Журнальный мир

(Окончание. Начало в №6, 7, 2018)

Перевод с башкирского Гульнур Якуповой.

12

У природы все чередом: весна пробуждает землю от зимней спячки и дает волю буйной зелени и цветению, лето дарит свою энергию образованию плодов, осень заботится о вызревании этих плодов – ягод, фруктов, зерна, овощей. Затем неизбежно наступает увядание, блекнут краски, линяет синева неба, темнеет золото осени, и начинается великий плач об уходящей красе – дожди. Но в попытке если не вернуть, то хотя бы задержать тепло и ласку уходящей поры, приходит бабье лето со своим намеком на женщин, которым удается долго сохранять молодость…

В один из ясных дней бабьего лета я одна отправилась на Тулпарсыккан, забралась в свое убежище на мыске, замаскированное ивняком, и предалась бесконечным размышлениям, наблюдая за природой. Тишину нарушали лишь дикие утки на озере, собирающиеся улетать в теплые края. Тут их множество видов. Особенно выделяются белоглазые нырки с черными клювами, а глаза у них белые, ну как жемчуг!

Не хочется уходить от этой красоты вокруг, хочется погрустить в лад с осенью, но надо – попрощалась и направилась в школу.

С порога окунулась в царящую там суматоху. Шла подготовка к 50-летию комсомола. Некоторые инициативы московских комсомольцев доходили и до Тулпарлов. Например, в столице начали писать обращения, наставления от имени нынешнего поколения и личные письма, адресованные тем, кто будет жить в 2018 году, предлагали разные варианты их отправления в будущее. Мы тоже увлеклись: интересно же, а вдруг найдут и прочитают наши письма через полвека, на 100-летнем юбилее ВЛКСМ?!

Я написала два письма. Одно положила в консервную банку и закопала, а второе бросила в Курэнле, закупорив в бутылку. Она доплывет сначала до Белой, потом до Камы, может быть, даже до Волги, а там кто-нибудь достанет и прочитает его (написала по-русски), узнает про мои секреты и сомнения. Указала даже свой адрес, а вдруг этому человеку захочется ответить мне.

Во втором письме поделилась сокровенным: кого я люблю – Фатиха или Кабира?! Если через сто или даже тысячу лет кто-нибудь прочитает об этом, он, наверное, сильно удивится. Может, в то время и любви уже не будет? Как это «не будет»?! Ведь без нее не может быть самой жизни! Даже первобытный наш предок, живший в пещере скалы Уктау, изобразил на ее каменных стенах огромного мамонта, страшного змея, крылатого коня и цветок. Если мамонт олицетворяет силу, змей – зло и страх, конь – мечту, то цветок, наверное, символ любви. Значит, это высокое чувство живет в сердце человека с сотворения мира. И, конечно же, потомки Адама и Евы, отказавшихся ради любви от рая, не отрекутся от нее никогда!

Для истории сто лет – это один миг. За это время кто-то, что-то уйдет из бытия, кто-то, что-то придет… Чувства же – вечны. Человечество будет по-прежнему жить в окружении добра и зла, верности и предательства, черпая силы в любви. По-моему, это великое, первое чувство во все времена остается для человека самым главным и желанным, ибо оно является единственным оправданием Адама и Евы перед Всевышним. Если ошибаюсь, прости меня, о Аллах, ты же сам одарил меня разумом, способностью мыслить и рассуждать.

* * *

Пока я маялась с решением теоретических выдуманных задач, действительность поставила меня лицом к лицу к реальным проблемам. Тетя Хатима из Сакмаелги позвонила мне в школу. Там в прошлом году установили рацию для связи. «Недавно приходила Асма, настойчиво просила, чтобы ты нашла время и приехала к ней. Она очень хотела сама поговорить с тобой, да не смогла, в тот день связи не было…» – тетя Хатима, кажется, сказала что-то еще, но тут рация запищала, засвистела и замолчала, оставив лишь звон в ушах.

Что же могло случиться? До осенних каникул остается около недели, но подруга настоятельно просила встретиться с ней. Поэтому в воскресенье с утра отправилась в Аюсы. До Сакмаелги проехала на молоковозе, который ехал за утренним молоком на ферму, еще с вечера об этом договорилась с водителем, чтобы лишний раз не беспокоить Ашрафа.

Видать, у Асмы появилось не терпящее отлагательства дело. Знаю характер своей подруги – она не будет отрывать человека от работы ради того, чтобы поделиться своими трудностями или просто развеять тоску.

От Сакмаелги пошла пешком. День солнечный, довольно теплый. Шагая по лесной тропе, дошла до сухой сосны, спасшей Асму, и вспомнила о медведе-шатуне, о лесной девушке, бесстрашно бросившейся на самого сильного в наших краях зверя с ножом в руках. Остановившись, окинула взглядом окрестности. Сквозь густые стволы берез проглядывает солнце, после листопада роща стала реже и светлее. Тем не менее немного тревожно – завывает ветер в ветках, как будто нарочно, чтобы навести страх на одинокого путника. Я заторопилась, до деревни уже рукой подать – доносится едва уловимый запах дыма. А там всего две печи топятся: у дедушки Хан-султана с двумя бабками и у Асмы. Вот и залаяли собаки. Юлбарыс старого охотника подает хриплый голос изредка, с ленцой. А Акколак, доставшийся Асме после смерти отца, лает задорно. Я знаю, что он уже почуял меня и, положив передние лапы на карду, ждет моего появления в лесной опушке.

Асма выбежала мне навстречу, обняла так крепко, что у меня хрустнули ребра. Затем глубоко вздохнула, как будто собиралась нырнуть в воду с высокого берега, и посмотрела мне прямо в глаза. О Господи! Ее взгляд отражал целую палитру чувств: и страх, и стыд, и сомнения, и растерянность… Что случилось с моей бесстрашной подругой?! Какая с ней приключилась беда?

• Сходим за шиповником. – Асма потянула меня в сторону орешника, где полно и шиповника, в руки дала корзину из лозы. – Я сама плету корзины, это же давнишнее ремесло наших односельчан. Еще дерем лыко, отмачиваем его, плетем рогожу, вьем аркан…

Пришлось остановить ее и спросить напрямую:

• Не забалтывай меня, расскажи, что случилось!

• Я беременна! – Меня чуть покачнуло от неожиданности. – От Ашрафа!

Тут уж я присела, хорошо, хоть не грохнулась на землю.

Подруга поняла мой немой вопрос по глазам. Похоже, готовилась к этому разговору, выложила все без утайки:

– Нас ведь семеро в деревне, не выжить без скотины. Две лошади, корова, овцы и козы… Сена заготовили много, скосить дядя Равиль помог, и дед, сколько смог. Когда ставили копны, даже бабки не остались в стороне. А как перевезти сено до деревни – проблема. Можно было бы и на лошади попробовать, да путь совсем неблизкий – сенокосные угодья за тремя излучинами реки Хигез Бугуль¹. Если зарядят дожди, вовсе не проедешь. Тогда придется ждать, пока не ляжет снег. А чем до этого кормить скот? Когда Ашраф предложил до вспашки зяби перевезти сено на тракторе, согласились с радостью. Там… У нас было два больших стога. Получилось три тракторные тележки. В третий поехали только мы с Ашрафом, дядя Равиль остался ухаживать за Артуром, у него появились пролежни на теле… Вот там и… Нагрузив тележку, спустились к журчащему недалеко роднику, умылись, стряхнули с себя пыль да труху и собрались домой. Тут я споткнулась непонятно обо что и упала. Отчего-то мне стало весело и вместо того, чтобы поскорее подняться с земли, начала смеяться. Вот ведь, как на грех… Ашраф подает мне руку, а я все хохочу. Мое настроение передалось и ему: тоже рассмеялся, присел на зеленую траву, пробивающуюся сквозь пожелтевшие листья. Потом… Его взгляд вдруг переменился – стал пристальнее, что ли, или решительнее, не могу точно объяснить, но изменился. Он встал, взял меня за руки, с силой поднял с земли и обнял. Руки у него крепкие, словно стальные, в его объятиях я почувствовала себя такой ладной, изящной, а не этой неуклюжей Асмой… Просто растаяла. Как воск… Ашраф стал безудержно целовать меня. И все время повторял: «лебедушка моя». Нурия, подруга, в эту минуту мне очень захотелось стать лебедушкой, честное слово, и в самом деле почувствовала себя таковой: руки мои превратились в крылья, и я полетела… Когда пришла в себя, только что ясное небо оказалось затянутым черными тучами, а крылья вновь превратились в обычные руки, озябшие на осеннем холоде…

Вернулись с Ашрафом, боясь поднять глаза друг на друга, молча разгрузили сено. Он отказался даже от чая, заспешил домой. Я вышла, чтобы закрыть ворота за ним, он спрыгнул из кабины, подошел и сказал: «Прощай, моя лебедушка, прости меня!» Я ответила: «Прощай, я сама виновата».

• А он знает о твоем нынешнем положении? – спросила я, едва придя в себя от такого потрясения.

• Мы после не встречались. Откуда ему знать. Пусть и не узнает! Нурия, поклянись, что не скажешь ему!

• Клясться не буду, но не скажу, раз ты не хочешь.

– Что мне делать? Готова голову разбить об камень. Если оставить ребенка, как буду смотреть в глаза Артуру, когда появится живот? И так мне порой кажется, как будто он что-то подозревает. Что скажут люди? Стыд-то какой, уф! Тетя Суфия каждый день гладит меня по волосам, приговаривая: «Ты ангел, деточка». Сегодня после этих слов я обняла ее и расплакалась. У меня, пожалуй, нет другого выхода, кроме аборта?!

• Аборт! – с содроганием я повторила это страшное слово, как будто увидела перед собой отвратительное чудовище.

• Что же мне делать?!

Пытаясь понять состояние подруги, попробовала поставить себя на ее место, передумала всякое, но не нашла ответа. Все же предложила:

• Рожай!

• И ребенок будет расти живым свидетелем моего греха?!

• А может быть, это не грех, а божий дар, ты же не можешь родить от Артура, Асма?

• Артур сам как младенец. Вместо того чтобы заботиться о нем, буду ухаживать за незаконнорожденным, да? Нет, подруга, я должна избавиться от ребенка!

Эти слова потрясли меня, напомнив через память крови пережитый в утробе матери собственный страх.

• Меня тоже мама хотела вытравить из малой вселенной… Правда, у нее положение не было столь отчаянным, – заметила я.

Вряд ли Асма была в состоянии слышать и думать, она продолжала свое:

• Я знаю одну медсестру из района, наверное, у нее есть знакомые врачи, поможет. Небось, не перешагнет, если упаду ей в ноги. Нурия, я вызвала тебя, чтобы попросить, если вдруг что случится – говорят, есть случаи смерти от аборта – пожалуйста, не оставляй моих.

Мы, загнанные в угол этой жестокой реальностью, не находили выхода и расплакались…

На осенних каникулах вместе с Асмой на почтовой машине поехали в районный центр. Как можно оставить ее одну в таком состоянии? Нашли и повод: мне понадобились книги, а ей – лекарства.

Та медсестра не отказала в просьбе. Увела Асму с вечера с собой к знакомому гинекологу, у которого как раз было ночное дежурство, а утром привела назад и оставила на мое попечение. «Время от времени измеряй ей температуру, пусть отлежится денек, домой только завтра, – предупредила она меня. – А то она рвется сегодня же назад».

Когда они вошли в дом, я не сразу узнала Асму – осунулась, ни кровинки на лице, плечи обвисли. А взгляд такой жалкий, как у напуганного зверька.

Мы молча обнялись и долго стояли у двери…

Она с закрытыми глазами пролежала в постели больше часа, только потом заговорила:

– Теперь я знаю, что такое смерть, Нурия, – сказала она. – До этого ничего не понимала – без дрожи в руке стреляла в зверей на охоте. Больше не стану… Если только волки разойдутся или медведь-шатун бросится на меня. Нурия! Прервалась жизнь нерожденного человека во мне. По моей воле. Аборт называют операцией, а надо бы – убийством. В последнюю минуту передумала избавляться от дитя, хотела спасти, убежать с операционного стола, но потеряла сознание, услышав, как безжалостные железные инструменты отрывают плоть от плоти. Ножи, ножницы… Люди в белых халатах переговариваются: «Кровь… Укол… Давление…» – переживают обо мне. А ведь я – убийца, душегуб, если сказать по правде.

– Не терзай себя, Асма! – Что еще я могла сказать подруге в эту минуту? Представляю себе ее ощущения и чувствую физическую боль в животе. В мою малую вселенную, где со временем зародится новая жизнь, прокралась тревога, наверное, и боль от этого. А страдания подруги, несомненно, в десятки раз мучительнее.

Спасибо той медсестре: она принесла флакон спирта, бинты для ухода за Артуром, оставила лекарства, дала советы. Рассказала, как обрабатывать кожу лежачего больного, чтобы предупредить пролежни. Про это нам говорила и картэсэй, научила Асму делать травяные отвары для ухода за кожей.

Из райцентра мы вернулись на автобусе, проезжающем на Уфу, сошли на Большаке. Не рискнули сесть на почтовую машину – в ее кузове Асму могло бы продуть или сильно натрясти. К счастью, по дороге никого из знакомых не встретили.

– Мы опоздали на молоковоз, который идет на Сакмаелгу, можно было бы уговорить водителя отвезти тебя до дома. Может, попросим Ашрафа? – предложила я.

Как будто только этого и ждала, подруга откликнулась:

– Попросим. Если и сегодня не приеду, Артур может обидеться…

Уф, я бы ничего не сказала бедному парню, если бы он не просто рассердился, а вскочил на ноги и ударил бы ее! Но нет, с каждым днем становится все слабее не только его тело, но и рассудок.

Ашраф, похоже, как раз добирался на мотоцикле домой на обед, оставив трактор на краю поля. Он издалека заметил меня и подъехал навстречу. Еще даже не заглушив мотор, крикнул:

– Фатих приехал! Сегодня уехал в Уфу по делам.

• А Харис? Он еще не приехал?

• Он остался на сверхсрочную.

– Вон как…

– Нурия, что с тобой? – Ашраф в упор посмотрел мне в глаза и повторил: – Ничего не скрывай, что случилось?

• Со мной – ничего. – Асма…

• Асма?!

• Ты не сможешь отвезти ее в Аюсы? Она приехала… по делам.

– Конечно. Только надо быстрее обернуться. Не то попадет от бригадира. Он и так постоянно подкалывает: «Чемпиону все дозволено, да?»

Я тоже на всякий случай поехала вместе с ними, оставила подругу с ее близкими и тут же уехала с Ашрафом обратно. На прощание успела шепнуть Асме: «Пока не поднимай Артура одна! Сама знаешь, чем это грозит». Да, медсестра предупреждала, чтобы она поберегла себя, может открыться смертельное кровотечение. Ох уж эти медики, вот так в лоб могут сказать…

О чем только не передумала, пока добирались домой, путь-то неблизкий. Иногда жизнь нас внезапно ставит перед выбором: или-или. Асме досталась особенно трудная задача, другой кто-нибудь сломался бы на ее месте. Приходилось слышать, что Аллах не дает непосильных испытаний своим рабам, а дает ровно столько, сколько им под силу… Моя подруга справится, она сильная. И ее сила заключена не только в теле, но и в сердце. А ведь раньше я представляла Асму простоватой, беспечной девчонкой, выросшей на лоне природы. Последние события, заботы и печали, свалившиеся на ее молодые плечи, сильно изменили ее. Представляю, сколько она переживала, пока не призналась мне в беременности, мучилась в поисках верного решения в круговороте таких понятий, как честь и совесть, долг и обязанность. Наверное, осознала и то, что никогда не сможет рожать, а будет вынуждена до старости ухаживать за безнадежно больным инвалидом в этой глухой деревне. Ведь никогда и никуда не переедет – только здесь, в Аюсы, она свободна от жалостливых взглядов и сочувствующих слов окружающих.

13

Если бы тогда знать, что еще ждет нас впереди! Где было мое предвидение, куда смотрел мой третий глаз, который изредка, бывало, прозревал?!

Прошло около недели после того события – аборта (это слово навсегда врезалось в мою память и, наверное, каждый раз будет являться мне в образе страшного душегуба). Нескончаемый поток дел в школе постепенно возвращал меня в состояние прежней Нурии. Верно говорят, что время лечит. Пусть и Асма скорей забудет про свою беду.

А трагедия, о которой я даже не догадывалась, все надвигалась…

По пути из школы встретила Ашрафа, спускавшегося с крыльца правления. Некоторое время шли рядом. Лицо у него довольное. Оказалось, ему поручили работу близ деревни Аюсы.

• Лесник попросил трактор у нашего председателя, чтобы пропахать защитные борозды с обеих сторон моста через речку Хигез Бугуль между деревнями Сакмаелга и Аюсы. Чтобы предупредить пожары.

• А поручили тебе, да?

• Хотели отправить дядю Насиха, но он отказался.

• Мне как-то за один день пришлось с Бурехукканом-олатаем трижды переходить Хигез Бугуль. Он же часто брал меня с собой в лес. Перешли раз, затем через полверсты – второй, с версту прошагали и вновь – та же речка. Снова и снова она оказывалась перед нами. Говорят, что на ней действительно восемь излучин – хигез бугуль, пять из них – за горой, туда пока еще не добиралась.

• То-то наши трактористы называют ее «радиатором». Одна из излучин проходит посреди поля Малик-бая, берег там очень крутой, трактора часто застревают в том месте. В каком-то году берег обрушился, и дядя Насих на своем тракторе скатился в реку.

– Наслышана я о Малик-бае… – сказала я. А Ашрафу, похоже, и дела нет до него. Это я часто брожу в мыслях в давних временах. Недавно тоже вспоминала этого бая. Старожилы помнят, что он на небольшом огороженном участке выращивал сортовую пшеницу. Когда начали ссылать зажиточных крестьян в Сибирь с клеймом «кулак», попросил мужика-середняка из Таллов, у которого была водяная мельница, спрятать его отборные семена. По словам стариков, этим мужиком был отец того самого Ахмета-чудака. Он не оправдал доверия, не вернул семена Малик-баю, якобы забыл, куда их спрятал. Может, и вправду забыл? Сам ведь тоже не посеял ту пшеницу. Эта история недавно нашла свое подтверждение: правнук Мухарляма Ильяс и еще несколько мужчин искали в распаханных дядей Акназаром лугах неповрежденные корни девясила, чтобы пересадить в пойме Голубой речки, и наткнулись на небольшой сундучок. Внутри обнаружили берестяную коробочку, а в ней – янтарные семена. Не мерзлые, не прелые, а живые! Позвонили в район, прибывший оттуда главный агроном обрадовался, словно нашел золото, и пообещал отправить семена уфимским ученым-селекционерам. Было бы здорово, если когда-нибудь на весь мир прославится «Тулпарлинская пшеница»! Уверена, что правнук Мухарляма оставил себе несколько зернышек. А что, имеет право, ведь он с другой стороны приходится правнуком и Малик-баю. Законный наследник. Посеет, разведет, и в наших полях заколосится новый сорт…

Ашраф, наверное, с утра направился в сторону Аюсы, а я вместе с Альфией-апой и ее юными ботаниками пошла на Караултау собирать гербарий. Подходит ноябрь к концу, деревья стоят голые, а чистые, сухие листья шелестят под ногами. Собрала букет из разноцветных кленовых листьев: желтых, кумачовых, темно-красных и совсем зеленых. Поставлю в какую-нибудь посудку, будут всю зиму украшать комнату. Но… Мой роскошный букет выскользнул из рук, и кленовые листья рассыпались по земле, как ладони с растопыренными пальцами. Я застыла в ужасе: со стороны Аюсы поднимался столб дыма с языками пламени! Ветер тут же донес горячее дыхание огня и до Караултау. Заметили пламя и дети, с криками: «Пожар! Лес горит!» – они понеслись вниз с горы, даже не дожидаясь нашего разрешения. Отсюда Тулпарлы видно как на ладони, а Аюсы не так близко, но я-то точно знаю, где эта деревушка находится, и почти уверена, что огонь бушевал именно там. Почему-то совсем некстати подумалось: можно выше подняться – туда, где когда-то на каменном уступе стоял Кабир с мольбертом, и посмотреть с той высоты на свою деревню. Но сейчас не время. Показала рукой остолбеневшей Альфие-апе в сторону Аюсы и побежала к дороге, проходившей по склону Караултау наискосок. Спустившись по ней, идешь по узкой тропинке у подножия Кырластау и выходишь к Голубой речке, дальше – к Хигез бугулю. А там через мост – уже Аюсы.

Я бежала так быстро, что, будь рядом учитель физкультуры со своим спидометром, по меньшей мере стала бы чемпионом школы. В какой-то момент мне даже показалось, что огненная стрела пожара пронзила мне грудь. Чуть не упала с Кырластау, ухватилась за куст чилиги. До крови расцарапала ладони и пальцы, было очень больно, но спасибо чилиге –спасла. Чувство страха добавило ясности голове, и дальше я прошла по этой опасной тропе осмотрительнее, осторожнее. По равнине вновь побежала со спринтерской скоростью. Дойдя до речки Хигез Бугуль, остановилась, участок земли перед мостом был только что вспахан, пожар отступил, остановился у свежей борозды. Если бы не этот вал, всепожирающий огонь прошел бы по мосту и бросился дальше. А там – лиственничный бор! Бурехуккан-олатай говорил – около ста гектаров ценнейшего леса! Даже леспромхоз не стал рубить его, посчитав, что древесина еще не созрела. По приказу министерства лесного хозяйства участок с лиственницами раз в два года обваливают противопожарными валами. Во время недавней проверки обнаружили, что не вспаханы участки у моста. Видно, сам Аллах позаботился о защите наших лиственниц! Именно в то утро Ашраф на своем тракторе положил преграду на пути огненной стихии.

До деревни остается около полкилометра. Она находится сразу за невысоким пригорком – домов еще не видно. Хотя жилых домов там всего два, вокруг очень много бесхозных построек, сараюшек… Пытаюсь отогнать от себя наихудшие предположения, в страхе за судьбу Асмы и ее близких. Уф! Асма, жива ли ты, подружка моя! Перед глазами предстают разные картины, одна страшнее другой… Наконец добралась до самого верха пригорка и вижу: нет больше деревни Аюсы, на ее месте зияет страшная черная яма, пышущая дымом и паром.

…Прохладное осеннее утро. Солнце уже не такое яркое и теплое, как летом, смотрит на землю будто сквозь чисто вымытое стекло. В природе царит дивная тишина, совершенная гармония. Лесные зверьки накопили достаточно корма в норках и дуплах, но пока питаются на полянах и опушках, чтобы не тратить запасы. Муравьи еще не закрыли входы в свое жилище, выползают наружу, чтобы погреться в лучах полуденного солнца, и несут это тепло внутрь муравейника. Пауки вьют ажурные сетки, в которых то и дело застревают мелкие насекомые. После листопада паутина хорошо видна, кажется, что стоит задеть ее, и зазвучат самые высокие ноты лесной симфонии.

В эту прекрасную пору, достойную кисти художника, быстрыми шагами в сторону Аюсы направляется одна девушка. Временами спотыкается о камни и ветки под ногами, но продолжает упорно идти, не обращая внимания ни на что. На лице застыло напряженное, злобное выражение, губы крепко сжаты. Ее терзает чувство мести, в ней, словно желчь, разлилась жгучая ревность, испепеляя изнутри. Кто же эта бедняжка? Минзифа?!

Когда Ашраф стал реже бывать в Аюсы, тем более, там поселились родители Артура, ее сердце немного успокоилось. Уже больше месяца парень принадлежал только ей! Девушка думала так, старалась в этом убедить себя, хотя Ашраф не обращал на нее никакого внимания, не дарил обнадеживающих взглядов. Прекрасно зная, по ком сохнет парень, который изредка появляется в клубе, ни с кем не разговаривает и только играет на гармошке, Минзифа упорствовала, что он будет только ее, и безудержно ревновала его к Асме. Кусок не шел в горло, вся высохла, похудела. Мать, Ревнивая Махи (это прозвище тети Махибики известно только мне, так как я сама дала его после того, как она беспочвенно обидела мою маму), знает, понимает муки ревности и жалеет дочку.

У Минзифы и подруг-то не было. Дочь начальника, она с детства была заносчивой, этим и отталкивала ровесниц. Где уж ее матери прививать дочери смирение, гордость девичью? Бабушка живет в соседнем районе у младшего сына, тоже не советчица. Моя картэсэй говорит, что ревность – дурная привычка, более того, это – болезнь, Коран признает ее грехом. Ой… Поспешила себя оградить: олэсэй и ее соперница бабушка Гульшахура ходят друг к другу в гости, думаю, воспитанная на их примере, я никогда не поддамся этой болезни.

Узнав, что Ашраф опять поехал в сторону Аюсы, Минзифа еле устояла на ногах от жгучей обиды. Словно ей в рот влили отраву. Этот яд попал в кровь, растекся по клеткам, затмил разум. Ей захотелось отомстить не только Асме, но и Ашрафу, а то и всем и вся. Забежала в гараж отца, взяла металлическую емкость типа небольшой фляжки, в которой он хранил керосин еще в те времена, когда в деревне не было электричества, и набрала бензина из бочки. Эта древняя кованая посуда из меди с удобной ручкой и крышкой, пожалуй, единственная на всю деревню. Может быть, когда-то ее использовали для хранения пищи. Дядя Акназар говорил, что она досталась ему от прадеда. Минзифа положила емкость в тряпичную сумку, взяла несколько коробок спичек и отправилась к тем, кто позорил ее. Естественно, она не знает о случайной близости Асмы и Ашрафа. Не слышала и об аборте, если бы услышала, в ту же минуту прибежала бы и ко мне, чтобы бросить в лицо самые грязные слова – язык-то у нее язвительный. Если подумать, тетя Махи еще не такая злобная. Даже зная блудливый нрав мужа, она редко с кем скандалит. Ее можно понять, ведь не зря говорят: «Отдать мужа что душу вынуть». А кем приходится Ашраф для этой Минзифы?! Сама ведь пристала к нему как банный лист.

Любовь, получается, бывает разной? Не сомневаюсь, что Минзифа любит Ашрафа, но зачем же унижаться, так открыто преследовать его, уф!

Минзифа обошла Сакмаелгу, прошла в Аюсы по пешей тропе, проложенной через вырубленный лес. Даже не стала остерегаться и оглядываться, пошла прямо к дому Асмы.

В этот предобеденный час дядя Равиль только завез Артура домой с прогулки, покормил его, дал лекарство и перенес на кровать. Отдыхала и тетя Суфия. Асма перебирала кисти калины, разложенные в кладовке под рогожей до полного созревания, сушила черемуху в печи, солила грибы, шелушила орехи – заготавливала запасы на зиму. Именно в это время Минзифа явилась к ним во двор. Как на грех, старик Хан-султан с обеими охотничьими собаками отправился в лес, чтобы проверить, какие звери и где устроили норки, не покинули ли здешние места. А бабушки предпочитают сидеть дома – им зябко под осенним солнцем, которое светит, но уже не греет.

Не увидев трактора Ашрафа, Минзифа решила, что влюбленные милуются где-нибудь под сенью деревьев, и совсем потеряла голову. Она вышла за заднюю стену дома, где было всего одно окно, и облила бензином сосновые бревна в подтеках смолы, собрала пучок сухих стеблей высокой травы у дома и зажгла спичку. Благоразумие не вернулось к ней и тогда, когда пальцы обожгло вспыхнувшим вдруг огнем, она бросила горящий сноп на бревна. Пламя тут же охватило стену, но находящиеся внутри люди ничего не заметили…

Услышав рокот трактора, Минзифа спряталась за сарай. Это Ашраф закончил работу у моста через Хигез Бугуль и как раз поднимался на пригорок. У него сердце зашлось от тревоги, когда увидел дым и огонь за домом Асмы. На полной скорости погнал трактор на Аюсы. Пока он добирался, дом полностью охватило огнем. Столб пламени поднялся высоко вверх. Краем глаза заметил, как ковыляют в эту сторону две старушки. На крыльце показалась Асма, ведущая за руку тетю Суфию. Оставив ее во дворе, Асма вновь забежала в дом. Туда же, в огонь, ринулся и Ашраф. В большой комнате огня еще не было, стена из толстых бревен горела только снаружи. Асма и дядя Равиль пытаются выкатить коляску с Артуром из дома. В это время рухнула крайняя балка, поддерживающая потолок, и сверху с грохотом посыпались доски. Одна из них, похоже, попала в голову дяди Равиля – он со стоном упал на пол. Ашраф взял на руки Артура вместе с коляской и поспешил на воздух. Асма же пыталась поднять дядю Равиля. В это время упала и вторая балка. Асма едва успела увернуться. А дядю Равиля засыпало досками и землей, которой был утеплен потолок. Вот-вот перекрытие рухнет целиком, упадут и стены, истонченные пожаром снаружи! В эту решающую минуту Ашраф вновь бросился внутрь дома, полностью охваченного пламенем. Красные языки огня прорвались через зияющие оконные проемы в комнату и лизали внутренние стены. Асма, забыв о себе, пыталась освободить из-под завала безвольное тело дяди Равиля. Вместе с Ашрафом они наконец вытащили его и направились к двери. В сенях бушевал огонь, невозможно пройти на главное крыльцо. Тут Ашраф вспомнил, как собственноручно прорубил дверь из кладовки прямо в сад, чтобы было удобнее для Асмы. И повернул туда. Во дворе ждали их появления с другой стороны, и, когда упала прогоревшая дверь в сенях, одна из бабок потеряла сознание.

Наблюдавшая за всем происходящим Минзифа, поняв, что Ашраф остался в доме, где свипепо бушевал огонь, была на грани помешательства. Сарай, за которым она притаилась, тоже загорелся от летящих искр, она, уже не скрываясь, с истошным криком «Ашраф!» бросилась в огонь. Ее последний отчаянный вопль потонул в грохоте дома, все четыре стены которого рухнули разом…

Небеса, ставшие свидетелем этой трагедии, нахмурились и заплакали. Полил дождь. Но было слишком поздно, пожар уже сделал свое черное дело. Отступая перед распространяющимся огнем, люди уперлись в межу картофельного участка. Хорошо, хоть не было скотины в сарае – она пока еще на выгуле. Пожар обошел только две постройки в деревне – клуб и детские ясли. Эти два здания, крытые железом, стояли поодаль от жилых домов, что и сохранило их.

После дождя приехала и пожарная машина из райцентра. Наверное, сообщили по рации из Сакмаелги.

Когда я добежала из последних сил, дядя Равиль уже пришел в себя, тетя Суфия положила голову сидящего в кресле Артура себе на грудь и что-то напевала, словно баюкала младенца. Как только вынесло ее больное сердце такое потрясение! О Аллах, дай терпения этой бедной женщине. Одна из бабушек причитала: «Мой самовар, мой медный самовар!», а вторая убивалась: «Теперь даже фотографий не осталось от моих сыночков!» Ашраф разговаривает с пожарными. Наверное, и следователи приедут, ведь есть и человеческая жертва.

Трудно было узнать Асму в этой обессиленной, окаменевшей от горя женщине. Заглянула в ее глаза, в которых застыл безмолвный вопрос: «За что, за какие мои грехи?!» Посмотрела в небо и взмолилась про себя: «Господи, хватит уже насылать испытания на голову моей подруги, рано лишившейся материнской ласки, выросшей среди суровой дикой природы, но не утерявшей доброту и сердечность!» Не поддалась она горю и после смерти отца, сумела покорно принять очередное испытание. Взвалила себе на плечи жестокую судьбу любимого. Отказалась от счастья материнства. А вот теперь лишилась и крова.

Я прижала подругу к себе, захотелось принять на себя хоть часть ее страданий. К сожалению, это невозможно. Можно только сочувствовать, но каждый сам обречен переживать свое горе. Все же, пожалуй, легче, когда рядом есть близкие, понимающие люди.

Ашраф подошел к нам. Асма положила голову ему на грудь. Лишь на мгновение. Затем резко отодвинулась и пошла к Артуру.

Природа все-таки одарила людей и выносливостью. Вот и здешние, оправившись от шока, начали шевелиться. Бабушки, кляня судьбу, направились к пепелищу в надежде, что хоть что-нибудь уцелело после пожара. Последовал за ними и дед-охотник, враз превратившийся в дряхлого старика, еле переставляющего ноги.

Этот день длился бесконечно, казалось, он никогда не пройдет. Может быть, проснемся на другое утро – и все произошедшее окажется дурным сном?

Асму со всеми ее близкими увезли в районную больницу. У тети Суфии и без того слабое сердце, у дяди Равиля рана на голове, повреждены руки и ноги. У подруги сильные ожоги на теле. Огонь не коснулся только Артура, сидит в своем кресле бледный, в глазах застыл страх. Неужели он осознал опасность ситуации? Может, разум к нему возвращается?

В это время подъехала следственная группа. Среди них был и Самигулин. Они допросили Ашрафа и деда охотника. Один из допрашивающих сильно ругал скорую помощь за то, что увезли пострадавших без их разрешения. Якобы сейчас будет трудно установить истину, если совершено преступление. И Ашраф, и дед ответили, что они не знают причину возгорания, мол, когда пришли, огонь полыхал уже вовсю. А меня даже не стали слушать, махнули только рукой, узнав, что я напрямик прибежала с Караултау, заметив пожар. В это время один из людей в форме показал деду закопченную металлическую емкость, спросил, кому она принадлежит. Дед ответил, что впервые видит ее.

• Мне знакома эта фляжка! – я сама не заметила, как выкрикнула эти слова. Но совсем не пожалела об этом. Не могла же я скрыть правду.

• Она принадлежит хозяевам дома?

• Нет, дяде Акназару, председателю колхоза. Моя бабушка работала уборщицей в конторе, и председатель приносил керосин в этой емкости, когда в деревне еще не было электричества.

• А дальше?

• Керосин заливал в лампу, а посуду уносил домой. Говорил, что это память о его прадеде. Она из меди – начищенная, блестит как золото…

– Ты, значит, знаешь девушку, погибшую на пожаре?

• Конечно, мы же из одной деревни. Вот еще…

• А говорила, что к твоему приходу здесь все сгорело. Откуда ты можешь знать, кто погиб в огне?

• Ее видели, когда шла к дому Асмы, в окно бабушки и узнали, говорят, что это дочка председателя, она не раз приезжала сюда с отцом за бортевым медом, шкурками. Вот еще…

• Твое «вот еще» в протокол не внесешь, отвечай только «да» или «нет».

• Да. Наверное, Минзифа… Своими глазами же не видела…

• Кто еще знал ее? Что скажешь, дед?

• Я возвращался из лесу, уже подходил к деревне, когда заметил, как выбежала из-за горящего дома, со стороны сарая, девушка и бросилась прямо в огонь. Теперь вот думаю, да: на дочку Акназара она была похожа, хотя мои старые глаза могут ошибиться…

• Кто еще заметил этот момент?

• Я не видел, – сказал Ашраф. – В это время я с трудом успел вывести двух человек через дверь в кладовке.

Когда всех распросили, один из следственной группы, видимо самый старший, распорядился:

– Самигуллин, скажи всем, пусть пока никуда не уезжают из деревни.

• Тулпарлинских, наверное, можно отпустить? – спросил Самигуллин спокойным ровным голосом. – Один – механизатор, другая – учительница, люди занятые. – И, не дожидаясь ответа, обратился к нам: – Можете идти. А мы еще останемся. – Понятно, что последние слова адресованы мне, чтобы передать тете Гуле-Гульсум.

Тело бедняжки Минзифы обнаружили среди обгорелых бревен, положили в большой мешок, стараясь никому не показывать, и увезли в район на экспертизу.

* * *

«Ради единственного любимого...» Постоянно размышляю об этих словах. Кто-то ради единственной любви войдет и в огонь, и в воду, кто-то и жизнь готов отдать. И вот нечто подобное пришлось и увидеть. Ай, Минзифа!

Ты и вправду любила, кто теперь в этом усомнится. Но, любя, почему же не захотела понять искренние чувства Ашрафа к Асме, не смогла обуздать свою ревность?! Прости, и я не попыталась сблизиться с тобой, кто знает, может быть, ты отступила от Ашрафа, если б мы с тобой поговорили? Не скрою, и во мне идет постоянная борьба – спорят самолюбие и смиренность, безрассудство и терпение. Иногда трудно обуздать свой гордый нрав… Тогда я мысленно обращаюсь к своим мудрым картэсэй и олэсэй, к маме родной, к таким разным, но одинаково близким моему сердцу женщинам нашего села, как ласковая Гуля-Гульсум, скромная Рабига, отзывчивая Фариза, преданная Татар-эби. Даже у Злючки Сагуры, озорной Каракаш-Масруры и простодушной Гульбики можно чему-то научиться – умей только видеть и слышать других, извлекать уроки...

За это время Фатих вернулся из Уфы, куда ездил сдавать документы на подготовительные курсы медицинского института. Успешно окончившие курсы будут без экзаменов приняты в институт. Об этом мне рассказала Гульфира. Она сама в этом году поступила в Уфимский филиал Свердловского юридического института. Будет учиться заочно, дневного отделения там не оказалось. Тетя Зумара ушла на пенсию, почту теперь разносит Гульфира, поэтому она в курсе всех новостей.

Хотя меня ничего не интересует… Словно что-то сломалось во мне. Даже если и не сломалось, то треснуло. Сумеет ли вылечить мою душу доктор по имени Время?

Хорошо, что есть почта, дающая людям возможность поддерживать связь даже через континенты и моря. Спасибо тому человеку, кто придумал ее, ведь у любого дела есть свой первопроходец. Летят письма от моих друзей, после прочтения я складываю их в форме голубя, и этот голубь крыльями гладит меня по щеке, утешая, клювиком стучит в знак понимания…

Мавлида прислала посылку, чего до этого не случалось. Вложила в него длиннющее письмо. Пишет, что Олексий окончил техникум, стал инженером, мастером на шахте. Отвечает за технику безопасности. Тетенька казачка смягчилась, так что прозвище «басурманка» к подруге не приклеилось. Там, оказывается, и татар-булгар, и крымских татар, и татаро-монголов, и даже башкир называют одним общим словом «татары». Вот неучи… А Мавлида начала публиковать научные статьи в альманахе своего института. «Теперь я – “наукова думка”, – похвасталась она на украинский лад. В посылке еще было завернутое в бумагу какое-то растение с коротко срезанным стеблем и мощными корнями в земляном коме. Оказалось, это кустик розы. Подруга пишет, что цветы у нее будут голубые. Неужели? Прислала для Альфии-апы, которая в школьном саду выращивает красные, розовые, белые, бордовые, оранжевые розы. А вот о голубых розах и мечтать не могла. И вот, пожалуйста! Как пишет подруга, розы – самое большое богатство, мировая слава Донецка, конечно, после каменного угля.

Не вынимая черенок розы из посылочного ящика, понесла ее к Альфие-апе. В сердце стало теплее, словно там оживал некий замерзший росток чего-то прекрасного. Я заулыбалась от ощущения счастья: ведь у меня в руках – самый прекрасный из цветов.

…На лицо упала легкая снежинка. А вот и первое «послание» зимы!

14

Шаловливый мартовский ветер треплет мою юбку, щекочет шею, даже пытается расплести косы. Поставила сумку на снег и подняла руки, чтобы заправить волосы под шапку. И застыла в таком положении от неожиданных слов Амина-абыя, который, запыхавшись, догнал меня:

• Война! – В голове промелькнуло множество вопросов, но язык словно онемел. – Китайцы нарушили границу. Наши даже не заметили, как они ночью сосредоточились на острове Даманский. А на рассвете открыли огонь, – сказал абый и рассмеялся не к месту: – Ты что, сдаешься в плен?!

• Так вы пошутили? Напугали-то как… надо же придумать такое! – проворчала я недовольно, а руки безвольно опустились.

– Кто шутит? Напали в пять утра. «Голос свободы» тут же и сообщил.

• А где, интересно, находится этот Даманский?

• Это маленький остров на реке Уссури, в Хабаровской области.

• Харис! – вскрикнула я. – Он же служит на границе с Китаем. Фатих-то вернулся… Уф!

Быстро переглянулись и без слов поняли друг друга. Вместе поспешили в школу. Прямиком зашли в кабинет директора. Там Сакина-апа с некоторыми учителями слушала радио:

– Ночью 1 марта вооруженные силы Китайской Народной Республики вероломно захватили остров Даманский и атаковали наши пограничные войска. Отважные советские пограничники обстреляли командный пункт китайцев, в результате захватчики были вынуждены отступить, оставив остров…

• Вряд ли на этом закончится, – сказал Амин-абый в ответ на нарочито торжественный голос диктора.

Тулпарлинцы в эти дни круглыми сутками не выключали радио, читали газеты, ловя каждое сообщение о Даманском. Не успели свободно вздохнуть, решив, что опасность миновала, – через недели две буря разыгралась вновь. Артиллерия и минометы с китайской стороны опять открыли огонь по нашим солдатам, укрепившимся на том самом острове. Но и в этот раз стычка была непродолжительной: за сутки военный конфликт был ликвидирован.

Все-таки сильная у нас страна! Ни для кого не секрет, что она тратит большие средства на оборонную промышленность, но как же с этим не согласиться, когда совершенно неожиданно случаются вот такие курьезы. Если уж соседи, друзья, которых наши войска освободили от японцев, точат на нас зуб, чего же ожидать от других? Вынуждены всегда стоять начеку, быть готовыми дать отпор любой агрессии.

Только в конце апреля тулпарлинцы узнали всю правду о даманских событиях: всего на три дня приезжал Харис. Предчувствия не обманули меня, он и вправду стал участником той заварухи. Отряд ближайшей заставы погиб почти полностью. В целом наши потеряли 58 солдат, а китайцы – сотни. Харис принимал участие в сражении 15 марта, в этот раз воины его части из Хабаровска пришли на помощь пограничникам. Впервые была применена, испытана в условиях настоящего боя установка «Град».

Конечно, мы не упустили возможность пригласить участника боев, очевидца всех этих событий на встречу со школьниками.

Позже выяснилось, что после обсуждений и переговоров руководство страны оставило Даманский китайцам, хотя официальных сообщений об этом не было. Во-первых, этот остров ближе к их границе, а во-вторых, каждый год в половодье его заливает – он и не нужен был нам, там ничего не построишь, ничего не вырастишь. А почему сразу не отдали – не понятно, может быть, хотели показать, что произойдет с агрессором, пожелавшим посягнуть на чужое?

Этот конфликт сильно пошатнул советско-китайскую дружбу. Грозящие из-за океана США – далеко, а КНР – под боком… Что если эти две державы объединятся против нас? Тогда и СССР придется искать связи с какой-нибудь большой страной, например, с Индией. Верно ли я рассуждаю?

Харис, Ашраф, Сабир и я вчетвером встретились на конце улицы Анки и беседовали, сидя на нашем памятном бревне. Говорили о службе в армии, о международной политике.

Не смогли обойти в разговоре и тяжелую судьбу Асмы. Словно пламя того страшного пожара еще не погасло – его дыхание опалило наши сердца невыносимой болью.

…Тогда в район увезли один труп, а привезли два – дядя Равиль потерял сознание еще в пути и больше не приходил в себя. Шутка ли, если на него обвалились потолочные доски вместе с балкой. Его похоронили на аюсинском кладбище. Навсегда вернулся на родную землю. С Артуром все по-прежнему. Жива и тетя Суфия. Не зря, пожалуй, говорят, что умирает не тот, кто болен, а тот, чей земной путь завершился. Крепкий, как дуб, дядя Равиль ушел в иной мир, а больные да немощные остались доживать свой век. Теперь по разрешению властей они живут в здании бывших детских яслей, которое уцелело только потому, что стоит на краю деревни за небольшой речушкой. Новое, удобное здание, хорошая печка, есть и кое-какая мебель. Двери и окна двойные, пол и потолок – из хорошо подогнанных досок.

Нашла ли покой на том свете Минзифа? Самоубийство ислам осуждает как большой грех. Но она не наложила на себя руки, а пострадала от неосознанного поступка – наверное, ей простится? А что жизни не пожалела – так это ради единственного любимого…

Погруженная в раздумья, я и не заметила, что осталась одна сидеть на бревне! А нет, кто-то есть за березкой и сосной, растущими рядышком. Говорят, их посадил дядя Акман, когда Файрузу с Анкой отец увез в Харьков. Сосна – это Акман, а березка – Файруза… Чу! Там в тени деревьев шепчутся парень с девушкой. Интересно, кто они? По колышущемуся на ветру подолу платья узнаю, что это Гульфира. А кто же парень? Хариса выдал его голос. Что же я здесь сижу, как пугало, надо идти домой. Встала и в ту же секунду увидела Самигуллина, направляющегося из переулка в эту сторону. И сама не заметила, как свистнула. Шестеро моих друзей научили меня не только по-мальчишечьи плеваться через зубы, пускать плоские камни по поверхности воды, но и пронзительно свистеть. Услышав мой сигнал, Харис и Гульфира вышли из-за деревьев. Я кивком показала им в сторону переулка. Они быстренько подсели ко мне, мол, мы тут не одни. А каковы Сабир и Ашраф? Оставили меня на страже, а сами тихонько смылись!

Вскоре перед нами предстал Самигуллин. Харис вскочил на ноги, по-военному прямо держа спину. Самигуллин испытующе взглянул на парня и правой рукой погладил кобуру на ремне. Народ знает, что у участкового есть наган, хотя он его носит редко. А сегодня зачем ему оружие? А, поняла – ни слова не было сказано, но он дал понять парню, что с ним будет, если обидит девушку. Да уж, у кого есть отец, у того – опора.

Самигуллин не спеша пошел дальше, якобы он вышел посмотреть, все ли в порядке в округе. Я осталась сидеть на бревне, а влюбленные опять удалились за деревья. Решила дождаться Гульфиру и вместе с ней пойти домой – от греха подальше – помню, как и более сильная девушка (имею в виду Асму) растаяла от ласк и горячих слов признания влюбленного парня…

По пути домой Гуль шепнула мне на ухо: «Хариса отправляют в военное училище. Как только он окончит его, мы поженимся!»

15

Весенняя распутица миновала, и будто открылись все дороги: и до соседней деревни, и до далеких континентов. Ликует душа, парит над миром окрыленная мечта! Это такое загадочное время года. Просыпаюсь до первых петухов и предаюсь невероятным фантазиям, пытаюсь представить свое будущее. Однажды на рассвете, не найдя покоя в сердце, отправилась в Таллы. К тому же очень сильно соскучилась по маме и маленькой Назгуль. До их деревни рукой подать: пройдешь немного по проселочной, а там ближе к Курэнле стеной встают тополя, как сказочные стражи, и уже слышен плеск волн. Берега реки тут не такие крутые, как у нас, потому весной она широко разливается между верб и ракит. Мост чуть левее, но я решила немного постоять среди кустов и прислушаться к дыханию земли, реки, неба – было такое ощущение, что тут воссоединились все эти три стихии.

И тут откуда-то донеслись звуки курая. Я остановилась как вкопанная, боясь вспугнуть неожиданно возникшую мелодию. А она лилась то бурным весенним потоком, то стремительным водопадом, вдруг беркутом взмывала в небо, заводила в лесную чащу, где гудят вековые сосны, обжигала пламенем костра... Я на миг представила себя Зульхизой, которая на залитой лунным светом поляне подпевала кураисту Абдрахману… И вздрогнула, очнувшись от того, что и в самом деле пытаюсь петь, подражая голосу олэсэй… Где уж мне! Олэсэй моя и сейчас не растеряла свой дар, поет так красиво, берет самые высокие ноты башкирских протяжных мелодий. А кураист все играл, он был где-то рядом, как мне показалось, на том берегу, где-то у брода. Побежала туда, не разбирая дороги.

Брод на месте. Но не видно никого. Мелодия курая как будто стала отдаляться и стихла совсем. Через некоторое время зазвучала снова – совсем рядом. Да вот же он, кураист! Прямо за речкой стоит лицом к востоку и играет самозабвенно. С бьющимся сердцем я встала у самой кромки воды. Вот перейду вброд и предстану перед ним! Но тут же отступила. Самая волевая из моих внутренних «я» остудила мой порыв: «Не спеши, негоже так рваться к незнакомцу!» Пришлось подчиниться.

Спряталась в зарослях ивняка и отдалась воле музыки, наблюдая за парнем на другом берегу. Ростом высокий, одет по-городскому. Гладкие длинные волосы отливают в лучах утреннего солнца золотом. Хотя считается, что парням не к лицу волосы до плеч, они ему очень идут. Интересно, какого цвета у него глаза? Суждено ли мне ближе познакомиться с ним когда-нибудь?

Парень вдруг перестал играть, убрал курай за пазуху и размашистой походкой направился в сторону Таллы. Я же была готова броситься за ним, догнать и спросить: «Не ты ли это, мой долгожданный?!»

Мы пошли в разные стороны. Сердце рвалось из груди, чувствуя, как растет расстояние между нами. Возможно, он приехал в Таллы только в гости, и я больше никогда не увижу его.

– Нурия, ослепла, что ли, аль соседку не узнаешь?

Это тетя Гульбика. Похоже, уже закончила убираться в правлении и идет домой. На голове – белоснежный платок. И душа у нее, знаю, такая же чистая, незапятнанная, хотя ей приходится убирать грязь за сотней парой ног.

Как нитка за иголкой, я последовала за ней. Вошла в ворота с голубями и села за стол. Попила с тетей Гульбикой утренний чай.

– Что ты молчишь, Нурия? Не спятила случаем?

Услышав тревогу в голосе соседки, я пришла в себя. И тут же с языка сорвался вопрос, который давно крутился в голове:

– Говорят, в Таллы приехал какой-то незнакомый парень, кураист – интересно, кто он?

– Незнакомый, говоришь? Наверное, тот новый зоотехник. Несколько дней назад он в конторе дожидался председателя. Явился ни свет ни заря.

– А потом?

– Потом пришел председатель и завел его в свой кабинет. А я ушла домой, пока не пришли конторские и бригадиры. Хожу на работу один раз в день – рано утром. Попросила Хайруллу изготовить вторые ключи, теперь каждый работник ходит со своим ключом, мне не нужно их дожидаться. Наружную дверь запирает однорукий Мансур – он уходит позже всех, до ночи щелкает на своих счетах. А то в одно время Махибика достала меня своими подозрениями – караулила мужа…

Тетя Гульбика расхохоталась. Знаю по опыту, так безоглядно и искренне умеют смеяться только добродушные люди. Не удержалась и я – рассмеялась вместе с ней. В это время увидела в окно свою картэсэй, которая стояла, подбоченясь, у ворот, и поспешила выйти к ней. Весь ее вид говорил: «Хоть Гульбика и ближайшая соседка, ты должна сначала зайти сюда, в Отчий дом!»

…Прошло три дня. А у меня в ушах все еще звучит мелодия курая. В мыслях даже разговариваю с тем светловолосым парнем:

– Кто ты?

– Хаубан. (Этот герой первой книги о любви, прочитанной мной, наверное, навсегда останется для меня олицетворением образа любимого).

– А я – Наркэс...

Но мальчик, ворвавшийся в пионерскую комнату, отвлек меня от грез:

– Апа, директор вызывает!

Что там еще приключилось, лишь бы к добру, подумала я и с тревогой открыла дверь в кабинет Сакины-апы. А там какой-то мужчина стоит у окна и любуется школьным садом. Узнала его со спины: Хаубан! Тут он резко повернулся на звук открывающейся двери и уставился на меня. Это не Хаубан, а настоящий Трубадур – прямо одно лицо! Трубадур – герой мультфильма «Бременские музыканты», который часто показывали в последнее время по телевидению: играет на гитаре, поет, бродит по свету. Поют и его спутники – осел, собака, кот и петух. У нас пока черно-белые телевизоры, поэтому мы привыкли «раскрашивать» внешность и одежду героев экрана, как нам нравится. А недавно на почту привезли цветные открытки с изображением Трубадура и Принцессы – так вот сейчас передо мной стоял именно тот парень с открытки. Льняные волосы, голубые глаза. Оранжевый свитер и узкие брюки-клеш – тоже как у него, Трубадура. Неужели это тот самый кураист, который чуть не свел меня с ума?

Сакина-апа, внимательно изучавшая какие-то бумаги за столом, подала голос:

– Готовят новые школьные программы на предстоящий учебный год… – Затем, видно, решила, что это подождет, и тут же перевела разговор на другую тему: – Нурия, познакомься, это новый специалист, направленный в наш колхоз. Зоотехник. В Таллах будут строить новую птицеферму, он будет работать там.

– По моей инициативе! – вставил парень.

Но апа не придала этому внимания и продолжила:

– Родители – выходцы из Таллов.

– Да. Поэтому я не забыл родной башкирский язык.

Откуда у нашего директора столько терпения – этот парень вновь прервал ее?!

– А в школу Чингиз пришел с добрым намерением.

– Чингиз Ахметович, – добавил парень. Ну и хвастун! Постой, получается, это сын того самого Ахмета-Захмета?

– Апа, а какое отношение к делам зоотехника имею я? – выпалила я с досадой.

– Дай договорить, не прерывай! – меня-то она окоротила сразу. – Чингиз Ахметович пришел в школу с инициативой научить игре на курае группу учащихся, – продолжила Сакина-апа, делая ударение на имени и отчестве гостя. – Нурия, поручаю тебе отобрать для этого десять-пятнадцать мальчиков.

– Я сам буду их отбирать, а вот собрать и привести ребят ко мне – пожалуйста.

– Пожалуйста! – апа с улыбкой посмотрела на парня и вновь начала перебирать бумаги на столе. Что означало «разговор окончен».

Я направилась в пионерскую комнату. Чингиз Захметович (именно так мне хотелось называть его) последовал за мной. Войдя, он внимательно рассмотрел портреты на стене, взял в руки горн и подул в него, но не стал трубить, постучал по барабану и дал указание:

– Вернусь через два дня. Съезжу в Уфу. Оставлял заказ своему учителю на десять кураев, надо забрать их. Пусть ребята готовят деньги! Бесплатно никто их не даст…

– Курай же растет и на нашей горе Бужан.

– Ага! Вспомнил! Курай, на котором играл кураист Абдрахман… Доберемся и до этих тростников. Может, даже начнем изготавливать курай и продавать. Эврика! В Уфе сейчас проявляют большой интерес к народной музыке, народным инструментам. Экзотика!

Этот парень одновременно вызывал и негодование, и восхищение. Похоже, его интересуют только деньги? Еще кажется увлекающимся, азартным, но и искренним: вон как загорелись глаза, когда я упомянула бужанский курай. К тому же наслышан о моем дедушке Абдрахмане.

– Можно, я сыграю немного? – У него в руках было некое подобие палки, внутри него и оказался курай. – Ценный инструмент, требует бережного обращения, – пояснил он, доставая его. Уф, неужели еще и мелочный?

Вот он нежно погладил курай, поднес к губам, словно собирался поцеловать, пробежал пальцами по гладкой поверхности инструмента. И зазвучала божественная музыка. Народная песня «Буранбай». Сердце обожгла история судьбы томящегося на чужбине в неволе башкира, изливающего свою тоску по родному краю в письмах... Исподволь поглядываю на Чингиза: кажется, он забыл о моем присутствии, продолжал играть, еле заметно покачиваясь всем телом в такт мелодии. О боже! Солнечные лучи, льющиеся через единственное окно в комнате, как будто сошлись на нем одном: гладят эти золотистые волосы, ласкают его гибкие пальцы. Невольно сделала несколько шагов к парню, казалось, он уже чувствует мое дыхание. Почувствовал, перестал играть. Посмотрел прямо мне в глаза. Невозможно описать цвет его лучистых глаз – что-то среднее между изумрудом и сапфиром. Кто ты: Хаубан или Трубадур?!

– Я – Чингиз. – Ой, неужели я вслух произнесла свой вопрос. Но нет…– Чингиз Ахметович.

– Вы уже говорили.

– Нурия, тебе необязательно называть меня по отчеству.

Тут я рассмеялась, вспомнив местный анекдот про деда «Абизятельня». И рассказала Чингизу, как этот дед сумел объясниться с русским печником, зная единственное слово на русском языке, которое и стало потом его прозвищем. Скорее всего, мне захотелось объяснить парню, с чего это я развеселилась ни с того ни с сего.

– А моего отца называли Захметом, – заявил он вдруг. Чутье не обмануло – он вполне искренний.

– Есть у нас такая традиция – давать прозвища, – отозвалась я. – Некоторые прозвища переходят от поколения к поколению.

– Традиция, говоришь? Давай выберем для меня приличное прозвище, пока не придумали что-либо колкое!

– Ишь ты… Прозвища-то достаются не всем, а только колоритным личностям.

– Ну-ка, ну-ка, назови-ка несколько колоритных.

– Комбат, Адисай… Иногда намекают на характер, привычки и внешность, как, например, Хайри-вор, Иксан-балагур, Каракаш Масрура, Черный Акман. Сколько женщин по имени Сагура, столько и прозвищ – Злючка, Глупышка, Семирукая. Еще была Улыбчивая Сагура-инэй… Но больше всего кличек дают по профессии: кузнец Хайрулла, продавец Сахи… Иногда к женщине привязывают имя мужа: Муслима Закирова или Кашифа Максутова.

– Спасибо за лекцию. А я, к слову, попытаюсь здесь построить отдельно взятый коммунизм! Поняла?

– Это даже Хрущеву не удалось!

– Ему не дали ходу. Как бы там ни было, он назначил пенсию колхозникам. А до этого в почете был только молот.

– Какой молот?

– Помнишь, мы хвастали союзом серпа и молота? Серп все растил, жал и отдавал молоту, а сам жил впроголодь. Нужно стереть разницу между городом и деревней! Именно мы, молодежь, должны заняться этим, поняла?

– Деревня никогда не превратится в город, а город – в село.

– Не надо толковать так примитивно. Заработная плата и условия жизни в деревне должны быть не хуже, чем в городе. Поняла?

Я не успела ответить, как в комнату, толкая друг друга, влетела группа мальчишек и начала галдеть: «Апа, запишите меня на курай! И меня!» Чингиз помахал рукой на прощание и ушел с довольной улыбкой.

* * *

После встречи с молодым зоотехником слово «колорит» постоянно крутилось в моей голове. Я специально употребила его в своей речи, мол, мы в деревне тоже не лыком шиты. И оно точно подходит к этому парню. Его нельзя сравнить ни с кем, он не похож на других, это человек вне шаблонов, вне штампов!

Мое волнение немного улеглось. Долгое время мы не виделись. Все же слышу от других, где и чем он занимается: ведь каждый проявляет интерес к новому человеку, за ним наблюдают, его обсуждают. За ним закрепили молочную ферму в Таллах и птицефабрику, которой еще нет и в помине. Слово «фабрика» придумал сам Чингиз, собирается создать там безотходное производство, чем немало удивил односельчан. Говорят, председатель ни в чем ему не отказывает. Привыкший к самоуправству, мог бы, конечно, и кулаком по столу стукнуть, но не смеет – из района его предупредили, чтобы не мешал перспективному делу. Оказывается, парень показал свой дипломный проект в обкоме партии и получил разрешение реализовать его в каком-либо хозяйстве в виде эксперимента. Вот как!

На днях прошло колхозное собрание. Там напоследок дали слово и Чингизу, хотя он еще не успел проявить себя в деле. Ашраф тоже был на собрании и после обо всем подробно мне рассказал.

– Работа на молочнотоварной ферме налажена, поэтому основное внимание буду уделять птицефабрике, – сразу деловито начал Чингиз. – Пусть пшеница с полей Таллов напрямую поступает на птицефабрику. Надо сеять и просо, старожилы говорят, что оно в этих местах давало добрые урожаи. Конечно, понадобятся склады для хранения зерна. Построим. Если летом успеем заготовить плиточный камень на Кырластау, перевезти можно будет и зимой. Ботва и отходы корнеплодов сахарной свеклы не будут больше гнить на поле, а пойдут на корм птицам. Составим договоры с производителями комбикормов: они нам – отруби, а мы им – курятину и яйца. Такой обмен, конечно, не характерен для советской экономики, но нам сверху дали разрешение. Фабрика начнет работать через два года! Не только куриные тушки, но и сердце-печень, даже лапки пойдут в дело, ничего не должно пропадать. Я уж не говорю про куриное перо и яйца. Со всех сторон посыплются деньги. Женщин Таллов надо будет освободить от свеклы, станут птичницами. Таллинцы станут жить при коммунизме!

На этом месте внимательно слушавшие его речь люди зашумели. Кто-то задал вопрос:

– Где планируешь строить свою фабрику, брат?

Другой добавил:

– Собираешься загрязнять Курэнле куриным пометом?

Третий бросил еще более обидные слова:

– Весь ваш род Ахмета-чудика – подстрекатели! Где ты видел фабрику в деревне?! Говоришь, коммунизм – сначала объясни, что это такое!

Чингиз спокойно выслушал всех и ответил:

– Да, спасибо, что помните – я сын Ахмета-чудика. Романтик. Дед тоже был романтиком. Его слова о захороненном в наших краях сардаре Чингизхана и зарытых сокровищах не были пустыми, обнаружились кое-какие доказательства… Но сейчас речь не о том. Фабрика будет располагаться на берегу озера в трех километрах от Таллов. Запахи с производства до вас не донесутся. А весь мусор будем утилизировать, сжигать. Если подойти с умом, куриный помет – это отличное удобрение. В моем проекте учтено все. Предусмотрена механизация, ручной труд будет сведен к минимуму. Кстати, туда надо будет протянуть электролинию. А что касается коммунизма, почему же вы отказываетесь от будущего, о котором мечтали когда-то? Конечно, утверждение, что при коммунизме не будет денег, весь товар в магазине будет бесплатным – это сказки. Утопия. Не надо быть до такой степени наивнымы. А вот обеспеченная жизнь, добытые честным трудом деньги – будут! Поняли?

Молодой специалист говорил битый час. После этого люди тихо разошлись. Но этот разговор всю зиму будут перетирать как таллинцы, так и тулпарлинцы.

Пока же Чингиз разъезжает из Таллов до конторы, оттуда – в район, из района – в Уфу. Запасать стройматериалы, решать кадровые вопросы, заботиться заранее о кормовой базе – все проблемы на его плечах. Между делом не забывает и о данном Сакине-апе обещании: каждое воскресенье учит мальчиков играть на курае.

В один из выходных не выдержала и решила зайти к ним, якобы с целью поинтересоваться, как там занимаются мои пионеры. Они собираются в спортзале. Остановившись у двери, прислушалась.

Чингиз рассказывал о курае. Говорил об этом древнем музыкальном инструменте нашего народа так увлекательно и убедительно, как настоящий знаток в этой области. Я, пожалуй, поспешила назвать его хвастуном.

– Поняли? – после разъяснения обязательно так переспрашивает, это слово всегда готово слететь с его языка, как я заметила.

Я прошептала: «Поняла» – и отошла от двери, не стала заходить.

А что же я поняла? С одной стороны, он – человек с рациональным мышлением, словно в голове у него счетная машинка. С другой – эмоции, романтика ему не чужды – разве не он околдовал меня звуками курая? Начитанный. И, наверное, немного сумасбродный, грезит созданием «отдельного коммунизма». Со временем раскроется еще немало других качеств этого парня. Мне так кажется…

Со стороны спортзала донеслись хриплые, совсем не музыкальные звуки: мальчики пока совсем не умеют выводить мелодии. Даже не верится, что они когда-нибудь научатся играть…

Еще я поняла, что три дня была влюблена в Чингиза. Признаюсь. Девчонка, которая убежала на берег Тулпарсыккана, где, притаившись на известном ей одной мысе, прислушивалась к его мелодии, звучащей в собственном сердце, и представляла, как ловкие и быстрые пальцы кураиста гладят ее по волосам, и замирала, ощущая то жар, то холодок в груди, – это же я! Это было томление сердца, трепетно бьющегося в ожидании любви, которая уже пришла к моим подругам, а меня почему-то обходила (или опаздывала?) стороной. Божественное весеннее утро, парень, играющий на курае, журчащая между цветущих верб река – чего еще надо для души, жаждущей познать настоящее чувство?

Нет, он не Хаубан. И не Трубадур. А – Чингиз! Моей влюбленности хватило на три дня, тем не менее она не превратилась в пепел, не улетучилась, но, как мне кажется, оставила след в сердце. Но это не любовь.

16

…К своду небес подвесили отлитый из чистого серебра колокольчик, и он издает непрерывный чарующий звон – это поет жаворонок! Легкие крылья ветра поднимают ароматы цветов в воздух и вновь распыляют по земле, и дыхание весны будоражит душу. На земле царит неповторимая пора, когда весь мир свято верит в красоту и торжество любви.

Как раз в это время я впервые в жизни готовлю, как говорят тулпарлинцы – пестую, скакуна к сабантую. Ой, как загнула, на самом деле только лишь помогаю в таком сложном деле Бурехуккан-олатаю и дяде Ильясу.

Скакуна назвала Акбузатом в честь крылатого тулпара, за которым следом вышел из Тулпарсыккана табун буланых коней, и от них пошла славная порода башкирских лошадей. Не найти башкира равнодушного к коню! Про наших древних родичей, свободолюбивых кипчаков, они же половцы, есть изреченье: кипчак рождается, живет и умирает в седле. Неспроста наш народ и сегодня так сильно привязан к этим умным животным, а верховую езду у нас любят не только мужчины, но и женщины. Культ коня, словом.

Кстати, вспомнила слова французского писателя Бальзака: «Нет ничего прекраснее фрегата под парусами, лошади на полном скаку и танцующей женщины». Видел бы он наших тулпаров! Хотя… Возможно, даже и видел? Ведь именно его земляки назвали «северными амурами» наших конников, участвовавших в Отечественной войне 1812 года. Парижане видели, как бесстрашные всадники быстрее ветра проносились по улицам, поражая их своим фантастическим видом и стреляя из древнего лука. Я сквозь века будто слышу, как красавица-француженка горячо шепчет в седле джигита: «Жэтем, мон амур!» Ох и разыгралось мое воображение…

Коня для меня выбрали дядя Ильяс и Бурехуккан-олатай. Тем не менее я и сама внимательно осматривала его: в каком состоянии зубы, глаза, например.

Это только я называю коня Акбузатом. А Бурехуккан-олатай нарек его Акбузом из-за светло-сивого цвета, еще когда тот был жеребенком. На скачки прибудут и из других деревень, участников всего будет пятнадцать. Дядя Ильяс знает почти всех скакунов. «Чалый из Николаевки хорошо подготовлен, на примере башкир они научились ухаживать за лошадьми, – говорит он. – Рыжий конь зиреклинцев раньше не знал поражений, но постарел, ему уж точно больше десяти лет. Таллинские в этом году выставляют Буланого, вот с ним я еще не знаком. По словам Чингиза, вроде бы горяч и азартен – такие сильны на коротких дистанциях, а на скачках сабантуя – сомневаюсь…»

Я вымыла Акбуза мочалкой из лыка, расчесала гриву и привязала от сглаза красную атласную ленту. Дядя Ильяс занялся копытами: убрал старые подковы, отшлифовал поверхность копыт и заново подковал. Кстати, я узнала, что Акбузу четыре года. На скачках будут выступать одна трехлетка, пять четырехлеток, остальные девять – старые. Хотя это понятие тоже относительное, так как к скачкам не допускают лошадей старше двенадцати лет.

Около шести часов утра иду к Акбузу в сарай и пою его подслащенной водой. Потом вывожу на прогулку и чищу шерсть жесткой щеткой. Даю свежее сено, кладу перед ним каменную соль. До этого кормлю овсом. К восьми часам начинается испытание на мою выносливость. Оседлав Акбуза, для начала проходим пять километров шагом. Потом – два километра трусцой, дальше – три-четыре километра шагом и столько же – вскачь. Акбузу нравится бежать трусцой, а не скакать. У каждой лошади – свой нрав… Мы обычно выезжаем по берегу Курэнле в сторону «своей Италии», туда и обратно набирается около двадцати километров. За четыре километра до деревни переходим на шаг, пусть Акбуз остынет, успокоится. Эти путешествия занимают более двух часов. До одиннадцати он стоит на привязи, затем кладу в кормушку сена. Через час даю вдоволь напиться подслащенной воды и насыпаю овес. Слежу, чтобы всегда перед ним было сено.

Когда спадет полуденная жара, вновь выезжаем на тренировку. Не меньше двенадцати-пятнадцати километров. После возвращения на полчаса оставляю коня на привязи, а когда остынет, кладу достаточно сена. Так она жует около полутора часов. Затем угощаю половиной ведра замоченного овса и отпускаю на свободный выгул. Акбуз очень умный, не отходит далеко, легким ржанием время от времени дает знать, где он находится. Вдоволь нагулявшись, по рассветной росе возвращается в сарай, фыркая и качая головой. Ему не страшен никакой зверь, волки сами боятся его тведокаменных копыт и сильных зубов – может схватиь за загривок и кинуть изо всех сил оземь.

…Тук-тук, тук-тук… – похоже, пляшет мой Акбуз? Ой, нет, оказывается, студенты заполняют аудиторию. Обычно девушки первыми приходят на занятия, это их каблучки стучат по паркетному полу. Первой пары лекций не было, и многие разошлись по своим делам. Двое-трое, в том числе и я, остались в зале – вот за это время в мечтах и пестовала лошадь. Но умею ухаживать за ней не только в мечтах – однажды целый день с утра до вечера действительно провела с Акбузом! И сейчас, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, в тетради с лекциями, оказывается, записывала порядок ухода за беговой лошадью.

Акбуз не подпускает к себе чужаков. Его, если честно, готовит к скачкам семиклассник Юлай, сын дяди Ильяса. А мальчика всяким премудростям учит Бурехуккан-олатай. В тот день я с завистью прислушивалась к его наставлениям… Тем не менее все точно запомнила. Да, целый день держались вместе три всадника: Юлай – в седле Акбуза, рядом на другой лошади – олатай и я на послушной старой кобыле. Весь путь прошли вместе, целый день сообща ухаживали за Акбузом! Там я с благодарностью вспомнила друга, Торопыжку Кабира. Ведь это он научил меня ездить верхом, когда работали в кирпичном сарае, когда водили коней на водопой…

В аудитории собрался весь курс с разных факультетов. Так бывает на лекциях по научному коммунизму.

Профессор постучал ручкой по столу, гудящий, как улей, зал тут же успокоился. Лекция продолжилась. А я решила, что потом прочитаю по учебнику, так как преподаватель слово в слово повторял его содержание, и вновь погрузилась в воспоминания.

…Накануне сабантуя по всем улицам деревни прошла группа взрослых и детей с шестом. У них две задачи – обходя все дворы, оповещать о предстоящем празднике и собрать призы для участников сабантуя. С полотенцами через плечо и подпоясанные кушаками степенные представители старшего поколения несут длинный шест, а за ними – детвора. Люди встречают их перед своими воротами, громко приветствуют. Подают айран, раньше, говорят, потчевали кумысом… И каждый привязывает что-нибудь к шесту: кто-то полотенце или косынку, кто-то ленточку или хотя бы носовой платочек.

После обеда с дядей Ильясом съездили к Балбабаю, еще раз пожелали успеха Акбузу и юному всаднику Юлаю. Чтобы Акбуз почувствовал азарт скачек, привыкал к обстановке, за последние дни три раза устраивали бега с пятью лошадьми, что содержались на пасеке. Юлай и сам настроен серьезно, горит желанием постоять за честь деревни. Дядя Ильяс надел на него брюки со специальной заплаткой из мягкого сукна в паху, рубашку с короткими рукавами и носочки, дал ему в руки плеть и поставил на весы для бочек с медом: мальчик весил 38 килограммов, больше и не надо. И дедушки, и дядя Ильяс остались довольны – похоже, и скакун, и наездник не намерены уступать победу.

Кстати, от нашей деревни на сабантуе будет выставлена еще одна беговая лошадь – Алсабыр дяди Исламетдина. Она из колхозного табуна, зимой на ней возят на ферму солому, заскирдованную на полях, используют и на разных других работах. Летом чаще всего в распоряжении дяди Исламетдина: месит глину, после водопоя всю ночь вольно пасется на лугах. Стоит хозяину свистнуть разок, как верная лошадка оказывается рядом с ним. Не могу судить о ее скаковых возможностях, но не сомневаюсь в усердии в достижении цели. Так что первенство может достаться и ей?

Сабантуй! Первостепенно на этом празднике – это скачки. Акбуза пригнали в деревню рано утром, на всю деревню разносится его громкое ржание со двора дяди Ильяса. Он, похоже, сердцем чует приближение решающего момента и рвется в бой.

Скакуны ушли на длинную дистанцию, а на майдан вышли борцы.

Где-то запели, кто-то пустился в пляс… Мальчики лазали на шест. Девочки соревновались в беге с коромыслом. Кто донесет воду, не расплескав ни капли, – та и побеждает. Выиграла наша Камила – ее тоже научила тетя Гульбика, как ловко и легко нести коромысло, плавно покачивая бедрами. Но вот замолкла гармошка, прекратилась пляска, и все потянулись ближе к сцене: Мунавара вышла читать свои стихи. Что ни говори, а наши люди ценят художественное слово.

Ее новые стихи, посвященные родной деревне, нашли горячий отклик в каждом сердце.

– Так она поэтесса, настоящая? – спросил оказавшийся рядом Чингиз по-русски, задавая вопрос то ли мне, то ли самому себе.

– А ты сомневался?! – ответила я на том же языке.

– Да нет.

– А с чего ты вдруг заговорил по-русски?

– От волнения… Со мной случается такое, когда волнуюсь.

Мунавара сошла со сцены и побежала встречать участников скачек. Весь народ хлынул за ней в том же направлении. Лошади были еще далеко, только облако пыли указывало на их приближение к финишу.

– Чалый! – дружно скандировали николаевские.

– Рыжий! – крикнул кто-то, видимо, из зиреклинцев – это же их конь.

Как бы ни тянула шею, пытаясь разглядеть сквозь завесу пыли, так и не увидела нашего Акбуза – уф! Наконец один конь вырвался вперед. «Мой Акбузат!» – шепнула я, боясь сглазить… К нему подтянулись еще две лошади, идут голова к голове. Это были Рыжий и Алсабыр. Всадник Рыжего бьет его плетью, поддает пятками по бокам – это же запрещено! И вот результат: знаменитый скакун замотал головой, сбросил мальчика со спины и ускакал в сторону. Хорошо, хоть Алсабыр не последовала его примеру, продолжала упорно бег. Как часто говорит Бурехуккан-олатай, главное для коня не ноги, а характер.

Акбуз прискакал первым! На его потную горячую, аж дымящуюся, спину набросили вышитый с кистями чепрак. Дядя Ильяс обнял коня за шею, поцеловал его в скулу, растрепал челку, погладил гриву.

Да, сабантуй удался на славу, прошел очень весело. Хотя на скачках первенство было за нами, в национальной борьбе тулпарлинцы уступили. Победителем стал мужчина по имени Байрас родом из Аюсы, проживающий ныне в районном центре. Мы совсем не расстроились – по сути, он тоже наш.

Интересно, что происходит в Тулпарлах сейчас? Настал нардуган, пора летнего солнцестояния. Говорят, в эти дни нельзя топтать луга, косить сено, рвать полевые цветы. Это старинный обычай или предрассудок? Однако именно в эти дни моя картэсэй собирает лечебные травы, говорит, что так надо. Вот и сейчас, в эту самую минуту, наверное, собирает целебный чабрец на склоне горы Акбиек, родимая…

После уроков я сразу поехала в Черниковку, к тете Шарифе. Далеко добираться до них. Хорошо, что прямо от университета ходит 29-й автобус, составленный из двух автобусов, соединенных резиновой камерой, напоминающей меха гармони. Во время движения резиновая его часть то сжимается, то растягивается, и поэтому он напоминает огромную гусеницу.

Заочникам дают места и в общежитии, но тетя настаивает, чтобы я жила у них. Однажды с ночевкой приходила и Загира, жена Сабира. Проговорили с ней всю ночь. А под утро мне приснился чудный сон. Как будто я пешком возвращаюсь в деревню. К макушке горы Акбиек зацепилось облако, высокие горные хребты объяты туманной мглой. Совсем рядом прошел лось, по склону бегают грациозные косули, над головой летают птицы… А мне отчего-то страшно. Прикидываю, если вдруг появится медведь, вон стоит столетняя сосна, залезу на нее. А сама напевно зазываю: «Буренушка моя, найдись, где же где телятушки твои?» И иду, иду вдоль горного хребта… Постой, кто-то будто зовет меня?

– Просыпайся, Нурия, ты бредишь!

– Ой, мне снился сон. Я шла, окликая пропавшую корову с телятами, а ты меня разбудила.

– Ты заснула, а я читала вслух башкирскую легенду про Буренушку, чтобы лучше ее запомнить. Там молодая женщина по имени Тандыса пошла искать сбежавшую в родную сторонку корову с телятами, доставшуюся ей от родителей как приданое – она тебе и навеяла сон.

– Сон пропал. Вставать слишком рано – еще нет и шести. Чем бесцельно смотреть в потолок, расскажи-ка мне про злодея Брагина. Его вы упомянули, когда мы ездили сватать тебя.

– Слушай, расскажу. Заодно освежу и память: профессор как раз велел представить образцы местного фольклора.

…Более двух веков тому назад в наши края приехал некий князь Брагин, царев прислужник, в сопровождении вооруженных солдат и начал вывозить камень со склонов Ирендыка. Был он крайне жестоким. Узнал, что башкиры мастера кузнечного дела, и приказал им изготавливать топоры. Готовое орудие испытывали, ударив по камню. Если лезвие топора не выдерживало, кузнецу отрубали голову. В те времена в каждом ауле имелся свой батыр, у нас был Амин-батыр. Однажды Брагин повелел ему отлить топор. Главной целью было, конечно, погубить батыра. Амин батыр разрубил своим топором огромную каменную глыбу, и Брагин не мог принародно казнить его. Но затаил лютую злобу.

Шло время, коварство Брагина переходило все границы. Помимо изнурительного труда глухое недовольство у людей вызывала его похотливая натура. Изверг придумал обычай так называемого «права первой ночи». До свадьбы женихи должны были лично приводить своих невест к Брагину и забирать их только через три дня. Иначе он мог истребить весь род жениха и невесты.

И вот в один из дней… В этом месте чудовищная история переплелась с моей фантазией. В один из дней Амин направил сватов к любимой девушке. Соглядатаи жаждущего мести Брагина тут же сообщили ему об этом. Амина предупредили, что он должен переправить на лодке свою невесту на остров посередине озера Талкас. На том острове Брагин соорудил шатер для своих утех и мечтал опозорить парня, надругавшись над его невестой.

Какой батыр потерпит такое бесчестие?!

…Брагин в одиночестве плыл на лодке по озеру, чтобы по обыкновению поохотиться на диких уток. Охваченный охотничьим азартом, он до того увлекся, что даже не заметил парня, притаившегося в густых камышах и наблюдавшего за ним. Злодей, уверенный в том, что башкиры будут вечно терпеть его мерзкие проделки, окончательно забыл про страх и осторожность.

В небе кружит беркут. Словно он тоже солидарен с парнем – зорко следит за лиходеем и ждет удобного момента, чтобы вонзить острые когти в его презренное тело. А вокруг такая тишина… Даже чайки не бросаются с криком в волны за рыбой, рядком расселись на берегу и примолкли, как будто в ожидании представления. А лебедей, прилетавших на Талкас каждой весной, Брагин давно уже истребил…

Вдруг из густых зарослей камыша вылетела пара диких уток. Самец в белом оперенье в черную полоску, самка с красным колпаком на голове. Такая красота! Они тут же заметили человека в лодке и дружно взмыли вверх. Брагин вскинул ружье. Грянул выстрел. В ту же секунду Амин батыр натянул тетиву и… злодей свалился в озеро, ружье его отлетело в сторону и кануло в воду. Брагин попытался ухватиться за борт лодки, но та развалилась пополам. О Господи! Оказалось, что меткая стрела с железным наконечником, выпущенная батыром, пронзила насквозь не только грудь противника, но и расколола и лодку.

А я, Нурия, в этот момент, будто в образе невесты отважного батыра стою на берегу Талкаса. И вижу, что в Брагина полетела не одна стрела, а целых три. Черные кудри одного из лучников развеваются на ветру, светлые волосы другого отливают солнечным блеском, а у третьего в глазах отражается голубизна неба – узнаю своих батыров!

– Кабир, Чингиз, Фатих! – кричу я.

– Подруга! Ты что?..

– Ты повествуешь так правдоподобно… – попыталась я оправдаться в глазах изумленной Загиры. В Брагина разом выстрелили три джигита! Никто не смеет угнетать мой народ!

– Как все-таки сильно национальное чувство, да? – похоже, и в сердце Загиры забурлила историческая память. – А есть ли в мире более гостеприимный, дружелюбный народ, чем башкиры? Где еще так привольно живут более ста национальностей – у нас, в Башкортостане?

– И пусть живут, вместе мы сильнее – но в согласии и дружбе, пусть не играют с огнем, не прячут камень за пазухой!

– Уф, девчонка, зачем только спозаранку вспомнили про этого мерзавца Брагина? – поворчала Загира и добавила: – Пока свежи воспоминания, надо сегодня же записать эту историю для профессора.

– Если надо, у меня есть информация об обычае пестования скакунов к сабантую, недавно сама записала.

– Обрядовый фольклор? Дашь мне переписать?

– Конечно. Пора вставать. Вот и город просыпается – застучали трамвайные колеса…

* * *

После лекций зашла в столичный книжный магазин, хожу себе спокойно, рассматриваю томики на полках, как вдруг слышу свое имя:

– Это нож в спину, Нурия! – Аж вздрогнула. Обернулась на голос: да это же Чингиз.

– Напугали, Чингиз Ахметович, – говорю. – Что такое?

– Договаривались же, не надо церемониться, для тебя я просто Чингиз?

– Чингиз, кто кому всадил нож в спину?

– Американцы! Обошли нас, полетели на Луну!

– Слышала. Видела. Стараюсь не пропускать «Время» каждый день. В Уфе телевизор показывает хорошо.

– Представляю, как они начнут хвастать теперь!

– Зато первый космонавт – наш, и мы первыми вышли в открытый космос. А Терешкова?!

– Обидно, Нурия! Они оставили там запись: «Здесь впервые побывали с планеты Земля. Мы прилетели с добрыми намерениями от имени всего человечества». Это же кредо советских людей, а не американцев! Мало того, что стремятся к господству на Земле, и до Луны добрались… – выпалил он и, вдруг умолкнув, спросил: – Поняла?

– А я ищу пособие, дополнительные материалы по географии, – повернула я разговор в другое русло. – Я же на геофаке. Учусь заочно. Мне хотят дать седьмые классы.

– Тогда вот тебе виды озера Байкал – набор из двенадцати открыток. Так-то я зашел узнать, не поступили ли мемуары маршала Жукова.

– Вот еще, я сама могу купить эти открытки.

– Мне достался последний набор. Налетели студенты и все раскупили. Ругают тех, кто начал строить целлюлозный комбинат на берегу Байкала, возбужденно обсуждают тему экологии…

– В газете «Правда» уже было опубликовано Постановление Центрального Комитета об охране Байкала. А книгу Жукова, думаю, выпустят к 25-летию Победы.

– Понял? – Заметив мой недоуменный взгляд, он пояснил: – Это я говорю себе: понял, брат, какая грамотная пошла молодежь. Когда собираешься в деревню?

– Через неделю. Хочу успеть сходить в драмтеатр на какую-нибудь новую постановку.

– Смотрела «В ночь лунного затмения» Мустая Карима?

– Да. Потрясающе!

– Сейчас идет «Страна Айгуль». Купить тебе билет? У меня есть блат в кассе.

– Тогда возьми два, Чингиз, уговорю пойти и Загиру.

– А сегодня, давай, пошли в кинотеатр, показывают фильм «Анжелика и король».

– Спасибо, Чингиз. Экзамены в разгаре, не хочу ехать домой с «хвостом». Я читала книгу, этого достаточно.

– Понял… – сказал он и рассмеялся, закинув голову назад, значит, знает, что это слово прилипло к нему. Вновь от его гладко зачесанных светлых волос словно брызнули лучи. Чингиз пригладил растрепавшиеся волосы, и в эту минуту я невольно снова залюбовалась его гибкими, проворными пальцами… Но я уже освободилась от чар влюбленности. Хороший парень, видный, привлекательный, но не мой. Все же сердце затрепетало от мысли, на чье же счастье предназначен этот красавец.

* * *

Давно не видела Асму. Похоже, постепенно свыкаюсь с ее горькой долей. Что тут можно изменить?.. Но однажды утром проснулась с сильным сердцебиением и стала спешно собираться в Аюсы – во сне ли, наяву ли, показалось, что подруга зовет меня. Кого бы попросить в попутчики? Мавлида укатила в Донецк еще в начале августа, якобы для участия в научной конференции. Она же «наукова думка», мечтает поступить в аспирантуру. Ашрафа и без того приходится часто отрывать от работы. Мунавара в последнее время чаще бывает в Таллах, рядом с мамой, сестрами и братьями… Загира беременна. Сабир рубит сруб на конце улицы Анки. Может, позвать Фатиха? Он-то свободен до начала занятий в мединституте.

Поднялась на лестницу, приставленную к крыше сарая, и посмотрела: Фатих в своем дворе колет дрова. Кто же будет сидеть сложа руки в такой час? Все же решила попробовать уговорить его, дровами можно заняться и после возвращения из Аюсы. Уговорила.

Говорят, что не бывает дружбы между женщиной и мужчиной. А вот бывает: ни один из моих шестерых друзей не стал мне врагом. Хотя в те слова, пожалуй, вложен другой смысл: мол, между людьми противоположного пола может быть только любовь. Вообще-то, наполовину, может быть, и верно – ведь хорошо знаю, что Ашраф испытывает к Асме не только чувство дружбы. И Бурехуккан-олатай, всю жизнь заботящийся о моей олэсэй, хранит в сердце любовь к ней. Шагающий сейчас со мной рядом Фатих тоже смотрит на меня отнюдь не глазами друга – чувствую, как мою щеку обжигает его горячий взгляд. Не знаю, как себя вести, пытаюсь отвлечь его разговорами о мало значащих для него вещах.

– В этом году в школе вводится новая программа. В начальной школе оставят только три класса… – В ответ Фатих лишь кивает головой. Еще со школы помню, что он немногословен, тем не менее сейчас это меня начинает раздражать. Неужели не может дать волю нежным словам, о которых кричат его голубые глаза! Я готова внять признанию в любви, – только скажи, окрыли, зажги мое сердце!

А Фатих молчит. Это до такой степени разозлило меня, что захотелось задеть его, даже вывести из себя. Сорвала какой-то невзрачный цветочек на обочине дороги и, резко повернувшись к парню, прижалась к его груди. Пока он приходил в себя от неожиданности, скороговоркой выпалила:

– Какой это цветок, не узнаешь, Чингиз?

Фатиха словно током ударило – он отпрянул назад. В порыве до боли сжал мне ладонями щеки и заставил посмотреть ему в глаза. О, в них синим огнем бушевало пламя! Огонь ненависти?! Во всяком случае, любви в его глазах в тот момент я не увидела. Даже испугалась. Уже приближались к зданию яслей, где жила семья Асмы, и я, проигнорировав мостик, перекинутый через небольшой ручеек, перепрыгнула его и побежала вперед. Краешком глаза заметила, что Фатих не спеша идет по мосту. Меня вновь охватила злость. Растяпа!

Асма выбежала нам навстречу. Было видно, что собралась куда-то.

– Девчонка, тебя привело само провидение, – обняла она меня и повела не к дому, а в сторону леса. – Пошли! Фатих, пойдем тоже с нами, хорошо, что и ты пришел! – На ходу объяснила, в чем дело: – Тетя Суфия пропала. Ушла за малиной еще на рассвете, до сих пор ее нет. Прошло около четырех часов. Видно, заблудилась…

– Ведь не целый же день прошел, вернется еще, – сказала я, пытаясь успокоить Асму. Фатих молча кивнул в знак согласия. Уф, как будто рот ему зашили!

– Пошла с маленьким ведерком, за час бы наполнила с ее-то проворством. Если жива, конечно…

– Не будем ходить кучкой по одной тропе, разделимся, – заговорила во мне организаторская хватка пионервожатой. – Держаться на расстоянии слышимости, далеко не разбредаться!

Договорились и быстро разошлись. Асма стала подниматься вверх по аюсинскому хребту, я пошла в сторону Хигез Бугуль, а Фатих направился к вырубленным делянкам, где разрослись кусты дикой малины.

– Там любит лакомиться малиной косолапый, будь осторожен! – предупредила его Асма.

Время от времени перекликаемся. В этих местах слышно далеко, наверное, оттого, что рядом нет ни дорог, ни машин, не очень близко и до шумной деревни.

Скоро мне показалось, что поблизости болотистое место, воздух вдруг стал более влажным. Под ногами скользко, повсюду растет густой мох, местами он содран. Мне стало страшно, вспомнила, что так собирает мох медведь, выкладывает на зиму себе теплую постель в берлоге. Но не повернула назад. Не хватило духу подать голос друзьям, ведь медведь тоже не глухой.

Все мое существо подчинилось вдруг пробудившимся первобытным инстинктам. Слух и нюх обострились, глаза стали зорче. Словно я не человек, а зверь на охоте. В глаза бросилась большая куча мха. Осторожно стала раскапывать ее с одной стороны. О ужас! Сначала показались резиновые галоши… ноги в простых чулках… цветастое платье… Тетя Суфия! Глаза закрыты. Лицо бледное. Послушала сердце – еле бьется.

– Фатих! – Сама удивилась, почему я не крикнула «Асма!» Подсознание тут же ответило: «Потому что ты – женщина, и у тебя в крови в решительные минуты искать опору в мужчине». А недавно прочитанная информация упрямо напомнила об амазонках, матриархате… Тоже мне, нашла время!

Тут прибежала Асма, она оказалась ближе ко мне.

– Она мертва? – вопрос я скорее поняла по ее испуганному лицу, чем услышала.

– Нет, дышит.

– Фатих, мы нашли ее! – крикнули обе разом.

– Иду-иду!.. – эхом отозвался его голос.

– Подождем, – сказала Асма и вытащила маленькую бутылочку из-за пазухи. Там оказалась вода, она набрала ее в рот и брызнула в лицо тети Суфии. Похлопала ее по щекам. Женщина открыла глаза, пошевелила губами. Голос у нее был слабее, чем порханье крыльев бабочки, тем не менее мы четко услышали, как она сказала: «Ангел…»

Асма нащупала в кармане свекрови лекарство, которое та всегда носила с собой, и положила ей в рот. Протянула руки, чтобы поднять ее, но вдруг остановилась. Вынула охотничий нож из ножен и стала осматриваться вокруг.

– Соорудим носилки, – объяснила она, поймав мой испуганный взгляд, – вон там густые заросли ольхи, выберем что потоньше, срубим на стойки и основание для носилок и…

Запыхавшись, прибежал Фатих. Асма дала ему немного отдышаться и включила в работу. Застелив дно носилок тонкими прутьями, уложили туда тетю Суфию. Подруга подмигнула мне и произнесла с шутливым видом:

– Ну, парень, запрягайся в нашу телегу. Давай!

Фатих поднял носилки спереди, Асма – сзади. Я пошла чуть впереди, расчищая дорогу от камней.

Добрались-таки до деревни. Дома переложили тетю Суфию на нары, напоили горячим чаем. И только после этого она заговорила:

– Я заблудилась. Только присела, чтобы передохнуть, как из-за кустов появился медведь. Остальное не помню…

– Помолчи, мама, не напрягайся. Ты устала, – сказала Асма и продолжила сама: – Наевшись малины до отвала, косолапый, похоже, собрался попить воды – рядом протекает ручеек. Он был сытым, поэтому не стал трогать тебя, припрятал, завалив мхом и оставил до поры до времени… Уф! Если бы побежала, он бы догнал и убил, хорошо, что не двинулась с места…

Через некоторое время тетя Суфия встала на ноги, начала ходить по комнате. Асма пощупала ей пульс, дала еще одну таблетку. Потом кивнула на Артура, дремавшего в коляске, и попросила Фатиха: «Вынеси его, пожалуйста, на воздух, день такой погожий».

В который уже раз я попыталась уговорить подругу:

– Асма, переезжайте хотя бы в Сакмаелгу! Поближе к людям.

– Свекровь не хочет. Говорит, что тут будет помирать. Недавно приезжал дядя Аухат, предупредил, что она долго не протянет.

– Я еще приеду к тебе до начала учебного года, скажи, что привезти?

– Может быть, как-нибудь приведешь с собой Райхану-инэй. Свекровь говорит, что боится помереть без отпевания – ясина. У дедушки Хан-султана было, конечно, некоторое духовное образование, но после того пожара и его, и бабулек забрали к себе их дети. Помню, как он говорил, что ясин можно читать еще при жизни.

И вдруг подруга задала неожиданный вопрос:

– Нурия, ты записываешь свои бэйэны, или все держишь в памяти?

– Записываю некоторые.

– Надеюсь, и о нас с Артуром ты когда-нибудь напишешь?

– Обязательно. Такого яркого образа, как ты, некоторые писатели, думаю, ищут всю жизнь.

– А на самом деле показать тебе мой образ?

– Покажи… – я была обескуражена этим странным предложением.

– Пошли, он там, за клубом!

– Да ты что, как это?!

Клуб совсем рядом, дошли быстро. Дальше – опушка леса.

– Вон он, мой двойник! – Я поглядела, куда указывала Асма, и застыла в изумлении – это была высокая развилистая сосна. Она сначала росла ровной и стройной, а потом вдруг раздвоилась. Обе развилины были одинаковой длины и на пару тянулись к небу!

– О Всевышний! – только и смогла я вымолвить.

– Любовь Ашрафа заставила так раздвоиться мою душу, подружка. Если бы ты знала, как я понимаю эту сосну!

– Ты любишь Ашрафа?

– Не могу забыть его ласки. Испытала же… когда была его лебедушкой…

– Это же обыкновенное половое влечение, – сказала я и тут же поспешно добавила: – в книге читала.

– А разве может быть влечение без любви, глупенькая ты, Нурия!

– Не знаю… А Артур?

– Он – половинка моей души… Ладно, девчонка, не забывай моего двойника – мой образ, ладно?

– Забудешь, пожалуй!

В обратный путь я нарочно повела Фатиха по узкой тропе через Кырластау. Правда, после я ругала себя за то, что подвергла друга таким испытаниям, оказалось, что он никогда раньше не ходил по этой горе. На самой круче парень, видимо, наступил на край тропы и чуть не полетел вниз. Его тоже спас куст чилиги, успел схватиться за него. Может быть, и солдатская сноровка помогла.

– Хорошая у тебя реакция! – похвалила его словами Бурехуккана-олатая и затараторила: – Самый опасный отрезок пути мы уже прошли, видишь, дальше уже пойдем по подножью Акбиека, не бойся.

При этом я испугалась больше него самого: ведь он мог пострадать из-за моего упрямого эгоизма. Добраться бы домой без приключений… Не успела додумать свою мысль, как Фатих остановил меня, взяв за руку, и задал неожиданный вопрос:

– Кто такой Чингиз? – Тогда он промолчал, но, оказывается, не забыл.

– Чингиз? Новый зоотехник. А ты что, не слыхал?

– Кто он для тебя?

– Я была влюблена в него. Целых три дня! – выпалила я. А сама вглядываюсь в глаза Фатиха: как он воспримет такую новость?

– А Кабир?!

– Кабир – первая любовь… наверное. Репетиция… – Это занятное слово Сабира, видимо, висело на кончике языка, вот и слетело.

– А этот – которая по счету любовь?!

Фатих резко выпустил мою руку, я покачнулась и еле удержалась на ногах. Не сказав больше ни слова, парень ушел вперед. Даже не обернулся. Я осталась одна на дорожке, петляющей между редкими березками на пологом склоне Акбиек.

«Так тебе и надо!» – сказала одна из моих «я», самая откровенная, которая только и ждала подходящего момента. «Еще локти будет кусать!» – пригрозила Фатиху самолюбивая «я». А чей это голос произнес «Молодая, зеленая…»? Да это же березовый лист, тронутый желтизной, шепчет мне на ухо. Это голос осени, грусть увядающей поры, мудрой матери-природы.

А что это я так раскисла? Молодая, зеленая, значит, вся жизнь впереди! Побежала домой. Обогнала Фатиха, который не спеша шел по дороге. Он не стал останавливать меня.

17

Жизь бьет ключом! В школу прислали новую программу, теперь четвероклассники входят в число старшеклассников. Отпраздновали 100-летие со дня рождения Ленина. Двое наших отличников в числе восемнадцати учащихся района съездили на экскурсию в Ульяновск, на родину вождя, где открылся новый мемориальный комплекс. А СССР утер нос Америке: наши отправили луноход на Луну…

Сделала еще одно открытие для себя: мы обсуждаем в основном новости, приходящие из Москвы, живем по указаниям Кремля. Центральный Комитет КПСС шлет указания в области, они – районам, районы – на места. Да, нас и называют «местным населением». Раньше существовало такое весомое слово, как «вотчинники», а теперь просто «местные»? Звучит как предупреждение, мол, знайте свое место. К таким мыслям односельчан подтолкнул все тот же Чингиз.

Хотя жил и работал в Таллах, молодой специалист часто бывал и в Тулпарлах. Каждый день улаживал какие-то вопросы в правлении, по пути заглядывал и в школу. Недавно учитель русского языка и литературы заметил ученика, который во время урока читал книгу «В круге первом» Александра Солженицына, пряча под партой, и отнял ее у него. Я сама слышала, как она кричала в учительской: «Запрещенный писатель, диссидент! Откуда проникла в нашу школу литература, охаивающая советскую действительность, дурманящая детские головы?!»

Выяснилось, что эта книга попала в школу из рук Чингиза. До него тут же дошла эта шумиха вокруг книги. Он сам явился в школу, не дожидаясь, пока Сакина-апа вызовет его к себе. На большой перемене состоялась бурная беседа в учительской.

– Вы, конечно, можете пожаловаться на меня начальству, и меня, скорее всего, освободят от занимаемой должности. Но за школу отвечаете вы, тоже не останетесь без наказания. – С самого начала Чингиз таким образом выгородил себя. Учителя насторожились: в любое время любая власть готова прибегнуть к репрессиям… – Что плохого в том, что проснется политическое сознание молодого поколения? Солженицын пишет правду, не пытается, как иные писатели, путем аллегории или других ухищрений запудривать мозги. Если вспомнить, и в наших краях, наверняка есть бывшие узники лагерей. Нельзя скрывать правду от детей, им строить будущее страны! Подумайте сами, разве стали бы присуждать Нобелевскую премию за плохое произведение?

– Возможно, вручение премии такой книге – это политическая провокация? – спросил Амин-абый.

– Вы ее читали? – Абый не стал отвечать на этот вопрос – начал протирать очки платочком, который был размером почти с головной платок.

Короче, приняли такое решение: книгу вернуть хозяину – Чингизу, ему и отвечать, если возникнет что-либо непредвиденное. Объяснить родителям, что читать Солженицына, вести разговоры об этом сродни игре с огнем. Состоявшийся разговор не должен выйти за пределы деревни!

После перемены, когда учителя разошлись по классам, Чингиз зашел в пионерскую комнату. «Наверное, хочешь прочитать, на, только не задерживай долго!» – сказал он и оставил книгу мне.

По дороге из школы я зашла к Амину-абыю. Прошла прямо к нему в кабинет. Вместо старого пузатого радиоприемника стоял новый, абый как раз слушал его, потирая руки. Увидев меня, сразу заговорил, как будто ждал, что я зайду:

– Читал я ее! Чингиз живет у двоюродной сестры, ее сын стащил у него книгу Солженицына и дал почитать Ишбирде – разве же я упущу такую возможность?!

– Значит, Чингиз не распространял ее намеренно?

– Не конченый же он дурак, понимает, что к чему. Не пропасть бы ему из-за своей взбалмошности…

– Это произведение дошло и до меня.

– Читай, запершись в старом доме. Потом обсудим. – На этом разговор закончился.

Дома пообедала и закрылась в старом доме, сославшись, что надо подготовиться к урокам.

С головой погрузилась в книгу… Как человек, неплохо знакомый с художественной литературой, могу сказать, что в мировой, русской и даже башкирской литературе есть произведения более высокохудожественные, чем эта книга. Однако невозможно остаться равнодушным к тому, о чем пишет Солженицын! В эту ночь я не сомкнула глаз. Было больно за страну, душа рвалась на части от сострадания узникам ГУЛАГа…

Промаявшись без сна, встала и отправилась на улицу. Ноги сами понесли меня в сторону улицы Анки. Оттуда, с самой высокой части деревни, хорошо видно вокруг. Силуэт горы Акбиек, вонзившейся острой верхушкой в линию горизонта, в этот момент почему-то напомнил мне сердце. Вдали в объятиях тревожного мрака стоит Шакетау. Уктау повис в воздухе, словно меч сказочного батыра. Караултау – солдат на страже, Кырластау – огромный олень, идущий медленной трусцой в сторону Аюсы. А если заглянуть за него, можно было бы увидеть гребни Верблюжьего горба. Горы, окружившие Тулпарлы, отроги седого Урала показались мне надежной защитой от посягательств любого врага и успокоили сердце.

* * *

Так заведено, что разъяснение всех происходящих событий в стране, «просвещение» народа возложено на учителей. В этом, 1970 году, к примеру, мы много времени посвятили вопросам переписи населения. И опять Чингиз бросил клич: Тулпарлы – старинная башкирская деревня! Предупредил тетю Гулю-Гульсум, чтобы она не вздумала своих дочерей приписать к другой нации, и, если получится, записала даже Самигуллина башкиром. Про Татар-эби и речи нет – прозвище само говорит за себя, она и сама заранее попросила: «Я – крымская татарка, так и запишите». А Самигуллин, как выяснилось, еще в прошлую перепись изучил свою родословную, побывал по этому поводу в своем Стерлибашеве и сказал: «Еще во времена Ивана Грозного группа татар покинула родные места близ Казани, чтобы избежать крещения, и прибилась к берегам речки Кундеряк, где нашла приют у единоверцев-башкир. Я – потомок тех самых татар. А дочерей запишем башкирками: ведь национальность определяется по материнской линии».

Участвуя в переписи населения, я еще раз убедилась в значимости исторической памяти и национального самосознания, увидела, насколько глубоки и разветвлены корни генеалогического древа.

Чингиз постоянно находится в центре внимания тулпарлинцев. Время от времени будоражит колхозников. И в самом деле, люди очень пассивны – ждут, когда бригадир придет и стукнет им в окно рукояткой кнута, приглашая идти на работу. Как говорит Чингиз, инициативы – ноль!

– А чем людям, например, зимой заниматься? – спросила я Чингиза во время одного из таких споров. – Только труженики фермы обеспечены работой круглый год.

– А где народные промыслы? – И тут же стал называть, загибая пальцы: – Женщины могли бы ткать паласы, катать войлок, вышивать, а мужчины – плести из лозы корзины, мастерить шкатулки из бересты. Раньше делали резные сундуки, мебель всякую. Горожане тут же раскупают работы таких мастеров, эксклюзив всегда в моде. Рядом лес, а наши всю зиму сидят без дела, вместо того, чтобы зарабатывать деньги.

– Ты опять о деньгах…

– А что, разве плохо, если башкир станет богатым?

– И зачем нам лишние деньги?

– Для начала надо хотя бы обеспечить достаток, а ты говоришь – лишние… Тебе не хочется набрать воду из Биксэнэя, открыв кран на кухне, обогревать дом электричеством или газом? Выезжать на природу на собственной машине или хотя бы на мотоцикле, в любое время съездить в район, в город?

– Если подумать… – только и успела я произнести, Чингиз быстро попрощался и ушел, как будто вдруг вспомнил о неотложном деле. И как будто он уходя произнес: «Мунавара!» Или просто послышалось, ведь и сама в тот момент вспомнила об этой девчонке. Она окончила педучилище и ждет приказа о назначении на работу. В Таллах планируют открыть малокомплектную школу, Мунавара собирается туда, будет разом вести занятия в трех классах.

Талантливой девушке не надо бы оставаться не только в Таллах, даже в Тулпарлах, ей бы учиться дальше, развивать свое дарование! Через несколько дней появилась возможность поговорить с Мунаварой, она сама отыскала меня. Приказ уже подписан, в школе будет всего двадцать три ученика, десять из них – первоклассники.

– Нурия-апай, я к тебе с серьезным поручением, – сказала Мунавара и тут же поправила себя, – то есть по делу. Этот Чингиз Ахметович со своими словечками… – Ага, не только к сестричкам и братишкам спешит она в Таллы, вот еще кто ее туда тянет? – Помните, однажды посчитали девчонок, уехавших из деревни в город, – их надо вернуть обратно. Чингиз Ахметович говорит, что на птицефабрике понадобится много женских рук.

– Этот зоотехник еще не оставил свою идею построения отдельного коммунизма?

– Он разве отступит от своих планов? – В голосе девушки прозвучали нотки восхищения.

– А Дэна ты уже забыла? – спросила я. – Он поступил в авиационный институт. На днях собирается к нам. Прислал письмо, пишет, что в сентябре студентов отправят на картошку в какой-нибудь район, до этого хотел бы повидаться, соскучился.

– Соскучился, да? – Глаза Мунавары блеснули на мгновение и вновь стали серьезными. – Давай вернем невест из города домой, привлечем их чем-нибудь! Без тебя не справиться с этой задачей. Сколько в деревне неженатых парней, сама знаешь. Деревня растет, строится участковая больница. Чингиз Ахметович говорит, что она откроется в следующем году.

– Еще что говорит этот хвастун?

– Приедут три врача, все – неженатые парни. Я уже написала одной девушке из нашей деревни, которая работает медсестрой в Салавате, – пусть приедет, может быть, сумеет заполучить кого-то из врачей.

– Разбегутся эти врачи, вот увидишь. Приезжие специалисты в деревне долго не задерживаются.

– Все не убегут, да и свои врачи отучатся. Вон, Фатих-агай… Одна из сестер Мавлиды тоже учится в медицинском. В общем, мы изучили перспективу.

– С Чингизом Ахметовичем?

– Да. Он душой болеет за отчий край. Красивое выражение, да? Отчий край! Так говорил его отец.

– Так говорят все башкиры, не только его отец.

Тут вдруг осознала, что отчего-то раздражаюсь на Мунавару, придираюсь к словам, и мне стало стыдно. – Как-нибудь и сама используешь в стихах, тоскуя по родной сторонке, прославляя наши леса, реки и озера.

– А зачем мне тосковать – я ведь остаюсь в отчем крае…

– Твои горизонты шире, Мунавара.

– Нурия-апай, сказать тебе один секрет, о котором еще никому не говорила?

– А я его знаю.

– Знаешь?! Откуда?

– У тебя на лбу написано.

Мунавара провела ладонью по лбу, словно там на самом деле что-то было написано. Не выдержав, я рассмеялась и порывисто обняла девушку. У нас родственные души, поэтому я питаю к ней симпатию и даже немного ревную к другим. И переживаю за доверчивую подругу, которая еще только вступила в пору расцвета. Возможно, первая любовь легко растает, как первый снег, без слез и страданий. Давно ли грезила Дэном, а теперь его и не вспоминает. Все же решила предупредить:

– Такие парни как Чингиз умеют влюблять в себя, будь осторожна! Во всяком случае, не признавайся первой в своих чувствах.

– А почему?

– Если не ответит взаимностью, разобьешь себе сердце. Любовь должна осчастливить, окрылять…

– Даже если она безответна?

– Не знаю, Мунавара! Я пока и сама не до конца разобралась в этой троице.

– Троица?

– Да – влюбленность, любовь и страсть…

18

Начала вести географию в седьмых классах. Уроки в двух параллельных классах мне поставили в один и тот же день – провожу по единому плану. Остальное время посвящаю пионерской работе.

В первый же день ученики устроили мне экзамен. Сначала в 7 «а» классе.

– В этом году мы будем изучать темы «Материки, океаны, народы и страны». Полученные в шестом классе знания по курсу изучения Земли станут глубже и шире. – Не успела я таким образом начать урок, как один из учеников поднял руку и задал вопрос:

– Апа, сможете назвать самое маленькое государство в мире?

Я читала об этом и сразу вспомнила.

– Самое маленькое государство? Ватикан. Он расположен на территории великого города Рима. Значит, в какой стране находится Ватикан?

– В Италии.

– Правильно. Какие еще города есть в этой стране?

– Неаполь.

– А кто покажет Италию на карте?

Разом поднялось около десятка рук. «Сапог… сапог!» – шептались дети. Мне захотелось рассказать им и о «нашей Италии», но пока не стала. Без того отняли время, экзаменуя меня, как ученика. А до поднятой ими темы стран Южной Европы дойдем только в четвертой четверти.

Дальше стала рассказывать по заготовленному плану о площади материков и океанов. Привлечение детей к работе – самый действенный способ оживления урока. Иначе они быстро устают, начинают шалить или, наоборот, засыпать. Поэтому по ходу задаю вопросы:

– Наибольшую часть нашей планеты составляет вода или суша?

Руку поднял тот самый шустрый мальчик – Сафуан Туктаров.

– Конечно, вода, потому что океаны занимают большую площадь.

– А какие ты знаешь океаны?

– Самый большой – Тихий, затем – Атлантический и Индийский океаны, а самый маленький – Северный Ледовитый.

– Молодец, садись, – сказала я Туктарову и перехватила инициативу в свои руки: – Да, одну четвертую часть поверхности Земли занимает вода. – Прикрепила к доске заранее начертанную и раскрашенную цветными карандашами диаграмму и продолжила урок: – Вот, сравните, каково соотношение воды и суши…

Ну и проучили меня! И в 7 «б» нашелся свой «Туктаров», который спросил: «А почему Германия считается одной из богатейших стран, ведь она тоже пережила войну?»

– В будущем мы узнаем и о самых крупных странах Западной Европы – Германии, Франции и Великобритании, – ушла я от прямого ответа и предложила: – Этот же вопрос вы можете задать учителю истории. – А потом добавила: – Пригласим на урок Сабира-абыя, который служил в ГДР, когда дойдем до этой темы. Будет интересно услышать мнение очевидца.

– Апа, не забудьте!

– А вы напомните мне!

Понятно, что шалости современных детей и этим не ограничатся. Они будут прощупывать уровень моих знаний, попытаются «поймать» меня на каком-нибудь сложном вопросе. Сакина-апа советовала отвечать на их вопросы, даже если не по теме, а если не знаю – найти способ, чтобы повернуть разговор в нужное русло. Сегодня обошлось, не попала впросак.

19

В один из вьюжных вечеров февраля к нам домой буквально вбежали Ашраф с Сабиром. Встревоженные, в глазах испуг. Говорят, что у Загиры, кажется, начались схватки.

– Еще рановато… – говорит Сабир дрожащим голосом. – Дядя Аухат вчера еще уехал в район и остался с ночевкой, наверное, пурги испугался. Вон как разгулялась погода. Как ты думаешь, может, позвать Райхану-инэй?

Тут же пошли за моей картэсэй. Она осмотрела Загиру и сказала: «Это еще не настоящие схватки, но срочно надо везти в больницу, поперечное расположение плода».

– Чего же вы стоите? Собирайтесь! – сердито сказала я растерявшимся друзьям. – Я провожу картэсэй.

– Мы хотели и тебя взять с собой, чтобы Загира не была одна.

– Я быстро, поторопитесь и вы!

Довела картэсэй до дома и побежала обратно.

– Уже прицепил к трактору сани, – сказал Ашраф. – Постелил солому, взял два тулупа. Что еще может понадобиться? Райхана-инэй сказала, чтобы взяли с собой чистые тряпки, нож и ножницы. Вдруг, говорит, по дороге родит!

Взяли все то, о чем предупредила бабушка, и тронулись в путь. В один тулуп завернули Загиру, другой надела я. Сабир тоже сел в сани вместе с нами.

Полпути, наверное, проехали, как вдруг трактор остановился.

– Ох и намело! – сказал Сабир и спросил жену: – Как ты, аксарлагым?

– Отпустило, кажется. Даже заснула под скрип полозьев, – ответила Загира.

Изредка приходилось слышать, как мужья называют своих жен «красавица моя, ладушка». Некоторые, говорят, нашептывают им в ухо такие слова, как «лебедушка, голубка». А «аксарлак – чайка» звучит очень необычно. Загира как-то поделилась со мной: «Когда начинаю ворчать из-за пустяков или громко засмеюсь, Сабир называет меня просто «сарлак» (редчайшая разновидность чаек). Я рассказывала ему об этих голосистых птицах, гнездящихся на Талкасе, он и подхватил…»

Когда-нибудь кто-либо назовет меня хотя бы сорокой? Нет, не хотелось бы так... Да ладно, как будто кто-то собирается так тебя называть, да и не время сейчас думать об этом! Ашраф вручил мне деревянную лопату, чтобы помогала расчищать дорогу. Ведь даже трактору не под силу одолеть свежие наметы снега.

Хорошо, что дорогу замело не сплошь, а отдельными сугробами – втроем быстренько их раскидали в разные стороны.

– Ладно еще, не стали ждать до утра, тогда бы точно без бульдозера не обошлись, – заметил Ашраф и добавил: – Что-то Загиру не слышно. Как она там?.. – Мне стало тревожно: как бы чего не случилось с малышом в малой вселенной.

К счастью, дальше заносы оказались не такими высокими, трактор легко их преодолел. Пока добрались до больницы, наступила ночь – дорога, которая занимает полтора часа в хорошую погоду, отняла у нас в три раза больше времени.

Парни пытаются открыть ворота больницы. Загира застонала, крепко схватив меня за руку. Сабир не вытерпел, перепрыгнул через забор и начал громко стучать в дверь. Зажглась лампочка над дверью, осветив крыльцо. Скрипнула дверь. Ашраф как раз очистил площадку перед воротами и широко распахнул их. Я же под руку повела Загиру к дверям. К нам подбежали двое в белых халатах. Загира застонала громче. «Не волнуйся, как раз вовремя успели», – успокаивали ее медики.

Ашраф пошел искать удобное место, чтобы поставить трактор. Сабир с женой на руках последовал за людьми в белых халатах. Я осталась сидеть на скамейке в комнате с вывеской «Приемный покой». Да, какой уж тут покой? Где-то из крана капает вода, действуя на нервы. С улицы пришел облепленный с ног до головы снегом Ашраф. Вернулся и Сабир в белом халате, накинутом на плечи.

– Здесь ничего не слышно, роддом оказался в соседнем здании, соединенном с этим корпусом бесконечным лабиринтом коридоров, – разъяснил Сабир, заметив, как я настороженно вслушиваюсь в больничную тишину.

Тем не менее все трое вглядываемся в сторону того лабиринта, ждем вестей. Наконец оттуда послышались шаги. Это вышла акушерка. Поочередно оглядев парней, обратилась к Сабиру: «Вы – счастливый папаша? – Как она догадалась, что это именно он? У него же на лбу не написано. Хотя, наверное, написано! – Поздравляю! У вас сын. Три килограмма и шестьсот граммов – богатырь!»

Сабир обнял Ашрафа, похлопал его по плечу, потом стал кружить меня, взяв за талию: «Сын! У меня родился сын!»

– Хватит, не кричи так громко! Ведь полночь… – успокаивала я его. И он выбежал на улицу, стал кружиться в вихре метели, кататься от радости на снегу. Мы тоже присоединились к нему.

– Похоже, на свет появился еще один башкир! – мы разом обернулись на незнакомый голос. Узнала: та самая медсестра, которая помогла в тот раз Асме. – Это ты, Нурия? Какую подругу привезла на этот раз? – Я не дала ей договорить, подбежала, обняла ее и шепнула на ухо: «Тихо!» Прощаясь, она опять обратилась ко мне: – Нурия, я чай поставлю, приходите. Только утром сможете поговорить с врачом и увидеть малыша с мамой – в окно. Пока без толку ходить под окнами. Ты знаешь, где я живу.

Потоптавшись немного у роддома, отправились вместе с парнями домой к этой медсестре. Сама вошла чуть раньше и обратилась к ней с мольбой:

– Пожалуйста, ни слова об Асме.

– Это тот, что повыше?

– Да. Он хороший, честный парень. Давно и сильно любит Асму. Но…

– Но… – покачала она головой. – Напои спутников чаем, постели им на кухне, сама в гостиной на диване поспишь. А мне с утра вновь на работу, – сказала медсестра и ушла в дальнюю комнату.

Спала урывками, еле дождалась утра. Два друга, расположившиеся на жесткой тахте на кухне, тоже просыпались время от времени и тихо переговаривались. Интересно, о чем говорят мои ровесники-мужчины?

Утром опять отправились в роддом. Метель улеглась, и природа затихла, будто стыдясь своего вчерашнего поведения.

Сабир поговорил с врачом. Ашрафа и меня не пропустили дальше «приемного покоя». «Нечего ходить толпой! Инфекцию только разносите! – отругала нас пожилая санитарка и, выставив всех на улицу, начала мыть полы. Потом все же, похоже, сжалилась над нами и крикнула вслед: – Подойдите к окну, может быть, увидите!»

А окна одноэтажной больницы давно уже облепили посетители, как будто женщины всего района родили все разом. Все же нам удалось втиснуться и подойти к окну палаты, где лежала Загира, – успели увидеть малыша. Плотно запеленатый кулечек, как и все новорожденные. А Сабир спрашивает: «Мой сын – самый красивый, правда? Слышите, какой у него голосище?» Разве различишь, из какого свертка чей идет звук – они же пищат хором?! Все на одно лицо, на маленьком личике, кроме ищущего грудь ротика, ничего и не различишь. В этот момент незаметно бросила взгляд на Ашрафа: он загляделся на волшебный мир за окном, и одному ему известно, где витают его мысли.

20

Получила бандероль от Мавлиды. В прошлое лето она совсем не приезжала домой. Руководитель дипломной работы подсказал ей, что можно дальше развить тему, довести до научной диссертации, и моя подруга решила поступать в аспирантуру. Писала, что для этого пришлось сдавать сложные экзамены, особенно тяжело было по английскому языку. Школьная «англичанка» немного научила нас читать по транскрипции, но грамматику толком так и не изучили. Потом она куда-то уехала, и два года у нас никто не вел этого предмета.

Открываю бандероль, а там конверт с надписью «Украiнский степовий природний заповеднiк». Из него посыпались фотографии. На одной изображен табун лошадей, пасущихся на зеленой поляне. На заднем плане скачет всадник среди густых камышей. И вдруг вспомнились стихи, заученные в школьные годы: «Сквозь камыш князь Игорь горностаем прошел, белым гоголем прыгнул на воду, вскочил князь Игорь на борза коня, серым волком сошел с него, побежал по донецкой излучине…»

На фотографиях с изображением древних украшений было написано: «Половецьки срiбнi браслети и золотий половецький перстень».

Что хотела сказать Мавлида этими снимками? Стала торопливо читать ее письмо. Каждое предложение слово в слово откладывается в памяти. И вот что я запомнила:

«Привет тебе, подруженька, из «земли батькив» моего любимого! Фотографии подписывал он, на украинском – а все понятно, правда?

Соскучилась по родной сторонке, родителям, друзьям! Слава Богу, границы открыты, как-нибудь приеду. Эти снимки купили в киоске одного музея. До самого заповедника еще не добрались. А украшения увидели в экспозициях музея – они же принадлежали кипчакским девушкам! Нурия, в этих краях много знакомых глазу и дорогих сердцу вещей. Посмотри на лошадей, они словно пасутся у заросшего камышом берега Курэнле, подставляя гривы игривому ветру.

Подруга моя! Доверяю тебе секрет, который еще никому не открывала: Алеша сделал мне предложение. Уже третий раз… Говорит, что больше терпеть не может, нет сил. Нема терпения, коханна, как он выразился… Я дала согласие, Нурия. Уже скоро двадцать пять стукнет, «бабы эсвеклы» давно бы в глаза высмеяли, что выпала из списка невест. Олексию под тридцать, его друзья давно женаты, растят детей. Подсмеиваются над ним, мол, наверное, твоя «наукова думка» не считает тебя ровней. Это еще ладно, даже мать в конце концов сказала ему: “Ну, женись на своей басурманке, раз любишь”.

Сейчас тетя Дарья попривыкла ко мне, колкости не говорит, ведь иногда бываю у них. А я порой восхищаюсь ею. Прошлой осенью были на их родном хуторе. Там в семье младшего брата живет ее старенькая мать – и с ней познакомилась. Хутор называется Дичинский, расположен на берегу Северного Донца. Представляешь, оказывается, “Тихий Дон” снимали вовсе не на берегу Дона, а именно здесь! Здесь женщины ходят с высоко поднятой головой, как наша Загира, голоса зычные. Вечером собрались подруги тети Дарьи, отведали домашнего яблочного вина и начали петь! Помнишь, как мы пели на конце улицы Анки “Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю…”? Это, оказывается, старинная песня донских казаков. А какая певунья моя будущая свекровь! Стоило ей запеть грудным голосом “По Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…” и повести бровью на мужа, и стала она совсем другой – и нежной, и озорной, восхитительно красивой. Прямой нос, черные брови вразлет, густые пышные волосы, заплетенные в косы… Я сама не заметила, как воскликнула: Вы же Аксинья из “Тихого Дона”, Дарья Володимировна! Она, видно, тоже еще была под впечатлением своей песни и порывисто обняла меня со словами: “Зирка моя! В молодости многие так говорили”. “Зирка” значит “звезда” по-нашему.

На хуторе я чувствовала себя как дома. Удивительно, да? Тут многое напоминает Тулпарлы – колодец с журавлем, домотканые паласы, деревянные кровати с резным изголовьем… Встречаются дома, крытые соломой, как в соседней с нами Николаевке. А за хутором простирается степь, как они сами называют, “дикое поле”. Там до самого горизонта колышется седой ковыль. Говорят, там когда-то скакали скифы и сарматы. И, конечно же, кипчаки тоже.

Я впервые встретилась с бабушкой Олексия, поэтому привезла ей подарок: вафельное полотенце с кружевами на концах – сама крючком вязала. Казачки восторженно повторяли: рушник да рушник. Никак не могу добраться до главного. Эх, встретиться бы с тобой и наговориться вдоволь, Нурия! Словом, Олексий с отцом скоро поедут в Тулпарлы – сватать меня. Я приеду немного пораньше. Хочу позвонить домой (Амин-абый недавно добился-таки, чтобы им провели домашний телефон.). Средняя сестра вышла замуж, как только поступила в мединститут, а старшая до сих пор сидит в своей библиотеке (откуда там парни?) – боюсь, что папа откажет из-за нее. Нурия, завтра же зайди, пожалуйста, к нашим и сообщи между делом, что однокурсник там из какого-то района, придумаешь, сделал тебе предложение, а ты обещала подумать. Иначе они поставят тебя в пример мне, мол, видишь, подруга не спешит надевать хомут. Им ведь не хочется, чтобы я осталась на чужбине…

Ладно, подружка, в письме всего не напишешь, пока! Свадьба, скорее всего, состоится летом – ты будешь в центре, так и знай! Имею в виду свадьбу на Украине. Возможно, до этого и у вас с Фатихом все сладится?

Очень-очень скучаю. Твоя подруга Мавлида».

С головой погрузилась в письмо, фотографии и впечатления от них. Из глубины души донеслись отзвуки того времени, когда одна ветвь нашего народа переселилась на берега Дона. «О, Дешт-и-Кипчак! Великая кипчакская степь, простирающаяся в необозримые глазом дали… Три священных канона у кипчаков: скакать верхом, метко стрелять из лука и быть свободным!» Это говорит во мне голос крови. Ведь я дочь своего народа, одной из ветвей раскидистого генеалогического древа которого являются кипчаки, Да, я башкирка, унаследовавшая цепкую память от своих предков, не утративших историческую связь с незапамятными временами.

А как ловко переманила горделивую казачку на свою сторону моя подруга! Пригодилось и то, что на посиделках научилась плести кружева. Приписала мне Фатиха... Еще не знает, что три дня я была влюблена в парня по имени Чингиз – не успела написать ей об этом.

Часто с волнением размышляла над письмом Мавлиды. В середине апреля она и сама приехала. Вслед за ней должны были выехать Олексий с отцом. Представляю, как рассердился Амин-абый на дочь. Под горячую руку попало и мне: «Заговорщица! – накричал абый первым делом, а потом будто искал поддержку: – Посмотри, что творит Мавлида, собралась замуж за хохла да еще в такую даль, как будто у себя парней не хватает! На худой конец выбрала бы татарина – все-таки одной веры, и языки схожи. Нурия, ты знала давно, почему мне не сказала? Я бы предпринял что-нибудь. Я бы за волосы притащил домой эту распутную девчонку!»

– Абый, не оскорбляй Мавлиду, она не распутница! – возразила я.

– Говорит, едут вместе с отцом. Что же нам делать?

– Встречать по-человечески. Чтобы у них не осталось впечатления, что башкиры – неотесанные люди. Без того тетя Дарья вначале назвала Мавлиду басурманкой. Это было давно, пять лет назад.

– Это мою-то дочь, аспирантку?! Я им покажу! – опять распалился Амин-абый. Потом поутих: – Ладно, не выгонять же гостей из дома, надо принять как следует. Велю заколоть барана. Мать, тебе говорю, Рабига, беги к Гуле-Гульсум, Фаризе, пусть помогут приготовить национальные блюда. А то вам только бы по посиделкам, языки чесать... – Абый потер ладони и торопливо вышел из дома. Споткнулся об порог и выругался: «Сволочь!»

– Наверное, сильно стукнул ногу. Уф, надо бы ему ходить осторожнее, ведь глаза уже не те, – подала голос Мавлида из дальней комнаты, куда поспешила удалиться, когда абый начал распекать меня. – Девчонка, как удачно ты вспомнила про «басурманку», это раззадорило папу, теперь он расшибется в лепешку, чтобы не ударить лицом в грязь. Чувствую, что не разрешит гулять свадьбу у нас, лишь бы дал благословение. У шахтеров денег много, любят повеселиться – там и отведем душу. Я знаю, как уговорить папу поехать туда! Достаточно будет сказать ему: «Что я, безотцовщина какая?!» И ты, Нурия, обязательно приедешь, хорошо?

– Ладно. Очень хочется увидеть те края.

На следующий день после обеда Мавлида позвонила мне на работу: гости прибыли. Срочных дел не было, поэтому я заперла пионерскую комнату и побежала к подруге. Еще издалека заметила, что трое мужчин топчутся у ворот. Тот, которому не стоялось на одном месте, – Ишбирде, он в курсантском бушлате и шапке. Рядом, похоже, Алеша, без головного убора – видно, как ветер треплет его кудри. Солидный крепкий мужчина не расхаживал, как эти двое молодых, а стоял спокойно – по всей видимости, отец. Гости одеты легко. Наверное, у них уже тепло, а у нас еще прохладно. Олексий сильно похож на отца, а не на красавицу тетю Дарью. Тем не менее он довольно привлекателен, черные глаза излучают искренность и доброжелательность. Таким запомнила его еще с той поры работы на свекле. Он тоже узнал меня и шагнул навстречу. Дружески улыбаясь, словно виделись только вчера, пожали друг другу руки.

– Ждем батько, – сказал Олексий, кивая в сторону школы. Оказывается, они поджидают Амина-абыя, который даже сегодня не стал откладывать урок. Он любит повторять: «Математика – хребет знаний, попробуйте удалить из него хотя бы один позвонок – сразу упадете! Пропускать мои уроки никак нельзя!» Не нарушает этого правила и сам.

– Держись, Алеша, он крепкий орешек! – предупредила я, пользуясь случаем. – Шторма не миновать – у него сначала девятый вал, затем – восьмой и по убывающей… Добрее него человека, однако, трудно найти.

– Белям – знаю, – ответил парень. Ух ты, пытается по-нашему говорить! – А еще белям: матурым-коралайым².

– Одни ресницы чего стоят! – добавила я.

– Просто княжна персидская.

– Башкирская!

В эту минуту распахнулась калитка, и оттуда показалась сама «княжна». Настоящая! За последнее время Мавлида похорошела, как цветочный бутон, который распустился во всей красе. Косу собрала в большой пучок на макушке, поэтому она кажется выше ростом, а осанка стала горделивей. Талия у нее всегда была тонкой, а теперь, когда бедра округлились, а груди стали пышнее, она стала казаться осиной.

– Коралай! – обняла я подругу.

Она взмахнула густыми ресницами и широко улыбнулась, показав ровные белые зубы. На смуглых ее щеках образовались ямочки. В этот момент мне подумалось: зубы у меня тоже красивые, но ямочек на щеках нет – с детства жалела об этом, но не нарисуешь же их!

Гости не задержались надолго, и в деревне мало кто их успел увидеть. Но в Тулпарлах молниеносно разнеслась весть: «Приезжали с Украины, чтобы сосватать младшую дочь учителя Амина. Парень оказался одним из тех солдат, которые перевозили свеклу в ту осень, когда Каракаш Масрура зачала сыночка от полковника. То-то девчонка уехала учиться в те края… Учится на профессора, а выходит замуж за шахтера. Амин-учитель, оказыватся, не очень-то рад, сказал дочери, что не будет свадьбы в деревне, мол: хочешь стать хохлушкой – там и гуляйте. Туда, пожалуй, съездит, новые места посмотрит, раз выпала такая возможность. А до приезда зятя с отцом он, конечно же, бесновался, ругал дочь, мол, даже если по одному башкиру отыскать в каждом районе Башкортостана, неужели из них нельзя было выбрать мужа? Ишбирде, говорят, потребовал выкуп за сестру, объяснив жениху: «Иначе в наших краях обрезают хвост коню шурина». У него, конечно, коня нет, а вот такой обычай в старину был…»

Свадьба Мавлиды на самом деле состоялась не в Тулпарлах. Со стороны невесты на Украину съездили родители, сестры и Ишбирде. Мне предстояло защищать диплом, поэтому я не попала на свадьбу. Пришлось довольствоваться тем, что рассказал Амин-абый, когда я вернулась, завершив учебу. Но не оставила мечту когда-нибудь навестить подругу. Отец Олексия произнес на свадьбе тост: «Они сами побачимо свою долю, и нема другим думати. Шоб дити в радости булы!» Амин-абый несколько раз повторил эти слова, когда собрал учителей за столом, чтобы отведать гостинцы от сватов. Он еще запомнил приветствие: «Здоровеньки були!», и оно теперь часто звучит из уст тулпарлинцев.

А у меня из головы не идут слова Андрея, который клялся любимой: «Ты – моя Отчизна!» Из-за любимого человека некоторые покидают родные края, как Жанкисэк, Мавлида… Или отдают жизнь ради любви – вспомним Ромео и Джульетту, Тагира и Зухру… Сходят с ума, как Лейла и Мэджнун… Орфей спустился в ад, чтобы спасти свою Эвридику, а Хаубан – в подводное царство за Нэркэс…

Но никто из них не сравнивал любимого человека с Отчизной! Любовь к Отчизне – это святое, благородное чувство, оно передается человеку еще в малой вселенной, через кровь, с молоком матери. Да, случается, что перипетии жизни заносят людей в чужие края, иные там находят последнее пристанище, но Отчизна корнями врастает в сердце человека, и куда бы ни забросила его судьба, этих корней не вырвать из груди. Я верю в это. Ищу подтверждение своим мыслям. Ведь совсем рядом живет одна из тех, кто приехал к нам из-за морей, следуя за единственным любимым – Жанкисэк.

– Твоя Отчизна теперь в Тулпарлах, да? – задала ей вопрос.

– А разве Отчизна не там, где ты появился на свет? Где сделал первый вдох, первые шаги… Моя Отчизна – Крым. А Тулпарлы – земля, которая меня приняла, обогрела, так ведь, моя милая Нурия?

– А если бы твой Адисай сказал тебе: «Жанкисэк, ты – моя Отчизна!», что бы ты ответила?

– Это слова не мужчины.

– А женщина могла бы так сказать?

– Не думаю. Конечно, существует поговорка, что дом мужа становится ближе родного, но это не означает отказ от Отчизны, а всего лишь воля принимать свою судьбу.

Жанкисэк проводила меня с какой-то тревогой в глазах, в которых застыл вопрос: «Смогла ли я тебе помочь, дитя мое?» Чтобы вывести ее из этого состояния, оставила ей заказ: сшить из цветных лоскутков «курочку» для чайника, чтобы чай лучше заваривался. У нее получаются замечательные тряпичные курочки с красным гребешком, черными бусинками вместо глаз и пышными крыльями и хвостом.

По дороге заглянула к картэсэй.

– Куда только не забрасывает человека его судьба! Если сумеет сохранить в себе любовь к родной земле, честь ему и хвала! Может быть, у других народов по-другому, не знаю. Но у башкир особая преданность отчему краю. Об этом поется и в старинной народной песне: «Башкиры жизни не щадили, проливали кровь свою, но Урал родной не уступали врагу», – так ответила Мудрая Райхана, разрешив все мои сомнения.

Моя душа как будто немного успокоилась. Понимаю, что можно бесконечно размышлять на эту сложную тему, но главная мысль о любви к Отчизне отложилась в моей голове, укоренилась в сердце.

21

Напали на Чингиза! Трое мужчин подкараулили его на пути в Таллы, стащили с велосипеда и сильно избили. Лицо – сплошной синяк, руки-ноги – в ушибах, сломано ребро.

Деревня была ошарашена – такого у нас не случалось со времен Гражданской войны. Пособники николаевского богача, который был за белых, ночью подкараулили по дороге домой двух наших односельчан, участвовавших в партизанском движении, и сильно избили. Возможно, и религиозные разногласия сыграли свою роль. А здесь? Бывает, конечно, что иногда мужчины сцепятся друг с другом, но чтобы группой на одного – не случалось.

Самигуллин поймал тех драчунов, закрыл в комнате с решеткой на окнах и позвонил в район: как можно скрыть такой случай, когда специалист хозяйства лежит в больнице с травмами? Семейные скандалы, другие мелкие происшествия он обычно улаживает сам, не всегда заводит дела.

Одним из дебоширов оказался дядя Закуан. Услышав его имя, я с болью в сердце вспомнила о поделенной на отдельные «владения» послевоенной деревне, детях, рожденных от ворованной любви, женщинах, хранивших верность не вернувшимся с фронта мужьям (их – большинство!), девушках, которые так и состарились в невинности, словно цветы, увядшие, не раскрыв бутоны… Так вот этот дядька приревновал какую-то молодую женщину с Амбарного переулка к Чингизу. И натравил на него нескольких мужчин, мол, этот зоотехник теперь совратит всех наших женщин – вот начал с крайнего дома и пойдет по очереди. Якобы все работницы птицефермы будут принадлежать Чингизу. Как только могли те мужчины поверить такой наглой лжи?

Опять ревность! Точнее, нежелание принимать женщину свободной личностью, а привычка считать ее своей собственностью. Где-то читала, кажется, в журнале «Крестьянка», что в каждом пятнадцатом мужчине дремлет «синдром Отелло». Если это верно, то в нашей деревне насчитываются десятки ревнивцев. Это же отголосок дикости, оскорбление женского достоинства…

Уф, как там поживает Асма?! Она прочитала «Анну Каренину» и поделилась со мной: «Нурия, я ведь тоже пережила ее состояние. Наверное, в последнюю секунду она даже передумала покончить с собой, но как тут спасешься, если тяжелый паровоз уже идет на тебя?! Я ведь могла избежать тех безжалостных ножниц… Но не успела! Кромсающие зародыш ножницы не пощадили и меня. Как и Анна, я осталась под поездом судьбы. Раздавленная. Но выжила – ради Артура…»

– Нурия-апай, о чем ты задумалась? Я тут вспомнила одно мамино выражение, – эти слова вернули меня к действительности: мы же с Мунаварой едем в больницу к Чингизу. На автобусе.

– Да… что?

– Лет пять-шесть назад она говорила. Тогда я эти слова восприняла только ухом, а до разума они дошли только сейчас.

– Что, говоришь, дошло?

– Смысл маминых слов. Они с отцом жили очень плохо, только в последнее время немного успокоились. После одного из скандалов мама долго плакала, потом произнесла: «Правы те женщины, которые говорят, что лучше быть одной. Муж – как тюрьма, где в неволе томится душа. Улетела бы, да крылья сломаны…»

– Это тетя Салпа так сказала?

– Да.

– Значит, поэтическая душа тебе досталась от мамы.

– Тяжело жить с нелюбимым, или семья – неволя в любом случае? Может быть, лучше вообще не выходить замуж? Иногда думаю, что амазонки, наверное, были башкирками. Ведь такая отчаянная смелость живет и в наших девушках.

– Да, теми храбрыми амазонками руководили, наверное, бунтарство, страстное желание свободы. Они были вольны, как ветер, любили верховую езду… Но при этом понимали, что необходимо заботиться о продолжении рода. В истории сохранились сведения о том, как вооруженные луком и стрелами женщины с щитом в руках нападали на корабли, приставшие к берегу за питьевой водой или какой другой надобностью, и брали в плен мужчин. Через некоторое время корабли сжигали, а пленных бросали в море, там уж кому как повезет. Смелые воительницы вступали в непродолжительные связи и с мужчинами соседних племен, чтобы рожать детей, сохранить род. Если рождалась девочка, оставляли у себя, а мальчиков отдавали отцам.

– Они остались лишь в легендах… Интересно, какое бы было к ним отношение сегодня, если бы жили и поныне?

– Такой образ жизни не может быть вечным.

Мунавара помолчала немного и возобновила разговор:

– Иногда в газетах или по радио появляются сообщения о лесбиянках. Говорят, есть и такие мужчины, которые живут в парах?! За рубежом…

– Хватит, давай не будем обсуждать, что у них, за рубежом. Вон что стали вытворять в нашей деревне. Мужчины начали пить, драться. Думаешь, Чингиза избили за то, что он глаз на кого-то положил? Он попытался пресечь их пьянство, распутство – вот в чем дело.

– Теперь он, наверное, уедет обратно в Уфу?

– Не такой он парень. Или сам прижмет хвост, или скрутит хвосты тем мужикам – время покажет.

Останавливаясь у каждой деревни вдоль дороги, набрав полный салон народа, автобус добрался до районного центра только к трем часам. Через два часа отправится в обратный путь, до этого надо успеть повидать Чингиза, зайти в универмаг и книжный магазин.

В больницу нас не пустили – тихий час до пяти вечера. Мунавара не растерялась, сбежала с крыльца и громко крикнула:

– Чингиз!

То ли из-за тишины вокруг, то ли просто место такое – ее голос прозвучал так звонко, что почти в каждое окно выглянули больные. В одном из окон показался и Чингиз. Дал нам знак, чтобы подождали. Мы остановились. Были уверены, что он обязательно выйдет к нам. Чингиз, которого мы знаем, уговорит даже самую строгую медсестру, найдет нужные слова.

В дверях показался кто-то на костылях, в спортивном костюме. Сдернул капюшон с головы – да это же Чингиз хромал в нашу сторону с развевающимися на ветру золотистыми волосами.

– До свадьбы заживет! – пытался он шутить, показывая на ногу. Синяки на лице приобрели желтоватый оттенок. – Трое здоровенных мужиков напали разом… Будь на моем месте кто-то другой, эти пьянчуги забили бы его до смерти. От меня они сбежали, протрезвев от приемов самбо. Но погнаться за ними не смог из-за сломанной ноги…

– А зачем ты заходил к тетеньке на Амбарном переулке? – нервно спросила вдруг Мунавара. А парень покладисто ответил:

– На птицефабрике нужно будет несколько счетных работников, а она, имея диплом бухгалтера, работает кладовщиком. Говорит: «В колхозе другой работы нет. В школе есть место кассира, но платят мало. У кладовщика хоть – зерно, мясо…»

– Вот бесстыжий! – сказала в сердцах Мунавара. Мы с Чингизом в недоумении уставились на нее: кто же этот бесстыжий? – Я про этого дядю Закуана, уже за пятьдесят, а все туда же – гуляет! – ответила она и густо покраснела.

– Гуляет? – Чингиз расхохотался. Не удержалась и я, рассмеялась вместе с ним.

– Вот это ты сказала, Мунавара! Эх, сколько я потеряю тут времени, на фабрику должны привезти оборудование. Собирался поговорить и с членами женсовета: некоторые женщины явно прикладываются к рюмке! Для вас это привычно, ничего не замечаете вокруг, да? Я в детстве бывал в Таллах, никогда не встречал на улице пьяных тетенек. Только на зимних каникулах, когда в колхозе затишье, приходилось видеть, как готовили медовуху и ходили в гости друг к другу: выпьют пару стаканов и затянут песню... Поняли?

В это время распахнулась дверь больницы, и на крыльце появилась женщина в белом халате.

– Иду, сестричка, иду, милая, – ласково сказал ей Чингиз и подмигнул, повернувшись к нам: – Тихий час, к сожалению…

Мы сочувственно посмотрели вслед парню, прыгающему на одной ноге, и поспешили в универмаг. Тревога за Чингиза покинула нас. Помолчав немного, Мунавара выдала:

– Ты много читаешь, Нурия-апай, все знаешь. Чингиз должен бы влюбиться в тебя, а…

– А в кого же он влюбился? – спросила я нарочно.

– В меня!

– Здесь неуместно слово «должен»… У любви свои правила, она сама выбирает, поняла?

– Поняла! – Мы вновь заулыбались, повторяя любимое слово Чингиза.

* * *

Не скажу, что у меня открылся третий глаз, но за последнее время стала втрое внимательнее всматриваться в то, что происходит вокруг. Ведь и в самом деле есть правда в словах Чингиза: мы многого вокруг в упор не видим. Заметила, что некоторые свекловичницы частенько ходят навеселе. И продавщица продуктового отдела магазина почти каждый день стоит за прилавком с красным лицом и болтает без умолку. Дядя Сахи столько лет проработал на этом месте, такого за ним не водилось, теперь он перешел в отдел промтоваров. Говорят, что две-три одинокие старушки втихомолочку начали выпивать, собираются и «обмывают» пенсии. Выяснила, кто такие, и довела до Сакины-апы, она тут же сходила к ним домой. Припугнула: «Стыд какой, если помрете от пьянства, вас там не то что в рай, даже в ад не пустят! Не прекратите, вызову на собрание, выставлю на позор перед всем народом!»

Через некоторое время на самом деле состоялось заседание женсовета по обсуждению случаев пьянства среди женщин. Были приглашены участковый Самигуллин, фельдшер дядя Аухат, парторг дядя Гильман, главный агроном дядя Искандер, Чингиз и два бригадира. Дядя Акназар отмахнулся от проблемы, сослался на дела в райцентре и уехал.

Сакина-апа вкратце рассказала о работе женсовета, который возглавляла много лет, и перешла к главному вопросу:

– Народ на глазах увязает в болоте пьянства! (Любит она немного преувеличивать.) Одно дело – мужчины, женщины тоже начали пить! Хозяин возвращается усталый и голодный с работы, а хозяйка поддатая, ужина нет, и получает за это тумаков от мужа, потом бежит с жалобой в милицию. В магазине водкой торгуют свободно. Пьет и сама продавщица Гулиса-апай, это уже ни для кого не секрет. Короче, члены женсовета, приглашенные руководители, у меня пухнет голова от этой проблемы, давайте возьмемся сообща, искореним пьянство! Все понимаете, какое получают воспитание дети в пьющих семьях. Какие будут предложения?

Все четырнадцать участников заседания высказали свое мнение. А я вела подробный протокол заседания.

Самигуллин перечислил преступления, совершенные в состоянии опьянения:

– Участились случаи аварий на транспорте. Появилось много техники на фермах, в поле, и кто чаще подвергается производственным травмам – пьяница. Стало больше семейных скандалов. Нужны какие-то дополнительные меры, помощь общественности, я один не могу держать в узде несколько деревень.

– Есть случаи смерти от пьянства, так как алкоголь разъедает печень за несколько лет. А белая горячка? Отправишь в районный вытрезвитель – их штрафуют, и фельдшер становится заклятым врагом. Некоторых надо бы отправить в ЛТП, но жены плачут, это, мол, все равно, что тюрьма. А сами жалуются, что житья нет от пьющего мужа, – отметил с горечью дядя Аухат.

Заведующие фермами, бригадиры пожаловались на учащение случаев воровства кормов и зерна для обмена на алкоголь.

Агроном горячо поддержал их:

– Пенсионерки установили даже ночной тариф: воз сена – три поллитровки, воз дров – две, черт возьми! Некоторые занимаются самогоноварением, у нас же много свеклы… Говорить об этом председателю колхоза бесполезно, его чуть ли каждый день в район вызывают, елки-палки. Парторг тоже постоянно пропадает в райкоме, понимаете ли!

– Понимаете ли, лучше тебя знаем, что у нас творится, брат! – вскочил парторг. – Каждый день какие-то отчеты, совещания, взносы – думаешь, мне так хочется мотаться в район. Вот сейчас требуют списки тех же самых пьяниц. У вытрезвителей и ЛТП тоже свои планы.

– Список составим вместе, – предложил Самигуллин.

– Вообще-то, это основная задача участкового, а все валят на меня.

– Сами так захотели, парткомовцы, контролируете всех и вся…

Тут слово попросил Чингиз.

– Обсуждаем очень серьезный, стратегический вопрос, – начал он порывисто. – Участковый сказал, что необходимы какие-то дополнительные меры. Нужны, но не какие-то, а конкретные! Сегодня прямо здесь и надо наметить их. Поняли?

– Может, сам предложишь эту самую «конкретику»? – обратились к нему сразу несколько человек.

– Пожалуйста! – И Чингиз стал перечислять: – В городе милиции помогают дружинники. А у нас разве нет парней, достойных стать дружинниками? Одному участковому не поспеть везде! Могли бы выходить на дежурство комсомольцы. Это – первое. Надо привлекать к ответственности руководителей за то, что допускают случаи кражи кормов и зерна, а воров – штрафовать. Кто-то получит партийное взыскание, а кто-то выложит деньги из кармана. На первый раз можно не доводить до района, уладить на месте. Это – два. Выгнать с работы продавщицу за постоянное пьянство! И поставить условие новому продавцу: в пору сенокоса и жатвы вообще не возить водку в деревню, знать меру и в другое время – продавать спиртное только в определенные часы. Вот вам и три. Сакина-апа, у вашего совета и, конечно, у учителей – непочатый край работы в этом направлении. – Апа только раскрыла рот, чтобы возразить, но Чингиз опередил ее: – Знаю, что и обучение, и воспитание, и агитаторская работа – полностью на вас. Но что поделаешь, учитель – самый образованный человек в деревне. Традиция! Надо организовывать беседы с родителями, проводить лекции о вреде алкоголя. И особенно просвещать женщин: от них зависит здоровье нации по большому счету, да и согласие в семье, тепло и уют в доме, само собой. Есть замечательная пословица: «Рука, качающая колыбель, владеет миром». Поняли? Надо изучать, пропагандировать положительный опыт хороших семей, они же у нас есть, и их большинство, организуйте вечера в их честь, пишите о них в районную газету. Это – четыре.

Тут и у меня появилась одна идея:

– Можно вывесить у правления стенную газету с карикатурами на пьяниц. Самых заядлых назвать поименно.

– Правильно, Нурия. Вот вам уже пятый пункт. Тех, кто дошел до алкоголизма, отправлять в лечебно-трудовой профилакторий – пусть жены поймут, что, если вовремя не отправить пьющего человека туда и не вылечить, недалеко и до тюрьмы… Надо взять под контроль тех, кто еще не дошел до опасного края. Кстати, разве на селе не стало аксакалов? Пусть они не наблюдают со стороны, а мудрость свою на общественную работу направляют! Это – шесть. В деревне полно неженатых парней. Они, бывает, собираются компаниями за выпивкой. Не знаю, правда или нет, но, как говорит Иксан-балагур, даже создали «Ассоциацию холостяков». Срочно вернуть девушек, сбежавших в город! Придумать какой-нибудь праздник, пригласить их, поговорить, убедить! Нурия уже начала работу в этом направлении, давайте поможем ей. А вот и семь.

Говорили долго, откровенно. Приняли и постановление.

Когда заговорили о дяде Акназаре, Самигуллин высказал свое мнение:

– Каждого из вас связывают родственные отношения с председателем колхоза Саитовым, поэтому боитесь высказываться открыто. Всем известно, что он не считается с людьми, не дорожит природными богатствами родного края, помните, как он велел распахать поляну, где рос девясил? Возложил свои прямые обязанности на руководителей среднего звена, а вы молчите. И в район ездит не с отчетами – кто ежедневно требует у него данные? Тем более сводку передают каждый день по телефону. У него там любовница. Поняли? – Самигуллин улыбнулся, поняв, что невольно употребил ходячее слово Чингиза. – Все зависит от воли народа: не только председателя, но и сидящих повыше снимают с должности. Образование у него – всего лишь техникум, а в колхозе немало специалистов с высшим образованием, так что и резерв имеется.

– Например, вот Искандер, понимаете ли. – Похоже, кандидатура, предложенная парторгом, всем пришлась по душе – участники заседания дружно захлопали в ладоши. Конечно, это был пока только разговор в тесном кругу, но тучи над головой председателя сгущались.

22

Лето 1972 года, наверное, никогда не сотрется из памяти. Как ни богата жизнь на события, некоторые из них оставляют особенно яркий след в наших судьбах, время от времени заставляя сердце трепетать от радости или, наоборот, от горечи пережитого. В моей жизни произошло важное событие – получила диплом о высшем образовании, что вплетено в мою биографию. А в память народа этот год врезался жесточайшей засухой, какая случается в природе раз в несколько десятилетий.

Малоснежная зима с трескучими морозами не предвещала ничего хорошего. Только к середине декабря едва запорошило снегом поля, где с осени дружно поднялась и радовала глаз иумрудной зеленью озимая пшеница. Было понятно, предшествующие этому ночные холода уже насквозь заморозили всходы. Горные склоны оставались голыми почти всю зиму. Переговорив со стариками, встревоженный Бурехуккан-олатай трижды приходил к дяде Акназару, но так и не застал его. В конце концов передал агроному – дяде Искандеру: «Понимаешь, сынок, лето будет засушливым, намотай на ус. В 1948 году, к примеру, не только зерновые, даже картошка не уродилась. Свекла тогда до нас еще не дошла, поэтому не могу сказать о ней. Из-за нехватки сена большая часть колхозного стада была отправлена на убой, и на частных подворьях сократили поголовье скота. Балбабай вспоминает, что и меда в тот год почти не было. Еще надо остерегаться пожаров, в тот год сильно горели леса».

Агроном прислушался к советам аксакала, собрал специалистов на совещание и принял ряд мер. Об этом стало известно позже. Иначе последствия засухи, охватившей не только Тулпарлы, но и всю республику, оказались бы куда более серьезными для нашей деревни.

Дядя Искандер велел посеять свеклу подальше от прежнего места, на более низменном участке. На бумаге площади оставил прежними, а на деле немного сократил. Председателю об этом говорить не стал, тот и не станет вникать в подробности. Клевер, рапс, другие травы уже несколько лет возделывали на орошаемых землях. Главный механик, заведующие фермами, бригадиры договорились расширить эти самые искусственные сенокосные угодья.

Начальник лесхоза пригласил своего «шефа» – он так уважительно называет Бурехуккана-олатая – на совет, где договорились шире пропахать защитные борозды вокруг лиственничного леса. За противопожарной службой закрепили, помимо специальной машины, еще трех лошадей, обеспечили их телегами и бочками, назначили ответственных людей.

Дружинники под руководством Самигуллина совершили подворный обход с целью оповещения населения, предупредили, чтобы у всех под руками были ведра, лопаты и другие принадлежности. В местах массового скопления людей вывесили плакаты, призывающие к осторожному обращению с огнем.

Засуха выдалась жесточайшей. С июня до августа дождей почти не было. Обгоняющие друг друга облака выпадали скудной влагой вдоль Курэнле или проливались над озером Тулпарсыккан. Порой вселяли надежду сполохи молний на небе и их гулкие грохоты, надвигающиеся будто бы в нашу сторону тучи, но и они роняли лишь редкие крупные капли, оставляя после себя дырчатые узоры на толстом слое дорожной пыли.

В середине июля то там, то здесь наблюдались возгорания в лесу. Но противопожарная охрана была начеку, не давала огню разгораться. И что странно, горели пересохшие от распашки бывшие болота, которые раньше подпитывали влагой окрестности, спасая от засух. Старики охраняли лиственничный лес и орешник. Даже переселились туда, огородив небольшой участок и соорудив подобие шалаша. Менялись каждые три-четыре дня, вели там беседы, словом, с удовольствием ходили на дежурство, радуясь тому, что могут принести пользу обществу. Среди них обязательно присутствовал и вооруженный охотник, ведь в любое время там мог объявиться настоящий хозяин аюсинских лесов – медведь.

Опасность пожаров миновала деревню. Запретили разводить огонь в летних кухнях, бани нельзя было оставлять без присмотра. Тем не менее как-то мальчишки разожгли костер на берегу Курэнле, от которого разом загорелся сухой камыш – уровень воды в реке сильно упал, и прибрежная трава вся высохла. Люди быстро сбежались с ведрами и лопатами, заливали огонь водой, засыпали песком и глиной и не дали ему распространиться.

Сильно пострадали от засухи поля. Дядя Искандер с весны велел перепахать пострадавшие от морозов озимые и через некоторое время засеять эти площади подсолнечником. Он, конечно, пошел в рост, но что будет дальше – время покажет.

Лишь на лесных полянах собрали немного сена, а пастбища все лето оставались почти лысыми. А вот с поливных участков (Курэнле сильно обмелела, но воду из нее качать можно было) первый укос уже сняли, сейчас поднимается отава. Наверное, именно в такие моменты и проходит испытание часто повторяемый в последнее время «человеческий фактор». Такие люди, как, например, наш дядя Искандер, могут в какой-то мере облегчить последствия даже природных катаклизмов. Я воочию убедилась в этом.

* * *

В один из душных знойных дней, когда ртутный столб термометра поднялся выше сорока трех градусов, позвонила Асма, пришедшая в магазин в Сакмаелгу. Я добилась, чтобы провели телефон в Новом доме, – из уважения к олэсэй, орденоносному ветерану. «Нурия, один из стволов той сосны засох, видимо, вымерз в зимние морозы, а теперь вот – жара… Недобрый это знак, подруженька!» – успела она сказать, и связь прервалась. В Сакмаелге до сих пор пользуются плохо работающей рацией. Хотя не была уверена, что Асма слышит меня, я сказала в трубку: «На днях приедем к тебе, жди! Вдвоем с картэсэй».

Давно намеревалась свозить картэсэй к ним, но никак не могла выполнить свое обещание. А тут, услышав явную тревогу в голосе подруги, побежала к картэсэй, она не дала даже уговаривать себя, сразу сказала, что надо поторопиться. Немедленно начали собираться в дорогу, хотя Ашраф обещал, что через пару дней сможет поехать с нами.

В грузовой машине добрались до Сакмаелги, а оттуда муж тети Хатимы довез нас на мотоцикле до Аюсы.

У Асмы все по-старому: не хуже, не лучше. Почему же она так растревожилась? Сердцем чует опасность? У картэсэй своя задача – прочитать суру «Ясин» из Корана.

– Бабушка Райхана, прочитай «Ясин» нам всем троим, хорошо? Живем в лесу, среди диких зверей – на всякий случай… – От этих слов Асмы сердце сжалось.

Пока бабушка читала молитву, я сходила к той сосне. О Аллах! Не раз до этого видела засохшие деревья, но нынешняя картина заставила содрогнуться. Засохший ствол стал такой маленький и жалкий, хвоя вся осыпалась, а живой ствол склонился в его сторону: словно мать прижимала к груди тело своего мертвого ребенка…

Не прошло и недели, когда подруга вновь позвонила и смогла сказать только: «Артур мой…» – я все поняла. Было около пяти утра. В этот раз из Тулпарлов нас поехало несколько человек: Ашраф, Сабир, Мунавара и я, еще Самигуллин, дядя Аухат, несколько пожилых мужчин, кто-то из них должен был отпеть Артура. Тетя Хатима из Сакмаелги приехала туда еще до нас. Провожая меня, картэсэй сказала: «Оставайся на несколько дней с подругой, колокасым».

На третий день после похорон Артура тетя Суфия не проснулась. С вечера она попросила Асму присесть рядом, чтобы поговорить. Но этим двум женщинам не надо было слов, чтобы выразить всю боль от потери родного человека, им достаточно было посмотреть друг другу в глаза. Все же тетя Суфия прошептала несколько слов: «Я благодарна тебе…»

Прошли похороны, поминки, а Асма не уронила не слезинки.

– Отпустит… – сказала картэсэй, когда я привезла подругу с собой в Тулпарлы. Она постоянно крутилась около Асмы и бесперестанно говорила: – Покойная Суфия чтила свою веру. Конечно, ведь сибирские татары – те же мусульмане. Увидела, с какими почестями проводили сына, и ушла успокоенная… Материнское сердце, несмотря на болезнь, терпело до последнего…

Жалобный голос и скорбные слова картэсэй сделали свое дело – Асма разразилась горькими слезами. Конечно же, Зиряк Райхана знала, как расслабить тиски, сжавшие сердце Асмы.

В какой-то момент почувствовала, что кто-то смотрит на нас с улицы. Оказалось, Ашраф стоит под нашими окнами и не смеет войти. Хотела махнуть ему рукой, мол, иди, не до тебя сейчас, но решила выйти и объяснить словами: «Не ходи пока, она только-только начала выбираться из оцепенения…». Ашраф ничего не сказал, ушел домой, повесив голову.

Наконец-то отозвались из Тобольска: позвонила дочь покойной тети Суфии – я сообщала ей и о смерти Артура, звонила и после кончины матери. Она сказала, что скоро приедет, до этого не было возможности. Наверное, так, путь-то неблизкий.

– Приезжайте, дорогу знаете, – только и успела я ответить, как картэсэй почти вырвала из рук трубку и сказала: – Дитя мое, планируй поездку ближе к сороковинам, раздашь милостыню, на могилки сходишь – их теперь три на кладбище Аюсы. – Я даже испугалась, что она хочет отчитать эту женщину, уф, пронесло! Все же, положив трубку, она добавила, видимо, опять же в назидание мне: – Суфия жаловалась, что зять дочку обижает, а какого уважения от мужчины ждать, если женщина настолько бесхарактерная! Ведь могла бы успеть попрощаться с матерью…

После приезда и отъезда золовки, проведения поминок по покойным Асму окончательно перевезли в Тулпарлы: не оставишь же ее одну в лесу. Поселилась у моей картэсэй. Стала работать поваром в яслях вместо тети Махибики, которая сильно сдала после гибели Минзифы и пошла на пенсию по состоянию здоровья. Похоже, охладела она и к своему Акназару, говорят, перестала следить за ним.

* * *

В эти дни еще одно событие не сходило с языка тулпарлинцев: учительница ботаники и биологии Альфия-апа с мужем, учителем химии, уехали в свои родные края. К тому, что остаются без химика, люди отнеслись, мягко говоря, равнодушно. Придет на его место новый учитель, может быть, с ним школе повезет больше. А вот с Альфией-апой, которая в некоторых классах вела и географию, всем было жаль расставаться. Она и сама переживала разлуку – это было очевидно.

Как бы ни старался одинаково относиться к ученикам, у каждого учителя бывают любимцы, на которых он возлагает особые надежды. Альфия-апа относилась ко мне очень хорошо, но в нашем Камиле она видела прирожденного ботаника. Он тоже чувствовал это и прикипел к учительнице и к ее предмету душой. Можно сказать, не вылезал из ботанического уголка, летом с удовольствием трудился на пришкольном участке. Особенно заметно это стало в последние годы. Услышав однажды, как он хвастает перед Камилой: «Твой старший брат – будущий ботаник!», – я только усмехнулась, мол, тоже мне старший брат – родился на несколько минут раньше. Но со временем заметила, что он произносил эти слова на полном серьезе.

Словно подтверждая мои мысли, Альфия-апа перед отъездом пригласила нас с Камилом в школьный сад. Там нас поджидали Чингиз и дядя Искандер. Я даже подумала, а чего им тут надо?

– Камил, давай, организуй экскурсию для гостей, сначала покажем оранжерею, – встретила нас учительница. – Она у нас – единственная в районе! И там круглый год цветут розы. Кстати, к нам успели переселиться двенадцать сортов роз из Донецка, где живет Мавлида, а там у них насчитывается более ста разновидностей! А та голубая роза не раз приносила Тулпарлинской школе первые места на осенних праздниках цветов.

– Очень буду скучать по этим цветам, по деревне, по всем вам, по тебе, Камил! – сказала учительница, выходя с нами в сад.

– Будете каждый год приезжать в гости! – Я с восхищением посмотрела на Камила, который по-взрослому, на равных поддержал беседу.

– Сад оставляю на тебя, Камил. Надеюсь, будешь помогать новому ботанику. Через год поступишь в институт, поэтому подготовь такую же ответственную, трудолюбивую смену себе, хорошо?

– Апа, я, наверное, выберу агрономический факультет сельхозинститута. Не получится из меня учителя.

– Агроном и есть самый настоящий садовод… Все же жаль, я представляла тебя ученым-ботаником. Время еще есть, думай, выбирай, что тебе по душе, сынок!

У Альфии-апы нет своих детей, вот еще откуда ее расположение к Камилу. Хотя, она любила всех своих учеников, но моего брата все же держала ближе к сердцу, как сына. Почему Всевышний лишил эту прекрасную женщину радости материнства?.. Но тут же вспомнила слова картэсэй, что грешно сетовать на Аллаха…

Пока мы беседовали, мужчины остановились у грядки с пшеницей, огороженной невысокими тонкими жердинами. Там посеяны семена, сохраненные Малик-баем!

– Пора убирать, – сказал дядя Искандер, растирая колос и перекатывая на ладони янтарные зерна. – Все одного размера, гладкие, здоровые. Кондиция, понимаете ли! Попробуй на зуб – это твердый сорт.

– Каждый грамм такой пшеницы на вес золота, – отметил Чингиз. – А нельзя ли ее возделывать на колхозном поле, в каком-нибудь потайном уголке?

– Да не в одном уголке, а в трех местах засеяли небольшие участки для испытания – какая почва больше подойдет.

– Вот – настоящий хозяин! Дядя Акназар – бюрократ, крючкотвор, очковтиратель!

– Тише! – успокоил дядя Искандер Чингиза, словно остановил коня на скаку, дернув за поводья. – Он пока ничего не знает о наших опытах.

Засуха, нависшая над страной, каждый день напоминала о себе. Были обнародованы подсчеты, что урожай зерна, картофеля и овощей в этом году будет наполовину меньше предыдущего. Продукты собираются закупать со стороны, в дружественных государствах. Любимая наша Куба обеспечит нас сахаром и картошкой. Настоящая дружба проходит испытание именно в такие моменты! Их картошка уже добралась до Уфы: к нам приезжал Денис, тетя прислала с ним немного крупных красных картофелин удлиненной формы. Сварили две бульбочки, попробовали на вкус, не очень понравились. Остальное убрали в подпол – на семена. Посадим следующей весной – если урожайная, пойдет хотя бы скотине на корм.

Нужен дождь! Почти каждый день пожилые женщины с ребятами поднимаются на гору, к Дождевому камню, чтобы просить у Всевышнего небесной влаги. Варят кашу, кипятят чай, дети обливают друг друга принесённой с сбой водой, приговаривая:

Дождик, лей, лей, лей!

Воду не жалей!

Бери ложку, пробуй кашку –

Приходи скорей!

Сегодня по утренней прохладе и картэсэй с детворой поднялась на гору. Взяла с собой и Камила с ведром воды. Уговорила выучить подходящие для случая короткие стишки, как, например: «Дождик, дождик, поливай! Вырастит пшеница, рожь, покажи, на что ты гож! Дождик, дождик, поливай, будет хлеба каравай!» Бабушка знает очень много таких прибауток.

Поднявшись к ритуальному камню, картэсэй отдала свое ведро с водой детишкам, чтобы те обрызгали друг друга. А потом набрала в пустое ведро и себе в подол мелких камешков и, спустившись с горы, выгрузила их в Курэнле с молитвами о милости небес.

То ли все эти ритуалы и заклинания дошли до небесной канцелярии, то ли просто время пришло – вечером над Тулпарлами сгустились темные тучи и полил сильный дождь. Люди воспряли духом: не останутся совсем без хлеба, будет что собрать и на огородах. Природа поистине воздала за труды – немало сделали для смягчения последствий засухи и руководители, как дядя Искандер, инициативные люди вроде Чингиза, такие трудяги, как Ашраф, аксакалы, как Бурехуккан-олатай, и даже бабушки со своими магическими ритуалами – словом, народ.

23

Наконец Северный Вьетнам одержал победу над Южным – прекратилась восьмилетняя братоубийственная война, и образовалась Вьетнамская Социалистическая Республика, объединившая северную и южную части.

Да, колесо истории не знает отдыха. Вместе с ним крутятся как события древних времен, настоящее, так и мечты на будущее. Жизнь мира, России и Башкортостана, Тулпарсыккана, а там и моих близких… Вертится Земля! Недавно археологи представили новые сведения об амазонках: в их захоронениях обнаружили зеркальце. И сделали заключение, мол, это подтверждает, что они действительно были женщинами. Как будто кто-то в этом сомневался.

Растет оборонная мощь СССР – это не скрывают от народа. Наверное, нет в мире таких новостей, которые прошли бы мимо чутких ушей Амина-абыя. Он, по его собственным словам, – недремлющий локатор Тулпарлов. Под стать ему и Чингиз, который часто повторяет, что наша страна отделила себя от других государств невидимым «железным занавесом». У него есть еще одно слово – «застой». В одно из посещений школы, проходя мимо портретов членов Политбюро во всю стену, он погрозил им пальцем: «Пора вам, пора, старцы!»

Птицеводческая ферма Чингиза начала работать, хотя пока не на всю мощь. Наверное, не осталось ни одного человека, кто бы не принял участия в ее строительстве. Взяв отпуск за два года, Ахияр возвел каменные склады для хранения зерновых кормов для птиц. Как он и обещал, туда не смогут проникнуть даже мыши с железными зубами. Помогая Ахияру, многие мужчины и подростки получили навыки строителя.

Здание больницы еще не достроено, обросло бородой, как говорится.

Сабир отпраздновал новоселье. Харис женился на Гульфире и увез ее с собой, теперь она жена офицера. Мой одноклассник окончил Дальневосточное высшее общевойсковое военно-командное училище имени маршала Советского Союза Рокоссовского. Произнося это длинное название, испытываю бесконечную гордость за Хариса.

У Мавлиды родился сын, назвали Радмиром. Асма с Ашрафом никак не могут признаться друг другу в своих чувствах. Теперь вроде никаких препятствий.

Мунавара довела своих первых учеников до четвертого класса и поступила на дневное отделение университета. Неужели отказалась от Чингиза?

Наши близнецы учатся в сельскохозяйственном институте, оба на агрономическом факультете. Так решила Камила – куда брат, туда и она. Им удобно: живут в одном общежитии, вместе питаются, посещают одни и те же лекции. Одно время Камил хотел уйти в биологию, перейти в университет. Но остался ради Камилы. Похоже, сестренка не очень тяготеет к учебе. Сама слышала, как она увещевала брата: «Давай доучимся здесь вместе, а дальше выберешь свое. Ты же парень, тебе же не выходить замуж, не рожать…»

Да, чуть не забыла про тетю Фаризу! Они с дядей Хайруллой надышаться не могут на дочку. Только и слышишь от них при встрече: «Гульдария-Гульдария-Гульдария…», гули-гули, голубки, словом. Девочка уже пошла в школу.

Время бежит быстро… Мама с дядей Саматом живут в ладу. Некогда молчаливый мальчик Гаян с грустными глазами уже собирается жениться. Работает сварщиком на птицефабрике. Лира учится в Стерлитамакском пединституте.

Кого еще не вспомнила? Да, двоюродного брата Дениса! Получил специальность инженера и уехал в Свердловск, работает на том же заводе, где и мой папа. Моя сестренка Майсара провела все прошлое лето у картэсэй, целыми днями ходила хвостом за мной. «Вы похожи, как мать и дочь», – заметила однажды Асма. Поставила Майсару рядом с собой и долго вглядывалась в московское зеркало олэсэй – и в самом деле есть какие-то общие черты. У меня могла бы быть такая дочь, если бы рано вышла замуж – сестренке сейчас восемь лет (Да, выпала я из пресловутого списка невест!).

Иногда мне кажется, что все события происходят вокруг меня, с другими людьми, а я стою в стороне и наблюдаю? Пришла неожиданная новость даже к тете Гульбике, которая столько лет жила себе и жила тихо, незаметно: выяснились удивительные вещи, связанные с судьбой ее мужа.

В один из дней, когда она только закончила утреннюю уборку в правлении, туда спозаранку прибежал парторг и за руку повел ее к себе в кабинет:

– Хорошо, что успел, Гульбика, боялся, что ты успеешь уйти на свеклу!

Она, естественно, растерялась. А дядя Гильман все повторял: «Успел, поймал…», продолжая держать ее за руку.

– Что это с тобой такое, отпусти! – выдернула руку тетя Гульбика.

– Вчера вечером позвонили из райкома, велели с утра приехать. Тебе пришло письмо из Америки.

– Из какой Америки?

– Из той самой! Давай, собирайся!

– Куда? В Америку?

– Пока в райком. Беги, переодевайся и прямиком обратно сюда. Поедем вместе с председателем на его машине.

– Вот те на…

Оказалось, и вправду в райком пришло письмо с множеством печатей для тети Гульбики.

Вернувшись в деревню, соседка в первую очередь зашла к моей картэсэй, оттуда вдвоем пришли к нам в Новый дом. Я готовилась к урокам, стоя у большой географической карты мира, висевшей на стене.

– Ну-ка, покажи мне эту Америку, – сказала тетя Гульбика с ходу.

– Америка большая: есть Южная, Центральная и Северная… Какая тебе нужна? – спросила я с удивлением.

…Письмо написала некая Сара из Америки, из города Бостона. Вложила и свою фотографию – чернобровая женщина с короткими темными волосами. Нашла по карте Бостон и показала тете Гульбике:

– Это в США, на берегу Атлантического океана. Рядом изображен якорь, значит, это портовый город. Почти рядом с Нью-Йорком, чуть севернее.

– Ну-ка, еще раз гляну на фотографию, кого-то напоминает мне эта Сара, – сказала тетя Гульбика и прошептала еле слышно: – Марван?..

Заметив состояние соседки, картэсэй тоже всмотрелась в снимок и повторила: «Марван?!»

– Кто такой? – На мой вопрос ответила олэсэй, которая до этого возилась у самовара, а сейчас подошла к нам и тоже взглянула на фотографию:

– Муж Гульбики, пропавший без вести в годы войны. Эта женщина так похожа на него, просто вылитый Марван.

Я торопливо начала читать письмо, написанное по-русски со множеством ошибок. Но сейчас было не до ошибок… Прочитала вслух, по ходу переводя на башкирский язык, взглянула на своих слушателей и не знала плакать или смеяться – такой был у них потерянный вид. Да и как тут не растеряешься? К тому же тетя Гульбика добавила:

– А он приходил однажды… Встретились в твоем старом доме, Зульхиза-инэй… Но я не забеременела, почему – не знаю. Была еще молодая, могла бы родить! Ждала, а он больше не приходил. Или это был сон?

Мы с картэсэй переглянулись и все поняли. Но ничего не сказали.

А что касается содержания письма, мы не могли уяснить, как его воспринять: если все написанное – правда, то она невероятная, не назовешь его и ложью, так как речь шла именно о судьбе дяди Марвана. Получается, Сара, изображенная на фотографии, – его дочь. Всего на год старше меня, пишет, что она родилась в 1947 году.

– Вот тебе на... – протянула тетя Гульбика и совсем не к месту рассмеялась. Олэсэй велела мне поставить вскипевший самовар на стол.

– И вправду, давайте выпьем горячего чаю и просветим мозги, – предложила картэсэй. – Потом обдумаем эту новость.

Они втроем сели за стол, начали беседовать на отвлеченные темы. Неужели совсем забыли про письмо?

Я пошла в свой угол, сославшись на то, что надо писать планы к урокам. Но до планов ли сейчас, их можно начеркать и утром. Я снова взяла письмо и перечитала его. Как все же играет порою судьба, или рок, людьми: словно кукловод в кукольном театре, дергает за нити – крутит-вертит, может и в цепи заковать! Узнав со временем доподлинную историю, связанную с этой неожиданной весточкой из-за океана, я еще раз убедилась, что не всегда человек властен над превратностями судьбы.

…Дядя Марван, работавший трактористом в колхозе, был призван в армию и отправлен на фронт весной 1942 года. Ему было всего восемнадцать. Гульбика ждала ребенка (Это мне давно известно.). После войны деревня дождалась некоторых своих земляков, числившихся без вести пропавшими. Казалось, что вернется и дядя Марван. Ведь Тулпарлы – деревня, где были и есть такие женщины, как Гадиля-инэй, всю жизнь ожидавшая погибшего на фронте сына, сноха Тахура, верная своей единственной любви и оставшаяся на чужбине – на родине покоившегося на местном кладбище мужа, храня память сердца! (Пенелопе, считающейся в мировой литературе образцом великой женской верности, если подумать, далеко до них).

На фронте дядя Марван был танкистом; раненый, без сознания попал в плен. Перенес ужасы немецкого концлагеря. После освобождения отправили в сталинские лагеря. Там и встретил еврейскую девушку Клару, будущую мать Сары. Клара по принуждению работала переводчицей у оккупантов. Закончилась война – отправили ее тоже в Сибирь, в Магадан. Дядя Марван мыл золото на реке Индигирке, Клара работала в столовой. Улучив момент, она как-то спросила кудрявого, смуглого Марвана: «Вы – еврей?». Тот ответил: «Я – башкир». Хотя знакомство произошло на почве некоторого внешнего сходства парня с евреями, они обратили внимание друг на друга и стали общаться при удобном случае. Нашли возможность и для тайных встреч. Клара была врачом по образованию, поэтому ее перевели медсестрой в лагерный госпиталь. Однажды тяжело заболела дочь начальника лагеря, и Клара спасла ее. После этого случая судьба заключенной резко изменилась. Конечно, она старалась облегчить участь и своего возлюбленного. Марвану, имеющему опыт управления трактором и танком, доверили водить грузовую машину.

Жизнь берет свое и в условиях неволи. Молодые стали жить вместе в закутке барака. Родился ребенок, девочка. Дали ей имя Сара, а дядя Марван звал ее Гульсарой. Начальник лагеря добился сокращения срока Клары. Вместе с маленькой дочкой женщина уехала во Львов, к своим родственникам.

С тех пор не было никаких вестей от дяди Марвана. А письма Клары к нему возвращались без ответа…

Мне подумалось: и для тети Гульбики муж пропал, словно в воду канул. А ведь они, тетя Гульбика и дядя Марван, в какой-то отрезок времени находились в одних и тех же сибирских просторах. Соседка даже как-то рассказывала мне о пленных золотодобытчиках.

Клара и Сара замуровали в памяти имя отца семейства. «Время было такое, когда грозило опасностью напоминание о своем лагерном прошлом, тем более поиски кого-либо из заключенных», – пишет в своем письме Сара, словно оправдываясь. И наконец в 1971 году, когда евреям разрешили эмигрировать, мать с дочкой организовали для себя приглашения от родственников, проживающих в Израиле, и решили уехать. Однако из транзитного центра в Вене отправились не на историческую родину, а в США. Обосновались, зажили там, но вскоре Клара умерла от тяжелой болезни.

Клара знала, откуда родом Марван, что дома оставалась его беременная жена. И подумала, что он поехал к ним, поэтому не стала настойчиво искать его. В завещании на имя дочери она вложила и письмо, где сообщала название деревни отца и имя жены. «У него должен быть ребенок, твой брат или сестра, – предупреждала она. – Наверное, отец жив, он был моложе меня».

У Сары было желание приехать в Башкортостан, но она никак не решалась. Путь в другое государство лежал не только через океан, но и через политические преграды. А недавно у нее появился повод, чтобы написать это письмо: на их адрес поступило приглашение в канцелярию губернатора штата. Там ее ознакомили с документом, отправленным через Москву, в котором сообщалось, что дядя Марван умер еще в 1948 году от воспаления легких, а в 1957 году был реабилитирован. И вот эта бумага, пройдя множество кругов, дошла до Америки. Почему её не отправили в Тулпарлы? По всей видимости, было легче найти Клару, ведь она писала в свое время в лагерь своему Марвану… Или из-за того, что была лагерным врачом, знала языки и работала у немцев, эту заключенную держали в особом списке и «не потеряли».

– Может, не захотел омрачать жизнь Гульбики, ведь к тем, кто побывал в плену, относились как к предателю родины, – предположила картэсэй, ознакомившись с письмом. – Женился на еврейке… Да… Чужая душа – потемки.

– Он же приезжал… – вновь сказала тетя Гульбика. – Никто ничего не ответил.

– Значит, моего Марвана нет в живых? – спросила тетя Гульбика, вглядываясь в наши лица, и ответила сама себе: – Значит, нет…

* * *

Осень затянулась. После долгих дождей установилась холодная, но сухая погода. Пора бы и зимушке вступать в свои пправа, но она, похоже, не торопится. Олэсэй в последнее время стала чувствовать себя лучше, боль в суставах отступила, и ей не сидится дома. Сегодня с раннего утра стала уговаривать меня:

– Сходим к Гульшахуре, пока ноги мои расходились малость. Ладно, моя ласточка?

– Пусть немного потеплеет на улице.

– Солнце-то какое яркое, глянь!

Ближе к одиннадцати, я сдалась и повела бабушку к ее сопернице. Но не стала дожидаться, ушла домой, пообещав вернуться за ней после обеда.

Вела олэсэй к бабушке Гульшахуре по мосту через Курэнле, а обратно решила пойти напрямик, через узенький мостик напротив дома дяди Черного Акмана. Ступила на мостик и пошла, даже не поинтересовавшись, нет ли кого на том конце. Вдруг вижу, что навстречу идет какой-то мужчина. Одет по-городскому, без головного убора, черные, как смола, волосы блестят на солнце – все это я заметила с первого взгляда. Надо бы повернуть назад, но я продолжаю идти. Сама вспоминаю сказку из детства о двух баранах, которые встретились на узком мосту и стали бодаться, не желая уступать дорогу другому. В результате оба свалились в воду… Мостик через Курэнле очень узкий, и руками взяться не за что – захочешь развернуться, запросто можно упасть. Можно было, конечно, спрыгнуть на прибрежный песок сразу, как только заметила мужчину. Но почему-то упрямо продолжала идти. И вот мы встретились лицом к лицу. На меня, не мигая, с удивлением глядели угольно-черные глаза. Не помня себя, я спрыгнула в реку. Вода оказалась по колено. Ледяной холод пронзил до самых костей. Даром что солнце на небе – вот-вот наступит зима! Парень тоже прыгнул вслед за мной. Ахнуть не успела, как он взял меня в охапку и перешел реку вброд. Попыталась высвободиться из его рук – не выпустил. Крупными шагами направился к дому напротив. Пока я приходила в себя, он уже поставил меня на крыльцо этого дома. Только тут поняла, что этот парень и есть Арсен, сын дяди Акмана и Файрузы. Хотя не видела его в прошлый раз, когда он приезжал с мамой, узнала сразу. Они с отцом похожи, как две капли воды.

В дверях появился Черный Акман:

– Сынок, ты привел невестку в наш дом? – воскликнул он и почти вскрикнул, узнав меня: – Нурия?!

Конец второй книги