Журнальный мир

С ПРИРОДОЙ НА «ТЫ»

Переломные, они же лихие, девяностые. Жизнь закручена и разверзнута. Новое еще не нарисовали, а старое размазали, развезли, растерли и затоптали. Долгожданные ожидания счастливой жизни сменились наворотами и вывертами, зацепками и защелками, разладами и разгулами, разводами и расхлестами. Наступала весна, и переменчивый, как капризный жених, молодой март согревал атмосферу и ее обитателей своим грудным дыханием, принося желанное облегчение. Однако день еще начинался легким морозцем – он сковывал привычной, пусть слабеющей, хваткой взбалмошные лужицы и даже заставлял прохожих поеживаться.

Я уже не раз видел этого обросшего неухоженной щетиной человека, который двигался с каким-то странным скарбом и двумя собачками по дворам и закоулкам. Сегодня он часто останавливался, поправляя и перекладывая поудобней свою ношу. С одной стороны у него болтался увесистый узел, а с другой – туго набитая сумка. Сбоку он прижимал металлический таз, через плечо висела матерчатая сумка, на спине – пузатый мешочек с каким-то барахлом. Одет он был… нет, сказать, как называется то, во что он был одет задача не из простых. Его голову прикрывало некое подобие спортивной шапочки, что явно отслужила уже не один лыжный сезон, а верхней одеждой служила то ли изношенная телогрейка, то ли видавшая виды утепленная куртка. Ближе к телу виднелся свитер непонятного цвета, который прикрывал не то майку, не то честно отслужившую свой срок рубаху. А вот то, что шло книзу, плохо вписывалось даже в этот пестрый ансамбль – это было нечто, похожее на женский сарафан. Из-под него выступали брезентовые брюки, заправленные в высокие сапоги, один из которых зачем-то был спрятан под материал, применяемый при химзащите. Наверное, он защищал потерявший свою былую герметичность сапог от весенней влаги.

Идти страннику было неудобно. Ноги то и дело проваливались сквозь подтаявшую корку и рыхлый снег. При этом он терял равновесие, негромко чертыхался, а затем снимал и поправлял, опять снимал и вновь обвешивал себя своей «роскошной» амуницией. Но вот человек прошел наиболее трудный участок дорожки и присел на возвышение из плотного снега, возле которого сквозь лужицу уже проглядывала талая земля. Тут-то я и поспешил утолить овладевшее мной непраздное любопытство.

– Извините, давно ли вот так приходится вам? – напрямую спросил я, по привычке обращаясь к незнакомым на «вы».

– Да давненько. С восемьдесят третьего года, – откликнулся мужчина, не обращая внимания на беспокойство маленькой собачки, которую он держал на поводке. Вторая, побольше, спокойно оглядывала нового человека. – Обманули меня: дом на снос шел, с квартиры выписали и оставили с носом.

– А вы один жили?

– Ну да, жена отдала богу душу, остался один.

– Где же вам теперь приходится ночевать?

– Да какая разница. Ночую, и ладно, – добродушно ответил он.

– А зимой? – недоумевал я. – Прямо на снегу спите?

– И что? Снег-то греет. Он же мороз не пропускает, – просветил меня незнакомец.

Ничего себе, подумал я. Как на войне.

– А вы в разных местах сны смотрите или как?

– Всяко бывает. У тамошних гаражей хорошие места есть, – он махнул свободной рукой в сторону участка на дальнем пригорке. – Вон на том спуске. И вода там чистая.

– В самом деле? – не переставал я удивляться и тут же спросил о хлебе насущном: – А что вы едите?

– Э, да чего там! Всегда что-то найдется. Картошку прямо в оболочке погрызу, и хорошо – в ней, сырой-то, пользы больше. Гнилую не ем – признаю только с ростками, если маленькие. Или сухариков наберу. Да и помогают мне когда. Мир не без добрых людей.

Это верно, думаю. Добрые люди еще не перевелись. Только как же без горячей пищи? Или воды кипяченой. И сразу в лоб:

– Ну, а помыться-то не получается? Так и ходите?

– А-а, снежком обтерся, и опять любовь.

– Хм, – не перестаю удивляться. – Ну, а все-таки, как вы зимуете? Морозы ведь!

– А меня борода греет. Грех жаловаться! А вот ты без бороды! – упрекнул он меня.

– А ночью? Ночи-то студеные.

– Оно конечно, – согласился мужчина. – Ночью собак с двух сторон кладу – от них и тепло. Собачья шерсть всю стынь прогоняет. Вот так и греюсь. Это еще от эскимосов идет – с собаками спать. Я на Севере это понял, когда там жил.

– Там вы на Севере были?

– И на Севере, и на Востоке.

– А что вы там делали? – продолжал я удивляться.

– Сослали меня туда.

– За что?

– Оказал сопротивление власти.

– Ах, вон как, – соображаю. Значит, с милицией не поладил. Но допытываться не буду. – А вы за это время не болели от простуды? – уточняю. – Температуры-то в середине зимы ух какие бывают!

– Да нет. Бог миловал.

– И сколько градусов терпеть приходилось?

– А шут знает! Я же не мерю.

Надо же, думаю, какой счастливый. Фу, что это я!

– А собачки откуда? – задаю следом не самый умный вопрос.

– О-о, это не шухры-мухры! Проснулся раз – смотрю: кутенок возле меня. Заблудился, наверно. Так и стал моим. Потом по ходу дела и с другой собачкой подружились. Вот теперь втроем.

– А давно вы из Сибири?

– Да годков пять будет.

– А до того в каких краях жили?

– Родился я в тепле, в Молдавии. Мать сразу умерла, привезли меня потом к деду – он тоже вскоре помер. А что вы всё спрашиваете? Пойду я.

Я немного растерялся, но не смел перечить: зачем задерживать человека, если ему некогда. У него же свой режим. Да и опасается, наверно. Может, я злопыхатель какой. Или доносчик. Мало ли что у меня на уме.

И, как бы спохватившись, бородатый странник поправил свою пеструю ношу и пошагал дальше, левой рукой держа на поводке собачку.

Ну ладно, увидимся в другой раз. Может, тогда помогу чем. Советом каким. Или лекарством. Куском хлеба, наконец. Заодно и покумекаем.

Я всерьез задумался. Вот ведь люди: ни кола ни двора, а не унывают, борются за жизнь и – живут! Как ему удается? А может, его природа защищает? Может, он для нее свой человек? Он ей доверяет, а она его бережет? Ну да, он же ладит с ней, не перечит, не обижает. Он же с ней на «ты»! И она заботится о нем, отгоняет от него всякие болезни и прочие напасти. Вот так трудные времена вместе и кукуют. Мы-то все дальше и дальше от нее, вредим природе, мстим, а он с ней заодно. И от нее ни на шаг не отходит!

Мой новый знакомый постепенно удалялся. На повороте он слегка развернулся в мою сторону, и я приветливо помахал ему рукой. Мартовское солнце с улыбкой заглянуло мне в глаза.

И вдруг – как удар молнии: а может, все-таки лучше, если бы он имел для ночлега свой угол, носил нормальную одежду и жил, а не мыкался?

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

Василий и Татьяна, пенсионеры с завидным стажем трудового отдыха, поужинали после сезонных хлопот в своем огороде и собрались перейти в горницу – на сон грядущий отпыхнуть перед телевизором. Вот-вот должен был начаться сериал, который хозяйка обожала до беспамятства, а Василий, чтобы не перечить, обычно молча соглашался с ней. Все равно он долго не выдерживал: «досматривал» кино с закрытыми глазами, да и одряхлевший слух его не воспринимал, как он выражался, всю эту канитель, не доводя до него оттенки смысла. Оторвавшись от кухонного стола, он подошел к диванчику и взял пульт. И сразу же, несмотря на подпорченный возрастом слух, услышал громкие звуки. Ни фига себе, подумал хозяин, начало сериальчика. Или ко мне слух от физтруда на свежем воздухе вернулся? – обрадовался он своей догадке.

– Васьк! – испуганно произнесла Татьяна, аккуратно вытирая чистой тряпкой стол после овощной трапезы и чая со свежим вареньем из крыжовника. – Стучат ведь!

– Да ты что? А я думал, в телевизоре!

– В дверь стучат! Иди спроси, кто там на ночь глядя.

Василий, ворча, выкарабкался в сенцы и подошел к запертой на засов двери. Снаружи в нее отчаянно барабанили, отчего она содрогалась и гремела, как прицеп с железяками на дороге, недавно отремонтированной здешней бригадой «Ух!».

– Кто там? – громко крикнул хозяин, готовый расчехвостить незваных гостей, не дорожащих его заслуженным вечерним отдыхом, не говоря о порче имущества.

– Открой, повидаться охота! – послышался резкий грубый голос, к которому тут же присоединился второй. – Давай-давай, без базара!

– Не открою, я вас не звал.

– Кончай шшу-шу-тить, а то х-х-ху-же будет! – раздался заикающийся голос третьего.

– Поздно, мы уже спать собрались.

– Не откроешь – щас разнесем твою дверь! – немедля отреагировал первый, по всему, главный.

Василий представил себе разбитой и исковерканной парадную часть своего жилища, какой была для него входная дверь, которую он в это лето любовно украсил декором в виде узорных дощечек, и открыл засов.

– То-то, – победно произнес, врываясь в сенцы и отталкивая в сторону хозяина, долговязый парень с нахальным прыщом на носу. Все трое ринулись в избу. Не увидев никого, кроме пожилой женщины, стали шнырять по кухне и горнице, приглядываясь к стоящим там вещам и заглядывая в ящики шкафа. Татьяна, ни жива ни мертва, привалилась к перегородке, на которой висел видавший неумытые лица рукомойник, что им подарили еще на свадьбу.

– Нет тут для вас ничего, – решительно сказал Василий и, подняв вверх свой трудовой кулак, шагнул навстречу верзиле. Тот встретил его коротким ударом. Не успел Василий опомниться, как получил новый удар – на этот раз от второго налетчика – в бок и тут же еще один, в скулу. Татьяна закричала.

Обследовав горницу, а затем пристройку, парни вернулись в кухню. Хозяйка продолжала причитать.

– Эй, ты! Хорош вопить! – оборвал ее долговязый. – Дай лучше пожрать! Он открыл холодильник – тот был почти пуст. Только на нижней полке стояла большая банка с квашеной капустой. Прыщатый вытащил ее и, запустив руку в банку, извлек оттуда, сколько ухватил, ценного овоща и затиснул в свою узкую ротовую щель.

– А ты абажуром своим совсем не варишь? – не переставая жевать, рявкнул он в сторону хозяйки. – Мы чё, из стеклотары витамины трескать должны? Чашку большую давай!

– Ш-ш-шевелись, к-к-ко-ому сказали! – подхватил заика.

Хозяйка быстро зашаркала потрепанными тапками по выщербленному полу и стала суетливо искать подходящую посудину. Наконец, нашла, потом нащупала непослушными пальцами три вилки и протянула незваным гостям. Долговязый выхватил миску из ее рук и вытряхнул в нее содержимое банки. Но забрасывать элитный продукт в рот все трое предпочли вручную. Пальцем не притронувшись к вилкам, они, усиленно двигая челюстями, как паровоз поршнями, принялись перемалывать заготовленный Татьяной по ее личному рецепту продукт.

Татьяна с ужасом смотрела, как уничтожают их с мужем любимое блюдо. Между тем Василий кряхтел на диванчике, приходя в себя.

– А эликсир бодрости есть? – неожиданно опомнился верзила с прыщом, прихватывая последний листочек капустного блюда.

– Чё-чё?

– Горькая, говорю, есть? Может, где в загашнике?

– Не-э, – поспешно ответила хозяйка. – Самогон не варим, а водка не по карману. Пенсия-то – с гулькин нос, – и виновато опустила глаза.

Верзила еще раз прошелся по кухне, по горнице, поглядел на самодельные полочки, тумбочки и табуретки, покосился на занавески периода хрущевской «оттепели», бросил унылый взгляд на небольшой старенький телевизор, панцирную кровать с шишечками, старый подзор… Остановился перед фамильными черно-белыми фотками на стене, что-то промычал, пошмыгал, скривился и махнул рукой:

– Извини, старый, ошибочка вышла. Не по адресу мы сюда… – И, подводя итог, перевернул опорожненную миску вверх дном. Затем сунул руку в свой нагрудный карман, вынул оттуда помятую денежную бумажку и возвестил: – Вот вам 100 рублей и ни в чем себе не отказывайте!

Все трое, не церемонясь, но без излишнего шума удалились.

ЛЕСНАЯ ФАНТАЗИЯ

Трудяга-лес сегодня какой-то необыкновенный. Снопы яркого, как прожектора, света пронизывают его сверху донизу. Та самая холодная луна, которая всегда была целомудренной и невозмутимой, неожиданно расщедрилась и, словно излучая нерастраченные запасы жизнелюбия, озарила ласковым блеском его неповторимые божественные красоты. Свет неудержимым потоком лился на поляны и просеки, стремительно пронзал крону деревьев и отвоевывал у темноты всё, что она пыталась укрыть своей завесой: пышный кудрявый можжевельник, широколистный папоротник, раздобревшие пни, юную поросль годовалых посадок.

Луна не просто исправно выполняла обязанности ночного светила – она на совесть трудилась, усердно высвечивая всё новые и новые картины лесного пейзажа, вдохновенно подбирая неповторимые, только ей доступные сочетания таких, казалось бы, обыденных серо-белых красок. Как заправский художник-пейзажист, она размашисто рисовала целые перелески и рощи, опушки и лесные тропинки, виртуозно выписывая каждый сучок, каждую веточку, каждый листочек. Она так старалась, что можно было увидеть самые замысловатые узоры на отдельных чуть пожелтевших листьях и мельчайшие иголочки на вечнозеленой хвое. Разливаясь всё дальше и дальше, она наступала на темноту и романтично расцвечивала степенные сосны, молодые елочки с опущенными ангельскими крылышками, милые и нежные березки, солидные рассудительные дубы.

Маслята-подростки, которые днем мечтают остаться незамеченными, с завидной смелостью подставили свои скромные шляпки щедрым ночным лучам и дружно вышли на полянку. Модный интеллигент-мухомор тоже вел себя как-то не так. Слегка опустив крышу своего симпатичного пестрого зонтика, с которым никогда не расставался, он стоял у края лесной дорожки и выглядел не каким-то щеголеватым франтом, а интересным молодцом и всерьез воспринимал всё, что происходило вокруг. Он заметил проходивших мимо молодых людей, но не выразил своего обычного дневного бахвальства. И когда путники в восхищении приблизились к нему, даже не подал вида, что их внимание льстило ему. Люди пошли дальше, а он, задумавшись, еще долго стоял у дороги, глядя им вслед, и, кажется, впервые завидовал их человеческой радости.

– Куда же ты забрался, друг? Или тебе не терпится поздороваться с нами? – воскликнул первый путник, увидев крепкий подберезовик, на котором сидел грибок-малыш, выросший прямо из шляпки. – Надо же, какой непоседа! Ну, расти, расти большим!

Отключивший свои дневные шумы лес стал разговаривать тихо, вполголоса. Время от времени, удивляясь несговорчивости забияки-ветра, солидные и степенные деревья, повидавшие немало на своем веку, недовольно покачивали головами, зная, что он, наконец, угомонится. Так оно и случилось. Непоседливый спорщик, видя, что его наскоки остаются без ответа, охладил свой пыл и вскоре совсем затих. Он даже оставил свою любимую забаву – гонять пушистые облака по просторному сводчатому куполу там, в вышине, куда тянутся своими вершинами могучие сосны.

Тем временем путники вышли из перелеска, и новая удивительная картина открылась им. Выстроившись по росту, стройные деревья уходящего вдаль массива выхватили часть неба и силуэтами расположились у его основания. Кудри листвы плавно обрамляли каждое дерево этого великолепного ряда, который заканчивался спокойным, нетронутым горизонтом.

Путники прошли еще немного, и вот впереди, метрах в пятидесяти от них, перед ними вдруг предстала белая широкая полоса, похожая на снег. Но откуда было снегу взяться в это время? Даже их неукротимая фантазия не могла дать ответ на этот вопрос. Но когда до загадочной полосы оставалось всего несколько шагов, всё решилось неожиданно и просто: это был лесной пруд, водную гладь которого всё та же неутомимая художница-луна окрасила в серебристо-белый цвет. Сполна еще раз оценив пристрастие ночного светила к творчеству, путники двинулись дальше.

Неподалеку их ждала совсем юная березовая роща. Стройные симпатичные березки, собравшись в хоровод, весело зазывали с собой. Видимо, по душе им пришлись ночные непоседы. И когда лесные подружки снова стали исполнять свой танец «Березка» на бис, путники, не удержавшись, самозабвенно закружились с ними по роще, резвясь и играя, посылая щедрой луне в ответ свои лучистые улыбки. Повеселели и совсем было загрустившие скромные осинки, что стояли в стороне… И как никто счастлива была юная рябинка, которая, прямо из песни шагнув к молодому дубку, радостно трепетала, ожидая с ним встречи.

Бережно касаясь плечами своих лесных подруг, молодые люди спели им свою песню – самую нежную и самую задушевную. И ушли. А песня еще долго не уходила из приветливой и ласковой рощи. Чистая, юная, светлая, она осталась там, среди чарующих лесных красавиц.

Не одну сотню метров прошли после этого путники по лесу, а он не уставал восхищать их, доверительно показывая богатства своих гостиных. Как зачарованные шагали гости из одной комнаты в другую, где снова и снова их ждало что-то сокровенно-волшебное, таинственное и загадочное. Невозможно было насладиться всем его великолепием за один раз, и молодые люди решили на следующий день снова прийти сюда.

Но через день всё оказалось не так. Он был мрачен, этот красавец-лес. И лишь изредка его верхушки освещались слабым заоблачным отблеском той самой луны, которая накануне с такой откровенной щедростью осыпала лес бесчисленными россыпями сказочного серебристого света. Лес беспокойно шумел, занятый своими заботами. И теперь ему совсем не хотелось открывать свои тайны.