Журнальный мир

Я — трудный подросток. А вы думали, что признать это будет тяжело? Ничего подобного. Признать легко, а вот жить с этим — увы, не очень.

Во-первых, я — рыжая. Вы никогда не задумывались, что рыжие — это особенные люди? Я в этом уверена. Если в классе пять брюнеток, три шатенки, десяток русых, то кто их замечает? Но стоит появиться одному рыжему, все сразу обращают на него внимание. «А, это тот, рыжий» или «та самая рыжая» — сразу понятно, о ком ведется речь. Я — рыжая. Меня все знают в младшей школе: и ученики, и учителя. Есть разные степени рыжести, но мне досталась самая противная — кудрявая и конопатая. И потому самая запоминающаяся.

Во-вторых, я хулиганка. Глядя на своих родителей, я думаю, что природа сыграла с ними злую шутку. Быть рыжим — значит быть хулиганом. Это однозначно! Ярлык на тебя навешивают сразу же, ты даже сопротивляться не подумаешь. Взрослым виднее. Потом, раз у тебя переходный возраст, то твое личное мнение можно сразу назвать хамством. Ребенок может иметь свое мнение, а вот если он его высказал — все, хам.

В-третьих, я живу в неполной семье. Это усугубляет мое положение в глазах взрослых. У меня есть мама, отчим и папа. Папу я знаю плохо, вижу редко. Помню, что он давно-давно называл меня Рыжиком. Мы жили в Кубинке, он играл на гитаре, и мы ездили на реку рыбу ловить. Но мама не любит говорить о папе, потому что он неудачник, пьяница и алиментщик. Папа никогда о нас и обо мне не заботился и уж никаких нежностей не выказывал. А мама никогда не ошибается, потому что она — муниципальный служащий. К тому же она руководит целым аналитическим отделом. Отчим у меня нормальный, по крайней мере не пилит меня. Иногда мы играем в шашки, в «Имаджинариум», он водит нас с мамой в кино. Мы делаем вид, что у нас распрекрасные отношения.

В-четвертых, я влипаю то в одну историю, то в другую. И все они хотя и безобидные, но доставляют хлопот моей маме и ее мужу.

И вот теперь, когда я снова влипла в историю в связи со всеми причинами, которые вам теперь известны, я оказалась в полиции. И именно Игорь приехал в полицию и сидит теперь со мной на какой-то облезлой лавочке. Гладит меня по голове и что-то утешающее шепчет. А мама, как всегда, на работе, муниципально служит.

Я в полиции впервые, и я удивлена тому, как тут грязно и тесно. Постоянно звонит телефон, и толстяк с волосатыми лапами отвечает в трубку грозно, но неразборчиво. Передо мной стеклянное окошко с надписью «Дежурная часть», краска облупилась, и буквы выглядят кривыми — ну совсем как в моих черновиках по русскому. На стекле приклеена старая заскорузлая жвачка. Мама часто мне говорит, что я фокусируюсь на мелочах и надо это изживать. Надо воспитывать и развивать в себе привычку видеть главное. Но если я буду следовать ее совету, то я буду думать о том, что недавно произошло со мной, потому что это — главное. А мне думать об этом совершенно не хочется. Поэтому я фокусируюсь на мелочах и вижу, что в углу коридора скрючился какой-то грязный мужик. До него никому нет никакого дела, и он даже пару раз дергался в сторону выхода, но полицейский за столиком рядом бросал на него суровый взгляд и поправлял кобуру. Наконец этого мужика уводит на второй этаж какая-то толстая тетка в форме. У нее такая узкая юбка, что, кажется, треснет по швам, а ноги обтянуты блестящими колготками, как сосиски в упаковке. Я начинаю улыбаться, но потом спохватываюсь и снова принимаю подобающий унылый вид. Игорь беспрерывно гладит меня по голове, машинально. Это сильно раздражает: кажется, что он вот-вот дырку протрет в моей макушке.

Мне скучно, мне хочется на улицу, мне хочется кушать. Я бы сейчас съела сладкий пирожок с яблоками. Я прямо вижу, как разламываю пирожок. А внутри мягкие протертые яблоки. Не застарелое столовское повидло, а пропаренные и протертые яблоки. Как у Бабулинки.

И как это меня угораздило влипнуть до обеда! Надо было влипнуть, основательно покушав.

Наконец в коридор вбегает молодая женщина, ее шелковый шарф развевается от быстрой ходьбы, и я вижу, что у нее на шее маленькая татуировка в виде веретена. Вы думаете, что я это выдумала? Нет, женщина пробежала мимо меня, пахнув сигаретами и мокрой улицей. Я отчетливо увидела татуировку на шее. Ну хоть что-то интересное за последний час! Женщина требовательно постучала в окошко дежурной части, показала какую-то синюю книжечку, тяжелая дверь раскрылась, и она исчезла за ней, чтобы почти сразу вернуться за мной.

— Здравствуйте, — порывисто обратилась она к Игорю. — Как ты? — спросила она уже у меня.

Я молчала и во все глаза смотрела на ее татуировку, так как женщина склонила голову ко мне, с высоты своего роста. Ее длинные сережки качнулись почти у моего носа.

— У нее фрустрация? — спросила женщина Игоря.

— Не знаю, — растерянно сказал Игорь и поднялся.

— Анна Сергеевна, психолог, — представилась женщина. — Я поработаю с вашей дочкой перед ее допросом.

— Она мне не дочь, — смущенно сказал Игорь и сильнее обнял меня за плечи. — Я ее отчим.

— Это плохо, — покачала головой Анна Сергеевна. — Надо, чтобы при допросе был законный представитель ребенка. А где ее мать?

Игорь начал оправдываться, как-то путано объясняя, что моя мать на работе, выехала за пределы района. Выглядело неубедительно, словно «муниципально управлять» для мамы гораздо важнее, чем быть тут со мной, в отделе. Я продолжала рассматривать Анну Сергеевну. Нет, татуировка — это не веретено, я ошиблась. Но что это?

— Что-то не так? — отвлеклась от разговора с Игорем Анна Сергеевна.

— Все норм. — Я подняла брови и помахала ладошкой, а потом кивнула в сторону собеседницы. — Это веретено?

— А… Это? Это не важно… Это… куколка. Ну, такая, от бабочки. — Анна Сергеевна была смущена.

— А, переходная форма от гусеницы к бабочке, — уточнила я, снабдив ответ всепонимающим взглядом. Почему бы и нет? У взрослых могут быть свои заморочки.

К нам со второго этажа спустилась толстая тетка, похожая на ту, что увела странного мужика несколько раньше. У них там, наверху, инкубатор по производству толстых теток? Зайдешь на полчаса Анной Сергеевной, а выйдешь — пивной канистрой.

Тетка направилась к нам и сказала:

— Кулешова Маргарита, две тысячи седьмого года рождения, и психолог Примак Анна Сергеевна пройдут сейчас со мной. Посторонним нельзя. — Последняя фраза явно относилась к Игорю.

Он поднялся. На фоне толстой тетки Игорь выглядел и молодым, и каким-то несущественным. Он начал что-то объяснять тетке, но она менторским тоном (да-да, я знаю, что это такое, потому что моя мама часто говорит моей же бабушке: «Не надо со мной разговаривать менторским тоном!») ответила: «Кулешова Галина Петровна сейчас приедет, я с ней созванивалась».

Удивительно, как можно коверкать глаголы! А взрослые еще борются за чистоту речи. Если вдуматься в глагол «созваниваться», то получится полный бред. Словно стоят две тетки с колокольчиками в руках и пытаются синхронно звонить. Если звон синхронный, то — ура, бейте в ладоши. Но у взрослых не так-то просто, вот они качают-качают колокольчиками, а со-звона и нет…

Так, это я снова отвлеклась на мелочи. А главное — то, что начнется допрос. Если честно, то меня ни разу не допрашивали. В животе заныло. Я и Анна Сергеевна поднялись за сосисочными ногами на второй этаж, а затем по коридору, а затем и на третий этаж — и оказались в темном, но просторном зале. Над его входом висела табличка «Актовый зал», а внутри были задернуты темные шторы и стояли рядами привинченные к полу деревянные откидные кресла. Пахло пылью и чем-то старым. Может быть, и мышами. Но я раньше не нюхала мышей и не могу утверждать точно. По крайней мере, при описании этой комнаты мне пришли на ум именно мыши. Анна Сергеевна явно удивилась тому, что нас привели сюда.

— Аня, все кабинеты заняты. Посидите пока тут, пока мать Кулешовой не приедет. Потом допрашиваться начнем.

Ну и словечко — «допрашиваться»! Моя русачка упала бы в обморок. Но я не из таковских. Если бы я постоянно в обморок падала, то не смогла бы сейчас писать вот эти воспоминания. Типа мемуары, как пишут все великие люди. А то, что я стану великим человеком, тут уж не сомневайтесь.

Криво улыбнувшись, я уселась на первое попавшееся прикрученное к полу кресло. Интересно, у них тут деревянные кресла воруют? На мне джинсы старые, мне все равно, испачкаюсь или нет. Рядом я положила свой рюкзак. Зеленую шапку, которую я очень люблю, наконец стянула с головы и сунула в него. Куртку расстегнула.

Анна Сергеевна о чем-то переговорила с толстой теткой, и та ушла, а Анна Сергеевна сняла свое черное модное пальто и села рядом со мной на такое же кресло. Под пальто на ней оказался широкий свитер «оверсайз» светло-кофейного цвета и черные брючки в обтяжку.

— Давай знакомиться, — улыбнулась Анна Сергеевна.

— Мы знакомы, — ответила я ей, очаровательно улыбнувшись, показав все двенадцать брекетов на верхней челюсти, да еще с зелеными подушечками. — Я — Маргарита Кулешова, две тысячи седьмого года рождения, а вы — Анна Сергеевна.

— Все верно, — снова улыбнулась Анна Сергеевна. — Я подростковый психолог, я работаю с детьми, которые подверглись насилию. Мы немного подождем тут твою маму и приступим к допросу, так?

Я кивнула. Можно подумать, у меня был выбор.

— Я смотрю, ты брекеты носишь? Хочешь иметь красивую улыбку? — продолжила Анна Сергеевна. Она явно хотела установить контакт со мной.

— Нет, это мама хочет, чтобы у меня была красивая улыбка, и она инвестировала бабушкину пенсию в мой рот, — сказала я.

Анна Сергеевна заливисто засмеялась, явно оценив уровень моего юмора. Что ж, зато она убедилась, что я не нахожусь в состоянии фрустрации.

— Расскажи, в каком ты классе и с кем ты дружишь из одноклассников, — продолжила Анна Сергеевна.

— Я учусь в пятом классе, и я ни с кем из одноклассников не дружу, — ответила я ей, так же нахально продемонстрировав брекеты.

— Вот как? — удивилась психолог. — Это редкость. Такая общительная девочка, и нет друзей?

— Я не сказала, что у меня нет друзей, — улыбнулась я снова. — Я сказала, что я ни с кем из одноклассников не дружу.

— Да, я поняла… М-м-м… Ну а как ты учишься? Ходишь ли на какие-то кружки, секции?

— Нормально учусь. Занимаюсь пением и на пианино играю. Еще танцую, занимаюсь верховой ездой, играю в лапту, хожу на бодибилдинг, снимаю видеоклипы, покоряю по субботам Эверест, съедаю сосиски на скорость, еще у меня есть муравьиная ферма и пятнадцать щенков лабрадора, а также два хомяка — Кеша и Глаша, попугай Лариса Петровна и три кошки пятнистого окраса.

— О, не многовато ли для одной девочки? — удивилась Анна Сергеевна.

— В самый раз. — Я достала смартфон и ввела пароль. Потом начала просматривать почту во «ВКонтакте», явно показывая Анне Сергеевне, что мне с ней говорить не о чем.

Анна Сергеевна пристально рассматривала меня, я видела это через челку.

— Ты через класс не перепрыгивала? — спросила она наконец. — Ты выглядишь взрослее. И рост у тебя… М-м-м… какой рост?

Я демонстративно молчала, тыкая в экран. В этот момент я услышала стук каблуков по коридору. Это моя мама мчалась спасти своего рыжего птенца из коварных лап. Влетает в комнату, очки съехали набекрень, куртка расстегнута, сумочка тоже, помада размазалась, тушь явно потекла. Плакала. Все понятно. Я поднялась и обняла ее. Это было нетрудно. Во мне уже сто пятьдесят два сантиметра росту, а в маме только сто шестьдесят.

Мама, понятное дело, снова начала плакать. Я всегда испытывала жгучий стыд при виде маминых слез. У меня уже выработался рефлекс, как у собачки Павлова. Мама плачет — мне стыдно. Проиграла Россия в чемпионате мира по футболу, мама плачет — Рите стыдно. Кто-то разбил склянку духов «Ив Роше» (точно не я), мама плачет — Рите стыдно. Теперь мне стало стыдно снова. Меньше всего я ожидала, что мама расплачется при посторонних. И я начала ее утешать, что-то бубнила и даже погладила по мокрым волосам. Мама неожиданно улыбнулась мне и сказала:

— Надеюсь, что все скоро закончится.

Ага, как бы не так!

Толстая тетка оказалась следователем. Она промурыжила нас в своем кабинете почти полтора часа, выпытывая всякие подробности. Не на ту напала! Мне ужасно хотелось есть, мне хотелось домой и не хотелось никаких подробностей. Ничего толком не добившись, толстая тетка и Анна Сергеевна отпустили нас.

Когда мы ехали домой, Игорь сказал, что у меня состояние фрустрации и что это пройдет нескоро, главное, на меня не давить и не делать вид, что произошло что-то страшное. Я ни в чем не виновата, и не надо меня наказывать. Это ему посоветовала Анна Сергеевна. В общем, типичный случай с названием «На-контакт-не-идет».

На следующее утро меня не пустили в школу, и это не могло не доставить мне дикой радости. Я продолжала лежать в кровати, а мама осталась со мной дома. Она жарила, парила и варила. Ибо только так мамы представляют себе рай для детей. Интернет у меня не отключили, смартфон не отобрали (а могли бы). А вот это уже точно — рай. Раз Игорь сказал, что я ни в чем не виновата, то и наказывать вроде бы не за что.

Провалявшись полдня на диване со смартфоном, я изрядно отлежала себе все бока. У меня на полчетвертого был назначен бассейн, и его мне пропускать совершенно не хотелось, но мама была настойчива. Она сказала: «Отдыхать так отдыхать!» — и впихнула в меня изрядный кусок домашней пиццы. Потом, увидев, что я совершенно расслаблена и даже слегка увяла от переедания, она подсела ко мне и доверительным голосом сказала:

— Ну маме-то ты можешь все рассказать, доченька.

Я обреченно вздохнула. Да, недолгим было счастье покоя.

— Мама, мне нечего тебе рассказать, я почти ничего не видела и не запомнила.

— Понимаю, ты сильно испугалась, доча, но все уже позади. Надо просто забыть о плохом.

— Вот я и пытаюсь.

— Ну-ну. Я не это хотела сказать, я хотела узнать, как все это было. Я же переживаю, мне же надо знать, я же мать.

Я поняла, что мне не отвертеться, и решила, что надо быть максимально краткой в своем рассказе.

— Ты меня будешь ругать?

— Господи, нет, конечно!

— Ну, я шла в музыкалку, уже опаздывала, не поела… Нас задержала русачка, сказала, что надо в тексте ошибки исправлять. Я вышла, уже никого не было из попутчиков. Пошла мимо сосен, вдоль дороги. Иду себе, иду. Смотрю — стоит машина, белая, длинный корпус. И трясется. Дверь сбоку открыта. А там Лерка. Наполовину в машине, ноги — на улице. Я ее по куртке узнала и по дурацким кроссовкам с фонариками на подошвах. Ну, я и подошла к Лерке, дернула ее за ногу. Она от испуга заорала. И тот мужик тоже заорал.

— Какой «тот мужик»? — Мама умела вычленять главное.

— Тот, который показывал мне фотографии на телефоне.

— Риточка, лапочка, какие фотографии? Я не знала ничего про фотографии!

— Это на прошлой неделе было. Я шла на кружок. Так же точно шла одна, вдоль дороги. Меня позвал лысый мужик в серой ветровке и сказал, чтобы я посмотрела в его телефоне, сколько там времени. Типа он не видит. Я посмотрела на экран его телефона, а там была фотография.

— Какая фотография? — Глаза у мамы стали похожи на блюдечки.

— Фотография мужика в голом виде.

Мама закрыла рот рукой, а глаза у нее стали еще круглее.

— Рита, — сказала мама, опомнившись, — ты ничего не придумываешь?

— Нет. Зачем мне?

— Ты мне раньше об этом не говорила.

— Ну, мало ли, не говорила…

— И что там была за фотография?

— Ну, обычная фотография. Стоит мужик голый. В руках какая-то тряпка. А на другой фотографии…

— Там еще и другие фотографии были?!

— Были. Он начал листать экран, и там были другие фотографии.

— И что там было?

— Там был этот мужик, все время голый.

— И что ты сделала?

— Я ему сказала, что он придурок, и пошла дальше.

— А он? — Мама сильно волновалась.

— А он крикнул мне, чтобы я никому не говорила. Типа он в карты проиграл кому-то и должен был мне показать эти фотографии.

— Почему именно тебе? — Мама недоумевала и даже сердилась.

— Не знаю, я его раньше не видела. Может, просто кому-то надо было их показать.

— А потом что было?

— А ничего не было. Я несколько раз видела возле школы его машину. И обходила стороной. А он, наверное, в машине был. Но я шла себе и шла. По своим делам.

— Да положи ты этот телефон! — Мама выхватила у меня смартфон из рук и стала листать страницы. — Вот я сейчас посмотрю, что у тебя тут! Небось, читаешь разную дрянь на сайтах.

Я замолчала, понимая, что бесполезно сопротивляться. Мама листала страницы и проверяла вкладки, приговаривая что-то о том, как мне много воли дали и что если бы не бабушка, которая бесконтрольно оплачивает весь мой трафик, она бы отобрала проклятый этот Интернет, и так далее. Ну, обычная тема. Им, значит, можно сидеть и смотреть свою «Игру престолов» с голыми дядьками, а мне нельзя «Мэджик зоопарк» смотреть. А то вдруг я увижу, как одна кошечка с другой кошечкой котяток делают! Зло прямо берет, ей-богу!

— Так, Маргарита, — сказала строго мать, — я еще Игорю покажу твой смартфон, пусть посмотрит историю поисков в Интернете, пусть почитает ленту событий и твою переписку. Доверия тебе нет никакого, учти. — И с гордым, победоносным видом положила телефон в карман и вышла в кухню. А я осталась, дура дурой, с недоеденной пиццей и без телефона.

Волей-неволей, а пришлось сесть за пианино, начать разучивать сонатину. Сконцентрироваться было трудно. Я отвлекалась на несущественное. Так, я начала думать о своей учительнице музыки. Эта тетка совершенно уникальная. Она дает мне произведения, которые сроду не найдешь даже в Интернете, чтобы послушать, как юные гении играют. Вот дала мне сонатину какого-то Лукомского. Это что-то какофоничное на три страницы. Я добрела уже до второй страницы, и то только все руки отдельно. Как я буду их соединять — прямо не знаю. Иногда мне думается, что в нашей школе ноты кончились. Моцарт с Бахом были розданы, а что осталось — то мне. Я «помучила кошку» примерно с полчаса. «Мучить кошку» — это выражение моего отчима. Это так мои занятия на пианино Игорь называет. Сам бы попробовал Лукомского сыграть!

Может, я была расстроена тем, что у меня телефон отобрали. Может, я уже устала от лежания на диване, может, меня Лукомский бесит, я не знаю. Но ничего не получалось. Тогда я стала придуриваться. Стала крутиться на стуле поочередно в разные стороны и говорить на разные лады «А-а-а» и «Э-э-э», поочередно опять же. Пока мать не пришла и не сказала, что у нее уже голова болит и пора бы мне делом заняться.

В общем, мысль такая: до вечера мне телефон не отдадут, а надо что-то делать. Причем полезное. Ну, я взяла старое полотенце и вытерла всю пыль с подоконников и столов (однако не заметила особых изменений в комнате). Потом на книжной полке над рабочим столом Игоря переставила все книги и блокноты корешками вовнутрь. Красиво. Беситься будет, конечно, ну на то и взрослые, чтобы беситься. Чтобы уж окончательно доказать свою полезность, я поправила покрывала на диванах, дав пинка коту, и разложила все подушки ромбами. Самой даже понравилось.

И тут зазвонил домашний телефон.

Если честно, то я уже тыщу лет не слышала, чтобы он звонил. Мы им пользуемся исключительно для Интернета. Я взяла трубку. Мне звонила учительница музыки Алла Петровна. Она попросила меня прийти в школу — какой-то срочный вопрос, что-то по поводу ансамбля. А то, говорит, я тебе на мобильный телефон не дозвонилась. Еще бы она дозвонилась! Я пошлепала на кухню и поставила маму в известность: надо мне идти в музыкальную школу, срочное дело. Мама, разумеется, согласилась. Конечно! Если на секцию по плаванию — так нет, а в компанию к Лукомскому — нате.

В общем, я пошла в школу, мне недалеко — два квартала. Мама строго-настрого приказала ничего не говорить о том, что я была в полиции и все такое. Пусть, мол, подольше не узнают, что я жертва преступления. Ну что за психология! Не преступник же! Да и какая я жертва? Сами вы жертвы.

Музыкальная школа у нас находится в здании трактира купца Ломова. Этот купец понастроил в нашем городке кучу разных зданий. Красивые. В одном из них наша администрация, где мама работает, в другом — почта. А вот рядом, на соседней улице, в бывшем трактире наша школа, храм искусств. Что бы мы делали, если бы не Ломов, где бы размещались, ума не приложу.

Аллу Петровну я не очень люблю, к слову сказать. У меня раньше был другой учитель, мы два года занимались с Леонидом Павловичем. Классный дядька. Всегда веселый, усы черные. Постоянно шутил. Пальцы длинные, как у паука, так и бегают. Он постоянно мне показывал, как играть. Всякие хитрости, как быстро переставить пальцы в этюде, как растянуть первый и пятый пальцы на аккорде, как стаккато брать, чтобы не соскальзывали пальцы. Потом его дочь поступила в институт в Москве, и он уехал, а мне сказал: «Ну, Марго, светлая королева, не скучай». Не знаю, что он имел в виду, но часто меня называл «светлой королевой», это гораздо лучше, чем «бездарь глухая».

Прихожу, смотрю: сидит Алла Петровна, в вечной своей блузке с рюшами, сама на подушку похожа. Выражение лица кислое, как на приеме у зубного врача. Рядом с ней сидит мальчик. Ничего так мальчик, ушастый только. Встал, поздоровался со мной. Коля Федоров зовут. Ну, Коля так Коля. А я Рита Кулешова.

— Риточка, мы упустили из виду ансамбль, в третьем классе ансамбль полагается исполнять. Времени маловато для разучивания, но ничего, поднажмем. Ты же проболела в этом семестре, программу догоняла. Вот, с Колей будешь играть. Тебе вторая партия, Коле — первая. У него слух получше, чувство ритма… В общем, справитесь, — сказала Алла Петровна своим прокисшим голосом.

Очень педагогично, ничего не скажешь. Мама моя всегда говорит, что ученика критиковать в глаза, да еще в присутствии других учеников, никак нельзя.

— Алла Петровна, а ну его, этот ансамбль. Может, я две сонатины Лукомского лучше выучу? И даже Гёдике могу, Черни… — стала вяло протестовать я.

Алла Петровна выпучилась из блузки:

— Риточка, не спорь! Сроку — месяц, будем по субботам дополнительно собираться, и вы сами на дому поиграете. Договоритесь, кто к кому будет приходить.

Вот дела! Этого еще не хватало! Ушастый Коля тоже весь как-то поник. Стал украдкой чесать коленку. Может, это у него нервный тик?

Алла Петровна вручила мне ноты. Ксерокопия, два листа. Слава прогрессу, мы теперь нотных тетрадей и альбомов не носим. Все легкое, одноразовое, необременительное. Красным фломастером была выделена каждая четная нотная строка. Это моя партия. Одни аккорды, в двух руках.

— Это Чайковский, «Испанский танец», облегченный вариант, — подал голос Коля. — Я уже играл его, только в переложении для одного исполнителя.

М-да. Вундеркинд. Он его играл уже. А я так только с Гёдике да Лукомским ознакомилась. И как это меня сразу угораздило к Чайковскому приступить?

Алла Петровна пригласила меня и Колю присесть и поочередно сыграла обе партии. Конечно, вторая партия была совершенно непонятная и однообразная. Мелодия-то идет в первой партии, там хотя бы запомнить что-то можно… Эх…

Алла Петровна назначила нам встречу на среду и отпустила. Получается, я к среде должна соединить две руки в своей партии. Ладно, посмотрим.

Мы с Колей пошли к раздевалке. Меня догнала Полина, коротышка из моего класса.

— Ой, Кулешова, привет! А чо ты в школе не была? — Полина хитро улыбалась. Она была ниже меня почти на голову.

— Не была и не была, тебе-то что? — попыталась отвязаться я.

— А к нам из полиции приходила тетка и рассказывала про тебя, что ты вроде как жертва преступления, что ты была подвержена какому-то незаконному воздействию. И теперь созовут родительское собрание, и будут нашу школу охранять по периметру и обзванивать родителей, чтобы проверяли, во сколько мы ушли, во сколько пришли. И приедет с областного телеканала послезавтра какой-то знаменитый журналист. У тебя будут интервью брать, как у жертвы. Блин, везет же, покажут по телику!

— Сама ты жертва, — буркнула я.

— Ой, а про Лерку Кириллову сказали, что ее вообще какой-то маньяк изнасиловал! Интересно, это правда? Она в школу не пришла, спросить не у кого.

— Дура ты, — сказала я.

А Коля стоит и слушает, уши аж покраснели.

Я оттолкнула Полину и пошла в раздевалку. Коля поплелся за мной. Ну, думаю, только спроси чего-нибудь у меня, я тебе сразу по красному уху врежу. Нет, молчит и сопит.

— Ты в какой школе учишься? — вдруг невпопад спросил он.

— Ну, в первой.

— Переходи к нам, у нас нормально. Я в Зареченской поселковой учусь.

— Это ж ездить.

— Зато дураков меньше, — резонно сказал Коля и пошел восвояси.

Через неделю в школу ходить стало совсем невозможно. От повышенного внимания к моей особе, хотя никакой журналист интервью у меня не брал. Моя подкованная юридически мама устроила скандал на тему сохранения тайны личности ребенка. Но в региональных новостях был репортаж, где показали школу, учеников издали и нашу вечно беременную собаку Чапу, которая живет за мастерскими. Но я все равно была в центре внимания. На меня и Лерку все пальцами показывали и хихикали за спиной. Лерке особенно худо пришлось, она и на уроки ходила ссутулившись. Я — чуть-чуть прямее. Каждый день школьный психолог вызывала меня к себе в кабинет и вела долгие беседы о том, что нужно все в жизни воспринимать спокойно, с долей критики, не зацикливаться на проблемах. Да-да. Особенно когда тебе ежечасно о проблеме напоминают…

Вызывали на допрос в полицию, я кратко рассказала все, что от меня требовалось. Оказывается, я тоже потерпевшая от преступления. Да-да. Мое удивление было ого-го каким! В документах было написано, что этот мужик посягал на мою половую неприкосновенность и нормальное нравственное и психологическое развитие. А я-то думала, что я просто свидетель… И наказание для этого мужика будет гораздо строже, так как у него, получается, было аж два эпизода преступления. От этой мысли я просто сникла. Что я, фотографий не видела пошлых в Интернете? Да и по телевизору иногда такое показывают!

В полиции мне какие-то картинки давали, что-то я раскрашивала, отмечала. Психолог с шарфом была тоже там, надоела изрядно. Зато я узнала, что теперь будет суд и моей маме даже предлагали большие деньги за то, что она попросит судью о снисхождении для этого мужика. А Леркина мама эти деньги взяла. Оказывается, у мужика жена есть и даже две дочери. И он отрицает вину. Поэтому ему много лет лишения свободы грозит. Это я от следователя услышала.

Я подумала, что если бы школьный охранник не подбежал, мне бы никто не поверил. Что мое слово против слова взрослого? Лерка почему-то все отрицает. Не знаю уж почему. Но ее за это отправят в какой-то детский центр. Будут там обследовать и проводить психологическую реабилитацию. Жертва же. Сами вы жертвы, вот я что думаю. Мне врать нечего. Что было — то и рассказала. Телефон мне, кстати, вернули, только все аккаунты удалили из соцсетей. И я, как дура, теперь через элпочту переписываюсь.

Все эти события продолжались три недели. За это время высохла грязь и на березе возле дома появились мелкие клейкие листочки, которые приятно пахли. А береза стала похожа на окутанный дымом силуэт человека.

Затем нарисовался мой папаша, которого я в последние два года только мельком и видела. Пришел как-то вечером к нам домой, с разящим запахом пива. Мы с Колей занимались ансамблем. Коля классно играет, пальцы очень тренированные, кисть твердая и куполом. А у меня по-прежнему так, как у него, не получалось. С чувством ритма — беда. Я заслушиваюсь, как Коля триольки выводит, и на два делю. И получается разнобой. Три четверти, да на каждую по триоли… Запомнить сложно. Коля терпит, начинаем сначала. От начальных аккордов уже тошно, я их выучила от «а» до «бе». Включаем без конца YouTube. Там-тааа, тарарам-там-тааа. Получается все равно колхоз.

Тут мама моя заглядывает. Глаза круглые, очки блестят.

— Рита, папа в гости пришел.

Коля, понятное дело, культурно прощается и уходит. А могли бы позаниматься еще.

Папа без «здрасте» начинает нудьгу. Что это я в комнате с мальчиком закрываюсь, да что это за мальчик? И вообще, следит ли кто-то за тем, что я в Интернете делаю? Кто мне пишет, что я смотрю? Сам бы и следил, резонно заявляет мама. Нет, мы решили, что ты воспитываешь, а я алименты плачу и не мешаю. Так вот, я решил, что никуда это не годится, у меня такие же права. И я в суд обращусь и отберу дочь себе, буду в ежовых рукавицах держать. Пока у тебя планерки-фигнерки, глава района «самдурак», новый муж — тебе некогда с дочкой заниматься. И ля-ля, и ля-ля в таком духе. Меня никто ни о чем явно спрашивать не собирается. Я развернулась и пошла к себе. Ан нет, дорогуша, я еще не закончил, и вообще, принеси дневник и рассказывай, как так у тебя получилось, что в четверти по географии тройка.

Тут Игорь пришел и встал в дверном проеме. Весь такой подтянутый, спортивный и трезвый. И дома ходит в брюках. А папка мой весь замызганный, в спортивках, но рубашка на все пуговицы застегнута. И запах пива. Мерзкий запах, я с детства его не терплю. В общем, Игорь его культурно за локоток вывел на улицу, а дверь за ним запер. Папа еще долго орал под окнами — прямо стекла звенели. В трехкамерном стеклопакете. Мама стала злиться, все шторы на окнах задернула и, выставив меня в мою комнату, с Игорем стала обсуждать перспективы.

А перспективы были печальные, как я утром узнала.

Мама решила отправить меня в санаторий, о чем и объявила за завтраком. Я аж какао пролила на кота. Не знаю, как вы бы воспринимали, а я — как ссылку. Как преступника, меня ссылают бог знает куда. Но мама непреклонно мне говорит, что никакая это не ссылка, что мне надо отдохнуть, выйти из стресса, потому что я жертва. Сами вы жертвы! Я сразу подумала, а как же ансамбль наш с Колей? Мама на смех меня подняла. Мол, на будущий год вообще не стоит в музыкалку ходить — нет у меня ни способностей особых, ни желания заниматься. А она устала, видите ли, меня подгонять. А как праздник какой семейный, так я ничего для гостей и сыграть не могу, даже Лукомского. В общем, всё за меня решили: и в санаторий я поеду, и в школу не пойду (кстати, там чаепитие в конце года обычно проходит, и я его пропущу, так как весь май буду в санатории), и музыкалка моя закончится бесславно.

Тут я уже плакать начала. Впервые за все это время. Так обидно стало, ей-богу. И говорю злобно:

— Ты себе еще одну дочку роди, правильную. Которая на пианино играет, по географии пятерки носит, и в бассейне не тонет, и не хамит.

Мама с Игорем переглянулись как-то странно. Ну да. Все ясно, подозрения мои не на пустом месте.

Игорь стал утешать меня: мол, все образуется, надо сменить обстановку. Надо маму слушаться, она ж мне зла не желает. Ага, вот ты ее и слушайся.

В общем, я позвонила вечером Коле, сказала, что и как. Он расстроился, голос как-то изменился. Глухой такой стал. Сказал, что придет вскорости, и трубку повесил.

Пришел Коля, когда все уж спать легли. Я сплю на первом этаже, мое окно выходит на улицу. Понятно, что я не спала, а как только мне фонариком Коля в окошко посветил, то я окно открыла. Вижу: стоит, в куртке и в шапке. Холодно. Сразу мне говорит:

— Давай убежим с тобой. У меня есть три тыщи денег. Я копил на велосипед. Побежим к бабушке моей. Она живет под Борисоглебском, в деревне. Добрая.

— И на чем туда побежим? На велосипедах?

— Ну, прямо там, на велосипедах! На «Блаблакаре».

Это чо за зверь такой, не знаю. А Коля сказал, что в Интернете на каком-то ресурсе надо зарегиться и со случайным попутчиком ехать. Типа такси, но не по заказу клиента, а как попутчик к водителю. Кто-то едет в Борисоглебск и тебя довезет за минималку.

— Ага, — говорю, — на первый пост милиции и довезет.

Но Колька такой уверенный был.

— А бабуля твоя нас выдаст родителям, — говорю. — Все взрослые заодно и против нас, детей.

— Не, — отвечает, — она у меня мировая бабка. Когда родители разводились, я у нее полтора года жил, ничо.

В общем, сомнения меня взяли. Но уже то хорошо, что Коля себя по-мужски повел. Хоть какой-то выход предлагает. А потом сказал, что один его знакомый так из дома убежал и почти год при монастыре жил. Ничего себе! А я вспомнила эту историю. Его всем городом искали, думали, что утонул. А он приблудился к монастырю и жил там, потом его в больнице лечили долго. Нормально, думаю, вот нас в сумасшедший дом после монастыря и сдадут. Лучше уж в санаторий ехать.

Ни до чего мы не договорились, Коля домой пошел. А я спать легла. В комнате холодина, все тепло в окно улетело, комнату выстудила.

А утром я и говорю маме:

— Давай ссориться не будем. Давай оставшийся месяц я уж как-то доучусь. А потом можешь меня хоть на все лето к бабушке отправлять в Кубинку, или в санаторий, или еще куда. Обещаю честно исправить трояк по географии.

Мама как-то странно на меня посмотрела. Как на говорящую мебель. А Игорь меня сразу поддержал. Вот, говорит, умный подход. Ребенок тройку исправит, на утренник сходит. Перемелется все — мука будет. Мама снова посмотрела на меня как-то странно и говорит Игорю:

— Она от рук отбилась совсем, в голове одна ерунда. Ее надо изолировать. Эта Лера непутевая, теперь Коля привязался. Знаешь, из какой семьи? Федоровы. Понял? Так-то. Я уже все решила. Не вмешивайся. Если бы это была твоя дочь, ты бы меня понял.

Игорь молча встал из-за стола и сразу ушел в кабинет. Мне его даже жалко стало, жальче, чем себя. Говорю маме:

— Почему ты никого слушать не хочешь? Что ты за царь такой? У нас демократия, у всех есть право голоса.

А мама говорит мне злым таким голосом и очень тихо:

— Пока ты живешь в моем доме, ешь мой хлеб, то нету у тебя никакого права голоса. Будут свои дети — будешь их воспитывать. А пока сиди и помалкивай.

Все мне понятно. Это ее работа испортила. Она привыкла руководить отделом. Там пятнадцать мартышек бегает, по ее же словам, одна тупее другой. Но мы-то не на работе!

Пока я думала, что мне делать, пришлось слезы вытирать и в школу собираться. Меня отвозил Игорь, всю дорогу он молчал, а потом сказал:

— Ты на мать, Ритуся, не обижайся, ей трудно сейчас. Ее надо поддерживать, ей скоро в больницу ложиться на сохранение. А кто за тобой присматривать будет? Вот она и хочет тебя в санаторий отправить. Не упрямься. Мы же друзья?

Не друзья мы, вообще-то. Ты — отчим, а я — падчерица. И вообще ты подкаблучник. Но я это ему не сказала, я это ему подумала. А сама спрашиваю:

— А что такое сохранение?

Он помялся и говорит:

— Это значит, что нужно покапать в вену витамины, полежать в покое. Обследоваться. У женщин это бывает.

Я так поняла, что ничего страшного. По крайней мере, не операция.

После школы я быстро переоделась в кигуруми, у меня классный кигуруми в виде единорога. И пошла на улицу Суворова — дура дурой, как сказала бы моя мама. Хорошо, что она меня не видела. А пошла я к папке. Я знала, где он живет, и примерно представляла, что там происходит. На столе, небось, склянки-бутылки, мойва вонючая соленая, драные газеты и окурки. Жена — какая-нибудь толстуха нечесаная.

Пришла на улицу Суворова, там живет еще мой одноклассник Паша, которого все зовут Павелик, потому что его мама в первом классе постоянно приходила и пищала умильно: «А как тут мой Павелик себя ведет?» От Павелика-то я и узнала, что на улице Суворова в доме двадцать теперь мой папка живет. Возле дома стояла машина скорой помощи. За зеленым забором собака привязана. Гавкала громко, но когда я калитку открыла, то села на задние лапы и начала хвостом мести. Мелкая собаченция, почти щенок. Я ее за ухом потрепала, она даже притихла. Крыльцо было новое, недавно покрашенное, даже видны следы от тапок. Кто-то шлепал. Я постучала в дверь, и довольно быстро мне открыла тетка. На ней был белый халат, шапочка, а в руках оранжевый чемодан, с которым ездят фельдшеры скорой помощи.

— Тебе чего? — спросила она строго.

А я говорю:

— У вас попить есть? — Ляпнула, сама не знаю зачем.

А тетя посмотрела на меня странно. Иди, мол, в дом, там тебе и попить дадут, и поесть. Сама в сторону отошла, и я мимо нее протиснулась. Зашла в дом, а там народу что-то многовато. И воют. Темновато в коридоре, я вовнутрь вошла. Вижу: на диване какая-то бабушка лежит, а рядом на табуретках расселись две незнакомые мне тетки и мой папка. Тетки воют, а папка печально так смотрит на них. Увидал меня, подошел и говорит:

— Что тебе надо? Ты зачем сюда пришла? Ты чего так вырядилась?

Слишком много спросил сразу. Я стою и молчу. Поняла, что бабушка, которая на диване, недавно умерла. В общем, им не до меня. Повернулась и пошла молча. Папка меня догнал у двери и говорит:

— Мне некогда, Ритуся, теща вон померла. На тебе… — и протягивает мне сто рублей мятых. — На мороженое, — говорит.

А я ему, такая гордая:

— Да не ем я мороженое, — и пошла домой.

Иду по улице, плакать хочется, аж выть. И тут дождь пошел. И вымокла я до нитки в своем кигуруми. Пришла домой, а на спине у меня какая-то полоса. Ну не хватало еще такого — испортить любимый кигуруми! Эх, легла и доплакала вволю. Дома никого не было, хорошо-то как.

Поплакала-поплакала, да и села разучивать свою партию аккордов. Ансамбль ждать не будет, когда бабку похоронят да кигуруми отчистят. Играю я, а сама размышляю: что за жизненные у меня варианты? Выживай как хочешь. Решила составить себе план по выживанию. Кончила бренчать, села за стол, взяла фломастер и призадумалась. Какой бы план написать?

Но тут с работы пришел Игорь. И говорит, давай, мол, Ритуся, пельмени лопать. Кто же против пельменей?

За обедом он мне и сообщает, что мамка легла в больницу на сохранение и мы к ней завтра вечером сходим. А пока будем жить без мамки, как пираты. Будем есть пельмени, сосиски, яичницу и макароны. Вроде бы я не дурочка и понимаю, что есть мы будем то, что можно сварить или изжарить за десять минут, но делаю вид, что принимаю игру. Взрослым всегда необходимо думать, что мы во что-то играем. Хотя сами играют будь здоров, только не в игрушки, а в людей.

Сели мы пельмени лопать, а Игорь мне и говорит:

— Хочешь, историю расскажу?

— Давай, — говорю. А мне тыщу лет не интересно, какие там истории.

— Я тебе расскажу про одного человека, которого сломали обстоятельства, — говорит Игорь.

Я думала, что он про того маньяка мне расскажет, который свои интимные фотографии нам показывал, но я ошиблась.

— Жил да был один парень, у которого в жизни случилась трагическая история. Отец этого парня был осужден за двойное убийство. Ну, Ритуся, это было дело давнее, сроки заключения были серьезные. Когда убийцу посадили в тюрьму, парень учился в школе, в шестом классе, то есть был чуть постарше тебя. Он приходил в школу, а с ним никто не хотел общаться, все его сторонились.

— А откуда ты знаешь эту историю, прочел где-то? — Я сделала вид, что заинтересована.

— Я с этим парнем учился вместе. Он сидел впереди меня. Я-то всегда был длинный, на задней парте обретался. А этот вот хлюпик сидел впереди. С ним даже девочка после этой истории с убийством сидеть не хотела. Словно тот чумной или заразный. А отец его убил двух незнакомых людей. Вроде как был пьян, пристал к девушке. Какой-то мужчина его стал останавливать, и завязалась драка. Мужчина умер от ножевого ранения, а девушка ударилась головой о бордюр и тоже умерла. Все происходило в парке, в многолюдном месте. В драке много участвовало людей, но как-то сошлось, что виноват оказался именно этот мужчина. У которого были сын и жена.

— Путано рассказываешь, — упрекнула я отчима и продолжила есть пельмени. — Было бы проще, если бы ты называл имена или фамилии. А то говоришь «он» да «тот».

— Да, наверное, ты права, но… — усмехнулся Игорь и потер глаза руками. — Так вот, парень, мой одноклассник, конечно, не верил, что его отец виновен. Сначала он пытался всем объяснить, но его и слушать не хотели. Потом просто дрался, когда его обзывали. Потом он стал замкнутым и необщительным.

— А потом они переехали с мамой в другой город? — предположила я.

— Нет, никто никуда не переехал. Парень ходил в школу, его продолжали дразнить и лупить.

— И ты тоже? — удивилась я.

— И я тоже. Чем я был лучше других? — вздохнул Игорь.

— А что потом?

— Потом прошло несколько лет, и мы окончили школу. С этим парнем так никто и не дружил, он стал сторониться ребят. Со временем его перестали дразнить и вообще делали вид, что его нет. Он хорошо учился, занимался спортом, играл на гитаре и сочинял песни, но ни учителя, ни ученики его не любили.

— Это несправедливо, — сказала я. — В чем же парень виноват?

— Несправедливо, — согласился Игорь. — Но это не конец истории. Его отец отсидел в тюрьме почти двадцать лет. Этот парень ездил к нему на свидания раз в год. К тому времени мать парня уже развелась с отцом и стала жить отдельно. А парень отучился в институте, женился на красивой девушке, у них родилась дочка. Он стал работать инженером. А после его отец вышел из тюрьмы. И поселился с этим парнем, то есть в его семье.

Игорь собрал посуду и стал шумно ее мыть, загудела водогрейка. Он явно ждал вопроса, а я задумалась. История мне показалась какой-то знакомой. Не хотел ли Игорь сказать, что я тоже теперь буду изгоем в классе? Хотя меня никто и не обзывал, и не бил вроде… Мысли мои переключились на себя любимую.

— Ты не закончил историю, — потребовала я продолжения.

— Ну да. — Игорь налил себе в чашку кипятку и сунул пакетик черного чая.

— Я чай не буду, — категорично отказалась я. — Чай после обеда разжижает желудочный сок, что приводит к колиту. Давай рассказывай, кто там сломался.

— Отец его был уже старик, — продолжил Игорь. — На спине и груди, даже на пальцах рук и ног у него были татуировки. Он был лыс, болел закрытой формой туберкулеза и говорил сорванным, прокуренным голосом. Он не хотел работать и долго оформлял пенсию. Жить с ним было невозможно, тем более в доме с маленьким ребенком. Он день и ночь пил, а напившись, орал песни под расстроенную гитару и предъявлял всем претензии. Так продолжалось ровно полгода.

— И что потом? Сын его убил? — спросила я, холодея.

— Нет, сначала сын снял ему квартиру. Но его отец дебоширил и пьянствовал и однажды упал в подъезде и сломал ногу. Ухаживать за ним было некому, и мой знакомый сдал отца в дом-интернат для престарелых, — спокойно ответил Игорь. — Сдал в интернат, потому что ему тоже надо было как-то жить, воспитывать дочь, работать. А его отец стал писать на него жалобы во все инстанции, у парня начались проблемы на работе, его стали вызывать в полицию. И парень начал выпивать. Я видел его в то время. Он сильно изменился. В его облике стал проглядывать его отец — неудачник, злобный матерщинник… Потом его отец повесился на подтяжках в своей комнате в интернате, спасти его не удалось.

Игорь пристально посмотрел на меня. Но я сидела подавленная и молчала. Вся эта история мне очень-очень не нравилась.

— Но парень уже покатился по наклонной. Он стал пить, потерял работу, часто ругался с женой, в смерти отца винил себя. В итоге жена его бросила и ушла с дочкой к другому.

— Что ты хочешь сказать мне этой историей? — спросила я. Настроение у меня уже упало.

— Я хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, мы не знаем своей судьбы. Сначала ты на коне, а потом под его копытом. И это может произойти с любым. Поэтому все надо воспринимать спокойно, без паники. И дурное, и хорошее. И быть готовым к любому повороту событий. Во-вторых, я хочу тебе сказать, что ты не должна брать пример с этого парня. Нельзя себя постоянно винить. Никто не несет ответственности за действия других людей. — Последнюю фразу Игорь произнес медленно, как бы по слогам. — Этот парень напрасно считал себя виноватым во всем, что происходило с его отцом. И ты тоже не должна чувствовать никакой вины за собой. Я смотрю, Ритуся, у тебя все время глаза на мокром месте. Но ты ни в чем не виновата. Ты не должна думать о том мужчине, который показывал тебе свои гадкие фотографии и э-э… обидел Леру. Ты не должна себя винить в том, что его посадят надолго. Но ты и не должна думать, что ты жертва. Ты должна жить так, как и раньше. Радоваться жизни, доверять людям. По крайней мере, родителям и друзьям. Ты должна перестать прятаться в скорлупу.

— Это ты о моем отце рассказал, да? И о дедушке Гоше? — В моем голосе слезы почти не слышались.

Игорь помолчал, складывая тарелки в сушилку.

— Ты умная девочка, Рита. Делай правильные выводы, не повторяй чужих ошибок. — Игорь погладил меня по голове. И я начала плакать.

— Ну что такое, Ритуся?.. — Он сел на корточки передо мной.

— У меня кигуруми испортился, на спине какая-то полоса. Я под дождь попала… — Я просто ничего не могла сказать в тот момент. Но думаю, что Игорь все понял правильно.

Три дня мы ели пельмени и яичницу. С мамой я говорила по скайпу. А потом наконец мы пришли к маме в больницу. В палате нам сидеть не разрешили, и мы вышли во дворик. На маме был какой-то необъятный спортивный костюм, и она была вообще без косметики, а волосы сколоты на затылке пучком. Я ее давно такой не видела. Бледная, сонная какая-то. Я сразу ее обняла и прижалась к ней. Но от нее пахло больницей.

— Эй, малыш, все не так уж плохо, — сказала она мне. — Просто у меня кровать жесткая, я ночами уснуть не могу.

— Может, домой тогда поедем? — спросила с тайной надеждой я.

— Нет, до конца следующей недели точно пролежу тут.

Игорь начал копаться в большом пакете, показывая, каких вкуснях мы ей привезли. Молодые персики, творожки, сок…

— Забери все, меня тошнит все время, — сказала мама. — Лучше расскажите, какие у вас дела и делищи.

Игорь бодрым голосом начал рассказывать какую-то нудьгу про работу; я не стала слушать, а сидела, прижавшись к маме, и ковыряла ногтем лавочку. Я даже не догадывалась, как я соскучилась по мамке. Скайп не то, обнимашек никто не отменял.

— Ну а ты что же молчишь? — спросила мама и поцеловала меня в пробор волос.

— Ой, наша Ритуся дала всем жару! — с преувеличенным восторгом начал Игорь. — Она выступала на концерте, и все просто попадали в обморок.

— Да ты что! — Мама засмеялась, глаза у нее заблестели.

— Ну да. Мы с Колей играли ансамбль. Мы его еще на экзамене в среду играть будем. Прям нормально так вышло.

— Не нормально, а классно, даже я прослезился.

— Заснял видео? — спросила мама.

— Да, приедешь домой — покажу.

Как всегда, взрослые все обсудили, так и не выслушав мое мнение. А что бы я им сказала? Да, я не подкачала. Партию свою не забыла, отбарабанила все аккорды в унисон с Колей. Леонид Павлович сказал бы про такую игру: «Недостаточно воспроизвести нотный текст. Надо еще и прочувствовать тему произведения и замысел автора». Да куда уж нам уж! Хоть сыграли без фальшивых нот, и на том ура. Волновалась, аж вспотела и заколка на косе набок съехала. И была я похожа на чучело, когда мельком взглянула на себя в зеркало в холле. Выше Коли на полголовы, юбка в складку дурацкая, до колен, бабушачья. Жилетка в клеточку вся от моего волнения мокрая. И Коля такой прилизанный и сосредоточенный, и оттого словно незнакомый. Игорь после концерта сразу меня поволок домой, я даже поговорить с Колей не успела. Да кому какое дело-то до наших, детских, разговоров? А звонить Коле бесполезно, он никогда трубку не берет.

Это я бы маме рассказала, но она Игоря слушала.

Мама тем временем свое заладила:

— В школе как дела?

— Нормально.

— Кушаешь хорошо, чем там тебя Игорь кормит?

— Нормально.

— Голова не болит?

— Не, нормально.

Пообщались, в общем. Мама в палату пошла, напоследок меня в пробор чмокнула.

Мы же домой поехали.

А дома нас уже ждала бабушка из Кубинки. Я в детстве называла ее Бабулинка из Кубика. Так и прижилось. Она приехала без предупреждения. На такси с автовокзала. С внушительным чемоданом, внушительным животом и внушительным выражением лица. Бабулинка из Кубика не очень любит Игоря, и потому она стояла у запертых ворот с грозным выражением лица. Поздоровалась с нами и бегло окинула взглядом машину Игоря, взгляд ее выражал: «Опять новая, деньги девать некуда».

Бабулинка сказала:

— Заморили дитя совсем — худая, как циркуль! — и сжала меня в своих мощных объятиях. От Бабулинки всегда вкусно пахло. В этот раз ванильными булочками.

Игорь спешно впустил Бабулинку во двор, затащил ее чемодан и хотел ретироваться в гараж. Но не тут-то было. Бабулинка с порога дома спросила строго:

— А скажи, дорогой мой зятек, почему я о своей внучке истории из Интернета узнаю, а не от вас?

И моему отчиму пришлось развернуть лыжи обратно, то есть зайти в дом вместе с нами. И тут понеслось. Бабулинка начала коня на скаку останавливать, входя в горящую избу. И сдержать ее было трудно. Как-никак бывший завуч школы и ветеран педагогического труда, отдавший сорок лет своей жизни делу воспитания подрастающего поколения. Игорь спокойно слушал и смотрел, как она кричит и машет руками, при этом ловко вытолкал меня за дверь кухни. Мне сначала было интересно слушать, но потом стало стыдновато. Неужели для того, чтобы показать, как она меня сильно любит, надо так дико орать? Тем более на Игоря, который ни в чем не виноват.

Я села в своей комнате и стала мечтать, как было бы здорово, если бы мы с Колей убежали. Мы бы спали в лесу на деревьях, потому что надо опасаться волков и разных лис. Ведь они не только нападают на спящих и могут запросто загрызть, но и переносят бешенство, а это верная смерть. Мы бы пели песни у пешеходных переходов, и люди бы давали нам деньги, а мы в «Макдоналдсе» покупали бы себе еду и мыли головы в их бесплатных туалетах. Я такое видела, честно. Потом мы бы прибились к какой-нибудь коммуне художников или артистов, на худой конец — к бродячему цирку. Мы бы таскали декорации, помогали бы во всем. И никто бы нас не искал, вот это главное по большому счету. Главное…

Но мне не дали всласть помечтать. Бабулинка уже наоралась в свое удовольствие и позвала меня пить чай. И я со вздохом поплелась, потому что предчувствовала неприятные расспросы. Однако Бабулинка энергично намазывала тосты вареньем (и когда она успела их поджарить?), а ванильные булочки — маслом. А сверху на булочках размещала пласты прекрасного дырчатого вонючего сыра, который я так сильно люблю.

Игорь вежливо отказался с нами чаевничать, набрал бутербродов и ушел в кабинет. Бабулинка рассказывала мне свои последние новости. У нас было заведено, что Бабулинка с дедом к нам ездили, а мы сами в Кубинке почти и не бывали. Поэтому хоть Бабулинка и была многословной, да только я никого из ее знакомых и не знала. Слушала и ела. Деда Витя после перелома оклемался, сначала ходил по комнате с двумя палочками. А теперь сам даже на машине ездит. Соседский кот Барсик разъелся до семи килограммов, хотя я его помнила мелким полудохлым паразитом со слезящимися глазами. Умерла наша соседка по прозвищу Би-Би-Си, любившая подслушивать под окнами. А во дворе спилили тополь, на который мы с Викой однажды залезли, а снимал нас оттуда дворник. А в его стволе — не дворника, а тополя — оказалась такая широкая дырка, что туда запросто поместится любой человек. А еще открылся новый супермаркет, но Бабулинка все равно покупает молоко, творог и сыр у Ильиничны. Вика приедет на все лето в Кубинку, и мне будет с кем играть: она уже не такая противная, как в прошлом году, и даже стала заниматься народными танцами. А еще бабушка сказала, что если я приеду к ней на все лето, то она подарит мне щенка.

В общем, предложение о приезде на каникулы вполне приемлемое. К тому же я поняла, как сильно соскучилась по деду и как мне ужасно не хватало его колючих усов и большой родинки у левого глаза, которая делала его лицо добрым и милым. Но вся беда в том, что у меня были неоконченные дела…

Как же так? Взять и уехать? Оставить мужика с его интимными фотографиями? Оставить Колю с его «Испанским танцем» и непутевой мамашей, про которую в нашем городе все говорят грязные сплетни? Оставить отца, который пьет и печалится? Оставить недосказанной историю про деда Гошу? Оставить, в конце концов, мечту убежать из дома и стать бродягой? Передо мной — переезд в Кубинку на лето, где все благополучно и творог с сыром на завтрак. «От Ильиничны». И дедушка, которому надо ходить с опорой, не лениться и тренировать больную ногу. И там я уже не трудный подросток или жертва преступления, а просто Ритуся. Странно все это. Но я же, в конце концов, ребенок!

Короче, мы пару дней подождали маму из больницы, и решено было ехать. Поскольку с Бабулинкой спорить никто не решался, а у мамы как-то все силы сразу кончились, словно в больнице всю кровь из нее выпили, то уехать было гораздо легче, чем казалось раньше. В общем, хотя и выглядело все так, словно меня сбагрили, но в целом я была не против, так как надоело что-то решать и что-то доказывать. Это был типичный эскейп, как говорят психологи. Я стала много шариться по сайтам психологов, а что делать-то? Выживать надо среди этих взрослых.

Перед отъездом был утренник в классе. Бабулинка очень возмущалась, рассказывая о том, что раньше никаких выпускных не было, только единственный — после окончания школы. А теперь из детского сада — выпускной, из начальной школы — выпускной, из девятого класса — тоже. Каждый год — утренник с платьем и банкетом. Но мы не стали протестное поведение демонстрировать, купили мне какое-то платье в горошек и бант такой же, ничо. Читали стихи, пели песни, съели много сладкого и жирного. Порядком устали. Мы со специально приглашенным Колькой сыграли дуэтом хитовый «Испанский танец», Геля Муромцева спела песню «Из чего же, из чего же, из чего же…», а Иван Баланов сыграл что-то невыразимо печальное на блок-флейте.

Мы с Колькой держались вместе, и на нем была даже приличная рубашка. В общем, все решили, что он мой бойфренд. Мне только два момента сильно не понравились: его заживающий синяк на левой скуле и какой-то тухлый намек на интернат в разговоре. То ли его в интернат сдавать будут, то ли он туда сам собрался, я ничего толком не поняла. Музыка шумела, все скакали, нас тормошили взрослые, постоянно осведомляясь, весело ли нам. Толком не поговоришь. Но выглядел Коля бодро, сожрал три пирожных с литром сока, и я подумала, что про интернат его шутка была неудачной. Сделали общую фотографию, где я дылда каланчовая и лохмы мои рыжие под бантом в горошек сияют в центре. Как сказала Бабулинка: «Наша Ритуся самая красивая». Ну дык.

Дома я спросила у мамы, когда меня на суд вызовут, но она мне ответила, что этого не произойдет. Мол, судья решил, что допрашивать детей по такому делу — значит нанести жертвам преступления дополнительную психологическую травму, поэтому мои показания просто зачитают в суде. А когда суд будет — не сказала. Мамка сказала, что они с Игорем съездят в дом отдыха: подлечиться надо и отвлечься от проблем. Так что у них тоже было чемоданное настроение, да и уезжали они почти сразу после нас с Бабулинкой.

На всякий случай я, уже сидя на чемоданах, позвонила папке. Просто так. Он трубку не взял, а в телефоне противным механическим голосом мне сказали: «Абонент не обслуживается».

Я пришла к выводу, что уже ничего не держит меня в этом городе, учитывая также Колькин отъезд на лето к бабушке в Борисоглебск. То есть все как-то прекрасно обошлись и без меня: и мужик, и Коля, и папка, и мамка с Игорем. Один кот, сирота, ходил кругами и заглядывал в глаза.

Кстати, я забыла сказать, что Бабулинка ничего у меня не выпытывала о той истории с мужиком, Леркой и этими фотографиями. Но, видимо, она все выспросила у мамы и Игоря.

Перед отъездом ко мне прямо домой пришла Анна Сергеевна. Это, конечно, стало для меня неожиданностью. Свой приход она объяснила тем, что ей надо протестировать маму и меня, чтобы написать психологическое заключение для суда. Со своими обязанностями Анна Сергеевна справилась довольно быстро. Кстати, татуировки у нее на шее я не заметила. Наверное, она была не постоянная, а смываемая. После чего мне стало как-то грустновато, и я спросила:

— Что, Анна Сергеевна, куколка стала бабочкой или стегозавром? — на что Анна Сергеевна засмеялась, но не ответила. Это такая манера всех взрослых — не замечать наших вопросов или делать вид, что они не замечают их.

Напоследок она подарила мне стёрку в виде карапуза. Нажимаешь на живот, а у него из памперса коричневая какашка высовывается. Такая же резиновая, как и сам карапуз. Очень смешно, я оценила. Анна Сергеевна сказала, что моя семья снята с контроля и можно успокоиться. О как! А я и не нервничала особенно, так как не знала, что мы на контроле. Вот так живешь и не знаешь, что каждый твой шаг с дрона снимают и фиксируют. Шучу.

Итак, я с почти спокойной душой уехала в Кубинку. И прожила там ровно шестьдесят три дня. И могу я сказать, что это были не самые плохие мои дни. Я много читала, причем для деда. У него глаукома начала развиваться, а он трусит оперироваться. И в итоге я читала ему и Диккенса, и Шолохова. Мало что поняла и запомнила, но некоторые моменты меня глубоко потрясли. Например, когда я узнала, что благодетелем Пипа из «Больших надежд» был каторжник. Если провести параллель между Пипом и мной, как вообще требует наша русачка при чтении романа, то я была бы должна простить мужика с интимными фотографиями, а он бы оплатил мое обучение в МГУ, например. Жесть!

Еще я разучила «Полонез» Огинского на пианино соседки. Классная, я вам скажу, вещь. Приеду и сыграю учительнице своей, пусть облезет по швам подушечной блузки. Еще я написала письмо в редакцию сканвордов, так как мы с дедом отгадали все призовые сканворды, но нам ничего не ответили. Наверное, письмо затерялось на почте или наши призы кто-то присвоил.

Бабулинка научила меня печь оладьи, оказалось, что это совсем не сложно. Надо просто следить, чтобы масло не брызгало и не обожгло. А если оладьи не пропекутся, то не беда. Деда все равно всё слопает с вареньем!

А еще мы ездили с дедом и Бабулинкой на рыбалку. Бабулинка управляла старым «рено», мы нашли какие-то далекие от цивилизации дебри, чтобы было можно наслаждаться природой в одиночестве. И ничего не поймали, потому что мы с дедом постоянно ржали как кони и пугали рыбу. А во второй раз Бабулинка даже не разрешила деду удить, так как возле воды было много коряг и дед мог снова упасть и сломать ногу. Но все равно нам было весело. Мы жарили на костре хлеб и сосиски и смачно их поедали. В результате наших рыбалок ни одной рыбы не пострадало.

С Викой мы играли мало, она оказалась еще более придурочной, чем в прошлом году. Она постоянно делала селфи, выпячивая губы, вела «репортажи» в YouTube о том, что лежит в ее сумочке и что она ела на завтрак. При этом Вика недоумевала, отчего у ее роликов так мало просмотров, ведь другие такие же «девчули» — в топе. От одних слов «девчули» и «стримы» меня тошнило.

С мамой я каждый день говорила по скайпу. И несколько раз мне звонил папка и даже положил мне тысячу рублей на счет телефона. Аттракцион «Неслыханная щедрость». Я так быстро перечисляю, потому что это все совсем незначительное. Хотя и радостное, и печальное, но… несущественное.

А существенное началось после встречи с Чумой.

С Чумой мы познакомились так. Я нашла в газете объявление о продаже щенков. Помните, мне бабушка обещала собаку купить? Так вот, Бабулинка инициативы не проявляет, я решила сама обойти всех потенциальных продавцов щенков. Мне нравятся корги и мопсы, но разве хватит на их покупку карманных денег? Ну, буду тогда выбирать симпатичную мордаху, пусть и дворняжку. В общем, я пошла по объявлениям. И первый, с кем я встретилась, он же и последний, был Чума.

По объявлению я пришла на соседнюю улицу, где уже начинался частный сектор. Среди маленьких и уютных домиков были и особняки, которые нелепо втиснулись в узкие участки. Я все шла мимо них и рассматривала, какие у них ворота и какие у них окна. Кое-где из-за заборов было слышно тявканье собак. А возле дома, покрашенного белым, я увидела торчащий из-под забора длинный нос. Бедная псина не могла вылезти наружу, чтобы облаять прохожих. В итоге она подкопала под забором ровно настолько, чтобы нос высунуть и рычать, у нее даже пасть для лая в такой ямке не открывалась. Но мимо этого дома и псины я тоже прошла и дошла до небольшой завалюшки под номером девятнадцать.

Там у калитки валялся разбитый скутер, а рядом, с рукой на перевязи, стоял пацан немного старше меня. У него были ярко-зеленые волосы, которые закрывали ему пол-лица. Вид у него был задорный и независимый. Надо ли говорить, что он мне сразу понравился? А на земле сидел второй пацан, которого я особенно не рассмотрела, и он возился со скутером.

Я подошла и спросила, тут ли отдают щенков в хорошие руки. Пацан с зелеными волосами посмотрел в мою сторону и сказал:

— А ты не местная, мы тебе щенка не отдадим.

На что я ответила, что я местная, и еще какая местная: уже живу тут целый месяц и со всеми перезнакомилась. А раз они щенков раздают, а не продают, видно, плохи их дела — никто брать щенков не хочет. И такому облитому зеленкой челу можно было бы не кобениться. На это пацан хмыкнул и сказал:

— Меня Чума зовут, — и потопал во двор.

Второй пацан посмотрел на меня с земли и снова стал что-то откручивать и отвинчивать в сломанном скутере.

Чуму я недолго ждала. Он вернулся с какой-то тряпкой, которую неуклюже прижимал к себе, а в тряпку были укутаны два щенка. Уже не слепые. Один худой и черный с белыми ушками и лапками, а второй упитанный, светленький, с белым пятном на лбу. Я, конечно же, сказала: «Ух ты, какие красивые!» — и взяла упитанного на руки. Тот стал вертеться и кочевряжиться и даже попытался написать мне на джинсы, но я проворно вытянула руки вперед и щенок намочил скутер, а не меня.

— Спасибо, — возмущенно сказал пацан, который сидел на земле.

— Признал за свою, — удовлетворенно сказал Чума и отнес второго щенка обратно во двор.

Когда Чума вернулся, я спросила:

— А его как зовут?

— Володя, — сказал Чума, кивнув на друга.

— Не, щенка как зовут? — уточнила я.

— Гоблин, — сказал Чума, любуясь произведенным эффектом.

— Да ну, фигня, — усмехнулась я. Меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь.

— Порода — дворянин обыкновенный. Характер нордический, — продолжал объяснять Чума.

— И что, откликается он на Гоблина? — спросила я.

— Не, — Чума почесал в затылке. — Не обучен еще. Команд тоже не знает, ибо мелкий.

— Ясно, — сказала я и уже собиралась попрощаться, но Чума спросил:

— Ты Селиверстовой Галины Тимофеевны внучка?

— Ну да, а ты по чему понял?

— Да видел тебя с ней как-то в магазине.

— А я тебя не заметила, — удивилась я.

— А Чума у нас уборщиком в «Пятерочке» работал. Кто на уборщиков внимание обращает! — неожиданно язвительно сообщил Володя, а Чума попытался замахнуться на него замотанной рукой.

— О как, — я не нашлась, что ответить.

— Да, работал, — подтвердил Чума, — потому что денег хотел подзаработать, да вот — подзаработал…

— Это ты там руку сломал? — спросила я из вежливости.

— Ага, там. Только не сломал. Трещина у меня.

— А я думала, что ты на скутере разбился.

— Не, это Володькин скутер. Он мне его продать хочет, да только я не хочу покупать.

— Ну да, рухлядь, — со знанием дела сказала я.

— А чо это у тебя такое зеленое во рту? — спросил Володя.

— Брекеты, чтобы зубы выпрямлять, — нехотя сказала я.

Больше говорить вроде было не о чем, и я потопала домой.

Бабулинка, конечно, была не в большом восторге, когда я притащила Гоблина к нам во двор, а деду щенок очень понравился. Только я не говорила, что это Гоблин, просто сказала, что взяла его на соседней улице. Дед предложил назвать пса Дружок. Конечно, очень банально, но я уж всему была рада: по крайней мере, меня не отправили обратно — возвращать щенка.

После ужина я спросила у Бабулинки, знает ли она Чуму. А Бабулинка мне назидательно ответила, что никакого Чуму она не знает, а знает Костю Прудникова, который живет на соседней улице, а Бабулинка учила его отца в школе и даже была его классным руководителем. Только Костя живет теперь с бабушкой, а родители в Москве на заработках. И Костя совсем от рук отбился: волосы вон выкрасил, музыку тяжелую слушает… В общем, сообщила мне много лишней и несущественной информации.

На следующий день я пошла со щенком гулять по всем правилам. Деда с утра купил ошейник и поводок, я с трудом нарядила в собачью сбрую Дружка, и мы двинулись в парк. Но Дружок никак не хотел идти возле ноги, он то несся вперед, как ужаленный, то садился на дороге и приветливо мел хвостом. То он бежал в кусты за пчелой, то пытался съесть конфетный фантик. Пока мы дошли до парка, я устала дико, словно пробежала кросс, хотя идти от дома моей бабушки до парка всего ничего.

Парк местные жители называли Козлиным Двором, так как предприимчивые бабульки пасли в парке коз, несмотря на то что их гонял участковый и ругали мамашки с колясками. Одна такая мамашка стала кричать на меня, чтобы я забрала свою собаку, которая нагадит в песочницу и укусит кого-нибудь из детей. Я не стала с ней спорить, а просто отошла подальше и села под большим деревом у дорожки, а Дружок лег рядом и стал грызть мой сандалет: видимо, и он прилично устал.

И тут я увидела Чуму и Володьку. Они ехали на велосипеде, при этом Володька крутил педали, а Чума сидел сзади на алюминиевом багажнике. Лихо затормозив, Володька остановился на асфальтированной дорожке.

— Привет, — в один голос сказали пацаны.

— Приветы, — ответила я.

— Как там Гоблин поживает? — спросил Чума.

— Дружок, — подчеркнула я голосом, — в норме.

А Дружок, заслышав знакомые голоса, вскочил и принялся скакать вокруг велосипеда и радостно повизгивать.

— Ты ему простоквашу давай, там много кальция, — со знанием дела посоветовал Чума.

— Ладно, — пожала я плечами.

— Слушай, а с кем ты тут тусишь? — спросил Чума неожиданно.

— Да так, ни с кем, дома сижу с дедом и бабкой.

— Слушай, айда с нами завтра на заброшку. Тут такая классная заброшка есть на улице Челюскинцев, там много можно чего найти.

— А что это такое? — удивилась я.

— А это дом такой. В котором никто не живет. Мы туда залезем и какой-нибудь хабар найдем.

— Что за хабар? Это как в детстве секретики делали? — усмехнулась я недоверчиво.

— Нет, не секретики. Сама ты секретики, — сказал Володька. — Это старые вещи ценные. Например, шахматы, открытки советских времен, фотки генералов там…

— Да какие тут у вас в Кубинке генералы! — презрительно сказала я.

— А, ты не знаешь. Тут в одной заброшке чемодан нашли, а под его крышкой — целая пачка советских рублей. Их на барахолке толкнули — реальный хабар. Там еще два значка с космонавтами были, по триста рублей толкнули.

— Да это ж незаконно — по домам чужим лазить, — сказала я.

— Прям там, незаконно! — возразил Чума и как-то хитро подмигнул. — Во-первых, никто не узнает, а во-вторых, там реально никто не живет уж лет десять. Окна заколочены, хозяин умер.

— Ну так и идите без меня, кто вам мешает? — спросила я, чуя подвох.

Пацаны переглянулись. У них был такой вид, будто бы они сомневаются, говорить мне всю правду или нет. Потом Чума сказал Володьке вполголоса:

— Ну, кореш, это уж совсем не честно, — и, уже обратившись ко мне, пояснил: — Понимаешь, ты же мелкая. И если что-то пойдет не так, то ты всегда можешь сказать, что заблудилась, то да се. Города не знаешь, собаку искала или вроде того. И тебе ничего не будет. Типа будешь отвлекать внимание. А мы тем временем смоемся. А иначе нам по шапке надают, у нас уже приводы у каждого есть. Так-то вообще зашибись, все законно будет. И хабар мы бы поделили по-братски.

— Шел бы ты лесом. — Я со злостью поднялась и пошла прочь от них.

— Ну и дура! — крикнул мне вслед Володька и, подумав, добавил: — Рыжая!

Ах, это так обидно, можно подумать. Фи!

Я побрела домой, на душе стало противненько. Один Дружок мне беззаветно был рад, ну и деда тоже. Потому что, когда я пришла домой, он сказал, что мы пойдем сейчас червей копать, а завтра на рыбалку поедем. И поговаривают, сказал, что уже земляника спеет, кое-где уже много ее спелой. Ну, это ж совсем другой коленкор, как сказал бы Игорь. Что такое коленкор, я не знаю, — наверное, то же, что и дебаркадер или кульман, — но звучит отлично.

Настроение у меня улучшилось, я почти перестала дуться. Но в голове засела мысль, что там за заброшка такая и кто там жил. Можно было бы сходить, посмотреть просто. Без всяких Володек и Чумы.

Накопали мы червей, деда пошел вздремнуть, я посмотрела на часы — а там половина четвертого. Не поздно, в самый раз. И погуглила, где эта улица Челюскинцев в Кубинке. Ну, не то чтобы рядом с Бабулинкиным домом, но примерно полчаса ходу. Не критично. Я и пошла, с Дружком. С ним не так страшно.

Пришла я к улице Челюскинцев. Не особенно длинная, если на карту смотреть. И дома не слишком симпатичные, типичные «шанхаи», старье одно с пристройками и сарайчиками. Прошлась, вертя головой. Нашла один дом, который больше всех смахивал на заброшку. Но там из-за калитки собаченция здоровая лаять начала. Перепугала моего Дружка, он тоже затявкал. Пошли дальше. Если честно, то в любой дом заходи — они все с привидениями. Но в конце улицы мне особенно повезло: я увидела настоящую заброшку.

Вообще-то я знаю, что в чужие дома лазить нельзя, особенно если они заперты. Но в то же время распирало от любопытства, что там за дом такой.

Я вошла во двор и быстро за собой закрыла калитку. Дом был явно нежилой, хотя двор не казался запущенным. Свалка, конечно, по углам имелась. Но бурьяна в рост человека там точно не росло, и сараи были закрыты. На двери висел замок, а ставни были заколочены досками. Всё, адью. Внутрь не попадешь запросто. На взлом я не согласна была. И уже собралась уйти, как увидела на крыльце латунную табличку, покрытую паутиной. Я смахнула паутину и прочла: «Кулешова З. П.»…

Н-да… Стало мне как-то тоскливо и неприятно. Кулешова Зинаида Петровна — так звали мою вторую бабушку, которую я совсем не помню.

Пришла я домой и легла носом к стене. Я так люблю делать, потому что на обоях есть вилюшки и разводы и если прищурить глаза или скосить их к носу, то можно увидеть разных чудищ или замок с флагом на башне. В зависимости от настроения. Или заснуть, что тоже хорошо, потому что поспишь — и настроение улучшается. Проснулась я уже после ужина, да и то потому, что Бабулинка ладонью мой лоб трогала. Бабулинке было важно, чтобы ее внученька не заболела и вовремя кушала. А что у внученьки на душе — никто сроду не спросит.

Наутро поехали мы с дедом на рыбалку. Бабулинку с собой не взяли, так как она решила сварить малиновое варенье. Перспектива свежего варенья и даже пенок меня очень обрадовала, поэтому градус моего настроения повысился, но все-таки мне очень хотелось поговорить с дедой. Поэтому, как только мы приехали на речку и обустроились на месте, я стала есть бутерброды и как бы промежду прочим спросила:

— Деда, а где я с родителями жила до того, как мы переехали из Кубинки?

Деда посмотрел на меня внимательно из-под очков, помедлил немного, откусывая леску и завязывая на ней узелок, и сказал:

— Да тут и жили, в Кубинке. Недолго пожили. Тебе три года было, и вы в Каменский переехали.

— А я совсем не помню, как мы тут жили, — уныло сказала я.

— Это обычное дело, Рита, — успокоил меня деда. — Многие не помнят раннее детство.

— А мы с вами жили или в отдельном доме? — продолжала допытываться я.

— Вы с бабушкой Зиной жили, Рита, — сказал дед и вздохнул, своим видом показывая, что разговор ему неприятен.

— А расскажи мне про то время, — попросила я.

— Знаешь, Рита, ты лучше у мамы об этом спроси. Ну или у папы. — Дед стал одну из удочек вытаскивать из воды, приговаривая: — Попался дурачок на крючок!

— Вот что, дед, надоели мне эти тайны, — сказала я строго. — У мамы ни о чем не спросишь, она занята вечно. Отец, ты знаешь, не особенно с нами общается. Так что спросить мне не у кого. Да так уж вышло, что я нашла тот дом, где баба Зина жила, и хочу про этот дом знать.

Дед кинул карасика в ведро, тот звучно плюхнулся, кружась в одиночестве у поверхности воды.

— Ишь ты, сыщик какой, нашла она, — хитро улыбнулся деда. — Ну, раз нашла, то, значит, и в дом лазила?

— Не лазила. Я не грабитель, между прочим, — съязвила я, — да и замок там висит.

— Конечно, висит. Я его и повесил. От таких любопытных, как ты. То привидений ищут, то вещи воруют чужие.

«Ничего себе! — подумала я. — Дед у нас замок повесил на дом. А раз есть замок, то есть и ключ!»

— Деда, а давай сходим туда! — Я сделала самое милое выражение лица.

Но дед мне сказал, что я шляпа, что у меня пропущен клев. И верно, удочку мы вытащили с объеденным червяком. И без рыбки. Дед разозлился или сделал вид, что разозлился, и сказал:

— Надо главное от второстепенного отличать, Рита. А на рыбалке главное — смотреть в оба глаза, чтобы самый глупый карасик тебя не обманул.

Одно я точно знаю: взрослые очень любят разговоры на другие темы переводить.

На другое утро я решила: не хочет деда меня вести в дом на Челюскинцев — не беда. Я и сама ключ отыщу, не будь я Рита Кулешова. Конечно же, к обеду ключ отыскался. На запасной связке. Дед совсем не умеет ничего прятать, к тому же ужасный аккуратист в делах. На связке для ключей у него брелоки висят, а на каждом брелоке скотчем бумажка прилеплена: «Садовая» — это от его с Бабулинкой дома, «Гараж» — понятное дело, «Чердак» — тоже объяснять не нужно. А вот надпись на брелоке: «Челюскин», — несложно догадаться, от чего ключ. Ну, я тихо и отцепила ключик. А связку на место повесила, за книжным стеллажом. Взяла Дружка с собой — и прямиком на Челюскинцев. Фонарик прихватила, ясное дело. Вряд ли в заброшке электричество будет.

Замок я открыла быстро. Дружка привязала к ручке двери, он был недоволен, конечно. Внутрь вошла — темно, везде паутина. И пахнет нежилым: пылью, старой мебелью и пустотой какой-то. Хоть я и не из пугливых, а было страшно. Потом глаза привыкли, я даже заметила, что в комнатах довольно светло, потому что ставни прилегали неплотно. Но фонарик я все равно включила, стала по комнатам ходить.

Странное чувство, я этого дома вспомнить не могла, пока не вошла в боковую комнату. Там на стенах были старые обои, все в моих каляках-маляках. Я даже помнила, как вытащила у отца из стола маркеры и разрисовала стены. А еще в комнате я увидела детскую кроватку-качалку. А в ней своего старого клоуна, весь он был пылью покрытый, замызганный. Я его в руки взяла и стала плакать. Не знаю, сколько бы я плакала, но тут я услышала грубый мужской голос, который закричал: «Так, а ну стоять на месте!» — и перестала плакать, и даже сильно испугалась.

Как потом оказалось, это был участковый Васильев, которому позвонили бдительные соседи из дома напротив. Якобы соседи видели, что возле дома часто вертятся подростки, вот участковый и решил проверить, что и как. Он грубо схватил меня за плечо и тряхнул:

— Кто ты такая?

— Рита Кулешова.

— Щас со мной пойдешь, проверим, какая ты Рита Кулешова.

Держа одной рукой меня за плечо, участковый отобрал у меня фонарик и стал водить им по стенам, видимо, ища какого-то моего сообщника. Я воспользовалась этим, выкрутилась и побежала к двери. Участковый погнался за мной, но упал и заругался: «Ах ты, зараза!» Я довольно далеко умудрилась убежать, но потом вспомнила про Дружка и в конце улицы остановилась. Это было уж совсем подло, и, понимая все печальные последствия, я побрела обратно.

Участковый уже отвязал моего щенка и запихивал его в машину, стоявшую возле двора. Интересно, зачем он это делал?

— Собаку верните, — сказала я.

— В машину садись, — ответил хмуро участковый.

— Не имеете права меня задерживать. Я тут живу, вернее жила. И у меня ключ от дома есть, — тут я протянула ключ участковому, — и я Кулешова, как и Кулешова Зэ Пэ.

Тут я постаралась выразительно показать на дверную табличку.

Участковый мотнул головой в сторону дома; видно, он такого «коленкора» не ожидал. Но тут же сориентировался и сказал:

— Диктуй телефон родителей.

Я продиктовала телефон деда, которому участковый быстро позвонил. Надо ли удивляться, что дед приехал на улицу Челюскинцев через десять минут, весь всклоченный и испуганный. Нормальная внучка — раз в два месяца в полицию попадает.

После недолгих объяснений участковый Васильев нас отпустил. Оказалось, что он тоже знал мою Бабулинку, которая его учила в школе. Вот я всегда подозревала, что блат — первейшее дело.

Я с Дружком села в дедову машину, дед запер дом, и мы поехали. Дед молчал, а на подъезде к дому сказал:

— Я думаю, что Бабулинке не стоит об этом происшествии знать, а с тобой, Рита, мы попозже поговорим.

Мой деда — очень умный человек, он не стал спрашивать, зачем я туда пошла и почему плакала. Он только спросил, очень ли я испугалась. А я сказала, что не очень, хотя это была неправда. Я боялась, что как-то узнает мама и начнется такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Дед мне сказал, что он замок повесил по просьбе моего отца и иногда наведывается в дом посмотреть, что там и как. Даже траву во дворе иногда косит, «чтобы джунгли не разрослись», как он выразился. А я даже не знала, что деда с отцом моим общается…

Я не выдержала и выпалила:

— Зря ты с моим папкой общаешься, он плохой. Он нас бросил. И вообще алкаш и бомж.

— С чего ты это взяла? — спросил дед, удивившись.

— Ну, он вечно ходит в старой одежде, и от него пивом пахнет.

— А ты, Рита, о людях только глядя на их одежду судишь? — спросил деда, слегка улыбаясь.

— Ну нет, не только. Но это же важно, как ты выглядишь. Одежда — это важная часть твоего образа, — уверенно сказала я.

— Ой ты, мама родная! — засмеялся дед. — Вот посмотри на меня. Я в трико, старой рубахе и такой же старой кепке. Что скажешь обо мне?

— Скажу, что ты — мой любимый деда, — обняла я его, мешая управлять машиной.

— Да нет, ты скажешь: бомж какой-то. И куревом от него пахнет, и штаны у него старые. И смартфона нет, вот ведь беда! Никакого стильного образа.

Я стала смеяться. Ловко дед меня поддел, ничего не скажешь.

— А можно сказать по моим трико и рубахе, что я ловко рыбу ловлю и у кого хочешь в шашки выиграю? — спросил деда.

— Нет, конечно, не скажешь, — уверенно сказала я.

— То-то же. — Дед посерьезнел. — Так что, Рита, не суди человека, тем более только глядя на его старые штаны.

Так мы приехали домой. Мне не терпелось продолжить разговор с дедом, но до вечера ничего не получилось, так как Бабулинка заставила его укупоривать банки с вареньем, а потом чинить электрическую мясорубку.

Поэтому я включила телевизор и стала смотреть программу «Вести. Дежурная часть». Через несколько минут на экране появились знакомые лица. Промелькнули психолог Анна Сергеевна, мать Лерки… Я придвинулась поближе и стала внимательнее слушать.

Худощавая корреспондентка с огромным микрофоном в руках сообщила:

— Вот и закончилось рассмотрение громкого дела в Каменском районном суде. На скамье подсудимых оказался примерный семьянин, отец двух дочерей. Ему вменялось в вину совершение преступлений против половой неприкосновенности двух девочек-подростков. В обществе сложилось неоднозначное мнение по поводу оснований для привлечения к уголовной ответственности таких преступников. Одни считают их больными, другие же требуют предать их суду Линча. Но в условиях современной демократии суд обязан разобраться в деле, наказать виновного либо оправдать невиновного. Слушание дела Безручко Геннадия Петровича продолжалось около месяца, суд удалился для вынесения приговора. Несовершеннолетние потерпевшие, которые, к слову сказать, одноклассницы, в суд не вызывались, сторона защиты настаивала на их допросе, но суд постановил не подвергать жертв преступления дополнительному стрессу. Их показания были оглашены. Но главным доказательством, на которое опиралась сторона обвинения, были интимные фотографии подсудимого, коллекция детской порнографии, найденная у него во время обыска, а также дневник, который вел подсудимый.

Далее на экране появился тучный молодой мужчина в синей форме, который невыразительным голосом забубнил:

— Во время обыска был обнаружен дневник подсудимого, в котором он описывал, так сказать, свое мировоззрение. Зачитаю несколько строк, которые удивили даже бывалых следователей и суд…

Мужчина стал зачитывать из пухлого тома выдержки:

— «Я всегда в каждой молодой женщине вижу признаки ее увядания. Она бежит навстречу своему любовнику, развеваются ее пышные черные кудри. Но я вижу седые корни и посеченные концы, спутанные сухие пряди ее волос. Да, они будут такими в сорок лет, хотя мне дано увидеть это сегодня, когда ей двадцать. Губы девушки изогнуты в капризной улыбке. А я уже вижу морщинки под носом, уродливые складки и истонченную сухую кожу, которой в скором времени не помогут дорогие бальзамы. Тонкая талия мне уже теперь видится обвисшей складками жира. Совсем иное — девчонки. Школьницы. Они настолько юны, что напоминают хрупких птенцов, они бесполые и совершенные, как ангелы. Особенно рыжеволосые, эти девочки — как лучики солнца…»

Корреспондент поправила очки и сказала с улыбкой:

— Думаю, что не каждый писатель сможет так описать свои чувства. Владимир Набоков мог.

Прокурор кашлянул и сказал:

— Да, мы этот дневник приобщили к материалам дела. На его основе, а также и на основе других доказательств психиатры сделали вывод о наличии у подсудимого педофилии как психического расстройства. Но это не исключает его вменяемости.

Потом стали мелькать кадры школы, в которой я училась, лесопосадок возле школы и автомобиля. Но тут в комнате появился деда, выхватил у меня из рук пульт и переключил программу. На самом интересном месте.

— Прямо на пять минут тебя одну оставить нельзя! — в сердцах сказал он.

— Да, нельзя. Я же трудный ребенок, я же жертва преступления! Надо мной надо надзор установить, стражников приставить! — Я начинала распаляться и повышать на деду голос.

— Э, Рита, ты давай не кипятись, — строго сказал дед.

— А ты меня хоть раз послушай! Вы, взрослые, меня достали уже. Туда не ходи, с теми не дружи, то не делай. Тайны вокруг развели всякие. На пустом месте какие-то секреты. Мне уже целых одиннадцать лет, а психолог вообще сказала, что я выгляжу старше своего возраста! — У меня даже слезы зазвенели в голосе, но я их сглотнула и продолжила еще громче: — Мамка только и думает, куда бы меня отправить подальше — то в санаторий, то к бабушке на все лето. Чтобы не мешала ей работать и жизнь семейную строить! Папка постоянно от меня отмахивается, сунет сто рублей на мороженое — и вали, Рита, с глаз долой. Один Игорь, хотя и чужой человек, пытается хоть как-то меня понять.

— Ритуся, внученька, ну разве тебе плохо у нас? — как-то жалко, извиняющимся голосом сказал деда. — Ну смотри, мы и на рыбалку ездим, и собаку тебе вон разрешили, и гуляешь ты везде…

Дед запнулся, но тут же продолжил:

— В понедельник можем в цирк сходить… Давай, что ли, в цирк сходим?

— Деда, а ты вообще ничего не понимаешь? — сказала я, уже не сдерживая слёз, и заплакала.

— Ну… Понимаю… Только вот сделать ничего не могу, я ж не отец и не мать, я только дедушка, — сказал деда и стал меня гладить по голове, как маленькую.

Я вволю выплакалась, мне-то плакать — как зайцу с горы бежать. Я лежала на диване, но краем глаза все равно видела, как Бабулинка заглянула в комнату и покачала головой.

Отревевшись, я сказала:

— Вон Колька Федоров мне написал во «ВКонтакте», что его определили в музыкальный интернат. Будет там и жить, и учиться. Мол, хоть какое-то будущее у него будет. Только теперь он в другом городе. Может, и меня куда-нибудь в интернат сбагрить, чтобы милиционер рядом стоял, охранял меня? А то вдруг педофил какой объявится рядом или телевизор вдруг включу.

Деда неожиданно засмеялся и сказал мне:

— На всех рыжих дурочек милиционеров не напасешься. Пошли чай пить.

— Не пошли, а пойдем, — поправила я деда, и мы направились в кухню.

Но на этом наш разговор не кончился, это была просто передышка. Для обеих враждующих сторон, как пишут в книгах. Съев пару пирожков с яблочным повидлом, я прислушалась к своему настроению. Ей-богу, ничего не поменялось. Надо продолжать, а то потом поздно будет — всё спишут на детскую истерику.

— Бабулинка, а ты скажи вот мне, почему мы с мамкой и папкой переехали в Каменский? И откуда Игорь взялся?

— Эх, Ритуся, да не трави ты мне душу! — Бабулинка махнула рукой на меня.

— Я тебе не муха, ты на меня не маши. — Я снова скуксилась.

— Ну маленькая ты еще. Подрастешь, сама узнаешь, все поймешь…

— Бабулинка, — проникновенным голосом сказала я. — Мне одиннадцать лет. Я, по-твоему, маленькая? А между прочим, я — жертва преступления. И помогла обезвредить опасного педофила, который уже не только фотографии показывал детям, но и трогал Лерку где не следует.

Бабулинка закатила глаза и с шумом поставила чашку с недопитым чаем на стол.

— Так что я много чего знаю и понимаю, со мной можно обо всем говорить, — продолжила я. — И не перебивай меня, это неуважение к ребенку. В суде, между прочим, с десяти лет уже можно допрашивать!

— Чего ты от меня хочешь? — Бабулинка уставилась на меня, даже очки напялила на нос, чтобы выглядеть вооруженной.

— Я хочу, чтобы мне рассказали, почему мы переехали, почему папка нас бросил… В общем, всё рассказывайте! — припечатала я.

— Не наше это с дедом дело, но раз уж ты такая настырная, то я тебе расскажу. Не смей только меня матери выдавать, а то ты сюда фиг еще приедешь, — неожиданно закончила бабушка.

— Ай да Галина, ай да ветеран педагогического труда! — деда покачал неодобрительно головой, однако же не стал мешать.

И вот что рассказала мне бабушка.

Оказывается, дед Гоша, которого я почти не помню, действительно, сидел в тюрьме, и когда он вернулся домой, то стал жить с нами. То есть в доме бабушки Зины, где жили мои родители и я. Конечно, жить всем вместе вскоре стало невозможно. Бабушка Зина сильно болела, она умерла спустя полгода, как дед поселился с нами. Дед Гоша дебоширил и пьянствовал, а родители из-за этого ругались. В итоге мама забрала меня и уехала в Каменский. Папа потом тоже приехал, но было поздно. Потому что Игорь из Кубинки переехал в Каменский сразу следом за нами.

— Прямо как банный лист приклеился, — вставил деда Витя в бабушкин рассказ.

Бабушка неодобрительно на него посмотрела и сказала:

— Вот вечно ты встреваешь не в свое дело! Не бросай яблоко раздора. Ну зачем ребенку знать эти дрязги!

— А затем, — вспылил деда, — что в ее глазах этот банный лист — просто святой какой-то, а отец родной — видишь ли, пьяница и бомж.

— А нечего водку пить, тогда и святости добавится! — вскричала в ответ Бабулинка и грозно поднялась из-за стола, чтобы казаться выше и убедительнее. Такой психологический прием коты в драке демонстрируют — высоко поднимаясь на лапах и топорща шерсть. Но деду Витю таким приемом было нелегко сломить, он тоже поднялся, упершись в стол и напялив очки на нос, чтобы придать лицу строгий вид. Смотреть на них было смешно, хоть и немного грустно, я не удержалась и хихикнула.

— А нечего было хвостом вертеть Таньке! — ехидно сказал деда. — Все трудности семья вместе должна преодолевать! А она лучшей жизни захотела: дом подавай ей двухэтажный, автомобиль, работу престижную. И чтобы никаких проблем с родственниками. Вишь ли, стыдно ей, что у мужа такой отец! Знала небось, когда замуж выходила, что отец у него в тюрьме сидит.

— А Мишка должен был не водку пить, а семью обеспечивать, — парировала Бабулинка. — А он что? Горе заливать начал! А Игорь переехал в Каменский, бизнес с нуля начал. Все условия для Тани создавал, между прочим, боролся за нее.

— Ах боролся? Это так теперь называется? — Дед хмыкнул и сел за стол, показывая всем видом, что он презирает и Игоря, и дочку, и Бабулинку с ее жизненной философией.

Я сидела и только вертела головой туда-сюда.

Бабушка тоже села и взяла деда за руку, протянув свои старые, красные ладони к нему через весь стол.

— Вот, Витюша, ты же за меня боролся? — спросила она ласково.

— Сроду такого не было, — хмыкнул дед, но уже миролюбиво.

— Ну помнишь, как директор меня уволить хотел за ту статью в газете…

— Это, Галочка, совсем другое дело, — сказал дед.

— Нет, не другое. А помнишь, как за мной Федор Крикунов ухаживал, прямо проходу не давал, а ты ему морду набил? Э, Ритуся, не слушай нас! — Это уже бабушка мне сказала.

А я сижу и смеюсь, представляю деда, который кулаками машет. Смешной такой, в трико и кепке.

— Не было такого, — неуверенным голосом сказал деда.

— Э, не было! Было… Женщины хотят чувствовать сильное плечо. И я Танюшку совсем не осуждаю. Что случилось, то случилось. Назад уж не воротишь.

— А почему папка тогда в Кубинку не возвращается? — спросила я. — Тут и дом есть, не надо по съемным квартирам ходить.

— А ты бы хотела, чтобы он вернулся сюда? Уехал из Каменского? — спросил деда.

— Не-а, — честно призналась я.

— Вот потому и не возвращается, — ответил дед.

И стало мне немного легче от этих слов. Ей-богу, легче.

— А это правда, что Игорь в одном классе с моим папкой учился? — спросила я.

— Да кто тебе такое сказал? — удивилась Бабулинка. — Он на два года старше папки твоего.

— И вроде как Игорь его лупил в школе… — продолжила я с сомнением.

— Да ты что! — возмутился деда. — Твой папка был чемпион района по греко-римской борьбе, а Игорь — дрыщ всю жизнь. Кто кого еще лупил! — Деда для выразительности даже плюнул на пол, за что получил от Бабулинки полный укора взгляд.

— У вас, у мужиков, всегда солидарность дурацкая! — сказала бабушка и стала убирать со стола после чаепития.

Я схватила еще один пирожок. Есть над чем поразмышлять, а когда жуешь — лучше думается.

Но в тот вечер мне думалось не очень, и я легла спать пораньше.

А на следующий день к нам в гости пришел Чума. Глаза бы на этого провокатора не глядели! Я ему сказала:

— Чо надо?

А Бабулинка меня поправляет:

— К нам гость пришел, Рита. Не надо грубить Косте, — и пригласила этого Костю войти.

Чума культурно одетый, патлы зеленые под кепкой спрятаны — прямо душечка. Вошел, кедами на входе пошаркал и говорит:

— Уважаемая Галина Тимофеевна, разрешите мне пригласить вашу внучку Риту поучаствовать в волонтерском движении.

Бабулинка посмотрела на него строго и говорит:

— Ну, проходи, Костя, попей с нами чайку.

Костя расселся за столом — да и давай разглагольствовать. Мол, у нас возобновляется деятельность движения «Поисковик», мы будем пропавших людей и животных искать.

Бабушка сразу запротестовала: зачем детям-то участвовать, это же заботы взрослых.

А Костя и говорит, что дети в поисках «в борозде» принимать участия не будут. Они будут объявления клеить, листовки раздавать, диспетчерам помогать. Но сначала пройдут обучение.

А я ему:

— Да я же тут не на все лето, может, скоро и уеду. — А самой интересно, страсть как хочется поучаствовать. И даже уже простила Чуму за то, что он хотел подставить меня с заброшкой.

— Нам даже небольшая помощь — и то лишней не будет, — важно сказал Костя. — Тем более что она дочь Михаила Кулешова, это дополнительная реклама.

О как! Я просто онемела от удивления. При чем тут мой папка?

— Что удивляешься? — Бабулинка говорит. — Не знала, что отец твой главным поисковиком был?

— Не знала, — говорю, а самой стыдно так стало…

— Ну, она мелкая была, когда Михаил Григорьевич из Кубинки переехал, — сказал Чума. — Может и не знать. Я и сам тогда был от горшка два вершка.

Вот тебе и дела, светлая королева Марго! Ничего-то ты о папке своем не знаешь.

В общем, я долго торговаться не стала, согласилась. Чума, оказывается, даже не слыхал, что меня с Дружком участковый сцапал. Я и не стала распространяться, сказала без подробностей, что заброшка, куда он меня звал, вообще-то проблемная. Чума только плечами пожал. Ну, что было — то было.

В тот же день мы пошли в «Поисковик».

В первый день ничего интересного не было. Чума познакомил меня там со всеми, но я с первого раза мало кого запомнила. Вопросов мне особенно никто не задавал. Подростков там разных много было. Но рыжая и зеленый — только мы.

А потом всю неделю шли тренировки. Мы учились вязать на веревках узлы и делать петли, пользоваться стремянкой и раздвижной лестницей. Нам дали компасы, и мы даже сдавали зачет по ориентировке на местности. Толстый дядька с бородой, весь в татуировках, которого все звали Медведыч, рассказал нам об устройстве рации и о том, что в радиоэфире нельзя хулиганить. Мне, конечно, очень там интересно было. И когда я с мамой по скайпу разговаривала, она только грустно головой качала и приговаривала: «Вся в отца», да переводила разговор на другую тему. Что кушала да гуляю ли допоздна…

Убегала я утром, возвращалась вечером. Деда даже меня ревновал к «Поисковику». А я говорю:

— Давай к нам — знаешь, как здорово!

Я думаю, он бы пошел со мной, но у него нога еще не совсем зажила.

Со сверстниками мне было не особенно интересно, больше всего я с Чумой общалась. Несмотря на то что Костя парень мутноватый, крученный какой-то, я все-таки думала, что не совсем он потерянный человек. Опять же, собаку мне отдал, а это показатель порядочности.

Больше других я подружилась с безногой Лизой. Лиза была картографом, то есть отвечала за обеспечение картами поисковиков, а также обучала нас ориентировке на местности и по картам. Она была еще не старая и очень веселая. Несмотря на то что одной ноги у нее не было по бедро, а вторую отрезали выше колена. Оказывается, у нее был диабет и все это произошло из-за болезни. А я думала, что акула откусила или какой-нибудь крокодил. Когда Лиза об этом узнала, то долго хохотала, а потом у нее слезы выступили. В общем, неудобно было только вначале, потом мы подружились. Эта Лиза очень хорошо знала моего отца. Но я у нее стеснялась о нем спрашивать, и она у меня ничего не спрашивала. Только разок спросила, играет ли он до сих пор на гитаре. А мне нечего было ответить, так как я не знаю, играет или нет.

Вообще, в штабе было мало народу, так как «Поисковик» не работал несколько лет и только сейчас возобновил свою деятельность. В Доме культуры выделили три комнаты и холл. Медведыч был главным. Потом мне сказали, что у него фамилия Медведев, но могла и сама догадаться. Медведыч пришел на место моего отца.

Больше всего меня удивило то, что никто «Поисковику» денег не платил. Все держалось, как говорила Лиза, на голом энтузиазме. Медведыч работал в Доме культуры кузнецом. Лиза нигде не работала. Остальные взрослые прибегали вечером или в выходной. Пацаны и девчонки постоянно крутились в штабе.

В коридоре был вывешен список вещей, которые можно пожертвовать и, наоборот, купить для благотворительности, и даже я купила несколько пачек каминных спичек. Знаете, длинные такие. Удобные. Иногда посторонние люди приносили свертки с одеялами и куртками, крупу, макароны и тушенку. Взрослые собирались обычно вечером и тренировали нас, подростков. От Семы Ушанева я узнала, как нужно одеваться для походов в лес, а как — в горы, как быстро и легко уложить рюкзак. И вообще у нас было много теоретических занятий по выживанию в одиночку, и еще мы запланировали поход «потеряшечек», чтобы искать друг друга. Я даже стала жалеть, что летние каникулы такие короткие.

У Медведыча были три обученные овчарки — для поиска пропавших людей по следам. Как говорил Медведыч, они искали «по занюшке», то есть были специально натренированы на поиск по конкретному запаху. Одна, Лайма, уже старая, приходила с Медведычем в клуб и лежала всегда под столом, периодически зевая. Других Медведыч не приводил, говорил, что дома их тренирует. Медведыч мечтал, что в их отделении создадут целую кинологическую службу, но до этого было далеко.

Я думала, что мой Дружок тоже мог бы пригодиться, но бородач сказал, что толку от него не будет — только под ногами станет путаться. Но дал мне файлик с книжкой о дрессировке собак. И я с утра занималась с Дружком. Мой пес выучил одну команду — «лежать». Деда надо мной смеялся, говорил, что эту команду Дружок и без меня знал.

Каждый день я отправлялась в «Поисковик» и возвращалась домой ближе к ночи. Мои каникулы подходили к концу. Подростков в «Поисковике» было много, а вот взрослых — наоборот, мало. Я иногда думала: как можно справиться с бедой, если в штабе всего-то десяток взрослых? Лиза звонила везде и пыталась дать рекламу, но газеты и телевидение требовали за нее деньги. Медведыч говорил, что когда мой отец был в «Поисковике», то было легче как-то. Но чем легче и почему, я так и не поняла.

Нам с Чумой хотелось поучаствовать в какой-нибудь спасательной операции, но никто не терялся, даже коты и собаки. Когда мы спрашивали Медведыча, будем ли мы в ближайшее время кого-нибудь спасать, то он всегда серьезно говорил: «Не дай бог!» — и крестил свою бороду. И я понимала, почему он так говорил. «Поисковик» был маленьким и мало оснащенным. Он мог только взаимодействовать с другими поисковиками области. А самостоятельные спасательные работы вести было очень трудно.

И вот однажды случился этот самый «не дай бог». Я этот день никогда не забуду, потому что я сильно опозорилась. Другие тоже будут помнить — что ж, поделом мне. Дело было так. В одиннадцать часов двенадцатого августа я была в штабе, когда позвонили из полиции. От Лизы мы узнали, что в Кубинке пропал четырехлетний мальчик — Матвей Шацкий. Он вышел поиграть во двор, а потом куда-то бесследно исчез. Лиза тут же обзвонила всех и объявила команду «старт». Мне удалось увидеть сборы: как Медведыч разметил карту поиска на квадраты, как он расставил людей, как выдал всем воду и снаряжение.

— Бакланова идет вместе с участковым на опрос соседей и ближайшего круга знакомых. — Медведыч был сух и деловит. — Лиза — на телефоне и рации, Чума и Рита копируют и клеят объявления. Кстати, объявление по первому образцу, понятно, Лиза? Усольцева, Брагин и я — с собаками. Остальные берут карты и прочесывают местность по квадратам. Младший отряд дома, на телефонах, ждет указаний. Все, кто остался возле штаба, помните: Лизе не мешать! Режим тишины.

Я очень взволновалась, Чума, прибежавший по моему звонку, тоже ерзал на стуле. Нам дали конкретное задание!

Взрослые покинули штаб. Подростки в унынии разбрелись по домам.

Лиза сидела на телефоне: она, сосредоточенная и серьезная, принимала сообщения и отвечала на звонки, а также говорила по рации. Володя и Чума сначала вышли для приличия на улицу, но потоптались-потоптались и вернулись в штаб. Сели тихонько за свободный ноутбук и сделали вид, что их тут нет. Я тихо ждала указаний на раздолбанном диванчике. Лиза должна была сделать объявление и передать текст нам. К тому же, подумала я, вдруг Лизе надо будет отъехать от компа на своем кресле, например в туалет? Вдруг она кушать захочет? Я точно могу понадобиться! Поскольку я нетерпеливо ерзала, Лиза сверкнула в мою сторону глазами и продолжила свои дела.

От нечего делать я читала инструкции на сайте «Поисковика». Там довольно толково описывалось, как разбиваться на группы, как прочесывать местность, что нужно с собой брать. Володя вдруг не вытерпел и спросил Лизу, что бы такое полезное ему сделать. Но она довольно резко ответила:

— Самое полезное — не путаться под ногами и помалкивать.

Володя надулся, а я в душе радовалась, что у меня хватило ума помолчать. К тому же мне поручили дело, пусть даже небольшое. Значит, мне доверяют. Но, если говорить честно, на подвиг было не похоже, это не то, о чем мне мечталось.

Чума выразительно посмотрел в сторону Володи и выпучил глаза, покрутив у виска. Я замолчала и снова стала читать инструкции. Однако Лиза вскорости вручила мне текст объявления, на котором была не очень четкая фотография мальчика. Она поручила мне сделать триста копий с объявления о пропаже Матвея Шацкого. Ну, хотя бы что-то. Мы с Чумой на двух ксероксах справились с этим довольно быстро. Потом Лиза дала нам карту Кубинки, на которой были отметки, где расклеивать объявления, и мы на Володькином скутере помчались по делам. На все про все у нас ушло два часа. Между прочим, это быстро. Мы вернулись в штаб. Новостей не было. Володя куда-то ушел. Лиза сухо спросила, все ли объявления мы расклеили, и снова продолжила принимать звонки и распоряжения.

На нас навалилась скука и даже некоторая печаль. Хотелось действия, подвига, что ли… В общем, я не так все представляла. Пока мы клеили объявления, это было дело. Но потом стало скучно, время текло медленно. Чуме поручили слушать переговоры по рации и сообщать координаты квадратов поиска Лизе, а Лиза отмечала на картах прочесанные территории одинарной, двойной или сплошной штриховкой. Я же просто сидела и смотрела на них. Почему-то мое внутреннее напряжение нарастало.

Вдруг позвонил Медведыч и сказал, что собаки потеряли след. Причем потеряли его недалеко от дома Матвея. Мы стали волноваться и обсуждать это между собой. Никто не мог найти объяснения, гадали да рядили. Чума сказал, что читал где-то, как преступники присыпают следы перцем, чтобы собаки потеряли нюх. Мы ломали голову: а вдруг Матвея похитил какой-нибудь маньяк? Я разволновалась, потому что о маньяках знаю не понаслышке.

Неожиданно в штаб прибежала Люда Бакланова. Я о ней не рассказывала раньше, но она тоже классная, как и Лиза. Люда — журналистка в местной газете. И это именно она ходила с участковым по соседям пропавшего мальчика с целью их опроса.

— Лизон, слушай! Я нашла очевидца, — Люда включила видеозапись разговора на смартфоне.

Я не видела с диванчика, но мне было все прекрасно слышно. Мужской голос, запинаясь, говорил: «Да я с рынка шел, в руках у меня это… сумки были. Гляжу, Матвей гуляет. Я-то его знаю… и Маринку, мать его, шалаву. Соседка моя. Я говорю: что ж ты, Матвей, не в садике? А он мне: мол, болею я. А что, думаю себе, ты гуляешь, коли болеешь? Такие дела. Потом я это… пошел себе к подъезду, обернулся и вижу: мужик какой-то возле пацана трется. Сутулый, в серой ветровке. Лысый. Вижу со спины его. Ну, думаю, Маринкин хахаль очередной. Взял потом мужик Матвея за руку и повел куда-то. Такие дела… Что еще сказать? Да не знаю больше ничего…»

— Да, это неприятно, — сказала Лиза. — Надо Медведычу сообщить, это же другая стратегия поиска.

— Я с матерью Матвея говорила. Она такого мужчину не знает.

Люда покивала головой и позвонила Медведычу.

Все мне стало ясно. Вот почему собаки след не берут — потому что мальчика увезли, он уже далеко где-то. Его след оборвался.

Тут-то я и выдала… Сама от себя не ожидала. У меня случилась истерика:

— Это тот самый маньяк, который на Лерку напал! Та же куртка, та же лысина… Наверное, ему удалось как-то из тюрьмы сбежать! Он приехал в Кубинку за мной! Ведь я свидетельница. А пока занялся мальчиком. А на самом деле он меня ищет, потому что маньяки не оставляют никаких свидетелей!

Как потом мне сказал Чума, я рыдала и «билась головой об стену». Может, это он фигурально выразился? Я на это очень надеюсь, по крайней мере, синяка у меня на лбу не появилось. А что было — помню плохо. В общем, я расплакалась и никак не могла успокоиться и объяснить что к чему. Лиза расстроилась, накричала на меня, но это не помогло. Чума меня трусил за плечи. Я все твердила:

— Он убьет его, он же маньяк, он его убьет! А потом и меня убьет…

Люда не растерялась и вызвала по телефону моего дедушку. Деда примчался быстро и увез меня, всхлипывавшую и воющую уже на ультразвуке, домой. Медведычу было решено не говорить о моей истерике. Чума мне потом сказал, что если бы об этом узнал Медведыч, то меня бы сразу отстранили от участия в деятельности штаба. Чтобы я бы не мешала всем в экстренной ситуации.

Не знаю, что лучше: пусть окружающие считают тебя истеричкой или пусть они знают о тебе что-то личное… Что-то, что объясняет твой страх. Но выбирать мне тут не пришлось. Когда приехал деда, то он рассказал Лизе вкратце мою историю. Пока он рассказывал, я его обняла и прижалась к его животу, продолжая икать и всхлипывать. С этого момента я уже что-то помню. Лиза покивала головой, сухо так покивала. Ей было в тот момент не до меня.

Дома деда меня не ругал, ни одного слова грубого не сказал. Я очень боялась, что он прямо сейчас запретит мне ходить в штаб «Поисковика». Но деда напоил меня чаем с лимоном и отправил спать. Бабулинки не было дома, и это к лучшему. Лишние вопросы были мне ни к чему.

Я легла носом к стенке и стала думать. На самом деле я оказалась не готова быть кому-то полезной, и это меня очень угнетало. И еще я поняла, что никакой маньяк за мной не охотился, ведь по телевизору сказали, что ему вынесли приговор. Вот я дура! От мысли, что я ошиблась и опозорилась перед Лизой, Людой и Чумой, я еще сильнее заплакала. Теперь меня никогда не позовут в штаб!..

Я ревела, ревела — и уснула. Проспала до вечера. Когда я проснулась, то Бабулинка была дома, но никаких новостей из штаба не было. Бабулинка начала, как всегда, не к месту меня утешать. В итоге у меня разболелась голова. Когда я звонила Чуме, он не брал трубку. С горя я снова легла спать, и всю ночь мне снились кошмары.

На следующее утро к нам пришел Костя и принес плохую весть. Андрей Ремизов по прозвищу Барабанщик нашел тело пропавшего мальчика. Матвей упал в коллектор, так как люк не был закрыт. Чума сказал, что всех наших поисковиков, даже меня, сегодня в десять часов собирают на краткий разбор полетов. Мне было стыдно, но я все же решилась пойти. Бабулинка вяло сопротивлялась, а дед неожиданно пошел со мной. Видно, боялся, что я что-нибудь снова отчебучу.

По дороге мы услышали от Чумы, что Барабанщик нашел мальчика уже мертвым. Дед предположил, что собаки не взяли след из-за того, что все происходило днем, когда больше посторонних запахов, а вокруг заборы, гаражи, дворовые туалеты… А Чума сказал, что по Медведычу видно, что тот очень расстроился. Мало того что на собак своих понадеялся зря, так еще и ребенок погиб.

Все это было для меня таким грузом, что я аж дышать не могла. Я просто шла и молчала. Но потом мне пришла глупая мысль в голову. Вечно так: в рыжую голову — глупые мысли. Я подумала: хорошо, что это был не маньяк. По крайней мере, я спокойна, что мне ничто не угрожает и что новых жертв не будет. Но ни деду, ни Чуме я ничего не сказала. Я не хотела, чтобы они подумали, что я эгоистка.

Когда мы пришли в штаб, то в актовом зале уже было полно народу. Мы еле-еле нашли места, и места эти были в первом ряду. Никто не хотел сидеть напротив Медведыча с его усталыми глазами. Да и вообще, я заметила, что впереди никто сидеть не любит. Хотя это несущественно, опять я отвлекаюсь на постороннее.

В зале были и школьники, и взрослые, много незнакомых мне людей, а также все наши поисковики. Выставили стол на сцену, за столом сидели какие-то мужчины — по виду чиновники, полицейские — и Медведыч. Когда в зале поутих шум, на сцене все по очереди стали говорить.

Я не особенно слушала. Я смотрела на Медведыча. Я знала, что он очень не любит выступать на публике. И у него проблемы с русским языком, как говорила Лиза. Медведыч был не слишком грамотным и часто употреблял слова невпопад, а если не знал подходящего слова, то его выдумывал. Это я заметила еще на занятиях «Поисковика». Иногда нам было смешно, но мы старались делать вид, что все в порядке. Например, Медведыч никогда не говорил: «Группа, на старт!» Он мог сказать: «Стартанули!» или «Айда, чавэлы!». Вместо фразы: «Помолчи, когда говорят старшие», он мог буркнуть: «Залепись». Похвалить мог так: «Круть крутецкая» или «А повторить смогёшь?»… В общем, Медведычу было сегодня непросто вдвойне, я никогда не видела его таким печальным. От его вида мне хотелось снова расплакаться.

Когда очередь говорить дошла до нашего бородача, то вокруг воцарилась невыносимая пустота. Медведыч необычно тихим голосом сказал:

— Я хочу сказать, что в большей степени вина лежит на обманувшем нас очевидце. Часть группы была отвлечена на розыск лысого мужчины в серой ветровке, который якобы увел ребенка. С этим безответственным свидетелем будут заниматься вон, полицейские… — Медведыч кивнул в сторону мужчин в форменной одежде, помолчал и продолжил: — А я хочу обратиться к жителям города. Мы не в первый раз столкнулись с тем, что ребенок погибает из-за халатности взрослых. Если ребенок падает в отверстие септика, то шансов выжить у него — никаких. Ни-ка-ких! — повторил он по слогам. — В этом случае ребенок тонет, докричаться до взрослых не может и, как правило, задыхается…

В зале послышался гул и сдерживаемые рыдания.

— Я вас очень прошу, помните, что незакрытые люки, отхожие места, колодцы убивают чаще и больше детей, чем маньяки-педофилы.

Медведыч сел на место, а гул в зале продолжался.

Я видела, что эта речь далась ему трудно. Как жить с мыслью о том, что ты мог что-то сделать, но не сделал? Как можно жить с тем, что уже необратимо?

Я думала об этом весь остаток дня и стала понимать, почему отец ушел из «Поисковика». Но Медведыч-то не уходит, вот в чем дело.

На другой день я пришла в штаб. Я боялась показаться на глаза Лизе, но она встретила меня с улыбкой. Мы сели пить чай. Я с грустью наблюдала, как Лиза ловко катается по комнате, то наливая кипяток, то доставая с полки сушки и галеты. Мне предстояло сказать, что скоро я уеду домой, в Каменский, так как уже звонила мама.

В штабе никого не было, что меня удивило. Обычно там полно народу.

— Все зализывают раны, — грустно усмехнувшись, сказала Лиза в ответ на мой незаданный вопрос.

— А такое часто бывает, ну… Что поиск неудачно заканчивается? — спросила я робко.

— Бывает, — вздохнула Лиза. — Примерно треть случаев. Чаще всего именно с детьми.

Мы сидели и уютно молчали, прихлебывая чай. Лиза никогда не ела сладкого и мучного, и я не могла привыкнуть и понять, как это ей удается. Ведь хочется.

— Чему улыбаешься? — спросила Лиза, убрав со лба прядку седеющих волос.

— Мне скоро уезжать надо, — сказала я вдруг, решив не отвечать на ее вопрос.

— Мы скучать будем, Рыжик, — сказала Лиза и прикоснулась пальцем к кончику моего носа.

— Я тоже буду скучать… — Я начала всхлипывать.

Лиза меня не утешала, а только качала головой.

— Ну, Рыжик, ты могла бы нам помогать, — сказала вдруг она.

— Как это? За триста километров от Кубинки? — недоверчиво спросила я.

— Ты многое можешь. Можешь администрировать в соцсетях, делать рассылки информашек о нас. Можешь связаться с «Поисковиком» в Каменском.

— Могу привести папу в «Поисковик»…

Лиза вздохнула и отставила чашку:

— К сожалению, Рыжик, насильно никого привести нельзя. Нам нужны люди, которые искренне хотят помочь, которые всё для этого делают. Но у нас нет возможности заниматься психотерапией, уговорами…

Мне стало очень обидно:

— Лиза, значит, ты считаешь моего папу неудачником?

Лиза улыбнулась и ответила:

— Конечно, нет. Я с ним пуд соли съела. Но похоже на то, что он сам себя считает неудачником. И это страшнее.

Я подняла глаза на Лизу. Мне она казалась красивой и милой. Но очень прямолинейной. И теперь, когда она сказала мне правду, я все еще считала ее красивой и милой. И у меня не было на нее злости. Мне кажется, что если тебе говорят правду, то и злиться на это нельзя. Но мне очень хотелось ее разубедить.

— Я не жертва. И папа мой не жертва. Сами вы такие! — сказала я и заплакала.

— Ну вот, попили чайку, называется, — усмехнулась Лиза и стала гладить меня по голове.

Так мы и сидели. Всхлипывали обе. Пока не пришел Медведыч и не спросил сурово:

— Что за мокредь? Что за сопли на борту?

— Рыжик уезжает, — пояснила Лиза, шмыгнув носом.

— Во беда! — Медведыч присел на корточки и заглянул мне в лицо. — Ну не навсегда же, не на Колыму?

— Нет, — засмеялась я, хотя не знала, что такое Колыма и где она.

— У меня к тебе дело, Рыжик, — сказал Медведыч и, не дав мне особенно возразить, продолжил: — Мне не нравится, что глаза у тебя постоянно на мокром месте. Ты солдат?

— Солдат, — кивнула я и снова засмеялась.

— Ну, значит, ты должна себя контролировать. Читала сказку Андерсена? Там у солдатика вообще одна нога была, и то он не плакал.

— Ну, я круче солдатика тогда, — сказала Лиза, хитро улыбнувшись.

— Я буду стараться, — пообещала я и шмыгнула носом.

— Запомни, Рыжик, ты не жертва, а солдат отряда «Поисковик». Так что тебе задание — тренировать волю. Приедешь летом — проверю.

Через несколько дней Бабулинка отвезла меня домой. За лето маленький старый дом Бабулинки и деда стал моим, и мне было странно думать, что мое настоящее место жительства — это двухэтажный домище в Каменском. И хотя я соскучилась по маме, папе, Игорю и Коле, мне было жалко оставлять Чуму, Лизу и Медведыча. Но мы клятвенно обещали друг другу звонить и писать в соцсетях. Дружка я взяла с собой. В автобусе с ним проблем не было, мы купили ему отдельный билет и посадили в специальную сумку, которую мне одолжил Медведыч. Когда я приехала домой, то первое, что обнаружила — большой мамин живот, который при наших разговорах по скайпу виден не был… Ничего себе! Все мои догадки подтвердились!

Мама очень обрадовалась, долго гладила меня по голове и целовала. И хотя мы общались в скайпе каждый день, обнимашки никто не отменял! Мама сказала по секрету, что у нее с Игорем будет не один ребенок, а сразу два. То есть я буду дважды сестрой. Вот новость так новость! Честно говоря, никак я такого не ожидала. Конечно, повышенная ответственность теперь у меня и все такое…

Мама, само собой, поругалась с Бабулинкой, что я не плету косы, что у меня шорты ненормально короткие, да еще и Дружка привезла. Но Бабулинку так просто не сломить. Педагог с многолетним стажем — это вам не хухры-мухры. Бабулинка сразу ей сказала:

— Пост сдала — пост приняла. Воспитывайте теперь на свой манер.

Как только появилась свободная минутка, я побежала к папке. Вернее, села на свой велосипед и рванула на улицу Суворова. Я очень волновалась, мне надо было столько ему рассказать!

Мой деда очень любит повторять поговорку: «Баба с печи летит — семь думок передумает». Это точно про меня. Пока я ехала, я о многом успела поволноваться: папы не будет дома, папа переехал на другую квартиру, от папы будет пахнуть пивом, папа будет в компании чужих людей и разговор не склеится, папа будет чем-то занят и прогонит меня…

Но когда я приехала, то увидела, что мой папка в старом трико и грязной футболке чинит какую-то подержанную иномарку. Он вылез из-под капота машины и заулыбался мне:

— Привет, Рыжик, солдат боевого отряда «Поисковик»!