на него. Парень белеет и падает без чувств. К нему подбегают мужики, мочат лоб водой, бьют по щекам. Бедолага постепенно приходит в себя, плачет — его успокаивают.

Один из заключенных (этнический араб) говорит: скажите Путину, что нельзя поддерживать курдов, при Саддаме мы жили нормально, а курды не щадят никого. Он достает сигарету, слегка ухмыляясь, протягивает одну и мне. Курим, стряхивая пепел в какую-то крышечку. Каждый думает о своем.

Саша победил нескольких человек в отжиманиях от пола.

Выхожу из туалета — девяносто товарищей по несчастью стоят плечом к плечу и молятся. Кто-то читает Коран (их у нас в камере было несколько экземпляров), кто-то просто беззвучно шевелит губами, кто-то стоит на коленях. «Господи, — думаю, — неужели это со мной происходит? Как в страшном кино…» Делюсь с Сашей впечатлениями — и получаю ответ: «А потом в кадре появился Фомичев…»

Пытаемся шутить. «Саня, — говорю я, — надо тебе научного руководителя менять…»

Кое-кому придумываем клички: страшный сумасшедший мужик с выпученными глазами — Глазунья, дикого вида психопат в наручниках — Кощей и все такое прочее.

Мы обзавелись еще одним полезным знакомством — худощавый молодой полицейский Аусер с наколкой на руке «I love you my frends!». Не знаю, кто были эти «frends», но он их любил. Аусер был одним из самых влиятельных лиц в камере, агрессивный, юморной, он производил впечатление опасного, но в то же время справедливого человека.

Поняв, что мы ученые-биологи, работаем в университете, что я — профессор, а Саша — аспирант, наши новые друзья относились к нам ровно и даже с уважением.

Заметным персонажем был долговязый мужчина метра два ростом — Умет. Похожий на главного героя фильмы «Ширли-Мырли», он постоянно улыбался лошадиной улыбкой и вечерами на прогулке очень ритмично барабанил по перевернутому тазу и пел красивым голосом бесконечные и довольно однообразные курдские песни. Умет любил всем показывать свои боевые ранения. А показать ему было что. Часть мышц на голени оторвана миной, ключица и грудь прострелены из «калашникова», рука — из карабина, ноги пробиты осколками и пулями. Пораженный (вероятно, из-за своего роста) почти всеми видами стрелкового оружия, он подвергся пыткам в плену у боевиков, ему молотили палкой по руке, пока не сломали плечевую кость. В застенках рука не смогла нормально зажить, и в середине плеча сформировался ложный сустав.

Саше приходилось общаться и с молодежью. Один из них, парень лет восемнадцати, признался: «Я работаю в ИГИЛ… Это нехорошо… Я заражен ВИЧ…»

Вечером мы играли в домино, резались в нарды.

На прогулках максимально пытались размять затекшие конечности.

Прошла еще пара дней. Мы постепенно превращались в з/к.

Подъем, завтрак, прогулка, обед, сон-час, ужин, прогулка, телевизор, отбой, забытье, подъем… Как сказал доктор Омар, самое страшное здесь — сон и еда. Убивала бездеятельность. Саша предложил учить арабский язык. Мне мысль эта понравилась. Еще просто убивало курение: это ужасно, когда в замкнутом пространстве постоянно курят восемьдесят мужиков. Убивали дневной и ночной сон. По крайней мере, я понял, как чувствовали себя африканские рабы, которых португальцы везли на невольничьи рынки в душных трюмах парусников. Но ведь сейчас же не шестнадцатый век. Почему от нас не отсадят несчастного Арью, почему его не лечат? Почему к нам не пришел консул? Сообщили ли вообще нашим дипломатам о нас? Почему не ведется следствие? Почему нас не вызывают полицейские? Почему нам не дают адвоката, не предъявляют обвинения? Да спасемся ли мы вообще? Сколько это займет: неделю, месяц, год, всю оставшуюся жизнь?

Поняв, что нам не угрожает физическая расправа от наших сокамерников, я не стал бояться меньше. Меня тревожило наше здоровье (на своем узком совете мы решили максимально поддерживать чистоту тела, хорошо, пусть даже через силу, питаться и есть больше лука, которого, к счастью, давали в изрядном количестве). Еще нас беспокоила политическая ситуация. Если игиловцы когда-то смогли взять Мосул и Пальмиру, то что им теперь помешает завладеть Эрбилем? Несмотря на явную маловероятность, это волновало нас. Ведь при таком раскладе уж нас-то с Сашей точно бы распяли на ближайшей финиковой пальме.

Народу не убывало. Выпустили только одного дурачка-хулигана, а новые товарищи поступали ежедневно. Все это еще более осложняло ужасающий быт иракской тюряги.

На пятый день в камеру вошел импозантный невысокий араб с очень дорогостоящей улыбкой, невероятно аккуратно постриженной бородкой, в элегантных брюках и белой сорочке. Весь его внешний вид выдавал в нем весьма успешного бизнесмена. Бегло говоря по-английски, Мустафа рассказал нам свою историю. Прилетев из Багдада в Эрбиль на деловую встречу с партнерами из Ливана, он был арестован из-за сходства своей фамилии с фамилией террориста. Повод, конечно, веский, чтобы бросить человека за решетку. Эта история происходит с ним в третий раз. Мустафа оказался славным малым и просил нас забыть о времени. «Обычно такие дела, как мое или ваше, занимают две-три недели», — сказал он нам. Не расстраивайтесь, мол, просто попытайтесь воспринять это как отдых. Мустафа очень следил за здоровьем, диету ему расписывал знаменитый ливанский врач, спортивный комплекс — известный физиотерапевт из Дубая… Короче, парень был богатый, но без понтов. Красивые, как финики, глаза увлажнялись слезой, когда он вспоминал о восьмимесячной дочери, по лицу блуждала нежная улыбка, когда он говорил о жене, в речи и движениях появлялась неукротимая энергия, когда он рассказывал о своем бизнесе. Мустафа стал одним из наших главных доверенных лиц.

Довольно интересным собеседником был душевный молодой сириец Ахмед. Ахмед, с его слов, был арестован непонятно за что и нетерпеливо ждал освобождения. «Иншалла! — говорил он раз по десять в день. — Я чувствую — сегодня нас отпустят. Но вы, мои русские друзья, домой не поедете. Я хочу познакомить вас со своим братом, он в Бейруте сейчас. Поедем вместе на недельку в Бейрут». Сама мысль о том, что мы хотели бы домой, а не в Бейрут, вызывала в нем приступы праведного гнева.

21. Новый допрос

Александр. Периодически кого-нибудь из камеры вызывали на допрос. Тюремный надзиратель подходил к двери в камеру и выкрикивал имя заключенного. Вызывали немногих. Некоторых заключенных, даже проведших в тюрьме много времени, не вызывали ни разу. До нас очередь дошла 5 мая. Надзиратель подошел к решетке и выкрикнул наши имена, исковерканные до неузнаваемости. Мы даже не узнали своих имен в его произношении — среагировать нам подсказали сокамерники. Нас провели по коридору в незнакомую часть тюрьмы и подвели к дверям кабинета. Первого на допрос вызвали меня. Были заданы совершенно обычные вопросы, не уточняющие никаких деталей. Все это спрашивали еще полицейские в Дахуке. Мне пришлось снова объяснять, для чего мне нужен второй заграничный паспорт, и рассказывать о том, где в Интернете можно посмотреть мои статьи о пауках. Кроме того, полицейские особенно интересовались тем фактом, что приехали мы по гостевой визе, в то время как утверждаем, что занимаемся в Ираке научными исследованиями.

Неожиданно мне был задан вопрос теистического характера: в какого я верю бога? Я ответил, что являюсь атеистом. Полицейские не поняли такого ответа. Я объяснил, что для меня не существует ни одного бога. В ответ на это ошарашенные полицейские начали подсказывать мне, что, возможно, я верю в солнце… В кабинете одна стена была целиком зеркальная — очевидно, за ней кто-то сидел и наблюдал за реакциями допрашиваемых. В целом полицейские были очень вежливы и корректны, чего нельзя было сказать об их коллегах из Дахука. В конце моего допроса они даже поинтересовались, есть ли у нас какие-либо пожелания. Пожелание было одно — книги или газеты на английском языке.

После меня на допрос пошел Роман.

Пока я стоял в коридоре и ждал конвоя, по перпендикулярному коридору прошла толпа женщин. Как потом оказалось, это были жены, которым дозволили увидеться с рядом заключенных во внутреннем дворе тюрьмы, из-за чего была отменена общая прогулка.

Роман. На четвертый день нас пригласили на допрос. Два уставшего вида следователя с зевотой допросили нас, задав те же вопросы: имя матери, цель приезда, когда познакомились с Саидом. Протоколы нас заставили заверить отпечатком пальца, смоченным в чернилах. Конечно, ставить отпечаток было рискованно и необдуманно, но, честно говоря, мы уже сильно устали и просто потеряли бдительность, да и опыта такого у нас, конечно, не было.

22. Уныние

Александр. Прошел еще день. Никаких подвижек по нашему делу не было, в связи с чем мы все больше тревожились. Мы были уже совсем не уверены в том, что до нас есть кому-либо дело. Больше всего мы боялись, что против нас могут сфабриковать улики. Сделать это просто — достаточно лишь наснимать на наши фотоаппараты какие-нибудь танки или бронетранспортеры и использовать это как доказательство того, что мы шпионы. Совершенно великолепные возможности для фальсификации улик предоставляла конфискованная у нас фотоловушка. Достаточно было установить ее на пути следования боевой техники или живой силы пешмерга, чтобы получить неопровержимое доказательство нашей деятельности, враждебной по отношению к Иракскому Курдистану. А можно поступить еще проще — подбросить в наши вещи наркотики, например пару граммов героина в отсек для батареек в фотоаппарате. Как за шпионаж, так и за контрабанду наркотиков в Ираке полагается смертная казнь.

Конечно, мы не рассматривали такие крайности как действительно возможные, но перспектива длительного заключения сильно пугала нас. Шестого мая некоторым заключенным разрешили позвонить. Мы просили разрешить нам связаться с консулом (его номер был записан у нас на клочке бумаги), но нам отказали, хотя и вежливо. Надо сказать, что сокамерники каждый день говорили нам, что завтра нас обязательно отпустят, но мы совершенно не разделяли их оптимизма.

Были у нас и другие страхи.

В те дни война с ИГИЛ бушевала совсем близко к Эрбилю.

В связи с этим мы опасались, что часть города вполне может быть захвачена боевиками Исламского государства. Кроме того, в те дни наблюдался рост напряженности в отношениях Иракского Курдистана с Турцией, что тоже могло перерасти в полноценную войну. Мы боялись, что если так произойдет, то, во-первых, про нас могут забыть, а во-вторых, резко ухудшатся условия содержания. Одно нас поддерживало: нами опубликовано много научных работ, имена наши известны в научном сообществе, а это значит, что есть люди, способные подтвердить, что мы никакие не шпионы. Хотя, конечно, научная деятельность вовсе не означает чистоту намерений.

Роман. Пятый день заключения…

Это только кажется, что четыре-пять дней — малый срок…

Всего лишь одна рабочая неделя, но, поверьте, это настоящая вечность. За это время успеваешь все заново пережить. Я бегу вниз по какой-то горке, пятилетний, падаю, а за мной бежит, чтобы спасти меня, отец. Я поступил в университет, дома хлопает шампанское, все счастливы, отец, мама, еще живые бабушка и деды… Мой дорогой сыночек, как он там, он умница, все будет у него хорошо… Моя любимая Ленка, почему я не уделял больше времени тебе, нашей любви, нашей теплой и нежной дружбе… И еще миллион каких-то воспоминаний, каких-то добрых мыслей о доме…

Я принял твердое решение выжить: впасть в какое-то полузабытье, отключиться от реальности. Я робот, сплю на одном квадратном метре площади, ем по часам, во время прогулки двигаюсь, в душевой тщательно моюсь, я со всеми доброжелателен, но всегда настороже. И еще — ни одна ближневосточная сволочь здесь не увидит на моих глазах слез. Эх, только бы не грипп, только бы не тромбоз в постоянно затекших от сидения на корточках ногах, только бы не аппендицит…

Интересно, где они хоронят умерших — в болотах Месопотамии?

Как я уже писал, пожалуй, самым страшным было интеллектуальное безделье. Дома в день получаешь по полсотни писем: студенты, коллеги, друзья — сейчас же полный вакуум. Мы с Сашей решили читать друг другу лекции. Саша исключительно интересно прочел для меня лекции по общей палеонтологии, и рассказы о кипящей планете и смене фаун надолго заняли наше воображение. Я прочел ему курс по детской психиатрии. Сашу увлекли многие нозологии. Пристально рассматривая Глазунью, он довольно четко описывал его симптоматику на вполне грамотном медицинском лексиконе. Морально сломленный учитель географии тоже поставлял нам немало фактического психиатрического материала. На прогулках мы старались двигаться интенсивно, разгоняя застоявшуюся кровь, отжимались. Один раз вытащили все наши половики на улицу и всей гвардией выхлопали их.

Один из описанных выше колхозников, полный добродушный усач, через доктора Омара передал нам, что он очень бы хотел пригласить нас в гости, будь сейчас мирное время. У него дом в горах, сад, он очень любит гостей (в это очень охотно верилось), он был бы счастлив видеть нас у себя.

Отдельных слов заслуживает телевидение в камере. Управляли пультом сильные мира сего, и все наши просмотры сводились к каким-то курдским каналам, низкосортным турецким сериалам и футболу. О футболе говорить не буду: футбол, он и в Ираке футбол (ну, кроме Мосула, где казнили всех болельщиков). Курдские каналы показывали новости и видеоклипы на народные курдские песни. Песни были заунывными, но довольно ритмичными. Видеоклипы чаще всего имели довольно сбалансированный видеоряд: горы, облака, проплывающие по небу, пасущиеся овцы или козы, иногда лошади, чуть вдали развевается флаг свободного Курдистана, сидят в кругу на природе, на какой-то лужайке усатые серьезные мужики и поют песню. В этом плотном кругу всегда есть несколько свободных мест — для тех, как мы догадались с Сашей, кто сейчас в заключении. Песнопения звучат долго, мужики, взявшись за плечи, сидя на корточках, раскачиваются. Потом опять: горы, долина, ручеек, облака, овцы, кони, козы, флаг Курдистана. И новый, насыщенный теми же содержательными образами, видеоклип. Не менее «интересными» для нас были и турецкие сериалы. В одном из них главным действующим лицом (помимо красавцев турок и красавиц турчанок) была какая-то экзальтированная особа с фонарем под глазом. Что с ней произошло, мы не знали, но ее появление на экране всегда сопровождалось какой-то активизацией действия, скандалом, потасовкой и тому подобными деяниями. Девка с фингалом всегда провоцировала конфликт и, на наш взгляд, была самым интересным действующим лицом. Мы, не понимая смысла увиденного, сами додумывали сюжет. Думаю, что он получался у нас не менее интересным, чем задумка сценариста.

Другими развлечениями в камере были домино и нарды. Мы тоже иногда присоединялись к играющим.

Отхожее место было удивительно чистым, и вообще сильных запахов выделений человеческих тел в камере не было. Конечно, какой-нибудь Ив Сен-Лоран, возможно, и нахмурил бы бровки, войдя в нашу камеру, но, честно говоря, было вполне терпимо. После посещения туалета все мыли даже ноги в раковине. Многие ежедневно ходили в душевые.

Мы с Саней заказали через главного по камере футболки и трусы, а также пару пачек сигарет. А грязную одежду постирали в тазу по время прогулки. В нашем дворе была куча бельевых веревок и масса стандартных китайских сумок с вещами заключенных.

Когда нас водили на прогулку, мы проходили мимо еще одной такой же камеры, где сидело около сотни бородачей. Изнуренные лица, потухшие глаза, у кого-то, наоборот, озорные, у кого-то злые, ненавидящие. Мы проходили рядом с решеткой, кто-то что-то спрашивал, кто-то из нашей камеры отвечал. Мы приветствовали друг друга кивком головы, какими-то словами, жестом руки. Европейцев видно не было.

23. Американец

Александр. Шли уже пятые сутки нашего пребывания в тюрьме. Мы были практически уверены, что нашим делом если и занимаются, то очень вяло и быстрых подвижек ждать не стоит. В связи с этим нами был введен режим экономии денег.

К вечеру у Арью Пахлавана Шизофреника случился очередной буйный припадок — он размахивал отобранным у кого-то термосом, бил им о бетонный пол и требовал, чтобы ему позволили обратиться в посольство Швеции, причем немедленно, потому что «он устал». Какое отношение имеет гражданин Ирана к Швеции — осталось загадкой. Интересно отметить, что всю свою гневную тираду Арью Пахлаван Шизофреник произносил на чистом английском языке. Прибежавший на шум тюремный надзиратель потребовал утихомирить нарушителя спокойствия, что и было не без труда выполнено старшими уркаганами камеры.

За все дни, которые мы уже пробыли в тюрьме, из камеры ушел лишь один человек. По «официальной» версии, общепринятой в нашей камере, его отпустили на свободу. За это же время к нам успело попасть несколько новичков. Становилось уже совсем невыносимо тесно. Особенно сильно это ощущалось ночами, когда хоть как-то повернуться было просто невозможно. При этом в камере соблюдалась чистота: никто не мусорил (даже пепел с окурков стряхивался строго только в пепельницы или в пустые сигаретные пачки), туалет оставался чистым, все соблюдали личную гигиену (кроме Кощея Изгоя) и не было дурного запаха.

Вечером к нам доставили нового, особенного заключенного. Все тихо-мирно сидели и смотрели телевизор, играли в домино, когда в коридоре раздались вопли — кто-то отчаянно и с яростью выкрикивал ругательства на английском языке. Мы с Романом чрезвычайно обрадовались, предвкушая общение с новичком, так виртуозно владеющим английским языком. К двери камеры подвели мужчину возрастом около тридцати лет, европеоидной наружности. Одет он был в какую-то полевую, но не военную одежду и имел бороду. Увидев через решетку двери «содержимое» камеры, новичок был шокирован. Мы сами были на его месте несколько дней назад. Мужчина вошел и сел на пол напротив Смотрящего по камере и Ахмеда из Киркука. Мы, терзаемые любопытством, направились туда же. Началась беседа, в которой помимо новичка и Ахмеда из Киркука (Смотрящий по камере не знал английского) участвовали и мы. Оказалось, что вновь прибывший является гражданином США. По профессии он военный врач, арестован на одном из блокпостов по дороге из Киркука в Эрбиль.

В тот день в камере как раз смотрели новости, из которых узнали, что боевики ИГИЛ напали на базу с американскими военными советниками в Киркуке. В ходе столкновения никто из американцев не пострадал, а вот среди представителей пешмерга были жертвы. Вот как раз из Киркука и ехал этот американский военный врач. Как мы поняли из разговора с ним, он был, скорее, не лечащим врачом (военно-полевым хирургом), а занимался научными исследованиями в области военной медицины. В Ираке американец был уже не в первый раз и был чрезвычайно разозлен и обескуражен тем, что его бросили в тюрьму, но не слишком напуган. Мы с видом бывалых кратко ввели американца в курс тюремных распорядков и как смогли успокоили, объяснив, что это неплохое место. Американец сразу поинтересовался, есть ли в нашей камере игиловцы, на что получил утвердительный ответ.

Вел он себя очень смело и уверенно, громко и бойко разговаривал с другими заключенными (конечно, с теми, кто знал английский язык), смеялся во всю глотку и показывал татуировки, которые занимали у него значительную часть площади кожных покровов, объясняя значение того или иного элемента. Заключенные очень заинтересовались этой нательной живописью. В общем, похоже на то, что психологически американец при попадании в тюрьму оказался сильнее нас — было видно, что он уверен в том, что за ним стоит сила, и это делало его стойким и уверенным в благополучном исходе. А стояла за ним его всемогущая страна. Американец знал, что про него не забудут и обязательно, любой ценой, вытащат из тюрьмы в каком-то захолустном, отсталом и варварском Ираке. Даже если для этого понадобится разнести к чертовой матери эту проклятую тюрьму…

Роман. Вечером шестого дня в коридоре раздались матерки по-английски. Знакомое каждому «fuck you!» неслось из коридора. Мы переглянулись: похоже, ведут еще одного бледнолицего.

В камеру втолкнули спортивного молодого мужика.

Он затравленно смотрел на нашу потную многоликую толпу.

Ахмеды-переговорщики сразу подошли к нему и начали: «Don’t worry» и тому подобное, пытаясь объяснить парню, что здесь его точно не пришьют. Мы тоже подошли, парень встрепенулся, увидев белых. Джон оказался военным врачом-травматологом из штата Теннесси, служащим антиигиловской коалиции. По его словам, выехав по необходимости в Киркук, на обратном пути он был арестован полицией без каких-либо объяснений. Так и не дождавшись ни американских военных советников, ни консула, парень затих, ходил на прогулки со всеми.

Опять танцы и песни под звуки барабанящего по тазу изрешеченного пулями Умета. Мы с Аусером, взявшись за плечи, крутя четками, танцуем боевой курдский танец. Душный темный двор, ритмичный звук песни, разговоры на ломаном английском, приятный вкус хорошей ливанской сигареты. И с ужасом думаешь, через тридцать… двадцать пять… пятнадцать минут — уже в камеру, ложиться на пол и пытаться спать…

24. Подведение Кощея Изгоя под монастырь

Александр. Как уже было сказано, от некоторых заключенных мы старались держаться как можно дальше. К таковым относились все игиловцы без исключения, даже Игиловец Школьник. Но были и другие персоны, признанные нами опасными. Татуированный Уркаган и Толстый Хулиган отличались буйным нравом, гиперактивностью и крепким телосложением. Вокруг них часто возникали очаги беспокойства, и мы старались не находиться рядом с ними, хотя их агрессия никогда не была направлена против нас. Общение с Учителем Географии, у которого от нервного истощения запали глаза, могло повергнуть в уныние. Он все время повторял: «Мы все здесь умрем…» С ним мы решили также не общаться — во избежание заражения упадком моральных сил.

Арью Пахлавана Шизофреника мы боялись как огня и всячески старались, чтобы между нами и им всегда оставалась дистанция в несколько метров. И это легко понять, ведь человек, страдающей шизофренией, находящийся в фазе острого психоза, активно галлюцинирующий и при этом не получающий никакого лечения, без сомнения, очень опасен. Невозможно предсказать, что он сделает в следующий миг: воткнет ли своему соседу в бок заточенный обломок от украденной им на обеде ложки или сам ударится головой об стену. Ситуация усугублялась тем, что некоторые наши сокамерники (типа Татуированного Уркагана и Толстого Хулигана) постоянно задирали сумасшедшего, провоцируя его на драку. Арью Пахлаван Шизофреник гонялся за ними по всей переполненной камере или в коридорах и душевой, вооружась различными предметами: от ложки до сломанного черенка швабры. Подвергнуться нападению тюремного психа в ходе такой потасовки и затем умереть от отсутствия медицинской помощи — та еще перспектива. Но когда шизофреник просто спокойно сидел, то на него невозможно было смотреть без смеха и содрогания: его глаза были выпучены в пространство подобно глазам Ивана Грозного на известной картине Ильи Репина. В связи с этим мы даже дали ему прозвище Глазунья, и иногда развлекались, придумывая про него различные истории в жанре фантастического боевика, в которых наделяли его всевозможными сверхспособностями.

Но наиболее опасным был, вероятно, Кощей Изгой.

Как уже отмечалось, в тюрьме он совершил ряд нарушений, за что был постоянно скован наручниками без промежуточных звеньев. Все заключенные ненавидели Кощея Изгоя и всячески шпыняли и притесняли его. Именно поэтому его было трудно избегать: из-за того, что мы были единственными людьми в камере, которые не проявляли к нему открытой агрессии, он всегда старался держаться возле нас. По ночам нам удавалось лечь так, чтобы от проблемного субъекта нас отделял кто-то еще (хотя это еще не гарантировало безопасности). Днем же он постоянно сидел возле нас и даже пытался заговаривать с нами, словно не понимая, что произносимые им звуки имеют для нас не больше смысла, чем тявканье шакала. В камере за каждым был закреплен свой пластмассовый стакан. Все эти стаканы хранились либо на подоконниках, либо на верхнем ребре стены, которая отделяла камеру от коридора и в верхней своей части, ближе к потолку, переходила в решетку. Наши стаканы, как и стакан Кощея Изгоя, стояли как раз на этом ребре, и дотянуться до них было непросто. А для сгорбленного Кощея Изгоя с руками в наручниках — и вовсе почти невозможно. По этой причине ему приходилось кого-либо просить, чтобы ему достали его стакан, но помогать никто не хотел. Тогда страдалец с помощью жестов обращался за помощью ко мне, и я доставал ему стакан. Со временем эта просьба стала повторяться слишком часто. Кое-кто из заключенных заметил это и сделал мне своего рода замечание, сутью которого было то, что не хорошо помогать этому негодяю. Тем временем Кощей Изгой начал покупать мою «дружбу», пытаясь угостить меня сигаретами, которых у него и так было мало (он делил каждую сигарету на половинки).

Я опасался, с одной стороны, постоянного соседства с опасным и непредсказуемым человеком, а с другой — потери уважения со стороны сокамерников, а потому решил, что пора принимать меры.

Вечером 7 мая я подошел к Смотрящему по камере и Ахмеду из Киркука и сказал, что мне не нравится постоянное соседство с «problem maker» (что в переводе с английского означает «создающий проблему» — так называли Кощея Изгоя наши сокамерники) и что этот problem maker часто пытается заговорить со мной, а это тоже нехорошо. Жалоба была принята. Кощея Изгоя вызвали в переднюю часть камеры для разборок. Там Смотрящий по камере объяснил Кощею Изгою суть претензий и начал страшно на него ругаться и сыпать угрозами. Провинившийся сидел на полу, опустив голову, а Смотрящий по камере безостановочно бил его по лысине каким-то журналом. Наконец Кощею Изгою сказали, что если он еще хоть раз посмеет заговорить с «руси» (русскими), а тем более обратиться к ним с какой-либо просьбой, то его убьют. После этого наказанному приказали идти прочь. Кощей Изгой поплелся на другое место — к нам он сесть уже не рискнул.

Таким образом, положение Кощея Изгоя стало совсем ужасным: руки, стертые в кровь вечными наручниками, потеря насиженного безопасного и удобного места в камере, дополнительное озлобление на него лидера камеры и окончательное падение на самое дно иерархии. Теперь ему уже точно никто не мог подать стакан. Я запретил себе испытывать какие-либо угрызения совести — на войне все средства хороши.

Роман. Остановлюсь еще на двух сокамерниках.

Арью, иранец по происхождению, был совершенно сумасшедшим. Какой-то злокачественный вариант шизофрении с галлюцинациями, отсутствие лечения и чудовищный стресс, который все мы испытывали, оказали на него разрушительное действие. Бедняга постоянно галлюцинировал, то беседовал с невидимыми духами, дико вращая глазами, то со своей пластиковой кружкой ходил по камере, набирая ее из воображаемых потоков. В эти моменты он утихал, становился спокойнее. Он часто сидел, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и был невообразимо страшен внешне, совершенно непредсказуем в поступках и побуждениях. Постоянно подвергаясь нападкам со стороны наиболее примитивных сокамерников, он возбуждался еще сильнее. По неизвестным для нас причинам воспылав доверием к Саше, он показал ему заточку, сделанную из алюминиевой ложки. Мол — убью их, сволочей. Один раз сломал швабру и кинулся на обидчиков в душевой. В целом, соблюдая нейтралитет и, в общем-то, поправ конвенцию о правах душевнобольных, мы старались держаться от него подальше.

Не менее интересным человеком был Кощей. Очень худой, со злыми колючими глазами, он, несомненно, был опасным преступником, способным удушить родного ребенка или без веских на то причин убить человека. Со слов наших товарищей, он постоянно дрался, пару раз весь «коллектив» из-за него не выпускали на прогулки. Доктор Омар назвал его «траблмэйкером». Меткое прозвище, это уж точно. Потом, после очередных нарушений, его заковали в наручники. Все в камере его ненавидели. Мы же, будучи гуманистами и не ведая о его прежних бесчинствах, пару раз помогли ему, подали кружку, налили воды. После этого Кощей стал тянуться к нам, сидеть рядом, постоянно обращаться с разными просьбами. Общение с этим человеком было очень неприятным, явные признаки антисоциальной личности делали его предельно опасным соседом. Даже больше меня опасность, исходящую от него, чувствовал Саша, который по моему доброму наущению пожаловался местным авторитетам, те пригласили Кощея и, объяснив ему что почем, порекомендовали никогда не обращаться к нам, иначе его убьют. Даже на такого явно не склонного к тревогам человека эта угроза произвела впечатление, и он отстал от нас.

25. Новая дорога в неизвестность

Александр. Подходило время вечерней прогулки, когда тюремный надзиратель велел нам выйти из камеры. По камере пробежал слух, что нас хотят отпустить. Нас повели по коридору в направлении внутреннего двора. Дверь, соседняя с дверью душевой, как оказалось, была дверью камеры хранения, в которой находились вещи заключенных. В комнатушке в страшном беспорядке были свалены сумки и пакеты, покрытые слоями пыли, в нос бил резкий запах этилацетата из сумки Романа. Мы выбрали из этой груды вещей свои сумки и пакеты, в которых хранились ремни, обувь, носки и головные уборы. Со всеми этими тюками в руках нас провели мимо обеих камер, в которых раздавались крики ободрения и одобрения: наши товарищи по несчастью искренне радовались за «руси», которых отпускают. Нам было приказано оставить все наши вещи в т-образном коридоре и вернуться в камеру. Как раз подошло время ужина.

Несмотря на то что наши сокамерники подбадривали нас и говорили, что вот наконец нас и отпускают, мы сильно нервничали, так как не знали, чего ожидать. Ахмед из Сирии украдкой напомнил мне о своей просьбе: позвонить из России его брату в Сирию. Но мы с Романом вовсе не были уверены, что скоро окажемся в России. Ведь на самом деле никто толком не знает, куда отправляются люди, которых «отпускают» из нашей камеры. Человека просто забирают, и больше сокамерники его не видят. И хотя по слухам, ходившим по камере, нас решили отпустить, в реальности нас могли просто перевести в другую тюрьму, например в тюрьму более строгого режима — для самых оголтелых игиловцев, где будет уже не восемьдесят человек в одной малюсенькой камере, а сто восемьдесят. Самым худшим раскладом был бы вариант с разделением нас по разным камерам или тюрьмам. Мы заранее договорились, что если окажемся разделены, а впоследствии один из нас выйдет на свободу, то освобожденный должен будет приложить максимум усилий для освобождения второго — вплоть до письма в МИД РФ.

Со страхом ждали мы «освобождения». Покидать камеру, которая уже воспринималась как безопасная, нам не хотелось. Ахмед из Мосула попросил оставить ему нашу зубную пасту и салфетки. Его просьба была удовлетворена. Наконец за нами пришел надзиратель. Когда мы покидали камеру, наши товарищи по несчастью радовались за нас. Не все, конечно. Меньше всего было поводов для радости у окончательно забитого Кощея Изгоя. Мы вошли в т-образный коридор, взяли наши вещи, оставленные в нем, а затем были сопровождены до одного из кабинетов. В этом кабинете нас встретили полицейские, которые выдали нам конверт с конфискованными у нас несколько дней назад деньгами и попросили расписаться. После этого один из полицейских, который, кстати, был одет в гражданскую одежду и даже не имел при себе оружия, вывел нас на улицу. Так как мы уже более пяти суток не были за пределами тесного помещения (внутренний дворик — кубик в бетоне, конечно, не в счет), ощущения показались необычными. Оказавшись на улице, мы увидели наш тюремный корпус снаружи. Затем нас завели в другое здание, в котором не было ни одного человека, но зато были большие залы и множество стеклянных дверей, снабженных замками, которые полицейский открывал с помощью магнитной карточки. Удивление вызывало то, что безоружный служитель правопорядка остался наедине с нами — опасными «шпионами» и «диверсантами». А ведь еще несколько дней назад нас везли автоматчики. Пройдя несколько пустых залов непонятного назначения, мы оказались перед входом в лифт. Лифт переместил нас на пару этажей. И вот мы снова входим в какую-то комнату…

Роман. Какой-то заключенный орет: «Руси, руси!» Мы идем за ним, Аусер поспешает за нами, охранник открывает решетку, мы жмем руки, выходим на территорию охраны. Сердцебиение, страшный стук сердца, куда, зачем, там уже свой мир, зачем они нас вывели? Конвоир ведет нас в камеру хранения, где мы получаем свои чемоданы и рюкзаки. Мы идем с багажом по чудовищно длинным коридорам. Одна дверь, вторая, двадцатая… куда-то едем на лифте… Пытаемся ободрить друг друга, но очень-очень страшно. Куда-то переводят, сейчас нас разделят. Саша говорит: «Роман Викторович, если вас освободят, не забудьте про меня». Киваю, психологическое напряжение ужасное, попытка обратиться к конвоиру не дает никакого результата…

Еще полкилометра коридоров.

26. Консул и «Заслон»

Александр. Первое, что мы услышали, войдя в большой кабинет, была фраза на русском языке: «Ну все, отмучились».

И мы поняли, что мучения наши, действительно, закончились!

Слова эти произнес седой, плотный мужчина лет шестидесяти.

Оказалось, что это и был консул РФ в Иракском Курдистане — Евгений Вадимович Аржанцев. Рядом с ним сидел человек чрезвычайно мощного, атлетического телосложения, имевший при этом интеллигентный вид. Мы сразу поняли, что перед нами телохранитель. Евгений Вадимович представил нам атлета: «Это Виталий — наш русский Рэмбо». Оказалось, что Виталий является членом отряда специального назначения «Заслон». Загадочное здание со многими залами, стеклянными дверями и лифтами, в котором мы находились, было чем-то вроде Центрального разведывательного управления Иракского Курдистана и являлось частью единого комплекса, в который входила и наша тюрьма.

«Заслон» — это подразделение Службы внешней разведки России, в задачи которого входит обеспечение охраны первых лиц посольств России в других странах, проведение контртеррористических операций и спасение российских граждан из горячих точек.

Первым делом Аржанцев спросил о нашем самочувствии. Также он поинтересовался, знали ли мы, находясь в тюрьме, что над нашим освобождением работают. Мы ответили, что не знали, и это было, пожалуй, наиболее тяжелым для нас фактором. Кроме русских в кабинете также находился и иракский следователь по имени Серван, который и привел нас из тюрьмы. Евгений Вадимович и Виталий встали, попрощались с Серваном и пригласили нас следовать за ними. Аржанцев сказал: «Идемте быстрее, пока они не передумали». Это, конечно, была шутка.

На улице мы все сели в машину, перед этим погрузив наши вещи в багажник. Но это оказалась не простая машина, а бронированная. Это было заметно уже по весу дверей, с которым легко мог управляться лишь Виталий, бицепсы которого были в толщину как бедро у нормального человека. Толщина кузова и стекол также впечатляла. По словам Евгения Вадимовича, им разрешено передвигаться по территории Ирака только на таких бронированных автомобилях. И это неспроста, ведь Ирак очень опасен для работы дипмиссий. Например, в 2006 г. в Багдаде произошло похищение боевиками Совета моджахедов Ирака российских дипломатов, в ходе которого один из двух присутствовавших заслоновцев был убит, а второй — увезен вместе с дипломатами. Все похищенные впоследствии были зверски убиты.

Автомобиль подъехал к воротам тюрьмы. После короткой заминки — консулу пришлось звонить Сервану, чтобы тот отдал распоряжение об открытии ворот, — ворота открылись, и мы покинули территорию тюремного комплекса. И снова нас везли по Эрбилю, на этот раз без наручников.

Роман. Мы входим в небольшой кабинет, где, помимо крупного левантийца, сидят — полный мужчина с хитрым прищуром живых умных глаз и рядом красавец здоровяк с очень мощным корпусом. Оба явно славянского происхождения.

«Все, ребята, не волнуйтесь, мы вас забираем».

После часа различных формальностей, выписки справок об освобождении и возврата нам всех наших наличных денег мы в сопровождении русских товарищей идем во двор, усаживаемся в бронированный, с ужасающе тяжелыми дверями «лэнд крузер» и едем по ночному Эрбилю. Консул дает нам телефон. Через минуту я слышу прорвавшийся через тысячу километров родной голос…

27. Консульство

Александр. Везли нас на территорию консульства России в Иракском Курдистане. По дороге консул рассказал нам, что работа по нашему освобождению началась практически сразу после нашего ареста. Как уже говорилось, Роман звонил Аржанцеву в тот день, когда у нас забрали паспорта. Евгений Вадимович помнил о нас и ждал повторного звонка с докладом о развитии событий. Но — по понятным причинам — так и не дождался. Тогда он начал, используя свои каналы для получения информации, нас искать и нашел в тюрьме. Подать какой-либо знак, который бы дал нам понять, что решением нашей проблемы занимаются, он не имел возможности.

Обо всех причинах нашего ареста полицией Иракского Курдистана консул рассказывать не стал, но сказал, что их было много. В частности, подозрения полиции были связаны с тем, что мы побывали в предгорьях хребта Чиайе-Даири — на территории, подконтрольной Рабочей партии Курдистана, воюющей против Турции, то есть, возможно, осуществляли шпионаж в пользу последней. Кроме того, в Иракский Курдистан мы приехали по гостевой визе, указав в качестве цели «визит к другу», а сами занимались научно-исследовательской деятельностью. По мнению полиции, у нас были бы специальные на то разрешения, будь мы настоящими учеными, а не замаскированными вражескими агентами. Насторожило и наличие двух заграничных паспортов у меня, причем с разной транскрипцией имени и разными подписями — «прямо как у международного террориста!» Не говоря уже о том, что на мне надеты были камуфляжные штаны, наличие которых только подтверждало мою причастность к миру войн и насилия. Наш друг Саид, по словам Аржанцева, также попал в тюрьму — за то, что помогал осуществлению нашей диверсионно-шпионской подрывной деятельности.

Мы подъехали к консульскому гостевому дому. Гостевой дом был небольшой, но чрезвычайно комфортный, особенно после тюрьмы. На ночь нас оставили здесь. Перед сном мы созвонились со своими родственниками, объяснив, почему мы так долго не подавали о себе вестей. Кроме того, мы осмотрели наш багаж. Оказалось, что все в наших сумках было грубо и зверски перелопачено полицией. Вскрывали абсолютно всё. Была разрезана даже упаковка с халвой: вдруг это пластичная взрывчатка? Ноутбук Романа имел следы грубой разборки — был даже отломан уголок его крышки. В моем багаже не хватало некоторых вещей утилитарного назначения: котелка, складного ножа и аккумуляторов для фотоаппарата. Очевидно, что эти вещи сейчас используются полицией Иракского Курдистана. В фотоловушке обнаружился снимок верхней части лица полицейского, проводившего обыск. При осмотре багажа мы сразу выбросили из него перцовые баллончики и бутылки с этилацетатом, так как не хотели нарваться на неприятности в аэропорту. Наконец, закончив все эти акции, мы легли спать, все еще не веря своему счастью.

На следующий день, прогуливаясь среди пальм во дворе консульства, а также осматривая его главное здание, мы снова общались с Аржанцевым. Евгений Вадимович рассказывал нам о ситуации на Ближнем Востоке в целом и в Иракском Курдистане в частности. О сложных противоречиях, которые существуют не только между правительством в Багдаде и курдской автономией на севере Ирака, но и между различными группировками курдов, в частности между Демократической партией Курдистана, возглавляемой президентом Иракского Курдистана — Масудом Барзани, и Рабочей партией Курдистана — курдской террористической организацией, возглавляемой Абдуллой Оджаланом, в настоящее время отбывающим пожизненное заключение в турецкой тюрьме. Кроме того, консул рассказал о своей длинной трудовой биографии — до Ирака Аржанцев работал в Республике Судан в Восточной Африке. Судан также является очень неспокойной страной, в которой непрерывно идет гражданская война. Помимо всех этих интересных историй нам пришлось выслушать и выговор — впрочем, не слишком строгий — за то, что мы самостоятельно поехали в Ирак, да еще и в самую гущу событий.

В тот же день, 8 мая, все на том же автомобиле нас перевезли в гостиницу. У нас уже были на руках билеты на самолет, но на 10-е число, поэтому нам пришлось еще дожидаться вылета.

Роман. Оставив за кадром наше общение (очень корректное и доброжелательное) с российскими дипломатами, я могу лишь сказать, что частая и заслуженная критика наших дипломатических работников никак не может распространяться на Эрбиль. Думаю, что в горячих точках работают люди, слепленные из совершенно другого теста… Спасибо, дорогие наши товарищи, здоровья и всех благ вам.

28. Последние часы в Ираке

Александр. За весь следующий день мы выходили из гостиницы только один раз — до христианского магазина, который очень кстати находился неподалеку. В Ираке в подобных торговых точках продается хорошая анисовая водка. Уходить куда-то далеко от гостиницы мы, сильно запуганные недавним тюремным опытом, боялись. Была мысль съездить в Эрбильскую цитадель и, возможно, даже половить в щелях ее многотысячелетних зданий скорпионов, но, к счастью, мы вовремя отказались от этой идеи: ловля скорпионов средь бела дня была бы неправильно истолкована местными жителями, особенно полицией. В гостинице на верхнем этаже оказался хороший тренажерный зал и бассейн с панорамными окнами. В то время как я был занят штангой, а Роман плавал в бассейне, на горизонте, там, где находился Мосул, внезапно появился огромный столб черного дыма, который исчез через несколько минут. Вне всякого сомнения, причиной появления этого дымного столба был не пожар, а мощный взрыв, возможно — авиаудар.

Находясь в гостинице, мы избавились еще и от нескольких десятков пробирок со спиртом (но без членистоногих), выкинув их в мусор. Сделано это было из опасения, что штабеля пробирок будут хорошо видны при просвечивании сумки в аэропорту и вызовут подозрения. Пробирки с пауками, скорпионами и многоножками мы сохранили, как и ватные матрасики с бабочками.

На следующий день у нас был запланирован вылет. В аэропорт мы отправились на такси, которое вызвали для нас сотрудники гостиницы. Аэропорт Эрбиля отличается высоким уровнем безопасности, который обеспечивается охраной, расположенной вокруг него в несколько периметров. На машине можно доехать только до внешнего периметра, где производится первичный досмотр на наркотики и взрывчатые вещества — с помощью специально обученных собак. На въезде в пункт досмотра стоит пикап, оснащенный крупнокалиберным пулеметом. После первого досмотра приходится покидать автомобиль и пересаживаться на автобус, курсирующий по территории аэропорта, и ехать на нем еще несколько километров. Над всей этой огромной площадью, представляющей собой буферную зону охраны аэропорта, курсируют военные вертолеты. На подъезде к самому зданию аэропорта становятся видны самолеты, стоящие на взлетно-посадочной полосе. Среди них выделяются огромные американские военно-транспортные самолеты C-17.

В аэропорт мы вошли благополучно, хотя наши вещи пристально рассматривали через рентгеновский сканер. Не менее благополучно мы дождались своего самолета и осуществили посадку на него. Когда шасси самолета оторвалось от взлетной полосы, мы наконец-то вздохнули с облегчением.

29. Путь домой

Александр. Мы летели над горами Северного Ирака. Над теми горами, в которых так хотели побывать, но так и не побывали. Но тогда мы не испытывали ни малейшей грусти по этому поводу, была только радость, что мы летим домой. Но с каждой минутой к этой радости примешивалась и тревога, ведь мы летели не в Россию, а в Турцию. Тревога эта была вызвана опасениями, что теперь нас могут арестовать и в Турции, ведь непонятно, что мы делали три недели в Ираке. И это на фоне значительного обострения иракско-турецких отношений.

Наш самолет приземлился в Стамбуле. Удачных рейсов в Россию не было в тот день, поэтому далее наш путь лежал в Анкару, также по воздуху. Ни в Стамбуле, ни в Анкаре мы никого, к счастью, не заинтересовали. Уже из Анкары мы наконец вылетели в Москву, а из нее в Барнаул. В Москве на пограничном контроле мне задали вопрос: «Откуда вы летите?» Я почему-то соврал, что летал в Турцию по делам. Штампик Иракского Курдистана на одной из страниц паспорта почему-то остался незамеченным.

Наша эпопея благополучно завершилась.

Спустя несколько дней после возвращения домой я сделал попытку позвонить брату Ахмеда из Сирии. К сожалению, попытка не увенчалась успехом: в номере, который я запомнил наизусть, недоставало цифр, вероятно, не хватало кода города. В каком конкретно городе живет брат Ахмеда мне, увы, вспомнить не удалось.

Роман. Через четыре дня мы сидим уже в отеле рядом с Домодедово, ждем вылета в Барнаул. На столе немного хорошей водки, рядом за соседним столиком приятные курортники из Челябинска. Мы сидим и думаем: «А сможем ли мы все это забыть?..»

30. Послесловие

Александр. Казалось бы, мы потерпели полное фиаско: бабочек и пауков почти не наловили, значительную часть экспедиционного времени просидели в тюрьме с игиловцами и другими не менее интересными личностями, познакомились в основном с оружием — автоматами и пулеметами, а вовсе не с живой природой Ирака, и потеряли значительную сумму денег (все экспедиционные расходы мы оплачивали из своего кармана, а не за счет какого-либо гранта). Не говоря уж о пережитых душевных волнениях…

На самом деле наша экспедиция в Ирак не была полным провалом.

Во-первых, по-настоящему неудачной она была бы в том случае, если бы мы из нее не вернулись. Или вернулись бы, понеся неприемлемый урон (особенно физический). Например, подорвался бы кто-нибудь из нас на противопехотной мине, коих раскидано по Иракскому Курдистану предостаточно, и приехал бы домой без ноги — вот это можно было бы назвать провалом. Плохим исходом было бы и просидеть несколько месяцев в тюрьме, особенно учитывая ее население и условия содержания. Так что мы еще легко отделались. Во-вторых, мы приехали не с пустыми руками: несколько пробирок, наполненных редкостными пауками, скорпионами и многоножками, а также несколько матрасиков с бабочками мы все же привезли. Учитывая высокую степень научной новизны этих материалов, можно уверенно прогнозировать научные открытия, которые появятся в ходе их обработки, а значит, и публикацию ряда статей в научной периодике. Один из видов пауков, обнаруженных в ходе нашей экспедиции, оказался новым для науки. Теперь он описан нами под названием Pterotricha arzhantsevi Fomichev et al., 2018 — в честь Е. В. Аржанцева.

Так что все пережитое было не напрасно.

Территория, на которой мы так сильно обожглись, в ближайшие десятилетия точно останется белым пятном для зоологов. Несмотря на успехи, которые были достигнуты в борьбе с ИГИЛ в Ираке, до победы над этим злом еще очень далеко. Мосул отбит в июле 2017 г., но в Северном Ираке все равно остается значительное количество боевиков Исламского государства, которые теперь будут скрываться в деревнях и в труднодоступной горной местности и вести партизанскую войну. Кроме того, летом 2017 г. Иракский Курдистан объявил о намерении провести референдум, на котором будет решаться вопрос независимости. Официальный Багдад, а также соседние страны — Турция и Иран, как и страны Запада, высказались против проведения референдума. Однако в сентябре референдум состоялся, и, как и следовало ожидать, курды проголосовали за свою независимость от остального Ирака. Центральное правительство в Багдаде столь же предсказуемо отказалось признать итоги голосования и пригрозило вводом войск в Иракский Курдистан. В свою очередь, Анкара объявила о готовности ввести свои войска в Иракский Курдистан для помощи Багдаду. В середине октября Ирак начал военную операцию в провинции Киркук. Произошли первые боестолкновения между правительственной армией и силами пешмерга. Таким образом, Ирак, а возможно, и Ближний Восток в целом, находится на пороге новой большой войны. Поэтому ожидать хоть какого-либо прогресса в изучении фауны Ирака в ближайшие годы не приходится.

 


* Исламское государство (ИГ), ранее — Исламское государство Ирака и Леванта (ИГИЛ) — экстремистская террористическая организация, запрещенная в России.