Ради единственной любви…

Ради единственной любви…

Книга вторая из трилогии «Женщины»

(Продолжение. Начало в №6, 2018)

 

6

Пришла пора призывной кампании. От нас – всего восемь призывников, в их числе мои одноклассники Харис, Фатих и Ахияр. Ребят провожали торжественно, на центральной площади деревни. Внимательно оглядела всех, кто вышел их провожать. Боже мой! Чуть в сторонке от других стоит Гадиля-инэй, как всегда, со своей кошечкой Красоткой на руках. Наверное, вспоминает сына Рашита. Тут же и Балбабай с дедушкой Бурехукканом. Уголком платка вытирает глаза Татар-эби. Даже Хайри-вор прибыл на своей коляске. Родители, родственники, друзья призывников – площадь перед правлением полна народу. Надо же, пришли провожать друзей своих сыновей и отцы Сабира и Кабира. Ашраф выглядит грустным, рядом с ним крутится Минзифа. В эту самую минуту подоспела и Асма из Аюсы. Она взяла меня под руку со словами: «Уф, чуть не опоздала, подруга!» Ашраф направился в нашу сторону, но Минзифа отвлекла его внимание на себя. В это время младший брат его передал Ашрафу гармонь, и он заиграл, чуть склонив голову набок. Над Тулпарлами полилась незнакомая мелодия. Похоже, Ашраф сам ее придумал. За последние два года любовь к Асме сделала его, едва успевающего на уроках пения, не имевшего понятия о нотах парня, настоящим гармонистом. Наверное, и эта музыка посвящена ей, лесной красавице, сердце которой отдано другому? Тут из глубины души подало голос мое честолюбие: кто-то писал и твой портрет, ты тоже кого-то вдохновляла! Но задушевные, чарующие переливы гармони Ашрафа заглушили этот голос.

Будущих солдат на машине увезли в райцентр. Люди еще какое-то время постояли, разговаривая о том о сем, и разошлись. Картэсэй пригласила Татар-эби, Бурехуккан-олатая и Балбабая на чай. Мы с Асмой тоже зашли к ней, обрадовавшись возможности пообщаться. Она позвала и бабушку Гадилю, но та ответила: «Спасибо, соседушка Райхана, тороплюсь, вдруг вернется Рашит, а меня нет дома», – и заторопилась к себе.

Мужчины после чая отправились на пасеку. Асма тоже собралась домой: теперь у них в деревне остались одни старики, она им всем помогает. Ей предстояло заготовить дрова на зиму для одной из пожилых женщин. Я проводила Татар-эби до дома.

Не сегодня так завтра мои ровесники наденут солдатскую форму и заступят на службу. Над нашей Родиной мирное небо. Но все же в душу закрадывается смутная тревога. СССР взял под свое крыло Северный Вьетнам, а Америка помогает Южному. Вновь Америка и Советский Союз воюют за политику страны, расположенной в тысячах километрах от нас. Американцы бомбят ее территорию, а наши зенитки сбивают их самолеты…

Неспокойно на душе у поколения, одолевшего немецкий фашизм, – неужели их детям и внукам придется воевать во Вьетнаме?..

 

В деревне – осеннее изобилие и покой. Хлеб – в закромах, картошка – в погребе, свекла – на сахарном заводе. То есть, у нас – штиль: вспомнила слово, услышанное от папы. Это, оказывается, пора, когда море невозмутимо. А сильный шквальный ветер, волны, с ревом встающие на дыбы, сокрушающие все на своем пути – это, понятно, шторм!

Хотя штормы – большая редкость в море нашей жизни, но и штиль длится недолго. В этот раз тревожные ветра коснулись обоих наших домов – и Нового, и Отчего. Незадолго до первого снега наведалась тетя Шарифа. Была всего два дня. Но успела поселить в наши сердца холод наступающей зимы… «В родне не бывало такого», – стала часто повторять картэсэй после ее отъезда.

Пытаясь вникнуть в суть такого беспокойства, отматываю все, что связано с тетой Шарифой, назад.

…Муж ее, дядя Альтаф, еще мальчиком уехал учиться в ФЗО и с тех пор остался в городе. Помню, как он, нарядно одетый, приходил к нам сватать тетю, подарил мне шелковый платок, расшитый золотистыми нитками. Он до сих пор лежит среди памятных вещей в сундуке – жалко было без повода носить такую красоту. Тот летний отпуск дядя Альтаф провел в деревне и вскружил голову моей тете: после ЗАГСа и свадьбы увез ее в Уфу. «Охмурил девчонку… Даже не стали дожидаться возвращения Баязита с армии», – сокрушалась картэсэй. А когда я плакала, тоскуя по тете, сказала: «Хорошо, что не засиделась в девках, вовремя пошла замуж, ведь ей уже двадцать лет». И я успокоилась. Для меня, трехлетней девочки, освоившей счет в пределах пальцев на руках, двадцать лет казались порогом старости.

Через год у тети родился сын. «Назвали малыша странным именем Рубес, – вновь досадовала бабушка. – Ведь имя дается раз и навсегда, оно определяет судьбу человека» Вскоре дядя Альтаф перевез свою маму, сватью Уркию, в город. Как ни пыталась тогда картэсэй уговорить зятя воздержаться от продажи родительского дома, говорила, что свахе лучше будет с внуком проводить лето в деревне среди родни, он не послушался. Ни свежий воздух, ни молоко, ни спокойствие деревенского уклада – никакие доводы не возымели действия. Вот и результат! Такой бы прямолинейный вывод сделала я, если бы даже беда приключилась с кем-нибудь другим. Но она ударила именно по нашей семье, и нельзя не признать собственные ошибки. Старший сын тети Шарифы Рубес встал на скользкий путь! До семи лет он был единственным ребенком в семье, рос своенравным и капризным. Второму сыну дали имя Руслан. «По-нашему Арслан»1, – сказала картэсэй и одобрила. Сейчас Руслану шесть лет, а старшему брату – тринадцать. И вот его поставили на учет в милиции. «Был бы постарше еще на год, и посадить могли», – навзрыд плакала тетя Шарифа.

А за что? Трое подростков запугивали ребят помладше, отнимали у них велосипеды, выгребали мелочь из карманов.

Дома есть два велосипеда – «Пионер» оставили Руслану, а старшему купили дорогую спортивную модель. Чего ему не хватало?!

На этот вопрос тети картэсэй дала жесткий ответ:

Хорошего ремня!

Отец пытался отхлестать, но он вырвался и убежал. Домой ночевать не пришел. Теперь боимся, что совсем от рук отобьется. Разве его разыщешь в большом городе? Ой, мама!

Не стану лишний раз упрекать вас, что не послушались моего совета. Я и сама виновата. Больше уделяла внимания детям Баязита – ведь росли-то без отца. Не ремень на брюках имела в виду, ему не хватило отцовского влияния, материнского догляда. Видать, от безделья маялся… У сватьи слабый характер, в свое время она не могла справиться со своим Альтафом, он взял и в город смотался. Хорошо, хоть выучился ремеслу, занялся делом. Муж деньги зарабатывал, не было времени на сыновей. А куда смотрела сама, дочка?! – картэсэй приложила ладонь к левой груди, словно прислушиваясь к своему сердцу, и немного помолчала. Потом сказала решительно: – Привезите Арслана в деревню, пусть до школы поживет у меня. Научится у Камила уму-разуму. Вместе поставим ему характер. – И добавила, испытующе глянув на тетю: – Кстати, захватите и сватью, вместе нам будет веселее. А вы с зятем вплотную займитесь старшим сыном! Слышишь меня, глаз с него не спускайте! Если сегодня не сумеете оградить его от дурного влияния, завтра будет поздно!

Вот подумываем перевести его в другую школу.

Переводите. И имя ему поменяйте!

Помню, Амин-абый посмеялся, узнав, как его назвали: «Лучше бы назвали Ребусом, хоть значение понятно было бы», – вставила я.

Он и стал настоящим ребусом для нас, Нурия.

Тетя Шарифа, привезите и Ребуса, ой, Рубеса на летние каникулы к нам в Тулпарлы. Я его поведу в колхозный пионерский лагерь, покажу озеро Тулпарсыккан, белок-летяг, текущий в гору родник. А он научит наших ребят говорить по-русски.

А ведь и вправду, – ответила тетя с надеждой в голосе.

Что еще зять скажет, – картэсэй вновь бросила испытующий взгляд на тетю.

Согласится. Пусть только попробует возразить! Я наставлю сына на путь истинный!

Иншалла, доченька. Но с зятем не перегни палку! Вместе мы справимся с одним подростком.

Тетя Шарифа уехала в Уфу, пообещав привезти к нам Руслана и свою свекровь через две-три недели.

За последнее время мне пришлось пережить и некоторые приятные события: в газете «Ленинец» опубликовали стихи Мунавары, «Ботанический уголок» учительницы Альфии-апы поставили в пример другим школам, у нас организовали совещание учителей района. Младший брат Ашрафа Ильдар стал чемпионом района среди юношей по шахматам. Старший брат был на седьмом небе от радости.

Этот Ботвинник будет учиться в институте! – улыбался Ашраф при встрече со мной, говоря о брате. Заодно не пременул спросить с некоторой грустью: «Асма тебе пишет?»

Пишет. Передает привет всем друзьям и знакомым. – Вижу, что он ждет еще каких-то слов, добавляю, что ей осталось учиться всего один год. – Но парень все не отводит глаз от меня, надеется получить побольше информации. Делать нечего, пришлось напомнить ему горькую правду: – Получит диплом как раз к возвращению Артура.

С тяжелым чувством смотрела я вслед Ашрафу. Асма тоже хороша – не оценила такого работящего скромного парня, а взяла и влюбилась в какого-то приезжего Артура, глупая! Однако мое возмущение как вспыхнуло в одно мгновение, так же быстро и угасло. Наверное, птица любви сама знает, в какой миг и над кем простирать свои крылья. Это, скорее, я глупейшая из глупых, упустила орла, готового добровольно поселиться в моей клетке. Кто знает, правильно я поступила или нет?..

Несколько дней смиренно вслушивалась в подсознание, в свою суть, пытаясь услышать ответ на этот вопрос. Но не нашла ответа. Кстати, о сути. Как-то давно картэсэй сказала про мою маму: «Не смог Баязит подобрать ключи к ее сути…» А недавно своими глазами увидела подтверждение этим словам. Когда тетя Шарифа была в деревне, мама с дядей Саматом приезжали повидать ее в Отчий дом. По пути из школы и я заглянула к ним. Мама пела в этот вечер! Дядя Самат привез с собой гармонь и подыгрывал ей. И опять мое воображение последовало за песней:

Навстречу мне окно раскрой,

Моя душа полна тобой…

Мама поет, стоя у окна. Мы – я, близнецы, олэсэй и картэсэй – вцепились в ее руки. Сковали ноги. Повисли тяжелым камнем на ее крыльях (у нее есть крылья!). Она рвется ввысь, заливается слезами, наблюдая за свободным полетом белых голубей в небе. А это вовсе не голуби, это – письма отца. Вот картэсэй отпустила ее руку, потом – я…

Раскрыла уже… – я одна услышала недовольное бормотание бабушки. Но не разделила ее ревности к дяде Самату: он осчастливил маму, подобрал-таки ключик к ее сути, к сердцу!

Спой еще, прошу! Давай, нашу любимую! – просит тетя Шарифа. Мама не заставила долго упрашивать себя, запела песню «Шахта»:

Улетают дикие гуси

В те края, где Донбасс…

И вот что удивительно: если раньше она пела ее с глубокой тоской, то сейчас песня звучала бодро и жизнерадостно. Даже у меня она не вызвала, как раньше, грустные воспоминания об отце, а напомнила подругу Мавлиду, которая вслед за дикими гусями улетела на Донбасс.

 

* * *

Погляди-ка, сколько за ночь нанесло снега, – сказала олэсэй и вручила мне сверток. – Занеси эту пряжу свахе по пути на работу. – Она сама уже не может заниматься вязанием из-за натруженных суставов. Поэтому перебирает овечью шерсть, спрядет и передает ее картэсэй. Та вяжет нам носки и варежки.

До меня по переулку прошли всего два-три человека, и я с трудом одолела снежные заносы. Перед тем, как повернуть к дому картэсэй, посмотрела на ворота тети Гульбики с голубями и на дом Гадили-инэй. Ой… Что делает инэй на скамейке в такую рань? Кошечка ее Купшыкай – Красотка, которую она обычно не выпускала из рук, растянулась на снегу. Вручая картэсэй сверток с пряжей, я коротко рассказала ей об увиденном и поспешила на работу.

Сейчас выйду, посмотрю, что с соседушкой, а ты не задерживайся, иди, – сказала бабушка. – Неужели обе разом покинули нас, бедняги?

«Покинули?» Это она о Гадиле-инэй и ее Красотке? Ах! Вместе, вдвоем?! Я поняла все…

Даже одинокие люди в деревне не остаются совсем без внимания. Вот и Гадилю-инэй регулярно проведывали соседи, двоюродный брат – Счастливчик Заит с улицы Богачей. Название этой улицы мне знакомо из киссы о Зульхизе и Абдрахмане – на ней раньше жил Малик-бай. Там и сегодня проживают его потомки, и хоть они ничуть не богаче других, народ по привычке называет их богачами. А вот откуда взялось прозвище Счастливчик у дедушки Заита, мне еще предстоит выяснить.

Эх, Гадиля-инэй… Недавно и я побывала у нее с отрядом тимуровцев. Хотя разум у нее несколько помутился, но дома царит полный порядок: на окнах – расшитые занавески, печь побелена. Угостила учеников чаем с блинами. Только отправила одного мальчика к воротам со словами: «Поглядывай в сторону моста, вдруг приедет мой Рашит, пока я хлопочу у печки»… Ребята занесли колотые дрова со двора в сени и аккуратно сложили их там. А девочки принесли воды, помыли полы.

Правительство не оставляет без заботы, слава Аллаху, – говорила инэй, – привозят дрова и сено. У меня же есть козочка, ее молока хватает нам с Красоткой. Спасибо брату Заиту, даром что хромой, постоянно ходит в контору просить за меня…

Я опять задумалась о дедушке Заите, а один из мальчиков обратил внимание совсем на другие слова инэй и рассмешил друзей своим наблюдением: «По представлению этой бабушки, правительство и Аллах расположены в одной конторе». Не стала я упрекать его, вернее, не знала, что и ответить. Помнила и предупреждение Амина-абыя: школа воспитывает атеистов.

Иногда даже некоторых многодетных, с кучей родни людей в последний путь не провожает столько народа, сколько собралось на похоронах Гадили-инэй. Она была живым олицетворением верных матерей, до последнего вздоха ожидавших не вернувшихся с войны сыновей. Оказали почести и Красотке: ее похоронили в березовой посадке у скотомогильника.

Недавно соседушка жаловалась мне: «Похоже, заболела моя Красотка. Уже дважды уходила из дома, но, наверное, ей жалко меня – вернулась». (Говорят, что кошки перед смертью уходят из дома). Неужели они сидели там с самого вечера? Видно, Красотка скончалась первой, иначе она бы увела хозяйку домой за подол. Бедная кошка, застыла прямо у ног хозяйки. Ночь-то была холодной, мороз ударил внезапно… – горестно продолжала вздыхать картэсэй после поминок покойной.

А Гадиля-инэй когда-нибудь работала в колхозе? – спросила я, пытаясь отвлечь ее от печальных раздумий.

Конечно, работала! Куда посылали, там и трудилась. А потом… Горе затмило ей разум, бедненькой.

Говорят, бабушка Мухлиса из Таллов потеряла троих сыновей на войне. Как она-то не помешалась?

У всех разная сила воли, разума и сердца, колокасым. – Картэсэй встала у окна, выходившего на двор Гадили-инэй, и тихо произнесла: – Потух огонек…

Картэсэй, расскажи, пожалуйста, почему дедушку Заита прозвали Счастливчиком?

Что ж, расскажу, если тебе интересно.

Еще как интересно!

В годы войны большинство мужчин полегло на полях сражений, а те, кому посчастливилось вернуться, имели ранения, увечья. Даже если внешне казались здоровыми, у всех из них были покалечены души… – начала картэсэй издалека. Я решила поддержать ее:

Дядя Мансур – без руки, покойный дедушка Янсура – без обеих ног… (Пока убиралась в конторе, я узнала почти всех односельчан.) А вот про Счастливчика Заита никогда не слышала.

Он все время занят делом, ему некогда точить лясы. А что касается прозвища, история такова. Заит вернулся с фронта с ранением еще в начале сорок второго: одна нога оторвана ниже колена, на правой руке нет двух пальцев. Но, несмотря на хромоту, не сидел без дела – приделал деревянную ногу и пошел работать в колхоз. А прозвище получил из-за того, что постоянно пересказывал одну и ту же историю. Мне тоже довелось услышать ее однажды. До сих пор помню и могу пересказать почти слово в слово. Итак, слушай:

Нас поднимали в атаку следом за штрафбатовскими, а их бросали в самое пекло. Так случилось и в тот день… Бой продолжался три дня и три ночи. Стреляют пушки, рвутся гранаты, бухают мины, стрекочут автоматы – даже не разберешь, откуда и кто сеет смерть: немцы или свои. В это время осколком мины мне срезало большой и указательный пальцы руки, я даже не успел почувствовать боли. Только увидел, как на земле подергивались мои пальцы, и тут же их засыпало землей. Скоро нестерпимо заныла рука, в ту же минуту ногу ранило пулей, и сапог быстро наполнился кровью… Когда открыл глаза, увидел, что левую ногу ампутировали ниже колена – опасались гангрены. На правой руке нет двух пальцев, но это ерунда… Как жить без ноги-то?! Услышав мои переживания, раненый русский парень рядом заметил: «Браток, ты мог попасть под трибунал, если бы только пальцы были оторваны». И рассказал, что бывают случаи, когда некоторые намеренно простреливают себе руку или ногу, и их судят как дезертиров. Тогда я очень обрадовался, что покалечило и ногу, повезло, словом, счастливчик…

Картэсэй разложила на нарах клубки шерсти, что я от олэсэй принесла. Значит, сейчас сядет у окна, ближе к свету, и начнет вязать носки. А мне надо бежать в Новый дом. Побежала.

Олэсэй не сумела проводить Гадилю-инэй в последний путь. С наступлением морозов ее сильно беспокоят ноги, мучает ревматизм, заработанный на ферме. Болезнь ненадолго отпускала только после ежедневных растираний камфарой и последующих обертываний в овечью шкуру. Попыталась вывести ее под руки из дома, но она не смогла пройти дальше двора.

 

* * *

 

Ни одной свободной минутки – готовимся к новогоднему празднику: и в школе, и дома. Камила подбирает наряд для маскарада. Хочет быть принцессой. Пытаюсь уговорить ее одеться индианкой – ни в какую. Говорит, дайте тогда какую-нибудь дорогую ткань. Кстати, я обматывалась простым ситцевым или сатиновым отрезом вместо сари, рисовала точечку на лбу… и индианка готова. Уф, недавно только узнала, что эта точка называется «тика» и является признаком замужней женщины. Ужас, хорошо еще, никто не придавал этому значения и не смеялся надо мной. Сейчас сама над собой смеюсь, вот ведь как просто опозориться из-за своего невежества. Что же, если сестренка так хочет, пусть будет принцессой! Однако для этого нужно выглядеть очень нарядной. Но она не растерялась: сшила платье из оконного тюля, накидки для подушек и моего прозрачного платка с блестящими нитками, хранившегося на дне сундука. Хорошо, хоть не стала разрезать их, обещает после распороть и вернуть вещи на место. На голову надела корону, сделанную из блестящей фольги от чайной упаковки. Наклеила на нее мамины красные бусы из стекла, и корона получилась почти как всамделешная. «Ты красивее настоящей царевны, прямо картинка!» – похвалила олэсэй. И Камила пару дней красовалась перед нами в своем наряде, всем своим видом показывая, что ее случайно забросило к нам, простолюдинам. Прямо артистка, да и только! Не знаю, кем она станет в будущем, но уже сейчас в ней проявляются черты настоящей женщины. В свои двенадцать лет она уже знает себе цену!

С Камилем же нет никаких проблем, молча исполняет любые поручения. Вот и сейчас готов надеть костюм медведя, сшитый Татар-эби из старой искусственной шубы мамы, только надо немного удлинить рукава и штанины. Он надевает его уже третий год – и никаких претензий. Когда сказали об этом Камиле, она, не задумываясь, сказала: «Мальчикам и так сойдет». То ли похвалила его, то ли унизила?

В последнее время я стала больше обращать внимания на сестренку. Теперь она не пристает ко мне с глупыми вопросами, наоборот, до всего хочет дойти сама. Дядя Самат как-то брал с собой Гаяна и Камила на зимнюю рыбалку на озеро Тулпарсыккан. Вернувшись, они сели пить чай, а олэсэй решила похвалить мальчиков: «Молодцы, ребята, не зря говорят, что мужчина должен освоить семьдесят ремесел». Камила тут же среагировала: «А женщина должна уметь делать семьдесят семь дел, а семьдесят из них она знает уже с рождения!» Мальчики же продолжали обсуждать, как насаживать наживку на крючок, подсекать рыбу, будто и не слышали ее слов. Дядя Самат с хитрой улыбкой посмотрел на меня, мол, а как думаешь ты. Я промолчала, потому что никогда не задумывалась об этом. А вот Камила, получается, думает…

После этого разговора сестренка стала еще более деятельной. Несмотря на сопротивление олэсэй, научилась прясть, сучить пряжу из шерсти. А до этого она только клубочки сматывала. Мало того, собирается во время зимних каникул научиться у Татар-эби кройке и шитью. В одну из поездок в Белорецк мама купила швейную машинку, Камила уже и нитки заправила в нее.

 

Деревенские языки похлеще мельницы перемалывают новости, на ходу отделяя зерна от плевел. Мелкие события, вести крутят-вертят день-два и тут же забывают. Хотите пример? Пожалуйста. Какой-то мальчишка заметил на заборе кожаные рукавицы, вывешенные специально для вора Хайри, и отнес их, молодец какой, хозяину – учителю химии, ведь такую редкую вещь нетрудно запомнить. Учитель, наверное, пожалел дядю Хайривара и подумал, что в кожаных рукавицах удобнее будет ему крутить колеса в зимнюю стужу. Вот и повод пообсуждать его: « Что ж, добрый он человек, жаль, что учитель так себе… »

Позже внимание тулпарлинцев привлекло более значительное событие. На имя жены Закира Муслимы вдруг с двух сторон посыпались алименты. Хотя работники почты говорили, что это вовсе не алименты, а обычные денежные переводы, знали, откуда и кто шлет их, у деревни свои законы – удобный случай вновь вспомнить то время, когда солдаты возили свеклу, посудачить о родившей от «полковника» тете Каракаш, приплетая туда же бабку-самогонщицу Сэмэй, и непременно освежить в памяти трагедию того грозового лета.

…Кстати, узнав тогда от почтальонки Зумары-апай о том, что тетя Муслима просто рвала письма, приходившие из воинской части, мы с Мавлидой попытались вызнать у Олексия, с кем встречалась наша красавица Сафура. Обманутая и опозоренная, она осталась с внебрачным ребенком. В деревне теперь сильно осуждают таких женщин: время, чай, не послевоенное, когда мужчины были наперечет, ровесников хоть пруд пруди – нашла бы жениха и среди своих.

А девушка и впрямь была красивой – белолицая, стройная, брови вразлет. К тому же завидная плясунья, видимо, как раз на танцах и нашла своего воздыхателя. Наконец, ответ от Олексия дошел тем же налаженным окольным путем: через сестру Мавлиды.

Так и знала, что это тот самый татарин из Кандров! Не могла Сафура путаться с каким-нибудь русским! – распалилась я и резко остановилась. Мавлида, которая шла под руку со мной, вдруг застыла, словно каменная. Как неловко получилось, ведь подруга влюблена почти в русского – украинского парня. Она же может обидеться. – Ой, чего это я так разволновалась, конечно, нация не помеха для любви, – поспешила исправить свою ошибку и для верности добавила: – Да завидно мне стало, раз на меня никто не обращает внимания.

Просто ты в тот год была еще маленькой, а вот сейчас в тебя точно втюрился бы кто-нибудь. – Мавлида решила сгладить мое смущение. – Когда я выйду замуж за Олексия, наверное, целый год будут косточки мне перемывать, а папа станет рвать и метать. Как думаешь, Нурия?

Конечно, будет возмущаться… Не переживай, Амин-абый не умеет долго сердиться. Надеюсь, ты не собираешься замуж прямо сегодня? Олексий уже и предложение сделал, что ли?

Нет, что ты. После двух-трех писем… Но если он не женится на мне, Нурия, больше ни за кого не пойду, состарюсь одна вековухой!

Надо же, девчонки, выросшие с отцом, не стесняются произносить такие слова, как «замуж». Наверное, для них эти понятия вполне естественны?

Самой Сафуре мы пока ничего не сказали, держали в секрете и неприглядный поступок тети Муслимы, и содержание письма Олексия. Еще же неизвестно, откликнется ли тот солдат. Хотя Алеша сообщает, что он написал ему, в каком положении оказалась девушка.

Пока мы молчали из сочувствия к Сафуре, деревня переполошилась: парень из Кандров не стал писать письма, а сам приехал в деревню!

Время быстротечно, солдат успел отслужить, вернуться домой и даже жениться. Вроде бы до Кандров рукой подать – находятся в своем же Башкортостане, но… Как оказалось, бывают причины, способные сделать непреодолимыми даже близкие расстояния. Сафуре не суждено было стать невесткой в тех краях.

Когда эту новость обсудили-перетёрли, добрались до истины, выяснилось, что парень сильно раскаивается. Он клятвенно признавался, что после службы намеревался приехать за Сафурой, но она не ответила ни на одно его письмо.

В нашей деревне недорого возьмут и за то, чтобы хорошенько проучить тех, кто опозорил местных девушек. Однако тулпарлинцы не стали насылать проклятия на голову парня из Кандров. Ведь он ласково обнял малыша и сказал Сафуре: «Мой сын, мои глаза… Жаным – милая, душа моя, прости меня! Хочешь – подавай на алименты, не откажусь. Но лучше, если договоримся по-хорошему, я готов, буду постоянно помогать. Не сомневайся, жаным… Что же ты не отвечала на мои письма? Клянусь, я бы женился на тебе, жаным!»

Эти слова кандринского зятя (его теперь вся деревня признала таковым) своими ушами слышала почтальонка тетя Зумайра. Она специально пришла домой к Сафуре, чтобы защитить ее, если возникнут какие-либо споры. Известно, что услышанное ею тут же становится достоянием всей деревни. В конце концов, из бурлящего словесного моря народ Тулпарлов выудил и запомнил только слова «кияу жаным» – «зять милый». Якобы тетя Муслима так называла парня из Кандров, пытаясь угодить ему. Дядя Закир именно в этот день уезжал по делам в Стерлитамак, так что он избежал острых язычков. А что касается тети Муслимы, не станет она лебезить ни перед кем. Она такая упрямая, не переспоришь ее и не переубедишь. «Если бы ты любил ее, после армии прямиком приехал бы сюда, не торопился бы с женитьбой. Подумаешь, девушка не отвечала на письма! А может, человек умер или заболел – надо было сначала выяснить!» – наступала она на парня, говорят. Вот это на нее похоже: работая на свекольных плантациях, я узнала ее характер.

После этого и стали поступать деньги тете Муслиме. С одной стороны присылал «кияу жаным», с другой – сама Сафура. Она уехала в город Надым в Сибири, оставив сына матери со словами: «Расти сама, это из-за тебя он остался сиротой!» Оттуда и присылала алименты. А как по-другому можно назвать деньги, выплачиваемые на содержание собственного ребенка? Не подаянием же? А тетя Муслима прямо на почте переводила алименты на счет, чтобы скопить внуку на будущее. Даже если Сафура совсем бросит сына, бабушка вырастит, выучит, сделает из него человека – кто бы сомневался!

 

* * *

 

В Тулпарлах, как и во всем мире, люди разные живут: и хорошие, и не очень. Я думала, что вор Хайри – самый нехороший человек среди нас, однако, нашлись и похуже. Односельчане в последние годы сильно рассержены на старуху Сэмэй за то, что спаивает самогонкой мужчин. Даже некоторые женщины, оказывается, стали прикладываться к бутылке. Но когда на дне старой силосной ямы обнаружили бездыханные тела двух здоровых мужчин, умерших от самогона, терпение у людей лопнуло! Женщины собрались толпой и пошли «судить» Сэмэй (к ней уже никто уважительно не обращается «апай» или «инэй»). Та спаслась, заперев изнутри ворота. Висел замок и на двери дома. Видно, кто-то успел предупредить старушку. Ругали самогонщицу последними словами, вдобавок закидали ей окна камнями. «Волосы повыдираем ведьме, совсем совесть потеряла, чтоб ей пусто было!» – эта угроза надолго повисла в воздухе.

С этого дня не стало покоя для старухи Сэмэй. Участковый Самигуллин дважды приходил к ней домой, чтобы изъять самогонный аппарат. У той хватило наглости заявить, что незаконно без санкции прокурора устраивать обыск. Самигуллин ответил, что он сам – закон, и запустил к ней во двор служебную овчарку. Собака обошла все углы, но не обнаружила аппарат. И, самое главное, дома не оказалось ни капли самогона. Овчарка обнюхала весь двор, но улик для наказания Сэмэй так и не нашлось. Делать нечего, Самигуллин был вынужден заявить в свое оправдание: «Моей собаке санкция не нужна!» Учительнице Сакине-апе, присутствовавшей при этом от лица общественности как председатель женсовета, осталось только развести руками. Старушке Сэмэй удалось перехитрить даже ее, которая всегда твердила: «Я математик – конкретный человек, меня не проведешь!»

И Самигуллин, и Сакина-апа – из тех, кто любит доводить дело до конца. Когда обыск не дал никаких результатов, один собрал на совет мужчин, не увлекающихся спиртным, а другая – женщин, с целью общими усилиями уличить Сэмэй. Сакина-апа мне тоже поручила привлечь комсомольский и пионерский актив к поисковой работе.

А пьянство продолжалось, хотя у нее дома самогонку не нашли, в последнее время и в магазин водку не завозили. Откуда же берут выпивку?

Наконец-то поймали самогонщицу! Да, Сэмэй оказалась настоящей ведьмой: по ночам она выскальзывала из дома и исчезала в неизвестном направлении. Ни к соседям не идет, ни к себе не возвращается… Двое влюбленных, как-то загулявших, заметили, что какая-то женщина среди ночи с коромыслом идет по проулку и метлой за собой заметает следы. Струхнули, приняли за нечистую силу и рассказали кому-то про увиденное. Сигнал тут же дошел до Самигуллина. Этой нечистой силой оказалась Сэмэй: гнала самогон в старой заброшенной бане своих соседей, чей участок примыкал к ее огороду. Соседи сказали, что ничего об этом не знали, что они топят новую баню, а старую снести никак руки не доходят. Хотя признались, что дров, сложенных возле старой бани, вроде бы стало меньше.

Дальше размотали и весь клубок. Сэмэй промышляла глухой ночью: воду таскала, дрова – соседские, печку свою притащила – небольшую такую чугунную и самогонный аппарат, конечно, свой самодельный запускала. Капало себе зелье потихоньку в кастрюлю, а под утро Сэмэй разливала по бутылкам, затем прятала их в той самой силосной яме в куче прогнивших, вонючих остатков силоса. Заранее расплатившись с бабкой, любители хмельного шли туда, чтобы «поправить здоровье»… А те двое дяденек распили зелье прямо в яме и не смогли выбраться.

Овчарка Самигуллина выкопала из силосной кучи десяток пустых и три полные бутылки. Их сдали на экспертизу, и выяснилось, что Сэмэй добавляла в самогонку куриный помет. Якобы, от этого действие пойла становится особенно сильным.

Итак, старушку Сэмэй увезли в районный центр – возбудили уголовное дело. Но в деревне существуют и свои законы. Вопрос обсуждали на каждом собрании. Ведь смерть двух человек легла несмываемым пятном на чистый лик нашей деревни, которая в старину на всю округу была известна знаменитыми муллами, а теперь слывет лучшим просветительским и культурным центром в районе. Мне пришлось принять участие в заседании женсовета, куда меня пригласила Сакина-апа, наказав, чтобы потом написала статью в районную газету. Правда, оттуда к нам уже приезжал корреспондент, который ославил Тулпарлы на весь мир, однобоко осветив события. Мне же предстояло описать их со своей точки зрения. Задумка у меня такая: сначала расскажу о таких уважаемых людях деревни, как ветеран труда и войны Бурехуккан-олатай, мастер кузнечнего дела дядя Хайрулла, трудолюбивый Мухарлям, сохранивший род славного аргамака – Гнедого, о доброте моих односельчан, которые с открытым сердцем принимают чужеземных снох, эвакуированных во время войны девочек-украинок. Упомяну и свою олэсэй, орденоносную Зульхизу! Пусть знают, что в Тулпарлах много достойных людей!

На заседании женсовета прозвучало и настоящее имя Сэмэй – Халиса. Хотя и раньше знала, что «Сэмэй» происходит от слова «самогон», тем не менее, еще раз подивилась остроумию наших людей. Надо быть поосмотрительней, чтобы не попасться на их острый язычок! Пока меня зовут просто Нурией, иногда называют «дочерью Баязита». Эх, папа…

Мысли мои прервали горькие слова тети Кашифы, вдовы дяди Максута, одного из тех несчастных:

Куриный помет, значит, добавляла, злодейка! Вот отчего в последнее время моего мучили всякие видения – кричал, что за ним гонятся стражники царя с секирами в руках, и прятался, бедненький, под кровать… Какой царь, какие секиры? Однажды даже вызвала фельдшера Аухата-агая, он напугал, что муж стал психом.

Я сказал, что от пьянства нарушена его психика, то есть началась белая горячка, – внес поправку фельдшер, который тоже был приглашен на заседание. – Куриный помет и вызывает галлюцинации, то есть всякие видения. Аухат-агай любит употреблять выражение «то есть», разъясняя медицинские термины. Он часто выступает с лекциями в школе. Детям не очень интересно слушать его советы по предупреждению и лечению разных болезней, поэтому стараются сбить его с темы всякими вопросами. Помню, в шестом классе, стоило ему сказать: «Инфаркт миокарда особенно часто встречается у курящих», как кто-то выкрикнул из угла, где сидели девочки из Аюсы: «Дяденька, ты же и сам куришь!» Фельдшер был вынужден рассказать, как во время войны в военном госпитале сутками приходилось стоять за операционным столом и постоянно курить, чтобы не уснуть на ногах. Только он вернулся к теме лекции, как задал вопрос Ашраф: «Говорят, что сердце у человека бывает размером с кулак. Верно ли это?» Как подтвердил дядя Аухат, это правда: оказывается, сердце – в один кулак, а мозг – в два. В это время прозвенел звонок, и мальчики начали тут же мериться кулаками, поддразнивать и толкать друг друга.

Во время заседания записывала всё, о чём говорили выступающие. Тем не менее, успевала восстановить в памяти и некоторые эпизоды из детства. Здесь же узнала, что Сэмэй – одна из старых дев, чья молодость пришлась на годы войны, поэтому осталась одинокой. Оказывается, ей всего сорок шесть лет, а ее уже записали в старушки. Да и на вид неказиста. Как-то на поле она попала под лопасть лобогрейки и получила увечье. В результате правая рука у нее не сгибалась в локте, поэтому в колхозе давно не работала. Тем не менее, этот недостаток не помешал ей заниматься самогоноварением. Может, она из-за этого своего неблаговидного занятия выглядит некрасивой, ведь, как известно, уродство души отражается и на внешности.

Приходилось слышать, как некоторые женщины иногда высказывали сожаление, что в послевоенные годы мужчины не включили Халису в свои «владения», оттого, мол, у нее и испортился характер. Как всегда, деревня выражала сострадание своим… А теперь никто не жалел и не защищал ее! Ведь она переступила границу дозволенного: сколько ее просили, убеждали, ругали и проклинали женщины – но она не оставила свое занятие, не смогла обуздать жажду наживы.

Решение суда оказалось неожиданно мягким, Сэмэй осудили условно. Но вскоре вся деревня стала свидетелем кары небесной и содрогнулась: средь бела дня дом старушки вдруг взорвался и развалился! Кто-то даже видел, как с воздуха на крышу дома свалилась огненная палица, и дом в мгновение ока сравнялся с землей. Остались во дворе только летний домик и туалет.

Неужели это и вправду было карой господней?! В школьной библиотеке хранится целая кипа всяких журналов. В одном из них я прочитала, что наука, считающая действие проклятия мистикой, тем не менее, дает объяснение данного явления: каждый человек наделен сильной энергетикой, и если ее целенаправленно, усилием воли сосредоточить и отправить в определенную точку, то эта энергия может и уничтожить эту точку. Ну а коллективная энергетика – это сила невообразимо мощная! Получается, объединенная энергетика односельчан стерла с лица земли дом Сэмэй?

Встретила я и статью, подтверждающую болезнь вора Хайри (и ему подобных): это заболевание называется клептоманией. Кто болен ею, тот не может удержаться от воровства. Если вовремя лечиться, якобы, она может и пройти. Но кто же в детские годы водил дядю Хайривара к врачам, тем более к психологу?

Одновременно у меня в голове откуда-то возник другой вопрос: а если бы не дядя Хайривара, а тетя Гильмия была подвержена такой болезни и попала бы из-за этого в тюрьму, интересно, пожалел бы муж жену, ждал бы ее так же терпеливо и заботился бы о ней?

 

7

Картэсэй теперь почти все свое время посвящает отправлению намаза, сбору лекарственных трав и передаче своих навыков Камиле, которая уже окончательно освоилась в Отчем доме. Зиряк Райхана продолжает разгадывать сны и лечить детей от испуга, многие приходят к ней за целебными отварами и нашептанной солью. Даже из окрестных деревень приезжают бездетные женщины, чтобы она исцелила их простым поглаживанием… Моя картэсэй – мастерица на все руки, ей некогда сидеть без дела или жаловаться на собственные недуги.

В сестренке я словно вижу себя в детстве. Она, конечно, не моя копия, ее мечты как будто более приземленные, не витает в облаках, как я. Хотя не могу сказать точно, ведь даже своей родной сестренке в душу не заглянешь. А вот и она бежит со всех ног и уже с улицы кричит:

Приехала тетя Шарифа со всей своей семьей!

Пора зимних каникул, подумала я, наверное, привезла обоих сыновей. Как договаривались в тот раз, младший, Руслан, должен остаться в деревне до лета. И сватью собирались с собой взять?

Камил тут же побежал в Отчий дом. Время было послеобеденное, солнце клонилось к закату, поэтому я покормила скотину, закрыла сарай. Хоть и нелегко ухаживать за коровой, не нарадуемся, что сохранили ее. Каждый раз, когда выставляем на стол молоко и сметану, про себя благодарим дядю Самата. Разве мы могли бы содержать корову, если бы он не обеспечивал сеном? Есть еще две овцы, куры-гуси. Я бы, наверное, не справилась с гусями, особенно в пору кладки яиц и высиживания гусят, этим больше занимается олэсэй. С наступлением весны у нее все мысли о гусях. Она уже начала заботиться о них: «Нурия, подбрось соломы и под гусей, чтобы гусак не замерз, иначе останемся без гусят!» – предупреждает она меня.

В Отчий дом мы отправились вместе с олэсэй, ее ревматизм пока поутих немного. Она в курсе печальных событий в семье тети Шарифы и тоже переживает. Между нашими двумя, теперь уже тремя, если считать и маму с дядей Саматом, семьями нет секретов.

Когда мы дошли, все уже сидели за круглым столом и собирались чаевничать. Приехал и зять Альтаф, которого я по привычке называю дядей, на почетном месте сидит сватья Уркия. Камила правильно сказала, что они приехали всей семьей.

За столом сватья пожаловалась:

В городе как птица в клетке, только с балкона смотрю на улицу. Там полно народу, но ни одного знакомого лица… – Воспользовавшись моментом, картэсэй поспешила внести свое предложение:

Приезжай ко мне каждое лето, сватьюшка, дом вон какой огромный, будем вдвоем коротать время. И внукам нечего глотать городскую пыль, у нас хоть отдохнут, будут купаться и рыбачить в Курэнле, Тулпарсыккане. Какое-никакое и хозяйство есть, помогут по мере сил. Я давно предлагала, но вы что-то не спешите…

Дядя Альтаф понял, что камень это в их огород, покашлял, но ничего не сказал в ответ.

Камил наш очень общителен, он быстро сдружился с мальчишками. И те, похоже, не дичатся его. Тут мне стало стыдно, что про себя назвала двоюродных братьев «те». Так-то вот, если долго не общаться, и родство забывается. А ведь Рубес и Руслан – наши близкие родственники, не седьмая вода на киселе.

Рубес старше Камила. Ему, видно, захотелось подчеркнуть свое превосходство. Достал из сумки шахматы и предложил Камилю: «Сыграем?» Камил кивнул в знак согласия.

У нас в школе есть кружок по шахматам и шашкам, – сказал он с достоинством. – И с братом Гаяном приходилось играть… – Назвал братом сына отчима? Хотя, как еще он может его называть?

Мальчики увлеклись шахматами, Камила крутится там же. Мы, взрослые, беседовали в пристройке, где кухня. Тетя Шарифа сначала с удивлением посмотрела на меня, а потом улыбнулась, значит, признала меня достаточно взрослой, чтобы присутствовать при семейных разговорах.

Нам бы вырвать Рубеса из окружения уличных хулиганов, пока совсем не сбился с пути, – начал дядя Альтаф, обращаясь к картэсэй. – После каникул переведем его в другую школу, собираемся поменять и квартиру на другой конец города. Уже и побывали там, со школой договорились, нам понравилось. Школа с математическим уклоном, поэтому и сын не стал возражать, у него способности к этому предмету. И шахматы очень любит.

Дядя Альтаф, один наш ученик стал чемпионом района по шахматам, – незаметно включилась в разговор и я. – Теперь собирается попытать силы в столице.

Вот бы познакомить Рубеса с этим мальчиком, чтобы он подтянулся! – тут же поддержал он мои слова.

А что, устроим – возьму и организую в пионерской комнате шахматный турнир. Директор говорил, чтобы во время каникул мы не выпускали ребят из поля зрения, проводили различные мероприятия.

Мы вместе обсудили многие вопросы. Картэсэй опять вернулась к теме о неблагозвучном имени Рубеса. Внесла предложение назвать его Динисламом.

К тому моменту мальчишки закончили шахматную партию. «Слабоват пока», – сказал Рубес, кивая на Камила. Видя, что настроение у него хорошее, я тут же захотела сообщить ему весть о новом имени. Как будто и картэсэй взглядом одобрила мой порыв. Я и выложила эту новость – если бы Бурехуккан-олатай услышал меня, вновь вспомнил бы любимое слово «реакция»:

Рубес, братик, ты вроде парень прямой, скажи мне правду: дразнят тебя друзья из-за имени?

Еще как! – откровенно ответил он, довольный тем, что его назвали парнем. – Достали уже!

А что ж ты не поменяешь его на какое-нибудь модное имя?

У нас в классе много таких имен: Макс, Алекс.

Это Максим, Алексей?

Максут, Алексей.

Тут у меня в голове зародилась идея в поддержку предложения картэсэй, и я с радостью высказала ее вслух:

А тебе нравится имя Дэн? Полное – Динис, Динислам.

Дэн? Клевое имя, нравится! Динис – тоже пойдет…

Тогда прямо с сегодняшнего дня будем звать тебя Динисом, ведь в деревне никто пока не знает, как тебя зовут.

Как только вернемся домой, поменяем и свидетельство о рождении, – поддержал меня дядя Альтаф. – Это вопрос разрешимый. В новую школу пойдешь с новым именем.

Точно, – согласились все, кто, затаив дыхание, следил за нашим с Рубесом диалогом.

Вот что значит учительница! – похвалила меня картэсэй, выразив общее одобрение.

Я заметила, что Камила давно порывалась сказать что-то, наконец, очередь дошла и до нее:

А ты смошенничал во время игры! – подпрыгивала она с нетерпением и добавила: – Дэн! Если ты такой сильный, поборись с нашим тулпарлинским Ботвинником! – Посмотри, как рьяно она защищает своего брата-близнеца.

Давай! – сказал Рубес, ой, теперь – Динис. У него загорелись глаза. – Завтра же!

У мальчика есть интерес, хобби, значит, есть и надежда оторвать его от хулиганов-бездельников. Мне стало легче от этой мысли.

На другой день первым делом сходила к Ашрафу домой и договорилась с его братом Ильдаром о проведении шахматного турнира.

Апа, я освоил новую комбинацию, хочу опробовать ее во время встречи с городским мальчиком, – загорелся наш чемпион. «Апа». Да… Теперь ко мне тоже стали обращаться «апа», как к учительнице.

 

* * *

 

В этом, 1966 году 8 Марта впервые стало не просто праздничным, но и выходным днем – вышел Указ об этом. Вся страна с особым подъемом отмечает Международный женский день – страницы газет пестрели громкими заголовками, ласкающими взор и волнующими сердца: «Мама – это звучит гордо!», «Слава вам, матери!», «Женщины – украшение жизни». Целый день воспевали прекрасную половину человечества, обладающую равными с мужчинами правами, ее неоценимую роль в строительстве коммунизма.

В школе организовали вечер, учащиеся выступили с концертом. Затем учителя остались на чаепитие, во время которого я испытала некоторую грусть. В школе всего двадцать четыре учителя (если считать и меня, то двадцать пять), и среди них всего пятеро мужчин: Амин-абый, историк, химик, физкультурник и плотник дядя Мавлит, ведущий уроки труда. Если учесть, что некоторые мальчишки и в семье растут без отца и дедушки, становится не только грустно, но даже плакать хочется. Но нет, не буду портить праздничного настроения…

Тут вспомнилось другое. Перед праздником занесла родителям Мавлиды связанную собственноручно пуховую шапочку, чтобы они положили ее в свою посылку для дочери. Тети Рабиги не было дома, а Амин-абый, похоже, очень обрадовался, что нашел собеседника, только кивнул головой в знак приветствия и стал горячо выступать, встав посередине большой комнаты:

Не поймешь, куда катится мир и наша огромная страна. На всех уровнях идет тяжба, Нурия! Даже у нас в школе воюют за часы и зарплату, за всякие звания… А там, наверху – немыслимые интриги, измены, козни… – При этом учитель поднял указательный палец к потолку, помолчал немного и, резко понизив голос, махнул рукой: – Странные мы люди, советский народ, с одной стороны – великий, а с другой… Вот твои пионеры поют «Куба – любовь моя!» Дружба народов, понятное дело. Но ты сначала защити окрестности Шакетау от всяких Акназаров, которые пляшут под дудку райкома, тех, кто губит собственную землю. Спаси свою страну, родной народ, а потом, пожалуйста, можешь любить и Кубу… Мне кажется, глупо вырывать кусок изо рта своего ребенка и отправлять куда-то. Если лишнее, ради бога, отдавай, делись. А когда мы жили в большом достатке? Это только в мечтах, в сказке, называемой коммунизмом…

Абый, а я верю в коммунизм?!

Верь, кто тебе запрещает. Пусть сначала построят этот коммунизм в отдельно взятом регионе, а мы съездим, посмотрим. Кстати, слышал, что в наш колхоз приедет главным зоотехником сын Ахмета-чудака из соседней деревушки Таллы? Так вот, хвастливое обещание будущего зоотехника о том, что он изменит жизнь колхоза, что мы, его земляки, вскоре будем жить в отдельно взятом коммунизме, дошло до наших ушей задолго до приезда его самого. Уверен, будет пыжиться, у них это в роду. И отец был склонен к авантюрам, однажды, поверив выжившему из ума деду, которому было 102 года, Ахмет, сколотив вокруг себя целый отряд подростков да и парнишек постарше, перекопал все холмы в окрестности. Якобы, в каком-то из них был захоронен один из сардаров – военачальников великого Чингисхана. Умирая от ран, этот сардар завещал, чтобы его тело привезли в родные Таллы и там предали земле. Значит, был башкиром. В его могиле будто были захоронены и несметные богатства – целый воз золота и серебра, булатный меч, серебряные ножны, украшенные драгоценными камнями, и другие личные вещи.

А этот Ахмет-чудак нашел что-нибудь?

Откуда… Когда народ начал возмущаться, что он баламутит деревенских мальчишек, сбежал в город, прихватив с собой самую красивую светловолосую девушку Таллов. Ахмет, он старше меня, интересно, жив ли еще? Подумать только, почти тридцатилетний мужчина, прошедший войну, повидавший мир, грезил каким-то кладом! – Абый потер ладони и добавил: – Так вот, сын этого чудака собирается построить отдельный коммунизм у нас...

И в этом году Курэнле не стал прятать от народа зрелище ледохода, а показал средь бела дня. Это было в воскресенье. Поэтому все дети и стерегущие их взрослые собрались на берегу. Я пошла туда за руку с Татар-эби. Близнецы уговорили олэсэй, по пути взяли с собой и картэсэй и ушли к реке еще до нас.

Река как река, ледоход как ледоход. На первый взгляд как будто обычное явление. Но тулпарлинцы находят в нем какой-то смысл, новизну. Сами при этом повторяют, что раньше река была более грозной, теперь уже не та…

Мы с Татар-эби встали чуть в стороне от толпы. Погода такая ясная. Теплое дыхание солнца подрагивает над рекой легкой дымкой. Льдины встают на дыбы, толкаются, падают с грохотом, поднимая фонтаны воды. В один из таких моментов Жанкисэк отпустила мой локоть, протянула руку вперед и застыла в такой позе. Заглянула ей в лицо – она молчит, смотрит в направлении своей руки и не говорит ни слова. Я тоже посмотрела в ту сторону: о Аллах, там, в весеннем мареве что-то есть!

Адисай… – неуверенно произнесла Татар-эби еле слышно. То ли ее слово, то ли образ ее матроса, хранившийся в моей памяти, подстегнули воображение – но я увидела фигуру мужчины в тельняшке. Она возникла всего лишь на мгновение и тут же пропала, как стекло, разбившееся вдребезги. Это было словно в бреду. Протянутая вперед рука Татар-эби безвольно повисла, а сама она будто окаменела. Лишь глаза вопросительно уставились на меня… Я ясно прочитала ее немой вопрос: «Ты видела?! Это было на самом деле?..»

Видела, Жанкисэк, – ответила я, ничуть не кривя душой. По бороздкам морщинок старой женщины скатились слезы. По моим щекам тоже побежали горячие струйки. – Я могу объяснить это явление, мы проходили по физике, помню.

Объясни, Нурия, как?!

Это явление называется мираж, или по-простому – видение. Они чаще наблюдаются над водой. К примеру, моряки иногда видят давно затонувшие корабли со всей командой на палубе. В пустынях сквозь дымку, поднимающуюся от разогретого песка, часто появляются древние города с прекрасными садами, и караваны сбиваются с пути, пытаясь добраться до них.

Говори, Нурия, говори!

Это чудо природы. В воздухе или на воде сохраняется давнишнее изображение людей или предметов, а в какой-то момент оно проявляется. Я и сама не могу до конца объяснить и понять это. Недавно прочитала в газете, что на поляне под Курском один ботаник фотографировал цветы, кусты, а когда пришел домой и проявил пленку, не поверил глазам: на некоторых снимках четко были видны бегущие солдаты с автоматами наперевес. На одном из кадров – наполовину засыпанный землей санитар бинтом перевязывает голову раненого солдата…

О Аллах!

Наверное, и тот ботаник так же воскликнул, как и ты, Жанкисэк. Такие вот чудеса! На той поляне советские солдаты вели смертельный бой против немецких фашистов. Все ведь знаем про Курскую дугу, где наши одержали победу, совершив перелом в ходе всей войны. А поляна запомнила… Увидев эти снимки, ученые, разные специалисты вместе с ботаником обошли те места: та же поляна, те же цветы, и никаких следов войны – словно там никогда не рвались снаряды и не свистели пули.

О Аллах, каких только не совершаешь чудес, чтобы люди не забывали своего прошлого! О Всевышний!

Да! – горячо поддержала я Татар-эби, мою милую Жанкисэк.


 

8


 

Деревня кормит народ, она хранит память крови, язык, культурное наследие поколений. И если для отдельного человека чрево матери является малой вселенной, то для человечества – деревня! Понятно, что у каждой деревни есть душа и, видимо, у этой огромной души есть некая магическая антенна, которая чутко ловит дыхание целой страны, планеты – мироздания в общем.

В конце апреля в тысячах километрах от нас, в Ташкенте, случилась большая трагедия, она потрясла всю деревню, задев сердце каждого. Страшное землетрясение превратило в руины великий, прекрасный, гостеприимный город! Узбекистан – особенная республика для нас: еще в давние времена, с легкой руки какого-то заезжего торговца-узбека, влюбившегося в одну из тулпарлинских девушек и ставшего зятем, сложились у нас родственные отношения. До сих пор изредка прибывают к нам свататься из этих краев, восхваляя красоту, скромность и трудолюбие снох из Тулпарлов. На слуху, что зятья-узбеки называют наших девушек «севимли», любимая то есть… Наслышана я и о том, что в годы войны к нам в деревню вернулась тетя одна, по прозвищу «узбечка Рухия» с двумя девочками, эвакуированными в Узбекистан из Харькова… Это первое, что вспомнилось в ответ на трагедию, – зов кровного родства. Но и то правда, что тулпарлинцы признают каждый уголок СССР братским, принимают близко к сердцу их радости и беды.

Да, первым делом перебрали в памяти всю родню, проживающую в Азии (как мы привыкли, обобщая, называть те края), пытались представить, кто – где. Дальше внимание переключилось на меры, предпринимаемые правительством по ликвидации последствий ташкентской трагедии, на речи партийных руководителей. Тулпарлинцы настороженно восприняли решение «заново отстроить Ташкент»: неужто он весь разрушен?! Позже узнали из писем родных и через башкирских строителей, восстанавливающих Ташкент, что одна треть города уничтожена стихией.

Столица Узбекистана была восстановлена общими усилиями всей страны. Крупные города, как Москва, Ленинград, отстроили целые улицы, братские республики – огромные микрорайоны, автономии возвели сотни домов. Мы, тулпарлинцы, тоже не остались в стороне. Наш колхоз внес свой вклад продуктами питания, даже школьники собрали несколько бочек березового сока для отправки детям Ташкента. Организовали сбор хоть и ношеной, но вполне приличной одежды и обуви – она тоже могла очень пригодиться людям, оставшимся без крова. Когда Татар-эби принесла сшитый собственноручно чапан с длинным подолом, мы так удивились, даже посмеялись, но она объяснила, что и в самую жару узбеки носят стеганые халаты, чтобы защититься от солнца. Тем не менее, после ее ухода не удержались от хохота, представив себе узбека в чапане, обрабатывающего землю кетменем в самое пекло, и внезапно замолкли, устыдившись неуместного веселья.

в один из дней, работая над планом организации летних каникул пионеров, вспомнила, что во время зимних посиделок учились крючком вязать тюбетейки из толстых ниток. Я связала и подарила такую тюбетейку дедушке Бурехуккану. «Как удобно, буду летом носить ее, беречься от солнечного удара», – обрадовался он. А вязать их очень просто и быстро. Научу-ка своих пионерок, и вышлем целую посылку таких тюбетеек для мужчин Узбекистана! В это время прозвенел звонок, и я вышла в коридор, чтобы поделиться идеей с директором. Попала в окружение учащихся, и этот бурный поток стремительно понес меня к выходу. В эту минуту толпа расступилась – Сакина-апа сама шла ко мне навстречу, выхватила меня из окружения разом притихнувших детей и увлекла за собой в кабинет.

Уф, эту нашу учительницу, кто же ее возьмет замуж! Ни с того ни с сего в моей голове мелькнула такая мысль. Она об этом, по всей видимости, и думать не думает. Даже если и задумается, в деревне никого подходящего нет. Остались старые вдовцы или же молодые парни, тоскующие по убежавшим в город девчонкам, для утешения души обклеивающие кабины своих машин и тракторов портретами красивых актрис типа Софи Лорен. В деревне эти картинки называют «бумажными невестами».

Сакина-апа шагает, словно преодолевая какое-то препятствие, выпячивая грудь вперед и высоко задрав голову. При этом она широко и резко размахивает руками. Голос громкий и требовательный. На ней всегда мужской пиджак, только пуговицы перешиты на правый борт. Ее внешний вид, поведение и движения как будто специально отталкивают мужские взгляды, жаждущие восхищения от женской нежности и изящества. Но я знаю, что у нее добрая душа. Хотя очень строга к ученикам, но волнуется и переживает за каждого из них, как родная мать. Вот и сейчас она заговорила об этом:

  • Нурия, может, отправим Мунавару в педучилище в этом году, после восьмого класса?

  • Я слышала, что свекровь у Салпы Сагуры умерла и она собирается перевезти свою мать в Таллы…

  • А Мунавара туда обратно не вернется, не так ли? И одну ее не оставишь в бабушкином доме в Тулпарлах?

  • Но тут есть одна закавыка, апа…

  • Знаю, что эта закавыка – математика. Если она согласна поступать в училище, я готова закрыть глаза и поставить ей «пять». Тогда получится, что она окончила восьмилетку на «отлично», дадим ей Похвальную грамоту, и она поступит без экзаменов.

  • В последующем все равно пойдет на филфак, зачем ей эта математика? – выпалила я и прикусила язык: мне необходимо дважды, если не трижды, прокручивать в мозгах свою мысль, прежде чем высказать ее вслух! Сама тут же нашла способ смягчить резкость своих слов: – Хотя Амин-абый говорит, что в математике заложена и формула поэзии…

  • Возможно, ей высшая математика не понадобится. А вот правила хорошего тона нужны всем и всегда, Нурия! Почему это ты называешь по прозвищу женщину, которая тебе в матери годится?

  • Это тетю Салпу, что ли?

  • Ну, конечно. Хотя бы вот так добавляй слово «тетя». Какой пример ты подаешь своим пионерам, а?

Верное замечание – что тут скажешь? Кстати, с некоторых пор я стала немного по-другому относиться к Салпе. Как слышала от «баб эсвеклы», она стала чаще улыбаться, перестала устраивать скандалы, гордится, что стихи Мунавары публикуют в газетах, и на каждом концерте в сельском клубе ей предоставляют слово как «юной поэтессе».

Сакина-апа села за свой стол, достала какой-то журнал и уткнулась в него, всем видом показывая, что разговор окончен. Я тоже решила пока не говорить ей о своей идее, ведь надо еще связать эти тюбетейки.

Воспользовавшись спокойными минутами между уроком и переменой, я закрылась в пионерской комнате и задумалась. Неужели Салпа в самом деле изменилась? По какой причине и сколько раз может человек меняться? К тому же говорят, что характер закладывается еще в детстве. Есть и пословица: что присуще человеку в шесть лет, то и в шестьдесят аукнется… Неужели эта тетя, была злючкой в свои шесть лет? Может, она стала такой из-за несчастной первой любви? К тому же муж попался недобрый. Да и свекровь… И вот, наконец, на небосклоне этой женщины взошла звезда – Мунавара! И младшие тянутся, по примеру сестры стараются учиться лучше. Вот и проснулась в ней материнская гордость, она обрела смысл жизни.

И все же я никогда не выйду за нелюбимого человека! Все присутствующие во мне мои «я», даже самая послушная и кроткая из них, соглашаются с этим. Вон Сакина-апа разве хуже других? Не пропала же без мужа?!

В это время вновь прозвенел звонок, и школа ожила, полы загрохотали, словно барабан. Разлетелись и мои раздумья.

 

Чувствую себя словно на перекрестке дорог. Без конца подвергаюсь каким-то испытаниям: должна что-то решать, делать выбор, искать ответы. Разве не стало для меня испытанием разрешение маминой судьбы? Затем – Кабир. Вот и в последние месяцы голова занята решением непростой проблемы. Однако… Кстати, это русское слово тулпарлинцы произносят на свой манер – «атнака», оно в свое время досталось нам от колхозного ветеринара Никитина. Очень он любил животных, больных старался лечить, не в пример иным коновалам, которые, чуть что, махали рукой: на мясокомбинат – и точка. Особенно бережно относился Никитин к породистой скотине, прибегал, бывало, к сложным операциям, стараясь спасти. Однажды поранился жеребенок от чистокровного иноходца, которого выменяли у конезавода за тонны отборного овса, слегка треснула путовая кость на обеих передних ногах, так неудачно перепрыгнул через ограду. Ветеринару одного взгляда было достаточно, чтобы понять в чем дело, но он так долго осматривал жеребенка, гладил его по шее, трогал уши, гриву, любовался, щелкая языком и без конца повторяя свое «однако». Затем велел мужикам подвесить жеребенка, обвязав широкими ремнями живот. А к путам приставил лубки и обернул тряпками. Через какое-то время, когда трещины зажили, животное отпустили на волю.

Однако… Стою на перекрестке: на этот раз мой мозг ищет решение наисложнейшей задачи – выбора будущей профессии. Если внять старшим, то найти дело по душе не менее важно, чем найти любимого и верного спутника жизни. А еще я знаю, что некоторые ставят профессию выше семьи, детей – разве мой папа не поступил так?

Поработала год в школе, испытала свои силы – похоже, смогу стать учителем. Теперь раздумываю, какую выбрать специальность. Мечтательная моя натура вроде тяготеет к литературе, творческой стезе, но после знакомства со стихами Мунавары уверенности в своих способностях поубавилось. Хотя не обязательно каждому учителю языка и литературы становиться поэтом. С детства живо интересовалась историей, но с годами все больше разочаровываюсь в ней: то и дело выявляются обман, искажения прошлого. Конечно, сама история не виновата в этом, уже случившиеся факты на самом деле не изменить, но врут те, кто описывает ее на свой лад. Пересказывать детям заведомую ложь мне не позволит совесть. Интересуюсь биологией, ботаникой, но на этом факультете нужно сдавать экзамен по той же химии. Однако… Пожалуй, выберу географию. Буду водить учеников в походы, научу их путешествовать по глобусу – в мечтах заберемся на вершины Гималаев, которые круче нашего Акбиека, переплывем моря и океаны!

Прекрасно сознавая, что моя деревня является неотъемлемой частью огромной Вселенной, и чувствуя, как охватывает меня пламенное желание обойти весь шар земной, я сделала выбор: география! Нет, не оттого, что поддалась безумству мечты, минутному порыву, а от четкого понимания правильности своей интуиции. Не откладывая в долгий ящик, сдала документы на заочное отделение Башкирского государственного университета.


 


 

* * *


 

Пока я была Уфе, в Тулпарлах произошло много событий. Самое неожиданное и увлеченно обсуждаемое – приезд двух женщин, украинок, еще совсем юными девочками проживавших у нас в годы войны. Одна из них приехала с сыном, симпатичным юношей. Жаль, что я не успела приехать! Гости пробыли всего-то одни сутки. Сколько я упустила! Тудно представить, какие воспоминанияя всколыхнули сердца моих односельчан, сколько заветных секретов было раскрыто! Пришлось довольствоваться мне еще свежим дыханием отхлынувшей волны. Каждый, кто знал этих женщин, вспоминает какой-либо эпизод, приукрашивает немного, возможно, а я нанизываю их на нити своей памяти, с потаенной мыслью, что когда-нибудь переложу на бумагу – в своих бэйэнах.

В холодный осенний день 1943 года в деревне появилась женщина лет пятидесяти с двумя девчушками. На ногах у них – истоптанные сандалии с истертыми до дыр носками. Поверх выцветших застиранных атласных платьев надеты кофты без рукавов, типа камзолов. На голове – платки, а в руках – узелочки. Они постучались в дверь первого дома в Амбарном переулке, откуда и начинается деревня. Пока домашние, глядя на их восточную одежду и загорелые лица, ломали голову, откуда же они прибыли, женщина горько заплакала, заговорила по-башкирски: «Неужели не узнали, это же я!». Она оказалась односельчанкой, лет двадцать пять тому назад вышедшей замуж за узбекского парня и уехавшей в те края, – «узбечкой Рухией».

Рухие и девчушкам дали шерстяные носки, на плечи накинули пуховые платки, напоили горячим чаем, попарили в бане. Впереди зима, а теплых вещей, понятно, у них не было в помине, ведь приехали с юга. Соседи поделились чем могли: кто-то отдал подшитые валенки, другие – телогрейки. Потом сходили посмотреть дом покойных родителей Рухии на дальнем конце деревни. За долгие годы дом обветшал, но, если подправить кое-что, замазать печную трубу, в нем еще можно было жить. Внутри целыми стояли полати, стол, табуретки, кое-какая утварь – у нас никто не трогает чужое имущество. В такое тяжелое для всех время тулпарлинцы проявили сострадание к этим троим, помогли дровами и заселили в тот самый дом.

Девочки, оказывается, еще в сорок первом году вместе с матерью были эвакуированы в Узбекистан из Харькова и поселены у Рухии. Мать вскоре заболела и через месяц скончалась, а девочки остались на попечении хозяйки. На момент приезда в Тулпарлы старшей из девушек, Анне, было семнадцать, а младшей, Фроське (полное имя Ефросинья), пятнадцать лет. Деревенские стали звать их на свой лад – Анкой и Фрузкой.

Именно в связи с ними и стали называть дальнюю улицу «улицей Анки». Я еще раньше заинтересовалась историей улицы Анки и знала, как возникло это странное название. И только сейчас мои познания пополнились новой информацией.

У тети Рухии в кишлаке под Ташкентом было довольно зажиточное хозяйство. Она рассказывала, что их дом стоял посреди яблонь, финиковых и абрикосовых деревьев, утопая весной в цветах, а осенью – в плодах. Муж ее умер, не дожив и до сорока. Осталась одна с дочкой и сыном. Выдала дочку замуж за парня из города Ош и жила вместе с сыном, который учился в медицинском институте. Но его со студенческой скамьи отправили на фронт, фашисты разбомбили полевой госпиталь, где он служил. После получения похоронки тетя Рухия решила ехать на родину, а девчушки не захотели оставаться там одни. За два года совместной жизни они привязались друг к другу. К сожалению, тетя Рухия совсем недолго прожила на родной земле, той же зимой скончалась от воспаления легких. Привыкшая к теплому климату, она простыла еще по дороге. Анка же с Фрузкой по молодости легче перенесли осеннюю стужу. Они продолжали жить в том же доме, работали в колхозе, научились сносно говорить по-башкирски. Хотя немного знали язык еще до приезда к нам, видно, тетя Рухия малость учила их.

Прошла зима, настало лето. Анку и Фрузку отправили на сенокос в горы. Бригада по заготовке сена для колхозного стада состояла из группы подростков шестнадцати-семнадцати лет, пяти-шести женщин и этих двух девушек. А два опытных старика помогали им точить косы, ставить стога, словом, учили премудростям сенокосной.

Именно в это лето к Фрузке пришла первая любовь и стала она Файрузой. (Ой, в моей душе зарождается новый бэйэн – повествование об этом…)

«Файруза…» – парнишка пропел куплетик какой-то песни на своем языке, перекинув вилами наверх последнюю охапку сена. Девушка на самой макушке стога услышала слово, созвучное своему имени, и повторила:

  • Файруза?

  • У тебя глаза голубые, словно камень файруза…

  • Камень?

Да, есть такой драгоценный камень, это я песенку о перстне с таким камнем напевал…

  • Я – Файруза? Я – драгоценный камень? Голубой камень… Бирюза, что ли?

  • Бирюзу не знаю, а вот Файрузу знаю! Ты моя Файруза голубоглазая, драгоценная моя! Я, и только я, так буду тебя звать.

Ах юность, ах горячая, стремительная пора! Ее порывы быстрее выпущенной из лука стрелы, ярче сверкнувшей в небе молнии. Девушка даже не стала присматриваться, куда она приземлится, с вершины стога скользнула вниз и… оказалась прямо в объятиях парня. Земля словно уплыла из-под ног… Жар разгоряченных работой юных тел, дурманящий аромат свежего сена, еще хранящего магию полевых цветов, вскружили голову… Жаждущие поцелуя губы соединились, сознание будто уплыло куда-то за далекие зыбкие туманы

  • Твои губы пахнут спелой земляникой, Файруза!

  • Акман…

  • Я влюбился в тебя, моя драгоценная… Файруза! Люблю... Люблю!

  • Акман… А почему тебя дразнят Акманом Черным, имя же твое от слова ак – белый?

  • Потому что я весь чернявый. Волосы как смола, а лицо, сама видишь, как чугун.

  • Уф, улям, умираю! Смола, чугун – уф, со смеху помру!

Смех Акмана и Файрузы вспугнул птиц, щебечущих в ближайшей уреме: они замолкли на мгновение и, поняв, что нет никакой опасности, стали чирикать еще громче…

Сколько бы ни пыталась Анка уберечь ее, даже не заметила, когда в сердце сестренки разгорелось пламя. Как говорится, сторож вору не помеха. Нет, было бы грешно так говорить об отношениях Фрузки и Акмана, они же ни у кого не украли этот божественный дар – любовь! Юноше еще семнадцати не исполнилось, а девушке и шестнадцати нет – конечно, им приходилось таиться, не время в открытую выставлять свои чувства. К тому же Файруза – другой национальности, да и рановато еще ей становиться невестой.

А огонь любви не спрашивает возраста, знай себе разгорается! После сенокоса наступила жатва. Как бы ни уставали на работе, они находили время для пылких встреч. В полночь над спящей деревней частенько раздавался отчаянный зов Анки: «Фроська, домой! Фроська!»…

Только когда Фрузка заметно округлилась, народ вспомнил эти крики в ночи. Удивлялись, кто же мог тронуть юную девчушку, но со временем свыклись – что же тут поделаешь? Родился мальчик. На праздник по поводу Дня Победы Фрузка пришла на площадь перед правлением с ребенком на руках. Конечно, каким бы праздничным, торжественным день ни был, не могли не обратить внимания, на кого же мальчик похож. «Словно цыганенок», – бросил кто-то. Все с облегчением приняли это предположение, значит, свои деревенские не при чем. А цыгане, действительно, время от времени проезжали через Тулпарлы в своих кибитках. Неделями стояли табором на склонах гор у Аюсов. Хотя конское ржание, звуки удара молотка о наковальню, дым от костров доставляли легкое беспокойство деревенским, цыгане ничего не воровали, не ходили по селу, предлагая погадать. Тулпарлинцы больше всего боялись, что они могут украсть детей, ведь за ними, обоснованно или нет, тянулась такая дурная слава. А вот Фрузку, получается, сами одарили ребенком?!

Мальчик с черными вьющимися волосами, выпавший, как говорится, «с цыганской телеги», уже безмятежно носился по улицам Тулпарлов вместе с другими детьми, когда вернувшийся с фронта отец Анки и Фроси – лысый дядька с рыжей бородой – увез их в Харьков. Он искал дочерей по всему Узбекистану и нашел-таки в наших краях.

И вот через столько лет Анка с Фросей снова приехали в нашу деревню. Наверное, соскучились, захотели поклониться этой доброй земле, поблагодарить тех, кто приютил их в лихолетье. Они так и объяснили цель своего приезда. Но деревня почувствовала и другую, скрытую подоплеку дальнего путешествия: сын Фроси Арсен оказался точной копией Акмана Черного в молодости. «Вот с чьей телеги, оказывается, выпал этот парнишка!» – удивлялись тулпарлинцы.

А дяде Акману не хватило духа пойти в дом, где они гостили, чтобы посмотреть на сына с черными как смоль, волосами и повидаться с голубоглазой своей Файрузой. Может, не захотел обидеть жену, подарившую ему восемь дочерей. Но для меня не было секретом, что он попросил Ашрафа отвезти его на Большак – Оло юл, где встретился и немного поговорил с дорогими для него людьми, ожидавшими на остановке проходящий на Уфу автобус. Мы договорились с Ашрафом никому больше не рассказывать об этом. Но… эта весть быстро разнеслась по деревне. Мы же никому не говорили? Видно, снова открылся тот самый третий глаз Тулпарлов…

  • Дядя Акман немного пробежал за автобусом, а потом упал в траву у дороги и долго плакал, – сказал Ашраф.

  • Знаю, что за трава там растет – крапива да чертополох… А он, наверное, даже не почувствовал ни жжения, ни уколов.

  • Я тоже плакал вместе с ним. Нет ничего мучительнее расставания с любимым человеком…

Судьба Файрузы-Ефросиньи оставила глубокий след не только в моей

душе, но и в истории башкирской деревни Тулпарлы, расположенной на отрогах Уральских гор. Одному Богу известно, приедет ли она еще в наши края? Прощаясь перед отъездом, Арсен подал руку Акману Черному и назвал его «атай» – «отец». Всего лишь одно слово. Возможно, это единственное слово, которое он знал на башкирском и которое передалось ему по крови? А какой оно обладает великой, могучей силой, способной стать опорой для духа!

Может быть, отец с сыном в дальнейшем будут переписываться, кто знает, возможно, и встретятся – Харьков-то тоже находится в Советском Союзе. Да, в этом далеком городе, который мы можем видеть только на карте и представлять, какие реки его омывают, какие горы окружают, теперь есть и наша родня.


 

* * *


 

Мавлида приехала на летние каникулы. Соскучилась она по дому, родным людям, по дорогим ее сердцу местам. Обходили улицы, сидели на том памятном бревне, глядя на Караултау, переходили вброд Курэнле, исцарапав осокой в кровь ноги. Купались в Тулпарсыккане. Со смехом и грустью вспоминали детство, семерых женщин, погибших в грозу, письмо Артура… Какое это счастье – иметь верную подругу, которой можно без всякого колебания доверить самые сокровенные тайны, хранящиеся в глубине души! Мы словно ходим на экскурсию в невидимые чужому глазу сады, которые цветут в глубине души у каждой из нас. Сады эти похожи, но в то же время очень отличаются. В садах Мавлиды шумят волны далекого Дона, память воскрешает летописные образы Киевской Руси, князя Игоря, доносится звон сабель воинственных кипчаков… «Знаешь, подружка, половцы, упомянутые в истории, оказывается, это и есть кипчаки» – говорит Мавлида. И мы начинаем вспоминать, какой оставили след наши предки в мировой истории, и беспомощно останавливаемся перед иными дверями, открыть которые еще не под силу с нашими познаниями.

Самый смелый и красивый в садах Мавлиды – конечно же, он, Олексий. Больше ни у кого на свете нет таких шелковистых кудрей, а голос его вовсе волшебный, то обжигает сердце пламенем, то услаждает сладким медом…

  • Когда уходил в армию, Фатих отчего-то глаз с меня не сводил… – поделилась я с подругой смутной догадкой.

  • Ты сама знаешь, отчего, Нурия! Притворяешься только!

  • Вроде да, догадываюсь… Вроде, и сама к нему неровно дышу…Может, это любовь?

  • Оставь, девчонка, не терзайся. Придет настоящая любовь, не сможешь ее не узнать!

  • А если не придет?

  • Представить страшно, что бы я делала, если бы не встретила Олексия?!

  • Другого бы встретила.

  • Другого? Пусть ветер унесет твои слова!

  • Ты говоришь так уверенно. А вдруг неожиданно встретишь кого-нибудь, которого еще сильнее полюбишь?

  • Не говори пустое!

  • Эх, девчонки, вы с Асмой встретили свою любовь, а я –неужели так и не дождусь ее!

  • Говорят, у каждого на свете есть своя половинка.

  • Судьбой определенный суженый, да?

Так мы взахлеб секретничали, помогали матерям на свекле и даже не заметили, как лето пролетело. Хорошо, хоть успели съездить к Асме. Она уже окончила курсы поваров, но пока не торопится устраиваться на работу, ждет Артура из армии. Наверное, они не останутся в лесу, куда-нибудь уедут, возможно, даже в Сибирь, город Тобольск. В Аюсах уже почти никого не осталось, кроме одного старика-охотника, двух одиноких старушек и Асмы. В магазин они ходят в Сакмаелгу, там теперь почти весь колхозный скот, да и промыслы кое-какие. Напрямик туда всего три километра, вроде недалеко, но очень неудобная дорога – часть ее проложили по каменистому руслу высохшей реки, видимо, чтобы не вырубать ценнейшего лесного массива из лиственниц. А в пойме реки, давшей свое красивое название деревне, на самом деле полно камушков «сакматаш» – то есть кремень, кресало.

В Аюсы нас возил Ашраф на своем мотоцикле. У этой трехколесной тарахтелки тоже есть своя история. Самигуллину дали новый мотоцикл на работе, а старый, вконец изношенный, списали. А он отдал его Ашрафу и сказал: «Сумеешь восстановить эту рухлядь – она твоя».

Ашраф сумел-таки: вот катается, радуется, что теперь не надо гнать по своим делам колхозный трактор и получать упреки от начальства. По дороге в Аюсы Ашраф остановился в пересохшем русле и, перебирая, выбрал несколько камней. Заметив наше с Мавлидой удивление, пояснил, что кремень в сучае чего может сослужить службу. Действительно, как только приехали в Аюсы, камушки пригодились: моторную электростанцию демонтировали и увезли из деревни, а спички у людей как раз кончились – сидят-горюют, ни огонь развести, ни лампу вечерами зажечь.

Ашраф, стуча сакматашами, высек искру, зажег лучину и развел огонь в очаге. Видимо, заметив дым из трубы, явились старушки-соседки с совками в руках – за живым огнем, угольками

А мы были горды за своего друга, признавая его дальновидность и хозяйственность.

Мне опять взгрустнулось, так как на память вновь пришли слова «ради единственного любимого». Наверное, они относятся не только к женщинам? Вот ведь как Ашраф старается услужить любимой, готов из камня высечь огонь ради нее.

«Ради единственного любимого… Ради единственного любимого…» Неужели всегда приходится платить за любовь? Почему она не делает человека счастливым без всяких условий и жертв?! Ладно, если любимый человек ответит взаимностью. Вот Ашраф, он готов ради Асмы на многое, но тщетны его надежды…


 

В деревне осталась одна я из своих ровесниц. Как так получилось? Школу окончили четырнадцать девушек и девять юношей. А теперь тут нас только двое – Ашраф да я. Парни, понятно, в армии, а где девчонки? Некоторые поступили учиться в вузы, техникумы, другие подались в город, лишь бы избежать участи «баб эсвеклы». Так было и до нас – в результате в деревне полно неженатых парней, а девушек по пальцам сосчитать – сбежали подальше от черной работы. Для парней есть такие почетные для мужчин профессии, как шофер или механизатор. А для девушек – только ферма да свекольная плантация. Как бы ни пытались облегчить труд свекловичниц, в осеннюю непогоду они становились похожими на пресловутых кикимор…

Вот и разлетаются девушки в города. Словно там их ждут с распростертыми объятиями. А найдут ли вдали заветное женское счастье – семью, обеспеченную жизнь? К сожалению, не всегда. Перебрала по памяти тех девушек, что постарше нас: живут в общежитиях, не могут встретить свои половинки, все их богатство – чемодан тряпья. Что в городе девушек нет? А наши остаются на бобах… В то же самое время в Тулпарлах – я посчитала – около двух десятков замечательных парней не могут найти себе пару. У них есть и работа, и хорошая зарплата, многие с помощью родственников и дома понастроили, а невест днем с огнем не сыщешь. Вот и довольствуются, любуясь на «бумажных невест» с картинок.

Эта большая проблема, по всей видимости, сложилась в деревне за последние десять лет. Нет молодых семей – не родятся и дети… А кто будет учиться в школе?! Какое будущее ждет мою деревню с ее древней историей, славными традициями, кому передадут аксакалы свою мудрость?!

Меня вдруг осенило. Прежде не обращала никакого внимания на эти явления, словно была слепой и глухой. Считаю себя умной, неравнодушной, горю в ожидании любви, а даже не представляла, какая грозит беда не только моей деревне, если подумать, всему Башкортостану, России!


 

* * *


 

Спешу в школу, чтобы привести в порядок пионерскую комнату после ремонта. До 1 сентября осталось два дня. Рядом со мной, что-то бормоча под нос, вприпрыжку идет Мунавара, которая вызвалась помочь мне. Меня совсем не удивляет, что она вот так, почти шепотом, нараспев, ищет рифму для новых стихов – со мной тоже случается такое, когда сильно размечтаюсь. Но когда различила слова «Я люблю… Дэн-Дэн…», прислушалась внимательнее. Ведь Дэн – это мой брат Динис?! Неужели Мунавара влюбилась в него? Да… Во мне вдруг разыгралось что-то вроде ревности: а ровня ли эта девчонка нашему парню, подходит ли она нашей семье?! Но быстро собрала волю в кулак и подавила это чувство в зародыше. Однако сильно удивилась: надо же, повела себя как придирчивая свекровь, собирающаяся встречать невестку… Вместо того, чтобы порадоваться, что такая искренняя, талантливая девочка могла бы быть рядом с Динисом.

  • А ты не торопись! – сказала я и с озорством посмотрела на нее, давая понять, что разгадала ее тайну.

  • Нурия-апай! Ко мне вроде пришла первая любовь? – простодушие этой девчушки просто подкупает меня.

  • А Мударис? Его любовное послание на бересте?

  • Да… Только я совершенно равнодушна к нему. Он для меня всего лишь друг, всегда рядом. А Дэн… Дэн! А он еще приедет на каникулы в Тулпарлы? Или увлечется какой-нибудь городской девчонкой? Уф, Нурия-апай!

  • А ты изливай свою душу в стихах, Мунавара. Первая любовь – она пройдет, возможно, а стихи останутся.

  • Думаешь, пройдет? А твоя прошла?

  • Не знаю…

  • Чем, интересно, занимается сегодня этот битломан Динис?

  • Чем еще ему заниматься? К школе, наверное, готовится.

Некоторое время шли молча. О чем думала Мунавара – не знаю, а мои мысли на этот раз ускакали за океан.

Во время летних каникул Динис привез пластинку с записями английского ансамбля «Битлз».

  • В Уфе – битломания, – объяснил он. – Ее продают из-под полы, купил за 25 рублей, сам удивляюсь, как еще папа дал столько денег. Только наказал строго-настрого: «Будешь слушать только у себя дома». Так что это золотая пластинка.

  • Ого, она же выпущена у нас, почему ее так прячут? – сказала я, увидев надпись на обложке пластинки. Там было написано: «Музыкальный калейдоскоп», пониже – «Девушка», музыка и слова народные, квартет «Битлз». Дан и короткий перевод на русский язык, песня посвящена гордой девушке, околдовавшей парня своей любовью…

Уф, скорей хотелось прослушать ее – Дэн привез и фотографии членов ансамбля: трое парней играют на гитаре, четвертый чуть позади – за барабаном. Дома не было на чем прокрутить пластинку, и я взяла проигрыватель из пионерской комнаты. В душе появилось щекочащее чувство причастности к чему-то тайному, запретному…

Стали слушать. Я пригласила домой Мавлиду, Мунавару, Гуль и Аль. Тут же были и наши близнецы, и олэсэй – куда же их денешь. Хоть вначале грохочущая музыка и заставила нас вздрогнуть, мы быстро привыкли к новым ритмам, незнакомая мелодия проникла в сердца, непонятные слова на иностранном языке увлекли за собой. Камила и Аль вышли на середину комнаты и начали танцевать под музыку, Гуль задвигала плечами, Мунавара задумалась. Заискрились зеленые глаза Камила, а олэсэй прислонилась спиной к подушкам и задремала, не обращая никакого внимания на громкие звуки музыки. А я… Я на грани обморока. Есть какая-то неведомая сила в этой чужеземной мелодии! Да, это не грустная «Зульхиза», не трагический «Ашкадар» и не «Буранбай», способный заставить заплакать даже мужчин. Да, у нас есть Зыкина с певучим и сильным, словно сама Волга, голосом, есть Магомаев, пленящий неповторимым тембром и красивой внешностью, есть, наконец, прославленный Магафур Хисматуллин. Тем не менее, «Битлз» восхитил и вдохновил меня.

Когда Динис уехал, написала письмо отцу. Впервые в жизни попросила у него прислать мне что-то – пластинку «Битлз». Если весь СССР бредит музыкой «битласов», чем же хуже тулпарлинцы?! Особенно сводили нас с ума Джон Леннон и Пол Маккартни.

Конечно, мне попало за пропаганду «битласов» в деревне. Сакина-апа пришла домой и ругала меня, стуча кулаком по столу, как будто я изменила Родине, впустив вражеского шпиона на свою территорию. Невольно подумалось: кто их знает, этих капиталистов?


 

После двух недель занятий, по традиции, старшеклассников вывели на помощь свекловичницам. Нам стало известно, что колхоз сеет свеклу на лишних площадях, не указанных в планах. Эти лишние гектары распределены поровну по звеньям, но осенью каждое звено старается в первую очередь собрать урожай со своих площадей, ведь надо до белых мух успеть отправить свеклу на сахарный завод. А излишки – если успеют, в последнюю очередь. Поэтому из года в год дядя Акназар привлекает к уборке школьников.

Эти «лишние» площади расположены в самом дальнем конце поля, чтобы не могли обнаружить, если вдруг нагрянут с проверкой. Нас туда и обратно возят на машине. Есть будка, там длинный стол и скамейки, в углу – стопка газет. В полдень привозят обед, а часа в три работу завершаем. Дядя Искандер частенько приходит на наш участок и недовольно ворчит: «Лучше работайте, понимаете ли, и так смываетесь сразу после обеда!» Иногда перекусывает вместе с нами. «Бабы эсвеклы» по-прежнему носят еду с собой, садятся группами и чаевничают, ведя беседы. Есть и такие, кто жует свое, держась поодаль от других.

В первую очередь трактор выкапывает и складывает в кучки свеклу на нашем конце. Остается только дообработать наполовину очищенные корнеплоды и погрузить в машину для отправки. Дядя Искандер постоянно предупреждает учителей: «Берегите детей от производственных травм, а то отправите меня в тюрьму, елки-палки! Если что, вместе будем отвечать, понимаете ли…»

После обеда выходят на работу на эту лишнюю площадь уборщицы школы, работники колхозной канцелярии, сельсовета и почты. Они настояли, чтобы их не смешивали с детьми, а выделили отдельный участок. Вместе с ними вышла в поле и старушка Сэмэй. После тех событий она работала на милицейском участке. Была в одном лице и уборщицей, и курьером по доставке повесток тем, кого Самигуллин вызывал к себе, а когда он уезжал по делам (ведь он единственный участковый на несколько деревень), то и у телефона оставалась она. Стала важничать, а если кто-то напоминал ей о прошлых грехах, не моргнув глазом заявляла: «Только попробуйте придраться, я – представитель власти».

Кстати, и тетя Гульбика занята на этом неучтенном участке. Дядя Акназар принял ее на работу вместо моей картэсэй. Наверное, это с его стороны добрый жест за тот безобразный свой поступок. Все-таки теперь у нашей соседки денежная и особо тяжелая работа.

Между делом успеваем перекинуться парой слов с Ашрафом, его «Беларусь» целый день в поле. Сообщила ему последнее известие, полученное при последней встрече с Асмой: Артур попал в военный госпиталь перед самым дембелем. Внимательно посмотрела ему в глаза, но не заметила признаков радости, наоборот, он, кажется, серьезно обеспокоился.

Да, ведь он должен был вернуться еще в начале лета, – сказал он. – То-то задержался…

Мне стало даже стыдно перед самой собой, что усомнилась в его искренности, знаю же, какой он бескорыстный.

Мама в этом году работает среди женщин из деревни Таллы, которые составляют отдельное звено. Правильно, пусть приобщается, не чувствует себя чужой среди них. Иногда после обеда помогаю маме. Обратила внимание, что она выглядит уставшей, иногда тяжело дышит, может, оттого, что заметно пополнела. Дядя Самат каждый день приезжает за ней на лошади, старается усадить ее на более мягкое, удобное место на телеге. Могла бы уж, как другие, ездить в кузове машины, а то вон как ее балует муж, подумала я раздраженно. И тут меня осенило: мамочка-то моя беременна, весь ее вид говорит об этом!

В первую очередь поделилась своим открытием с олэсэй. «Ласточка моя…» – сказала она мне и замолчала. Знаю, ушла в свои воспоминания. Там, на знакомых тропках, как сама на днях поведала, «встречается» с давно умершим мужем Тухватуллой, погибшими на войне сыновьями, любимым Абдрахманом… Наконец, она возвращается в день сегодняшний и который раз повторяет давно заученные мной слова: «Как хорошо, что родила в свое время Гаухар, зато теперь, на старости лет живу в окружении не только ее заботы, но и ее детей». В ее голосе я четко слышу нотки радости за маму, за весть о ее беременности.

Сообщила новость и картэсэй – восприняла ее как обыденное событие. В последнее время она немного успокоилась, так как проблема с сыновьями тети Шарифы почти разрешилась, постоянно идут письма и от отца. А сколько в нашей деревне сооружено скворечников и кормушек для птиц из фанерных посылочных ящиков, присланных им – и не сосчитать. Приезжает он нечасто, раз в три-четыре года, и нас уже давно покинула мечта о его возвращении.


 

Мир устроен так, что находится в постоянном движении, соблюдается некое равновесие между рождаемостью и смертями, сменяют друг друга времена года. И это, конечно же, задумано Высшим разумом, отлажено и доведено до совершенства. Людям остается лишь приспосабливаться к этим законам. Ох, какое это тяжкое бремя! Ведь человек одарен, опять же свыше, умом и талантом творчества, то есть мечтой изменять окружающее, делать его лучше – по собственному понятию.

У каждого дня свои заботы, свои неповторимые краски. Сейчас, к примеру, пора опят. В осиннике за горой Акбиек дружно поднялись опята. Их можно засолить на зиму и использовать как начинку для пирогов, ведь они вполне заменяют мясо. Лепим из них и пельмени, жарим с картошкой на сковороде – грибочки хороши в любом виде.

Поэтому, как только наступает грибная пора, народ стекается в осинник. Мы с близнецам тоже направились туда. Поднявшись на гору, оглянулись на деревню: дома отсюда выглядели совсем маленькими.

  • А там Таллы, мамин дом… – сказал тут Камил грустным голосом. Да, у этих детей теперь есть три дома: Отчий, где картэсэй, Новый, где мы с олэсэй, а теперь и тот, где мама, – хорошо это или плохо? Сразу и не ответишь на этот вопрос. Посмотрели в сторону осинника – и все трое ахнули: склон горы словно застелен огромным ковром – осины только-только начали сбрасывать желтые листья, и они горели чистым золотом под полуденным солнцем. Этот склон Акбиека довольно пологий, и мы побежали вниз, в сторону золотого ковра.

Два дня назад прошел обильный теплый дождь, после него грибы полезли враз целыми семейками.

  • Срезайте только самые гладкие молодые грибочки! – приказала Камила и принялась за работу. – Старый гриб обычно бывает червивым или гнилым. А малюсенькие после засолки будут выглядывать из банки как игрушки.

  • Какая ты умная, ловкая, сестричка моя! – Знаю, что она любит похвалу. Молча прислушивается к нашим словам и Камил, а в уголках губ его таится всегдашняя улыбка. Он собирает грибы чисто, аккуратно, их потом и перебирать не приходится.

  • Давайте завтра тоже придем и Лиру возьмем с собой, – предложила Камила, не прекращая работу: нож так и пляшет в ее руках, даже не уследишь.

  • И брата Гаяна возьмем, – добавил Камил и, выпрямившись, посмотрел на солнце, прикрывая глаза рукой: – Печет, как в летнюю жару. – В эту минуту я обратила внимание, что то ли от солнца, то ли от желтого убранства осени вокруг, глаза братика светились не зеленым как обычно, а янтарным цветом.

Вдруг я вспомнила отца, вспомнила, как сильно скучала по нему и бредила наяву, пытаясь увидеть его глаза в игре теней на потолке. И вновь сердце сжалось, словно окрестные горы вернули эхо моих детских переживаний. Захотелось крикнуть: «Сколько же, сколько можно тосковать!» Но от моего крика вздрогнули бы небеса, разом осыпались бы листья осин, из последних сил держащиеся на ветках.

Нет, кричать я не стану, просто ясно слышу крик своей души. Слышу только сама… А листва продолжала опадать даже от легкого дуновения ветерка, от еле слышного шепота.

В это время пронзительным визгом напугала Камила: уф, что случилось?!

  • Из-под куста внезапно выполз еж, да как фыркнет! – подбежала ко мне сестренка.

  • Бурехуккан-олатай говорит, что еж обычно выходит на охоту по ночам. А этот, наверное, испугался тебя и стал фыркать, – сказала я и стала безудержно смеяться. Присоединились ко мне и близнецы: от нашего веселого гвалта с осин словно золотые монеты посыпались листья. Да, в эту пору настроение у осени хрупко, как хрусталь, и пуглив, как косуля.

Что за день сегодня выдался?! То светло на душе, настроение игривое, то грусть накатит…. Отнесла картэсэй целое ведро грибов, а она ни с того, ни с сего вспомнила пословицу: «Только перешагнет женщина за сорок, так красота ее блекнет, как позумент на ношеном камзоле…» Глянув на стол, поняла, о ком она говорила: там лежал раскрытый семейный альбом в зеленой бархатной обложке – смотрела, значит, старые фотокарточки. На открытой странице – знакомая фотография: картэсэй в платке чинно сидит на стуле, а за ней стоят мои еще совсем молодые родители. На картэсэй платье с мелкими белыми пуговками на груди, на ногах – узбекские галоши. Знаю, что этот снимок сделан перед отбытием отца в армию. Платье у мамы немного топорщится на животе: мне уже около четырех месяцев в малой вселенной… Картэсэй, видно, имела в виду себя, говоря о поблекшей красоте? На фотографии, по моим расчетам, ей как раз под сорок. Красивое лицо, гордая осанка, прямой нос, открытый лоб… Каждая ее черта говорит о чувстве достоинства.

  • Слава Аллаху, он одарил женщин таким счастьем, что женская красота не увядает бесследно, а передается в наследство дочери или же внучке. Вот у тебя, колокасым, мой лоб, и ты уже не курносая, у тебя прямой нос – печать нашего рода. Цвет моих глаз передался Камиле…


 

9


 

На неделе тетя Зумара вручила мне сразу три конверта и одну открытку! После прочтения письма от Мавлиды несколько часов ходила, сжав руки в кулак. Там, оказывается, обижают мою подругу! В один из выходных Олексий повез ее к своим родителям познакомиться, а те…

«Отец похож на Алешу, плотного телосложения, с открытым лицом, – пишет Мавлида. – Мать – красивая казачка, статная, как наша Асма. Своенравная, видать. Моя мама рядом с ней – мокрая курица… В тех местах протекает Северский Донец, сходили, посмотрели – такая большая река! Говорят, что уступает Дону. В этих краях, подруга, куда ни глянь – везде шахты, шахтерские поселки, железнодорожные пути, по которым движутся груженные углем вагоны. И от земли, и в воздухе, даже от людей пахнет углем… – В этом месте показалось, что мне в нос тоже ударил этот запах, что я даже чихнула. Такая уж у меня натура, начинаю физически ощущать то, о чем читаю. А ту весть, что заставила меня сжать кулаки, подруга приписала в самом конце письма. – Скажу тебе по секрету, – писала она, – вернувшись оттуда, целый день пролежала в комнате, как оглушенная, даже на занятия не пошла. Ошеломили меня слова Алешиной матери. Она спросила, кто я по национальности, я ответила, что башкирка. Она так и села, потом сказала: “Басурманка, дикарка!” Не кричала, не прогоняла меня, а произнесла обычным голосом, тыча в меня пальцем.

  • Дарья, басурманы канули в лету, – ответил ей муж, как бы пытаясь защитить меня. Кстати, он не украинец, а русский, приехал сюда на шахту из Куйбышева. – Я знаю Башкортостан, бывал в Уфе, там живут башкиры и татары, много русских.

Но жена добавила:

  • Татаро-монголы – те еще басурманы!

Алеша тоже по-своему пытался успокоить ее, сказал, что мой отец – учитель. А мать его, оказывается, работает бухгалтером. Нурия! Неужели эта гордая казачка таким образом пытается разлучить нас?! Но я не сдамся! Буду бороться, пусть так и знает, да ведь?»

  • Конечно, да! – выкрикнула я, дойдя до конца письма, словно подруга могла услышать меня, и вскочила с места, сжав кулаки.

Открытка была от Диниса, хоть и с опозданием, он поздравлял меня с днем рождения. «Приеду на зимние каникулы, положу Ильдара, вашего деревенского Ботвинника, на лопатки, – пишет он. Намерен победить, значит. Пусть побеждает – это же честь и для меня, он ведь мой брат. – Нурка, передай привет Варьке!», – написал он в конце. Нурка – это, как видно, я (вот непочтительный пацан!), а кто такая Варька? Голову сломала, пока поняла: неужели Мунавара? Похоже, да, Мунавара – Варька!

Письмо из-за границы – от Сабира, его призвали в армию этой осенью, служит в ГДР. Их знакомили с Берлином, и он с изумлением описывал, какой там аккуратный народ, какая чистота на улицах. Этот город разделен надвое каменной стеной, по другую сторону – капиталисты. Хотя и там и тут, наверное, живут те же немцы, потомки фашистов, напавших на нашу страну?

А третий конверт, надписанный незнакомой рукой, открыла только вечером, как будто чувствовала, что в нем содержатся недобрые вести. Вскрываю – а там какая-то медсестра обращается ко мне со словами: «Пишу от имени Артура». Неужели этот парень решил отказаться от моей подруги и завел роман с другой? Быстренько пробежалась по строчкам. И совсем растерялась. Пожалуй, было бы легче, если бы речь шла только об измене… Часть письма, написанная от имени Артура, была очень короткой: «Асенька, цветочек мой лесной, нашим мечтам не суждено сбыться. Не судьба… Я – инвалид. Еще родителям не сообщил, боюсь, у мамы слабое сердце. Но придется сказать правду, они меня, наверное, к себе в Тобольск заберут. Не знаю, как смириться с тем, что стану обузой моим родным. Прощай, любимая. Прости».

Похоже, Артур в крайне тяжелом состоянии. До сих пор находится в госпитале. Медсестра дописала от себя: «В армии случается всякое, бывает. У парня руки-ноги целы, но двигаться не может. Возможно, со временем и поднимется, случаются же иногда и чудеса…»

Очень тяжело восприняла я это письмо, как будто оно было адресовано мне самой. Ночью не сомкнула глаз. Если бы Асма жила в нашей деревне, не удержалась бы – побежала к ней. Завтра, наверное, придется отпроситься с работы и съездить в Аюсы. А, может, вообще не показывать письмо? Его заберут близкие, а Асма подождет-подождет да покорится судьбе. Нет же, никогда не смирится! Она готова жизнь отдать за любимого. Будет искать, найдет и поймет, что я не выполнила просьбу Артура. А ведь он, это читалось между строк, написал мне в надежде, что я как верная подруга возьму первый удар на себя и подготовлю Асму к страшному известию. Значит, надеется, что Асма не оставит его? О Аллах! Перед каким тяжелым выбором поставил ты меня да так внезапно?!

Спозаранку, еще до выгона стада на пастбище, направилась к Ашрафу: он рано уходит на работу, надо успеть застать его. Да, парень уже выходил из ворот, и мне пришлось немного пройти вместе с ним в сторону колхозного гаража. Дала почитать ему письмо. У него задрожали руки.

  • Может, не отдавать ей это письмо? – задала я и ему беспокоивший меня вопрос. Не для того, чтобы его испытать, а чтобы утвердиться в своем мнении.

  • Нурия, теперь у меня не остается никаких надежд, – сказал Ашраф. – Я был готов побороться за свою любовь, если бы Артур вернулся живым и здоровым, а сейчас – как?! Асма не откажется от него.

  • Не отдам письмо подруге и все… – Мой голос прозвучал неуверенно, ведь сама знаю, что не смогу так поступить. Ашраф оставил мои последние слова без внимания (мужчины иногда предпочитают не слышать некоторые слова женщин).

  • Приеду на обед, тогда и съездим быстренько в Аюсы. Зябь пашем, работы много, – коротко бросил мой друг и быстро зашагал прочь.

В школе покрутилась два-три часа и отпросилась у Сакины-апы, чтобы собираться в Аюсы. Могла бы, конечно, сказать ей, что приболела олэсэй, но не стала выдумывать, чтобы не брать грех на душу, и сказала правду. «Ах, кикимора…» – искренне расстроилась Сакина-апа. А я вспомнила приключение Асмы на новогоднем карнавале, но сейчас было не до смеха… Получается, директриса тогда узнала «кикимору»?

Приехав к Асме, пожалела, что не купила гвоздей: они, оказывается, очень нужны тут. В Аюсах не была около трех месяцев, за это время здесь словно прошел разрушительный ураган. Некоторые хозяева продали свои дома на снос, другие сами перевезли на новые места. Даже в дальних деревнях знают, что в этих краях для строительства чаще используют отменную древесину: сосну или липу, поэтому быстро разобрали все постройки. Остались торчать одни печи, даже их начали разбирать на кирпичи. Местами валяется разный скарб, сломанные игрушки. Жутко смотреть... Осталось несколько бесхозных бараков, дома того деда и двух старушек да крепкий пятистенок, построенный отцом Асмы, где она и осталась жить. В сарае мычат корова и теленок, в карде дремлет, стоя на ногах, жеребая кобыла…

После чая Ашраф вышел на улицу, якобы, осмотреться вокруг. Мы с Асмой остались вдвоем.

  • Артура нет до сих пор, почти все демобилизованные уже вернулись, – начала она сама разговор.

  • Ты же говорила, что он в госпитале, наверное, там задерживается. Он сам тебе писал об этом?

  • Не сам, его командир. А почему ты интересуешься?

  • Может, твой парень тяжело болен?

  • Куда ты клонишь, Нурия? Тебе что-то известно, уф?! В последнее время мне снятся кошмары… Приснилось, как крест-накрест забиваю окна пустых бараков досками.

  • Наверное, думала об этом, их же и в самом деле надо забить.

  • Да, надо бы, но гвоздей нет… – Асма внезапно замолкла, взяла меня за плечи и стала трясти: – Скажи, Нурия! Ты ведь не просто так приехала в разгар рабочего дня?!

  • Кости сломаешь, отпусти, Асма! Конечно, неспроста я приехала… Не беспокойся, жив твой Артур. Но… На прочти, сама все поймешь.

Подруга прочитала письмо, потом снова… И застыла, словно каменное изваяние. Я не смела подать голос. В такие минуты и не знаешь, как быть, что сказать. «Отпросилась у Сакины-апы. Она узнала тебя тогда в маскарадном костюме кикиморы, вспомнила об этом», – промямлила я наконец.

Кажется, Асму немного отпустило напряжение, письмо упало на пол. С болью в сердце я вспомнила первое письмо Артура, прочитанное на берегу Тулпарсыккана. Тогда подруга вытащила его из горящего костра. Остался след на тыльной стороне правой руки – новая кожа на месте сильного ожога выделяется гладким блеском.

  • Я привезу своего Артура в Аюсы! – решительно заявила подруга. – Сегодня же поеду с вами в Тулпарлы, а завтра – на Большак и на попутке в Уфу. Есть адрес госпиталя, деньги скопила – недавно продала яловую корову, сдала картошку перекупщикам.

  • Далеко же до Таджикистана…

  • Хоть на край света! Хотя он и так на краю – пограничник же.

  • А если его отец опередит тебя, увезет в Сибирь?

  • Артур еще не сообщил им, значит, ждет меня, – Асма стала спешно собираться в дорогу, делясь со мной своими мыслями. – Хозяйство придется оставить соседям, сена и дров достаточно и продукты запасены. Как-нибудь проживут втроем. Лишь бы кобыла благополучно ожеребилась… Дам им свое ружье, мало ли, кругом лес…

  • И мы будем приезжать, подсобим, – сказала я в надежде на Ашрафа.

  • Да, Ашраф не оставит без помощи, – поддержала меня Асма. Любит она Ашрафа, но только как друга, никак иначе… – Нурия, боюсь, что избили моего Артура. В армии же, говорят, дедовщина...

  • Он же сам «дед», дембель!

  • Знать бы, кто его избил, врезала бы как следует!

Я залюбовалась крепкой, стройной фигурой, сильными проворными движениями подруги и сама не заметила, как слетело с языка:

  • Прямо убила бы!

Гнев, чувство мести за дорогого человека имеют обыкновение затуманивать мозги – не успеешь подумать, а дело уже совершено. Только вчера сжимала кулаки от обиды на незнакомую казачку, а сегодня готова убить кого-то неизвестного?! Чувства – как море, любит говорить моя картэсэй, не сумеешь их обуздать, сама же захлебнешься в их водовороте…


 

Асма наконец вернулась из Таджикистана. С Артуром. Их везде сопровождали военные. В Уфе встретил представитель Башвоенкомата и проводил в район. Здешние уже довезли до Аюсов. «Подписывала какие-то документы, среди них были и помеченные штампом «Секретно», но у меня не было желания вчитываться в них», – рассказывала позже подруга. Ей удалось встретиться с той самой медсестрой, та успела шепнуть ей на ухо: «Что-то случилось во время учений, проведенных в условиях, приближенных к боевым действиям. Ведь теперь на границе испытывают разное вооружение. Когда я писала вам, он еще немного говорил, хоть и заикался, сам диктовал мне то письмо. А сейчас… видишь сама. Что его ждет впереди? Может, станет лучше, возможно, и наоборот…»

Диагноз, видимо, очень сложный – хотя бумагу отдали Асме в руки, разобрать в ней ничего нельзя. Четко написаны только слова «Для дальнейшего лечения направляется по месту жительства». Наверное, по извещению из военкомата на следующий же день к ним приехали два врача. Вполголоса разговаривая меж собой, они вслух вычитывали лишь некоторые места из диагноза, как, например, «… позвоночника, так… головного мозга, так-так, …нервной системы…» Затем велели Асме держать с ними связь, сообщать, если будут какие-либо изменения в состоянии больного, и покачали головами, давая понять, что в данной ситуации не смогут оказать никакой другой помощи. Одному из них, видно, стало жаль девушку из заброшенной лесной деревушки, где нет ни электрического света, ни телефона, взвалившую на себя такую непосильную ношу. Он предложил: «Дочка, будет разумнее, если ты сдашь солдатика под опеку государства». Такое же мнение выразил и наш фельдшер дядя Аухат, который приезжал вместе с ними.

Врачи посадили Артура в привезенную с собой коляску, передали какие-то лекарства и уехали. Асма же осталась с глазу на глаз с трагедией, так внезапно навалившейся на нее.

Машина «Скорой помощи», возвращающаяся назад в район, попалась нам с Ашрафом навстречу. Не стала даже останавливаться. Но какой смысл, даже если бы и остановилась? Нам было достаточно увидеть печальную безысходность в глазах дяди Аухата, выглядывавшего из окна.

В первое время мы навещали их каждую неделю. Ашраф бывал и чаще, иногда оставался там на ночь, а утром возвращался на работу. Наш друг внимания не обращал на разговоры досужих сплетниц. Хотя большинство одобряло его поведение, старалось помочь советом и делом. Татар-эби сшила для Артура два комбинезона на замках по всей длине рукавов и штанин, чтобы удобнее было надевать на больного: один потоньше – на лето и другой, стеганый, на гусином пуху – на зиму. Сама все придумала!

Дядя Сахи списал два больших мешка из-под кубинского сахара под предлогом, что их погрызли мыши, и передал дяде Хайрулле. А тот смастерил из металлических прутьев каркас, натянул на него сшитый из этих мешков навес, и получилось что-то вроде большого зонта. Асма ставит это сооружение во дворе и занимается своими делами, а Артур под ним в коляске – прячется от мокрого снега и дождя, а летом будет сидеть в тени. Да, зонт получился отменный: его можно запросто переносить с места на место, каркас съемный, легко собирается, при необходимости можно снять и треногу для установки основного ствола.

  • И на природу этот зонт можно будет брать с собой, Артур хоть воздухом подышит, – говорит Асма. – Кто знает, возможно, в один прекрасный день и на своих ногах пойдет мой любимый… – Наверное, эта мечта и дает силы моей подруге, иначе где же черпать терпения, ну невыносимо же!

  • Хорошо, что есть Ашраф, – сказала однажды подруга. – Огромное ему спасибо, дай Аллах ему счастья. Сделал специальный пристрой к крыльцу, чтобы было легко спускать и поднимать коляску. Повалилась калитка – и ее поставил на место. В доме убрал все пороги, теперь без особого труда вожу коляску по комнатам. Колеса огромные, да и сама железная каталка довольно тяжелая. А самого Артура я легко поднимаю на руки…

Приезжая к Асме, я до крови кусаю щеки, чтобы не расплакаться. Одно дело, если бы не видела Артура до армии – таким был видным парнем, ладным красавцем. Однажды он приезжал с Асмой в Тулпарлы, был одет в узкие брюки и ярко-красную рубашку с короткими рукавами. Таким и остался в памяти. Его невозможно было не запомнить. Еще я заметила, что рядом с ним Асма совсем не казалась крупной, они были под стать друг другу. А сегодня… День подруги начинается с того, что она поднимает Артура с постели, перекладывает на сделанные Ашрафом узкие нары рядом с печкой и умывает его. Потом одевает, кормит. Пересаживает в коляску. Он же совсем неподвижен. Признаков улучшения не заметно, неужели дело идет к худшему? Уф… Временами как будто слышит? Иногда в глазах отражаются проблески сознания – но редко, очень редко…

Когда Асма прибыла в воинскую часть, оттуда позвонили в Тобольск: мол, из Башкортостана приехала какая-то девушка, утверждает, что она невеста Артура, хочет его забрать, как вы на это, мол, смотрите. Не могут же с кем попало отпускать солдата. Родители, конечно, очень удивились, но все же согласились. Может, подумали, что Аюсы все-таки ближе, чем Таджикистан, оттуда будет легче забрать его к себе? Они понимали, что сын болен, раз попал в госпиталь, но тетя Суфия, узнав, что его будут сопровождать до Уфы, упала в обморок. Примерно через неделю дядя Равиль один приехал в Аюсы. Жена, бедняжка, еще не до конца оправилась после того удара. Увидев состояние Артура, он долго молча простоял возле него, затем ушел в лес, чтобы выплакаться вволю… Не знаю, какие силы нужны родителям, чтобы принять такое горе. Не приведи Господь испытать подобное! Такого удара судьбы не пожелаешь и врагу.

 

* * *


 

Бабье лето нынче долго держалось, осеннее небо радовало безоблачной синевой, солнце, правда, светило не так ярко, как в середине лета и оно почему- то напоминало мне до блеска начищенный медный поднос. Но вот и холода наступили враз, следом за ледяными каплями дождя, пошел легкий мелкий снег, словно чья - то невидимая рука просеивала муку через огромное сито. Так сеяло-сеяло и покрыло все вокруг девственной белизной – наступила очередная зима. Она пришла без особых капризов, уверенно и чинно, как некий приятный гость.

Съездила на первую зимнюю сессию, совпавшую по времени со школьными каникулами. Жила у тети Шарифы. Динис уехал в деревню, туда он рвался из-за двух человек: Ильдара – соперника своего по шахматам и нашей поэтессы Мунавары, или Варьки, как он называл ее. Интересно, к кому из них его больше тянет? Согласна ли наша девушка стать Варькой? Кстати, это стало ясно совсем скоро: за два дня до окончания моей сессии Динис вернулся из деревни. Вид у него был невеселый. Говорит, что победил Ильдара. Значит, что-то не заладилось с Мунаварой. Пыталась дознаться, в чем дело – молчит. В конце концов, нарочно спросила:

А Варька мне привет не передавала?

В Тулпарлах нет девушки с таким именем, – ответил он, густо покраснев. Похоже, сильно задела девчушка его самолюбие. А сама вроде думает об этом хулигане. Кстати, мой брат уже вовсе и не хулиган.

Увлекся учебой, стал первым в математическом классе – тьфу-тьфу, кабы не сглазить, слава Аллаху! – не нарадуется тетя Шарифа. Неужели и она становится помаленьку верующей? А я сама? Чем глубже познаю мир, тем лучше понимаю, что он бесконечно загадочен. А Вселенная так сложна и совершенна, безо всякого сомнения она создана Всевышним, Вселенским Разумом.

Перед отъездом домой позвонила Кабиру в общежитие. Признала, что в общем-то мне незачем на него обижаться. Судьба Асмы и Артура не только ошеломила меня, но и стала уроком: каждый из друзей, не говоря уже о родных, для меня дорог и важен. Поняв это, я дала себе слово, что приму всем сердцем и Майсару, сестренку из Свердловска.

С Кабиром посетили музеи в столице. Видели картины Касима Давлеткильдеева и Ахмата Лутфуллина. Заглянули и в училище, где он учится. Что интересно, студенты других учебных заведений по выходным обычно спешат на танцы или же домой в деревню, а эти сидят в мастерской и занимаются живописью, даже не обращая внимания на тех, кто входит в студию. В одной аудитории, открыв собственным ключом большой шкаф, Кабир достал оттуда свои последние работы и разложил на столе. На некоторых из них как будто изображен один и тот же сюжет: пасущиеся кони, мальчики. Шесть мальчиков… На одной картине – юрты, всадники… У самого горизонта – воины, вооруженные луками и стрелами, то ли это мираж?.. Вокруг костра сидят степенные аксакалы, посередине – кураист… На другой – солдаты, танки, в небе – самолеты… Недалеко от мужчин, сидящих вокруг костра, раскинулся дуб, на его листьях написаны названия башкирских родов, изображены их тамги – родовые знаки. И тут я уловила, что на лицах взрослых мужчин легко узнаваемы черты тех мальчиков, изображенных на первой картине. И кони, похоже, все одной масти – потомки буланых, по легенде, вышедших из озера Тулпарсыккан, отдельно от них них – Гнедой аргамак! Кабир наблюдал за моей реакцией и радостно засмеялся:

  • Узнала? Шесть мальчиков – это же мы: Сабир, Фатих, Ашраф, Ахияр, Харис и я.

  • А эти кто? – спросила я, хоть уже и поняла идею друга, – пусть объяснит сам, ведь ему это будет приятно.

  • Тоже мы! Собирательный образ башкир, продолжение рода, традиций… Мечтаю написать триптих, то есть три полотна, связанные единым сюжетом.

  • Понятно. Да сбудутся твои мечты, Кабир. Я тоже думаю описать историю своей деревни, создать образы славных наших односельчан. Когда-нибудь… – призналась я, намекая на то, что и мы не лыком шиты, что и во мне живет творческая натура.

  • Сразу записывай свои задумки. Впечатления надо брать на карандаш, пока они свежи в памяти, пока не поблекли краски.

  • Я же не художник, мне кажется, наоборот, чувства и мысли становятся ярче, если их попридержать в себе…

На этот раз Кабир был спокоен, не горячился, как тогда, при встрече на окраине улицы Анки. А глаза искрятся особым светом, как у одержимого. Я поняла, что это отражение творческого горения: мысли друга заняты будущим триптихом.

Заметив мой испытующий взгляд, Кабир вздохнул и добавил: «Перерастание одного чувства в другое, к примеру, любви – в творческий азарт наш педагог называет сублимацией энергии».


 

Зимняя сессия короткая – всего десять дней. Даже за это время успела соскучиться по своей деревне. Выйдя из автобуса, постояла некоторое время на большаке, с волнением оглядывая родные места, которые видны отсюда как на ладони. В эту минуту резануло по сердцу, ожгла мысль: как же могли вынести тоску по отчему краю наши прадеды, вынужденные служить по двадцать пять лет в царской армии; наш батыр Салават и его сподвижники, поднявшиеся на борьбу за справедливого царя (извечная мечта россиян), сосланные за это на чужбину, куда не мог долететь даже ветер с родимых мест; тетя Гульбика, прошедшая через лагеря ГУЛАГа?! Я отсутствовала всего несколько дней, а сердце готово выскочить из груди от переполняющих чувств – здравствуй, Тулпарлы!

Вон там раскинулись свекловичные поля, сверкают на ярком зимнем солнце, словно укрытые белым одеялом, вышитым серебряными нитями. Как будто здесь никогда не проливали пот, и даже кровь, не было никаких скандалов, не пылало пламя борьбы за выполнение социалистических обязательств, не было и жертв грозового лета. Сегодня будто эту землю осеняют крылья ангелов… Отчего же тогда у меня перед глазами встают вымокшие под дождем грязные «кикиморы» с посиневшими губами. Слышу крики: «Не мешкайте, бабы, пока погода позволяет, понимаешь! Из-под снега, что ли, хотите выкапывать свеклу, черт возьми!»? Оттого, что все это я видела своими глазами, слышала своими ушами.

Уф, опять сладкая моя радость сменилась горечью полыни. Хотя, это естественно – знаю же, что человеку не дано жить всегда припеваючи, без забот и хлопот. Жизнь сложна, как бы ты ни старался ее перехитрить, склонить в свою пользу, она все равно возьмет свое – так говорят старшие.

С виду только кажется, что Тулпарлы дремлет и нежится под зимним солнцем, жизнь там на самом деле бурлит и кипит. Красавица Сафура вышла замуж за нефтяника из Надыма, он оказался нашим земляком из Кугарчинского района. Поговаривают, что во время свадьбы тетя Муслима назвала этого зятя «кугарчен», то есть «голубком». Ясно, что кто-то выдумал это для смеха, зная не очень приветливый нрав женщины. За это время произошло немало и других событий. Например, жена Черного Акмана родила мальчиков-близнецов. Наверное, дядя Акман не чует ног под собой от радости. А то уже Черный Акман – само по себе прозвище, к нему еще добавляют «Черный Акман, у которого восемь дочек». И вот – хвала Аллаху – двое сыновей! Даже трое, если считать Арсена. Не знаю, правду ли говорят или опять выдумывают, но жена Черного Акмана, будучи беременной, якобы, сказала: если родится мальчик, я приму и твоего старшего сына, ведь нашему нужен будет брат. Ах, эти тулпарлинцы – зрят в самый корень.

 

10


 

Чем там занимается Асма? Как Артур? Дядя Равиль уехал в Тобольск, получив телеграмму от дочери, что тетя Суфия до сих пор не может оправиться. Ашраф две недели не был в Аюсах, узнав о моем возвращении, он сам заглянул к нам. Сказал, что на следующий день ранним утром поедет в Сакмаелгу на бульдозере, чистить дорогу, заодно заедет и к Асме. В школе каникулы заканчиваются через день, поэтому решила тоже ехать с ним.

Целую неделю до этого шел сильный снег. Дорогу занесло так, что даже на санях невозможно стало проехать. А бульдозеру все нипочем. И вот мы едем. В Сакмаелге проведали тетю Хатиму. Выяснилось, что Асма побывала тут вчера после обеда. Купила в лавке много спичек, припасы для ружья, несколько капканов.

Направились в Аюсы. А на душе отчего-то неспокойно.

Видно, зверье повадилось в деревню, раз Асма о ружье подумала, – озвучил мою мысль Ашраф. – Смотри, след от салазок!

Вижу, подруга моя шла по глубокому снегу, утопая по колено. Почему же не надела лыжи? Она выросла в лесу, знает, наверное, как лучше. Я любуюсь окружающей природой через окно. И вдруг трактор резко остановился. Дальше не было следов от салазок! Удивленные и испуганные, оба выпрыгнули из кабины. И оказались по пояс в снегу. Ашраф опустил свою ногу в след Асмы, словно примериваясь, и заключил: «Она взвалила сани на плечи, дальше следы проваливаются глубже из-за груза».

Снова тронулись в путь. Когда до деревни оставалось не более километра, следы вдруг спутались – как будто моя подружка кружила на одном месте. Ашраф вновь остановил трактор, мы опять спрыгнули вниз. Прислушались – вокруг тишина. Ашраф стал озираться по сторонам и, всем телом подавшись вперед, замер. О Господи! Там под засохшим толстым деревом неподвижно лежал огромный лохматый зверь. Медведь! Все вокруг забрызгано кровью. Хищник, по всей видимости, уже мертв. Разговариваем с Ашрафом знаками: лес погружен в тревожную тишину, кажется, что от любого звука она, эта тишина, вздрогнет и рухнет наземь. Добрались до бездыханного тела медведя. Одна его лапа оказалась в капкане. Повсюду валялись сухие ветки, некоторые из них были полуобгоревшими. Сразу-то не заметили, тут же лежали и салазки. Груза на них не было. На стволе дерева остались глубокие следы, словно кто-то сдирал с него кору. Кто же еще – конечно, медведь. А засохшее дерево, похоже, было сосной. Как по команде, одновременно с Ашрафом посмотрели вверх. Посмотрели – и окаменели: Асма, свесив ноги, сидела с безучастным видом на толстом суку на самой середине высокого дерева!

То ли заснула, то ли… Она сама себя привязала к суку, на котором сидела.

  • Асма! – окликнула я вполголоса. Она даже не шелохнулась. – Да живая ли ты?! – громко расплакалась я.

  • Живая, живая! Боролась с медведем… Потом всю ночь просидела на дереве, прислушиваясь и боясь, не оживет ли он снова…

Тем временем Ашраф ловко полез на дерево за Асмой. Когда они спустились на землю, осмотрела, ощупала подругу: не ранена и не замерзла. Вся одежда на ней сшита из овчины, наверное, это и спасло ее. И на дереве не сидела без движения, отламывала или срубала маленьким топориком ближайшие мелкие сучки и пыталась поджечь их спичками. Утром, когда солнце стало пригревать, расслабилась и заснула.

Пытаюсь представить себе смертельную, кровавую схватку… С трудом вытаскивая ноги из сугроба, волоча за собой салазки, идет Асма. С одной стороны дороги торчат из-под снега мелкие кусты, оставшиеся от вырубленной делянки, а с другой – темный лес. На его опушке стоят несколько сосен и две пихты. Посередине – одинокое, по всему, мертвое дерево, с засохшими ветками, а дальше – сплошной березняк. Вдруг чуткий слух девушки уловил приближение крупного зверя со стороны кустарников. Посмотрела, а там прямо по кустам напролом идет огромный медведь, вот-вот он окажется на ее пути. Девушка поспешила к тому сухому дереву, сбросила салазки с плеч, достала капканы и побросала на пути зверя. Затем достала охотничий нож и приготовилась к схватке с хищником. Было ясно, что убежать от него не удастся. А зверь продолжал двигаться, разгребая снег вокруг себя. Иногда он одолевал сугробы вплавь, лежа на животе и отталкиваясь лапами, и вот уже… В этот момент его передняя лапа угодила в капкан. Медведь со стоном сел на задние лапы и стал облизывать раненую конечность… Асма знает, что дальше косолапый страшно заревет и бросится на врага, чтобы отомстить. Поэтому необходимо воспользоваться этой минутой, когда зверь оглушен болью, и первой напасть на него! И она с проворством рыси прыгнула на спину медведя, правой рукой вцепилась в его загривок и левой с силой вонзила нож под лопатку зверя – в самое сердце. Вот когда пригодились ей уроки совместной охоты с отцом, его опыт, рассказы о повадках лесных обитателей.

  • Да, – протянула Асма, словно в продолжение происходящих в моем воображении событий. – Спасибо папе, что брал меня с собой на охоту, иначе этот шатун порвал бы меня. Зимой медведи обычно спят в берлогах, посасывая лапу, а этого, похоже, кто-то разбудил, потревожил не ко времени. Откуда только ни приезжают в наши леса люди с ружьями?! Вот и недавно побывали, переночевали у моих соседей. Узнавали, у кого можно купить медвежью шкуру. Один поинтересовался, когда появятся медвежата. Дед – бывший охотник, предупредил: не тревожьте косолапых, потомства еще нет, они спят в берлоге вместе с годовалыми медвежатами… Они же отлучают их только летом. – Асма продолжала рассказывать, оновременно ловко снимая с медведя шкуру.

Время от времени подавал голос и Ашраф, помогавший ей:

Где же твои охотничьи лыжи?

  • Они сломались неделю назад, новые не успела заказать. Давно бы была дома, если бы не этот шатун.

  • А тушу заберем?

  • Нет, не надо. Стонал до самого утра, бедняжка, только недавно испустил дух. Даже не остыл, видишь, как легко снимается шкура. Как можно есть его мясо?

  • Ну, хорошо.

Голос Ашрафа прозвучал на этот раз почти как обычно. Сначала он был очень растерян от страха за Асму. И только сейчас стал успокаиваться. Я наблюдала за их слаженными действиями и еще раз ощутила сожаление: как здорово было бы здорово этим двоим стать парой по жизни. Эх…


 

Наконец, добрались до Аюсы. Бабушки расплакались, узнав о злоключениях Асмы. Дед разглядывал шкуру медведя. Артур же оставался в кресле с безучастным видом…

  • Вот это трофей... – протянул старый охотник. – Правда, шкуру сняли не очень аккуратно, получится ли ее выделать? Наверное, все-таки промерзла, хотя ночь была не такой уж морозной. Хотя даже мои бабки не замерзли, всю ночь простояв у ворот, не отрывая взгляда от дороги на Сакмаелгу. Когда ты сильно припозднилась, я вышел за деревню, поджидал тебя там. В сумерках показалось, что временами вспыхивают какие-то огоньки. Стрелял из ружья – может, слышала? Хотел даже отпустить с цепи твоего Акколака-белоухого, но передумал – он же теперь единственный защитник для всех нас, а мой Юлбарыс в свое время был как тигр, не зря я так его назвал, сильно постарел…

  • Слышала я, дедушка, но мне навстречу вышел не волк, а медведь-шатун. А почему ты говоришь «мои бабки»?

  • Да, дочка, пока тебя не было, у меня завелась вторая бабка. Моя старуха за руку привела соседку к нам домой, чтобы перезимовать вместе, зачем, мол, тратить дрова на два дома. Я шучу: «Что ж мне теперь, напевать вечерами, у кого голубые бусы?», а они только улыбаются.

  • А что за голубые бусы? – заинтересовалась я. Дед лишь хитро усмехнулся в ответ и обещал рассказать обо всем за чаем.

Когда же на столе появились горячие оладьи, чашки с чаем, источающим такой приятный в зимнюю пору аромат душицы, он вспомнил о своем обещании и рассказал следующее:

  • В давние времена у одного бая, то ли муллы, то ли купца, было три или пять жен. По мусульманскому обычаю, муж должен был поровну делить любовь и заботу между ними, чтобы были сыты, одеты и обуты, ну и соблюдать очередность.

  • Очередность?! – разом воскликнули мы с Асмой. А Ашраф лишь лукаво улыбнулся.

  • Да, да, ведь для жен назначалась очередь, кому сегодня провести ночь с мужем. Но женщины охочи до ласки, каждой хочется быть одной-единственной. Бай, видимо, был хитрым, придумал, как избавить жен от ревности и споров. Подарил каждой из них красивые голубые бусы со словами: «Это только тебе, милая, пусть соперницы не знают о подарке. Будешь надевать их, только когда я приду к тебе». Те так и делали. А хитрый бай днем в присутствии всех жен иногда напевал: «У кого голубые бусы, о той мечтает душа моя…»

Я, конечно, почувствовала, что шутливой притче заложен некий глубокий смысл, но пока некогда было размышлять об этом, поэтому завязала еще один узелок на уже довольно длинной нити своей памяти. Асма поведала соседям обо всем, что произошло с ней прошлой ночью. Было уже не так страшно слушать рассказ о схватке с медведем-шатуном повторно. Однако подумала, что я бы точно не выжила на месте подруги… Подумала – и содрогнулась.

  • А я догадался, что с тобой приключилась какая-то беда, – вернул дед беседу в тему. – Ясно же, что не могла оставаться на ночь в Сакмаелге, оставив его без присмотра, – кивнул он в сторону Артура, сидевшего в кресле. О Аллах! По щекам парня катились блестящие капельки. Неужели он что-то понял? Если рассудок возвращается к нему иногда, может быть, он когда-нибудь вернется и навсегда? Но… Выдержит ли сердце парня, когда он осознает всю серьезность своего положения?!

 

* * *


 

А колесо истории все крутится, не останавливаясь ни на миг. Газеты пишут, что его скорость даже возросла. И приводят какие-то нелепые доказательства. К примеру, что сейчас производство комбайнов возросло в 60 раз по сравнению с 1913 годом. Ведь тогда комбайнов и вовсе не было! Мои бабушки рассказывают, что они молотили зерно цепами.

Самый доступный источник информации для нас – радио, его деревенские вовсе не выключают. На днях по нему ссообщили, что власти разрешили вернуться на родину крымским татарам, сосланным в годы войны в Казахстан, на Урал, в Сибирь. Услышала об этом и Татар-эби. Из тысячи новостей ее слух уловил ту, которая касается именно ее земляков, сородичей. Узнав об этом, она не усидела дома, пришла ко мне в школу. «Конечно, я никуда не поеду, и нет уже у меня там никого из родных… Не брошу своего Адисая», – сказала она с грустью.

Еще одна хорошая новость – сокращение срока армейской службы до двух лет. Жаль, что она не коснется моих ровесников, они уже призваны. Главное, чтобы были живы-здоровы и следующей осенью вернулись домой.

Произошли некоторые изменения и в моей личной жизни. В Таллах родилась еще одна моя сестренка – родная по матери. Назвали ее Назгуль, что означает «нежная как цветочек».

Внесла некоторую новизну в оформлении пионерской комнаты. Портрет Брежнева висел там еще до меня, но он был меньше размером фотографий героев-пионеров, что было не совсем правильно. В районном книжном магазине купила большой портрет Леонида Ильича в красивой раме и повесила его в самом центре стены. Долго смотрела на изображение Павлика Морозова среди героев-пионеров, чье имя носит наша дружина. Мне почему-то жаль его. Можно не уважать, не любить, носить в душе обиды, но считать, как Павлик, родного отца врагом?! Впору тут вспомнить: не судите и не судимы будете…

Мне пока не хватает уверенности, твердости духа. Нет достаточных знаний и жизненного опыта, чтобы глубже понимать историю. Самое бы время взлететь на крыльях любви – высоко-высоко, до умопомрачения… Но крылья мои связаны, на то моя воля… Почему?! Почему я не могу так же влюбиться с первого взгляда, как Мавлида, как Асма? Неужели меня обойдет это заветное чувство, способное придать храбрости и преданности, как Асме, способной посвятить свою жизнь беспомощному парню, или как Мавлиде, без колебания уехавшей на чужбину за единственным любимым? Вот какие славные у меня подруги, вот такие у них самоотверженные сердца! И тут восстает одно из моих недремлющих «я» (в этот раз – моя адвокатская суть) и утверждает, что у Нурии тоже чистая, благородная душа, которой чужды предательство и подлость. О! И мне становится веселее.

Изредка ко мне в пионерскую комнату заглядывает Амин-абый. Говорит, что тоскует по Мавлиде и радуется, когда видит меня, словно встрече с дочерью. В одно из посещений он вновь замучил меня вопросами о политике:

  • Получаете газету «Правда»?

  • Ее же выписывают бабушке.

  • А ты читаешь ее?

  • Почитываю. Для себя выписываю областную молодежную – «Ленинсы».

  • И что в «Правде» пишут, расскажи.

Как послушный ученик, начинаю отчитываться перед учителем:

  • Часто пишут о мемориальном комплексе на Мамаевом кургане, публикуют оттуда фотографии. Вот бы повезти туда детей на экскурсию, но что скажет Сакина-апа? Оказывается, главная фигура комплекса – монумент Родины-матери с мечом в руке – в два с половиной раза выше статуи Свободы в Нью-Йорке. Высота нашей скульптуры – 52 метра, а длина меча – 33 метра!

  • Автор комплекса – Вучетич, он умеет сооружать монументы. Те, кто повидал памятник Сталину на Волго-Донском канале, говорят, что на погоне его кителя мог бы уместиться автомобиль «Москвич». Еще одна работа этого же скульптора – памятник советскому солдату в Берлинском Трептов-парке.

  • Кстати, Сабир писал, что он побывал в Трептов-парке.

  • А о берлинской стене написал?

  • Написал.

  • Стена, разделяющая надвое единый народ… С одной стороны, разрубили тело змея пополам. А с другой – там тоже судьбы простых людей…

  • Абый, ты же и сам читаешь ее, «Правду»?

  • Читаю, я же все-таки агитатор. Но мне интересно знать, какие зреют мысли в твоей юной голове. Ну?

  • Часто упоминают о переводе рабочих в городах на пятидневную рабочую неделю. Об этом пишут и наши газеты. Появились цветные телевизоры, хотя когда еще мы их увидим…

  • А вот о КГБ, Андропове совсем не пишут правду! – Учитель вновь разгорячился. – Андропова сделали членом Политбюро, как и Берию при Сталине. Брежнев-то сам безвинно улыбается… – тут ручка выскользнула из его руки, покатилась по полу и провалилась в щель между половицами. – Сволочь! – воскликнул абый. – Попробуй, достань теперь эту ручку!

Мавлида пишет? – спросила я, чтобы заполнить паузу.

Спроси об этом у тети Рабиги, – ответил он и вышел из комнаты. – Предстоит олимпиада по математике, – донеслось уже из коридора.

После работы я направилась к картэсэй, мне особенно необходимо повидать ее, когда на душе тоскливо. По дороге в голове пронесся целый рой разных мыслей: хорошо, что Амин-абый не ведет историю, совсем бы запутал детям мозги. Достаточно того, что тут пухнет моя голова от самых противоречивых мыслей о событиях в стране. Как-нибудь разберусь, прав ли мой учитель – ведь он уже заронил семена сомнения в мою душу.

В конце концов пришла к выводу, что повсюду, наверное, есть такие люди, как наш Амин-абый. Именно они помогают другим раскрыть глаза, навострить слух и держать нос по ветру. Их слушают, возможно, без особого доверия, но сказанное все-таки западает в душу, заставляя думать, анализировать.


 

Картэсэй сидела у окна и, увидев меня, по привычке постучала по стеклу. Войдя в дом, я сразу заметила посылочный ящик на столе.

Отец прислал, посмотри, колокасым, и для тебя есть подарок, – сказала картэсэй, проворно включая электрический чайник. – Спасибо Баязиту, что привез в прошлый раз этот чайник – такой удобный, так быстро закипает. А я вспомнила сестренку Майсару, которую впервые увидела в тот самый «прошлый раз». Она была смугленькой двухлетней малышкой. С криком: «Ап-пай, Нур-ра ап-пай!» – подбежала ко мне и ухватилась за подол платья. Я с волнением подняла ее на руки, прижала к груди. Ничуть не притворялась – поступила так по зову сердца.

Открыла крышку посылки и ахнула: там лежал кримпленовый костюм василькового цвета, как раз моего размера. Тут же примерила – будто сшит специально для меня! Ой, папочка, как ты меня порадовал, ни у кого в деревне нет такого модного наряда. Кримплен не требует глажки, постирала, высушила и снова надела. А какой он красивый, как мне идет, уф! Надо скорее вернуться в Новый дом и посмотреть на себя в большое московское зеркало олэсэй!

Еще за дверью слышу, как дома Камила слушает пластинку и подпевает: «Жил да был черный кот за углом…» Ее хлебом не корми – дай потанцевать. Хоть твист, хоть чарльстон. Мода теперь быстро добирается и до Тулпарлов. Радиоприемник с проигрывателем прислал нам папа, а пластинки привозит, конечно, брат Динис. Приобретает опять-таки из-под полы. Интересно, как там умещается весь дефицит: и одежда, и пластинки, даже мебель и посуда?

Приезжал сын тети Фаризы из Казахстана. Приехал один, в первый раз. Порадовался, что мать живет в достатке, обещал в следующий раз привезти семью, чтобы познакомить со снохой и внуками. Не знаю, как он объяснил, почему не приезжал до этого. Письма, конечно, он писал, это я знаю. Но как можно было столько времени не видеть родную мать?! Может, был обижен, что она уехала с чужим мужчиной в незнакомые края, оставив его на попечение старой бабушки? Ой, опять я задаюсь вопросами, на которых нет ответа.

Какие еще события? Во время зимних каникул Мунавара и Динис на виду у всей деревни ходили по улицам под ручки.

Дочь дяди Акназара Минзифа окончила школу в прошлом году и поступила на курсы кулинаров, где училась Асма. Говорят, что работа ее уже ждет: при школе открыли интернат, там проживают дети из соседних деревень, для них действует столовая.

Эта Минзифа перед всей деревней специально демонстрировала свои симпатии к Ашрафу. Народ даже стал называть их женихом и невестой. Еще учась в школе, могла явиться прямо в поле, чтобы повидать парня. И сейчас приезжает каждую неделю и ни на шаг не отстает от Ашрафа. Зимой он занят ремонтом техники в гараже, и она крутится там же. Надо же быть такой назойливой. А мужики Ашрафу не дают прохода, называют «председательским зятем».

Время идет, жизнь продолжается. Она подбрасывает как хорошие, так и неприятные новости. Комиссовали с армейской службы в ГДР Сабира. Вначале по деревне прошел слух, что он был ранен. Как это возможно, вроде никаких военных действий там не велось? Позже выяснилось, что с ним на самом деле случилось. Сабир с тремя сослуживцами пошел в увольнительную и, проходя мимо магазина, заметил: на высокой скорости несется машина по дороге, а маленькая девочка спускается с тротуара на проезжую часть. Некогда было думать, где ее родители, куда они смотрят: пока товарищи приходили в себя, Сабир бросился спасать ребенка. Схватил девочку за руку и вытолкнул ее на тротуар, а та машина задела его самого, повредив правую ногу. Там врачи постарались, спасли ногу без ампутации – хоть и не сгибается в колене, все же своя, а не протез. Кто знает, со временем, может быть, и совсем заживет, медицина-то не стоит на месте.

Сабир и сам не опускает руки. Свидетельство, выданное ему в педучилище, дает право не только преподавать в начальных классах, но и вести уроки физкультуры, пения и музыки, а также рисования. Конечно, жаль, что теперь не сможет вести физкультуру, о чем он мечтал больше всего. Но Сакина-апа сказала, что из-за отсутствия специалиста по пению и рисованию уроки приходилось отдавать кому попало в нагрузку, и пообещала передать эти часы Сабиру. Он хорошо играет на баяне и горит желанием научить детей нотной грамоте.

Наш друг вернулся героем. О нем написали не только в районной, но и в республиканской газете. Опубликовали его фотографию на фоне того величественного памятника в Трептов-парке, прославляя советского солдата, спасшего немецкую девочку в наше мирное время. Все же… тулпарлинцы переживали за своего сына, получившего увечье на службе.

 

11


 

В один из дней после мартовских буранов, когда уже подули весенние ветры, к нам, широко открыв дверь, зашел Ашраф и заговорил с самого порога: «Нурия, приходи сегодня в клуб, хватит сидеть все время дома, как курица-наседка, или зазналась, учительница «апа»?» Я даже удивилась, показалось, что он навеселе. Он же в рот не брал спиртного.

  • Закрывай скорее дверь, дом выстудится!

Друг же сбросил валенки одним движением ног, сел рядом со мной за стол и начал трясти меня, схватив за плечи. Да что это с ним сегодня?

  • Фатих вернулся! – ответил Ашраф на мой возмущенный взгляд.

  • В отпуск? – спросила я дрогнувшим голосом. Неужели, волнуюсь? Нет, просто радуюсь, Фатих же, которого давно не видела, – один из шести моих друзей.

  • Отпуск предоставляют только за отличную службу, если хочешь знать. – Какой же все-таки искренний этот Ашраф, как он гордится своим другом.

  • Наверное. Ахияр даже дважды приезжал в отпуск, – ответила я. Мол, не один Фатих у меня на уме. Как будто кто-то собирался уличить меня в этом. Вот еще…

  • Хорошо, через час мы втроем – Фатих, Сабир и я – зайдем за тобой. Будь готова! – сказал Ашраф и поспешил домой. Я посмотрела в окно ему вслед и вновь заметила, что он ходит будто ступни у него совсем плоские. Вот и Асма постоянно подшучивала над его походкой… Эх, друзья мои, знали бы вы, как я переживаю за вас! Часто бывать в Аюсах пока не получается, во-первых – зимнее бездорожье, во-вторых – Асма теперь не одна, туда из Тобольска переехали дядя Равиль и тетя Суфия. А Фатих, наверное, захочет повидаться с ней?

Как вспомню подругу, долго не могу избавиться от мыслей о ней. Сама готовлюсь идти в клуб: то заплетаю, то распускаю косы, не знаю, что надеть, а сама пытаюсь представить, как дела в Аюсах. Во время одной из встреч тетя Суфия пожаловалась, что дочери не повезло с мужем. «Дурной у зятя характер, но что поделаешь, дочь терпит ради ребенка. Такова доля женская…» – и заплакала. Иногда становится даже обидно: каждый норовит нагрузить меня своими проблемами. А мне потом переживать за всех. Однажды я собралась предложить ей: «Почему бы вам не перевезти Артура с Асмой в Тобольск? Как бы там ни было, в городе врачи, бытовые удобства». Хорошо, что не успела раскрыть рот… «Сущий ангел эта девушка», – сказала тетя Суфия, кивнув в сторону Асмы, которая хлопотала около Артура. Мне оставалось только согласиться с ней, и сама не заметила, как добавила: «Ради единственного любимого…»


 

Надену-ка свой новый кримпленовый костюм. В первый раз. Заплела волосы в одну косу, прицепила блестящую заколку. Кабир всегда старался прикоснуться к моим волосам, припевая: «заплетал бы да расплетал бы, заплетал бы да расплетал бы твои косы» Уф, с чего это вдруг вспомнила о Кабире? Вон к нашему дому приближаются три друга, посередине – солдат. И этот парень – Фатих?! Окреп, ростом заметно стал выше. Я постучала в окно, давая знак: «Вижу, сейчас выйду». Камила, которая крутилась рядом, не сводя глаз с меня, спросила вдруг: «Дядя солдат твой, да?» Вот глупенькая. Услышав ее слова, Камил тоже отложил увлекательную книгу и бросился к окну. Зашевелилась и олэсэй, заметив их оживление, и подала голос: «Нурия, а ты закрыла на ночь скотину?»

Надо поторапливаться, в это время в клубе как раз заканчивается киносеанс и начинаются танцы. Вышла. Такое вдруг волнение накатило, пришлось постоять несколько минут, чтобы успокоиться. А с чего так бьется мое сердечко?

Фатих сделал несколько шагов ко мне и остановился. Он все такой же несмелый? Видно, эта мысль добавила мне храбрости, и я превратилась в прежнюю озорную Нурию.

  • Здравствуй, солдат! – сказала я и сильно хлопнула его по плечам. Фатих, по всей видимости, не ожидал такого или же стоял не совсем удобно – неожиданно упал навзничь в снег. Ашраф понял положение друга и тоже упал рядом с ним как бы в шутку. Сабир подмигнул мне и легонько толкнул меня, а когда я упала, и сам растянулся рядом. Спасибо ему, выручил – а то я не знала, что и делать. Рассмеявшись, мы поднялись на ноги, отряхнули друг друга и направились в клуб. На хрупком апрельском снегу отпечатались четыре фигуры.

В клубе звучали ритмы уже знакомой песни «Черный кот». Почти у двери нас встретила приплясывающая от нетерпения Минзифа, она тут же повисла на руке Ашрафа. Значит, знала, что мы придем в клуб. Кто ей сообщил об этом? Ашраф-то в клубе бывает очень редко, если только привозят индийский фильм или проводят колхозное собрание. Минзифа – одно дело, еще сильнее меня удивила Гуля: пока я поправляла волосы, она взяла под руку и увела в сторону Фатиха?! Мои щеки вспыхнули, казалось, запылали даже уши. Ничего себе… Неужели я ревную? Почувствовала дрожь в коленях и сразу пошла в круг, твист удобен тем, что можно танцевать и без пары. Раскачиваясь в ритме танца, пришла в себя. Заметила в сторонке одинокую фигуру Сабира. Но мне путь преградила та же Гульфира. Будто ни в чем не бывало, угодливо шепнула мне в ухо: «Расспросила о Харисе, они же друзья, вот и подумала…»

И что же?

  • Сказал, что переписываются, и, подмигнув, добавил: «Может, привет от тебя передать?» – ответила она и поспешила к поджидавшей ее Але. Эти две сестры всегда вместе, никогда не ходят одна без другой.

Фатих подмигнул Гульфире?! Вновь почувствовала, как горит у меня лицо. Нет, так нельзя, надо взять себя в руки. Она расспрашивала о Харисе, значит, интересуется им, а не Фатихом.

Тут кто-то тихо подошел сзади и мягко положил руки мне на плечи:

  • Нурия, станцуем вальс! – Фатих, это его голос. Его руки…

Я молча повернулась к нему и посмотрела прямо ему в глаза. Уф, неразумная, зачем только заглянула в этот голубой омут? Утонула в нем! Я давно ощущала, что глаза Фатиха обладают какой-то таинственной силой, и всегда прятала взгляд.

Голова пошла кругом. Мне не верилось, что этот ладный парень – мой стеснительный, угловатый одноклассник. Я стояла неподвижно, безвольно опустив руки. Фатих положил мою руку себе на плечо, а другую взял в свою ладонь… И я полетела, буквально ощущая крылья за спиной! Мне не было страшно в этом полете, ведь меня оберегали сильные и одновременно нежные руки

Наконец, я вновь обрела способность слышать и видеть. Знакомая мелодия, знакомые слова зазвучали по-новому, лаская сердце: «Шелк твоих волос, Нурия…»

Это Сабир играет на гармошке и сам же поет. Как он выводит мелодию, какой у него звучный голос! В детстве мы хором исполняли пионерские, комсомольские марши и не различали, кто как поет.

Я понимаю Сабира: хотя он пел эту песню от имени Фатиха, чтобы донести до меня его чувства, наверное, и сам тоскует по своей любимой, баймакской девушке. А где же носит ее, неужели из-за какого-то незначительного увечья решила отвергнуть любовь нашего друга?! Обязательно это выясню! Но пока… Пока я во власти волшебной мелодии, переполняющей всю округу, да что там – Вселенную, во власти магии, пленившей душу и сердце…

Еле заметно подрагивают пальцы Фатиха. Мои пальцы в его горячей руке (помимо моей воли!) отвечают им легким трепетом.

Сабир передал гармонь Ашрафу. Он начал играть плясовые мелодии.

Минзифа отплясывала, не чуя ног под собой. Нет слов – танцует она здорово. Стройная, нарядная, задорная. Она и не пытается скрыть свои чувства – смотрит на Ашрафа, не отрывая влюбленного взгляда. А тот склонил голову набок и устремил взгляд в окно: на той стороне, куда оно выходит, находится деревня Аюсы, а там – Асма…

 

* * *


 

  • Только и ношу письма для этой Нурии, так и жизнь моя молодая проходит с почтальонской сумкой на плече, – приговаривает обычно тетя Зумара, приближаясь к нашим воротам. Вот и на этот раз зашла прямо домой, тяжело бухнула сумку на один стул, сама устало села на другой. Отдышавшись немного, начала перебирать письма: – Вот одно, вот еще, вот… да куда же оно запропастилось? Точно помню, было еще одно из Баймака. Уф, налейте-ка мне айрана, ведь у тети Зульхизы всегда он есть.

  • На улице не летняя жара, чай… – проворчала Камила, тем не менее, быстро поднесла айран почтальонке.

  • Может, я сама поищу? – предложила я с нетерпением.

  • Поищи! Ради вас ведь целый день на ногах с такой тяжелой ношей.

И вправду, попробовала поднять ее сумку – очень тяжелая. Отложила в сторону целую кипу газет и стала перебирать письма. Хоть бы нашлось письмо из Баймака, оно, наверное, от любимой девушки Сабира. Я между делом узнала у него, из какой она деревни, как зовут. Фамилию не стала выспрашивать, чтобы друг не заподозрил чего. Взяла и написала письмо девчонке. Адресовала с припиской «Учительнице Загире». Не может же в одной деревне быть сорок учительниц по имени Загира. А это что?! Чуть не вскрикнула, увидев конверт, надписанный рукой Хариса и адресованный Гульфире. Интересно, кто из них первым написал? Наконец, нашла и то, что искала – действительно из Баймака.

То из Хабаровска, то из Украины… Со всех концов земного шара пишут этой девчонке, – то ли с одобрением, то ли с недовольством пробормотала тетя Зумара и собралась уходить. А я ушла в дальнюю комнату и принялась читать письма. В первую очередь открыла конверт из Баймака. Фатих подождет… И Мавлида не обидится… А в этом письме, кто знает, может быть, решается судьба нашего друга Сабира.

Загира, оказывается, не знала о беде, приключившейся с любимым, и не могла понять, почему от него нет никаких вестей, а ее письма по армейскому адресу возвращались обратно. Мне пишет, что обижена его неверием в ее чувства. Обещает приехать в нашу деревню после окончания учебного года, просит разрешения остановиться у меня. В конце без утайки добавила: «Были бы у меня крылья, сию минуту полетела бы к вам!» Яснее ясного – она любит Сабира и тоскует по нему. Еще до встречи с Загирой я почувствовала в ней родственную душу, поняла, что приобрела еще одну подругу. Решила показать ее письмо Сакине-апа. С одной стороны, личное – не для чужих глаз, а с другой – что же в нем такого секретного? В последнее время я стала еще больше доверять нашему директору, ведь ее строгость – исключительно из добрых побуждений. Поэтому, не скрою, обращаясь к ней, я имела и тайный умысел: одна из учителей начальных классов собирается уйти на пенсию, и если Загира станет нашей снохой, то...

Когда начинала читать письмо, Сакина-апа была директором, а дочитала – стала почти подружкой.

  • Теперь дело за Сабиром, – сказала апа, – если женится на ней, уговорит остаться работать здесь, место готово – Загира сразу возьмет первоклашек. Салаватское педучилище готовит хорошие кадры, таких, как ваша Райля-апа – известная на всю республику учительница. Ты ведь тоже училась в ее классе?

Да. Только Сабир не может свыкнуться со своим физическим недостатком, не станет ли это препятствием?

Сакина-апа вновь стала директором:

А на что вы, друзья? Поднимите его дух, вдохновите! Это комсомольское поручение для тебя, иди, исполняй!

Всегда готова! – сама не заметила, как отдала пионерский салют.

 

Загира приехала в Тулпарлы в начале июня. Она сообщила мне заранее, и мы с Ашрафом встретили ее на Большаке. С ней был огромный тяжеленный чемодан – приданое, что ли, с собой привезла? Хорошо, что мы на мотоцикле – не придется тащить в руках такой груз. Мы проехали к нашему дому по Амбарному переулку, чтобы особо не попадаться на глаза. Сабир пока ничего не знает…

Ужас, какой большой и тяжелый чемодан у этой тети, прямо как невестин сундук! – не удержалась Камила – моя детская прямолинейность перешла к ней.

Кто знает, может, и останусь у вас… – откликнулась Загира. Оказывается, такая же бесхитростная, как и моя подруга Асма. Хотя я сама несколько скрытная, люблю открытых людей – заулыбалась во весь рот, так мне понравилась эта девушка. Уф, в самом деле, чем дальше от детства, тем больше замков на задворках моей души? Хотя некоторые чувства, к примеру, любовь к родным, верность дружбе, всегда на виду. Однако иногда меня тяготит моя привычка взвешивать свои поступки, обдумывать, наизнанку себя выворачивать. Боюсь ошибиться, боюсь сама себя за это осуждать. А не трусость ли это? Вот опять, дай мне только повод в себе копаться.

Половину чемодана Загиры занимали книги. Оказывается, она заочно учится на втором курсе филфака БГУ. Отсюда собирается ехать на сессию. Не могла же она огорошить родителей известием, что едет на встречу с парнем, а так – поехала в Уфу. Надо же, получается, мы учимся в одном и том же учебном заведении, ходим по одним и те же лестницам!

Вечером пойдем на танцы на пятачок у околицы села, там и увидим Сабира, – сообщила я девушке, видя, как она не находит себе места. – Представляю, как у него глаза полезут на лоб!

Пятачок? На окраине Салавата был «топтогон», где собиралась молодежь по выходным. Пели, плясали…

То-то Сабир часто упоминает слово «топтогон».

Наверное, он не может танцевать?

Играет на баяне, изредка танцует вальс. Весной его по ходатайству военкомата отправляли в Москву на операцию, теперь колено почти сгибается…

А с кем он танцует вальс?!

С кем же еще?! Со мной, конечно.

Принарядившись, отправились на околицу. На дощатом настиле низенького подобия сцены кто-то отбивает дробь, подпевая самому себе. Неужели баяниста еще нет? Перед сценой – наш пятачок, утоптанный, словно асфальт, ногами танцующих. Мы еще не дошли до круга, когда кто-то развернул меха баяна. Запел сильный, приятный мужской голос под плавную мелодию.

Сабир! – завороженно шепнула Загира. Она узнала его с первой же ноты, как только его пальцы коснулись кнопок баяна, еще до того, как он запел.

Помни нашу любовь,

Не грусти вдалеке,

Не забывай, что есть Кто-то верный тебе.

Остановившись, мы дослушали песню, не смея шелохнуться.

Не забывай и ты! – выдохнула в конце Загира.

Песня звучит три-четыре минуты, и за это время она способна вызвать в душе бурю самых разных чувств. Одно из моих «я» напомнило: «Первой твоей любовью, твоей “корьюˮ, Сабир, все-таки была Нурия…» Но рассудок тут же направил мысли в другую сторону: «А, может быть, корью были мои первые чувства к Кабиру?» Ожидание любви, порывы сердца… Принятие желаемого за действительное?

Отчаянная все-таки девушка – Загира. Пошла и встала перед Сабиром. У него, как я и ожидала, глаза полезли на лоб! Вскочил со стула в обнимку с баяном, музыка стихла, и все обернулись в их сторону. Ашраф держался рядом в ожидании подобной ситуации, он быстренько забрал баян у друга. Сабир раскрыл свои объятия девушке, и та прижалась к его груди. Баян запел в руках Ашрафа.

 

* * *


 

Подружки начали одна за другой выходить замуж. Сначала – Асма. Уф, сердце разрывается от боли за нее. В ЗАГС они не ходили… До того ли? Правда, тот дед охотник с двумя бабками, оказывается, имел кое-какое религиозное образование, и он прочитал Артуру с Асмой никах. Кстати, этого деда тулпарлинцы уже прозвали «Хан-султан», намекая на то, что у него теперь имеется гарем. Да, нашим односельчанам только дай повод, они горазды придумывать прозвища.

Прошло полтора года с тех пор, как Асма и Артур стали жить вместе. Не только каждый день, но и каждый час, каждая минута были испытанием для тебя, подруженька моя! Твоя душа чиста как вода Голубой речки, а сама ты крепка как кремень со дна Сакмаелги, способный высечь огонь.

И новая подруга Загира стала молодой снохой Тулпарлов. Я сыграла немалую роль в ее судьбе. Перед жатвой Сабир вместе с отцом съездил в Баймакский район, чтобы посватать ее. Меня тоже взяли с собой.

Мы втроем выехали на новеньком мотоцикле «ИЖ-Планета» с коляской, который подарили Ашрафу как чемпиону района по итогам соревнования прошлого года среди механизаторов. «У этого скакуна два цилиндра, восемнадцать лошадиных сил!», – то и дело повторяет он, не может нарадоваться. Неужели не было жалко доверить его Сабиру, ведь сам еще не успел накататься – мотоцикл ему вручили только в конце января? Если бы не знала Ашрафа, я бы удивилась такой щедрости, а для него это обычное дело.

Мы не ехали, а летели! Не успевали даже разглядеть окрестности. Правда, когда рядом проезжали машины, нас окутывало облаком пыли, но нам, сельским жителям, не привыкать к этому. Путь оказался неблизким – сотни километров пришлось проехать только по Белорецкому тракту! Повернув после Серменево в сторону Абзелиловского района, остановились на привал, умылись в Инзере, перекусили. Сабир расстелил перед собой бумагу со схемой движения, нарисованной Загирой, и долго изучал ее. Он ведь тоже впервые едет в Баймак. Амангильды, Аскарово… Деревни остаются справа, – приговаривал он. – Дальше Тубинка, то есть Тубинск, где добывали золото. – Я тоже присела рядом и стала рассматривать «карту». А Сабир продолжил: – Мы проедем по центру Тубинска. А вот это озеро – Талкас».

  • Там остановимся у будущих сватов и останемся на ночь, так ведь, сын? – заговорил, наконец, отец Сабира, сидевший до этого в раздумьях.

  • Да. А на рассвете поедем уже к родителям Загиры. Там остается недалеко, около 20-25 километров. К нашему приезду они как раз управятся с утренними хлопотами. – Я отметила про себя радостное возбуждение в голосе Сабира. Конечно же, ведь его ждет встреча с любимой, предстоят такие яркие события! В ответ на это наблюдение отозвалось одно из моих неусыпных «я»: «Лучше подумай о Загире, ведь она покинет родную деревню, расстанется с родителями, близкими и поедет в Тулпарлы – к чужим людям, в окружение новых обычаев и привычек?!» Но другое мое «я» то ли одобрило такой ответ, то ли возразило ему: «Разве верная жена не полна решимости полюбить, принять, мириться с шестьюдесятью нелюбимыми ради единственного любимого?!»

Не время спорить со своими внутренними голосами – мы ехали вдоль берега прекрасного озера. Сабир сбавил скорость, перед нами раскинулась спокойная водная гладь, вдали – горные отроги, леса, в небе – стая чаек: жемчужина Зауралья Талкас очаровал нас! По спидометру определили, что его протяженность более трех километров. Отчего-то вдруг вспомнила, как читала в каком-то журнале о Байкале. Талкас мне показался таким же чистым, глубоким и загадочным.

Вечером доехали до родственников Загиры, познакомились, поужинали, и хозяева пригласили нас на берег озера. «У нас обычай – гостей надо непременно показать Талкасу», – сказали они. Мы ответили, что и у нас есть такой неписаный закон, имея в виду, что с родными и друзьями, приезжающими летом в отпуск, обязательно находим время сходить поклониться к нашему озеру Тулпарсыккан.

  • Туда и предстоит невесте с коромыслом впервые идти за водой, согласно обычаю? – спросила старшая сестра Загиры, круглолицая, общительная женщина с пытливым взглядом.

  • Нет, до Тулпарсыккана довольно далеко, километра два от деревни, – ответила я. – Снох мы водим на родник Биксэнэй.

В это время из камышовых зарослей, чуть левее от места, где мы расположились, гордо изогнув красивые шеи, не спеша выплыли два белых лебедя. Не обращая на нас никакого внимания, они плыли, склонив головы, едва не касаясь клювами поверхности воды, словно всматривались в свои отражения в зеркале озера. А за ними, как игрушки на веревке, появились и птенцы. Хотя никто из нас не издал ни звука, папа-лебедь почуял наше присутствие и грозно зашипел – мол, не подходи, защитник тут.

  • Это лебеди-шипуны, – сказала молодая сватья с улыбкой. – Теперь они прилетают каждый год. Говорят, во времена злодея Брагина они надолго исчезли

  • А кто такой Брагин?

  • Не хочется в такой день вспоминать о нем, как-нибудь расскажем.

  • Солнце садится! – наконец подал голос и сват. Похоже, он немногословен. Вроде не вредный по натуре, взгляд приветливый. Вон с каким восторгом смотрит на озеро. А там происходит настоящее чудо!

Солнце, похожее в этот миг на темно-красный диск, собрало в один пылающий пучок все свои лучи с горизонта и резко бросило его на поверхность воды. И как будто только что вынутый из горнила раскаленный меч разрубил озеро пополам. Меч некоторое время красной полосой держался на поверхности воды, а затем, постепенно теряя яркость, ушел на дно…

Бросила взгляд на горы вокруг. Интересно, где Ирендык, воспетая в песнях, пересказанная в сказках гора? Сват, видно, поймал мой взгляд и понял без слов:

  • Вон она! – указал он рукой на высокую, белеющую, поднявшуюся до небес вершину.

  • У вас величественные горы, где гнездятся орлы, и прекрасные озера! – сказала я, не кривя душой. Но не стала говорить, что Акбиек круче Ирендыка, а Тулпарсыккан, хотя и не особо большое, но глубже Талкаса (как-никак из нашего озера вышли крылатые тулпары!). А когда-нибудь я обязательно поведаю баймаковцам об Ыласыне, ирендыкском беркуте, которого поставил на крыло наш беркутчи – Бурехуккан-олатай, и что теперь беркут свил гнездо на скале Уктау.

Спозаранку отправились в деревню Загиры. В одном месте пересекли реку Кизил – Красная река, значит. Мне вспомнилась песня (или это были стихи?): «Побережье Кизил усыпано красной галькой…» В самом деле, все вокруг отливало удивительным цветом драгоценных рубинов, а может, это они и рассыпаны здесь? Глаза стали привыкать к суровой красоте здешних мест, лицо овевает степной ветер, в нос бьет запах полыни. Куда ни глянь, колышется седой ковыль – кажется, каждая пядь земли здесь говорит: я вольная степь, много повидала, многое помню. Растет здесь и чилига, знакомая мне с нашей Кырластау. Узнала и эти невысокие кустарники темно-зеленого цвета – это можжевельник!

Мы, сваты, справились со своей задачей – сосватали девушку. Никто даже не обратил внимания, что Сабир немного прихрамывает на одну ногу. Узнав, что Загире с осени предстоит начать работу в нашей школе, сваты решили ускорить свадьбу. Договорились отгулять в начале августа на стороне девушки, а через неделю – на стороне жениха. И вправду, зачем ждать сезон забоя скота, не прежние, чай, времена?

Я успела познакомить и подружить Загиру с Мавлидой и Мунаварой, пока они не уехали учиться. И на свекольном поле пришлось поработать молодой снохе. Хотя в первое время ее горделивая осанка, манера высоко держать голову вызывали некоторые сомнения у тулпарлинцев, они быстро поняли, что сноха совсем не заносчивая, а работящая и приветливая, и признали ее своей.

(Окончание следует)

 


1 Арслан – переводится как «Лев».