Журнальный мир

Крутится, вертится шарф голубой,

Крутится, вертится над мостовой,

Крутится, вертится, хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть.

Неизвестный автор

Летом Шура просыпалась на рассвете, под пение птиц. Просыпалась с радостью, потому что была молода, красива и здорова. Одевалась и бежала на работу, в театр: она шила сценические костюмы для актёров драматического театра. Уездный центр Минусинск славился своим драматическим театром и церквями: в праздники народ тянулся из малых сёл и окрестных городов – кто в православный храм, а кто в храм культуры. Позже к достопримечательностям добавился музей Мартьянова; в этом музее висит картина, на которой видны золотые купола четырёх православных храмов. До наших дней сохранилась только одна – Спасская церковь.

Шура гордилась своей работой. Портнихой моя будущая бабушка по материнской линии была первоклассной. Она умела не только шить, но и вышивать, и даже плести кружева на коклюшках, что считалось наивысшим умением. В театр её устроил муж Алексей, работавший там обувщиком. С будущим мужем, постарше её лет на семь, Шура познакомилась в родительском доме – в деревне Проезжая Кома Комской волости Минусинского уезда Енисейской губернии, куда её родители – Яков и Евдокия Сюксины – перебрались из Самары. Позже деревня называлась Подлиственной, теперь её уже нет на картах, на этом месте – леса и луга. Да и раньше мало кто знал о существовании такой деревни, хотя была она не так уж мала.

Наверное, сапожник Алексей ездил по сёлам и принимал заказы на пошив обуви. А может, он приехал в Подлиственную в гости к знакомым. Итак, красивый, в парадной одежде, Алексей пришёл с подарками к Шуриным родителям – просить руки их дочери, Сану́шки, как ласково звали родители младшую дочь. Ему решительно отказали. Возможно, потому, что старшие сёстры Александры – Саломея и Елизавета – ещё не были замужем, а может, Алексей показался родителям незавидным женихом.

Семья Сюксиных была не богатой, но и не бедной, занималась выращиванием льна на собственных полях, был у них и ткацкий станок. Весь цикл работ от выращивания льна до пошива одежды выполняли сами. А это очень трудоёмкий, многоступенчатый процесс. Одежду не продавали, шили только для себя, для семьи: все сёстры умели шить и вышивать.

Дом Якова и Евдокии стоял на опушке леса. Летом они «жили ягодами, грибами», как тогда говорили; сёстры скакали на лошадях – «верхами», с коробами за спиной. У Сюксиных имелся свой скот, птица; вместе с младшим братом, тоже Алексеем, Шура в детстве пасла гусей. Объединяла их с братом любовь к природе, они замечали необычные облака, красивые пейзажи – об этом рассказывала Александра своей дочери, вспоминая брата: Алёша рос болезненным и рано умер. Вообще же Александра Яковлевна всегда была очень немногословной, о себе тем более говорила очень мало.

Не получив согласия родителей, влюблённые решили бежать. Алексей выкрал невесту из родительского дома, и они направились в Минусинск, где у жениха имелась собственная квартира. Обвенчались в минусинской церкви, какой-то из четырёх. Возможно, в самой новой на тот момент, Вознесенской. Много лет Александра берегла розовое венчальное платье, но всё же оно потерялось. Год свадьбы точно не известен, на рубеже первого и второго десятилетий двадцатого века.

Молодые жили душа в душу те два-три года, которые были отведены их союзу. Детей у них не было. Алексей души не чаял в Шурочке, старался, чтобы она ни в чём не нуждалась, сшил жене модные сапоги, подарил ей двух канареек – золотых птичек в клетке. Но судьба готовила молодым тяжёлый удар.

Алексей зарабатывал сапожным ремеслом – тем, что умел делать лучше всего. Не отказывался, кроме основной работы в театре, и от разных случайных заработков. Со временем он почувствовал, что не может работать так же много, как раньше, несмотря на молодой возраст. Вскоре Алексей умер – похоже, из-за болезни сердца. Шура, похоронив любимого мужа, не смогла оставаться в городе, где всё напоминало ей о прошлом. Она продала дом и уехала к родителям, у них жили ещё две Шуриных сестры. Были ли у сестёр свои семьи – неизвестно, а два старших брата, Изосим и Кузьма, обзавелись семьями и уехали из родительского дома.

Братья Шуры в детстве учились в церковно-приходской школе, а девочки были неграмотными. Правда, когда на квартиру к Шуриным родителям определили приезжую учительницу, молодую девушку (спать её устроили на русской печи), та научила Шуру немножко читать и писать. Так что как минимум расписываться Александра Яковлевна умела.

Кузьму во время Первой мировой войны призвали в армию. У него был красивый почерк – в семейном архиве сохранилась подписанная им фотография, – поэтому в армии его сразу определили писарем. Несмотря на, казалось бы, не очень опасную должность, Кузьма погиб на фронте. Перед уходом в армию он успел жениться. Как звали супругу – никто не помнит; а детей звали Фрося и Конон. Жили они на Абаканской Согре.

Конон, сын Кузьмы, и Афанасий, первый муж Ефросиньи, одновременно погибли в самом начале Великой Отечественной войны, в 1941 году: вместе были призваны и служили в одной части. Двоюродной сестре, которой тогда было восемь лет, Конон помнится очень серьёзным, здравомыслящим, он приезжал с фронта в отпуск в новой, удивительно красивой гимнастёрке с карманчиками.

Наверное, семья брата Кузьмы и подала мысль Александре уехать жить на Согру. Там не было ни школы, ни лечебного пункта, ни почтового отделения. «Жители пользовались этими услугами в селе Усть-Абаканское, которое находилось от п. Согра на расстоянии одной версты. Через реку они ездили зимой по льду, а летом – на пароме». (Баяндин Л. Н. «История образования населённых пунктов Согра и Рыбаки…»). Теперь Согра – это самый большой микрорайон Абакана, и Нижняя Согра («Заречье») уже не считается, как прежде, неблагополучным районом города.

Таким образом, до обесценивания денег во времена военного коммунизма 1918–20 годов Александра успела купить домик на Нижней Согре – на средства, вырученные от продажи квартиры в Минусинске. Шура смогла получить продуктовые карточки. Пайки выдавались в селе Усть-Абаканское, которое находилось рядом, за рекой: центр Усть-Абаканской волости Минусинского уезда стал городом Абаканом только в 1931 году.

В Усть-Абаканском Шура подружилась с Катей Вороновой, и они часто вместе ходили на почту. Почтальон Емельян, который сам же и развозил почту по деревням и сёлам – зимой на санях, летом на телеге, с удовольствием вручал симпатичным девушкам письма. Особенное внимание он обратил на Александру. Шуре он тоже понравился. Когда молодые люди познакомились поближе, оказалось, что у них немало общего – интересы, привычки. Емельян, как и Шура, не был чужд искусствам: умел фотографировать, делал красивые фотопортреты, немного подрабатывая своим ремеслом. На фотографии из альбома он молодой, бравый. Украинские усы. Глаза грустные.

Шло время, отношения между Емельяном и Александрой окрепли и привели к свадьбе. Она совпала с началом нэпа, 1921 год. Немного смущал Емельяна возраст будущей супруги – она родилась 9 апреля 1888 года, была старше на пять лет. При оформлении брака он убавил ей годы в документах на девять лет: записали 1897 год вместо 1888. Емельян Васильевич Любчик родился в 1893 году – как Маяковский, – всегда говорила его дочь Вера, учитель литературы. Родом он был из Полтавской губернии, село Крутые Горбы.

Семья Емельяна решила податься в Сибирь в начале двадцатого века. Добирались Василий, Евдокия и пятеро их детей на чём придётся, где на телеге, где пешком. В этом тяжёлом пути один из братьев – Мирон – потерялся.

Семья построила дом практически в глухом лесу, с нуля, выкопали колодец. Деревня, основанная в 1909 году переселенцами, называлась Новокиевка. Судя по названию, переселенцы были в основном с Украины. Позже деревню переименовали по названию местной речки – Талажанка, Казачинский район Красноярского края. Василий, глава семьи, был почти слеп, но работал на строительстве больше всех. Емельян, вспоминая отца, потом говорил о своей младшей дочери: «Вот стану я старый, ослепну, а она будет меня за руку водить». Не случилось этого…

Когда Александра и Емельян поженились, они построили большой дом, баню, стайки, разбили приусадебный участок, посадили ранетки, огромный куст черёмухи. Позже дочери Валя и Вера гоняли скворцов с этой черёмухи. За огородом росла дикая клубника – очень живописное место, выходило на гору «Нашу», так её называли. С этой горы сыновья Шуры Володя и Виктор катались на лыжах.

Емельян и Александра жили в согласии двадцать три года – до гибели Емельяна в 1944 году. Родили четырёх детей, имена которых, по желанию матери, начинались с одной и той же буквы «В»: Валентина (1924), Виктор (1926), Владимир (1928), Вера (1932). Валентина и Владимир были больше похожи на мать, а Виктор и Вера – на отца. Надо сказать, что у этих родителей никто из детей в малом возрасте не умер, хорошо ухаживали за детьми.

Перед войной Емельян некоторое время служил начальником резерва проводников пассажирских вагонов, его фотография даже висела на Доске почёта. Потом получил профессию проводника на железной дороге и часто бывал в разъездах. Его старшая дочь Валентина и внук, её сын Владимир, тоже всю жизнь проработали проводниками. Правнук Дима сейчас работает обходчиком на абаканской железной дороге – вот такая династия.

Сил и времени у Емельяна хватало и на другие дела помимо работы. Свободные вечера семьи нередко были посвящены музыке, пению. Емельян очень хорошо играл на скрипке, Александра замечательно играла на балалайке. Любимой песней Емельяна Васильевича была «Реве та стогне Днiпр широкий». Почти все дети унаследовали музыкальность родителей, играли на разных инструментах.

Желая прокормить большую семью, супруги Любчик организовали в конце двадцатых годов «малый конфетный бизнес» вместе с Климентием Гудзенко, коллегой Емельяна по работе на почте, старше Любчика на пятнадцать лет. Может, они познакомились и через приятеля Климентия – Егора Скорина, жившего на Согре по соседству с Любчиками.

Климентий и Емельян подружились, Емельян с семьёй даже ездили в гости к Гудзенко в Минусинск. Младшая, Вера, помнит простую деревенскую обстановку и впечатливший не только ребёнка трюк: Климентий мог держать столик на одном лишь пальце (поставив его на палец краем ножки так, чтобы тот не падал).

Ныне Климентий и его сын Николай, известный актёр и режиссёр Минусинского драмтеатра, – почётные граждане города Минусинска, оба награждены орденом Ленина.

Из конфетного бизнеса Любчиков ничего не получилось. 11 октября 1931 года в СССР была полностью запрещена частная торговля. Частные магазины были конфискованы вместе с товаром, их владельцы ограничивались в правах.

В голодные годы Емельян ходил по сёлам и делал фотографические портреты, не за деньги, а в обмен на продукты – хлеб или муку. Однако временами можно было изготавливать портреты за плату, так что Емельян постепенно скопил денег и купил серого коня – Серко. Емельян на нём ездил, возил почту на телеге, на санях. Как-то так случилось, что кошки в их доме тоже всегда были серыми (и не только ночью).

Как и в семье родителей Александры, Любчики выращивали лён, делали из него ткань – был у них свой ткацкий станок. Александра шила одежду семье на зингеровской швейной машине, которую подарил ей муж на рождение первого ребёнка. Любила шить косоворотки – это рубаха, застёгивающаяся у горла; если, к примеру, белая, то опояска нужна цветная. Вышивала рубахи, полотенца, дарила их родственникам и знакомым. Денег за свою работу не брала. Жаль, машинку Александре пришлось продать в 1950 году: неотложно потребовались деньги.

Интересный случай: в 1933 году две семьи – Любчики с детьми, младшей из которых не было и года, и семья старшего брата Александры вместе соорудили плот и поплыли вниз по Енисею в Подлиственную, навестить родственников. Путь с остановками на ночёвки мог занять от трёх до семи дней. Конец пути семьи проделали на подводах, поскольку до Подлиственной по речке Кома, впадающей в Енисей, невозможно плыть на плоту против течения. Обратно возвращались на подводах или на пароходе: по реке Абакан тогда ходил единственный пароход «Партиец».

Через три года на Согре случилось наводнение. Любчиковы ребята – восьмилетний Володя и Витя десяти лет сделали свой маленький плот, и на нём катали четырёхлетнюю сестрёнку по двору, который превратился в озеро. Детям развлечение, но все растения в огородах погибли, а Шура так радовалась цветам, её палисадник всегда буйно цвёл, в нём виднелись самые любимые – синие соцветия гортензии и бело-розовые колокольчики глоксинии… Нижняя Согра после наводнения голодала. Верхняя Согра была побогаче, в тридцатые годы там существовал колхоз «Красная Согра». А на Нижней – не было. Любчики жили бедно. Когда Володя повёл семилетнюю сестру в первый класс, на ней было сшитое мамой платье из мешковины, покрашенное фиолетовыми чернилами. Такая же – школьная сумка.

Ещё запомнившийся детям случай – шаровая молния. «Сестра Валя, – рассказывает Вера, – лежала на кровати, в комнате: может, она ничего и не заметила. А мама была в кухне, куда влетела молния; загорелись брёвна. Мама сразу же упала на пол и лежала, пока молния не вылетела через окошко. Потом молния полетела через забор на паром, сожгла забор, стена снаружи тоже обгорела».

А в 1938 году перед соседним посёлком Рыбаки, где был огромный луг – там дети рвали цветы, щавель, веники и отдавали родителям для продажи, – приземлился первый в тех краях самолёт, вся Согра прибежала смотреть…

Началась война, теперь Емельян бывал дома редко, посылал из поездок письма-«треугольники», которые читали всей семьёй, и не по разу – к сожалению, письма не сохранились.

Александра выполняла по дому всю тяжёлую физическую работу – великая труженица, – слова её дочери. Вместе с сыном Володей выкопали колодец, с дочерью Верой «на коромысле» уже после войны вырастили сад ранеток-полуяблочек. В этом саду уже после войны Вера готовилась к экзамену в училище, лёжа с книжками на одеяле под яблоней.

Александра в голодные годы старалась кормить детей получше, насколько могла. Дети подбирали на полях сухую картошку, рвали «хлебенки» (саранки), а их мама собирала по скалам зверобой. Валя и Виктор не очень любили физический труд, а Володя сам сделал лодку, подвозил мать к скалам, она забиралась наверх и там искала целебную траву. Зверобой продавали на рынке, а на вырученные деньги покупали сорняк соболёк – из него можно было печь лепёшки. Младшую сестру Володя возил на своей лодке на остров за черёмухой для пирогов: когда получали паёк, пекли пироги из муки с черёмухой, Володя сам сделал мельничку для размалывания сушёной черёмухи.

За пайком ездили в Абакан, через реку, один раз в неделю – зимой на саночках, летом на пароме. Можно было доехать до Абакана и на баркасе – это большая лодка на десять человек. Через реку протягивали толстый канат, и «водитель» баркаса вёл его, перебирая руками вдоль каната. От работника требовалась большая физическая сила. Этот перевоз стоил 60 копеек. (Для оценки суммы, забегая вперёд: пенсия после гибели отца составляла 16 рублей, и это делилось на пять человек).

Емельян в военное время по-прежнему работал проводником, но теперь перевозил раненых из различных мест, размещали их по госпиталям, в том числе и в Абакане. Госпиталь находился в десятой школе, напротив вокзала. Когда Емельян приезжал в Абакан, домой мог заехать не всегда. Дети переправлялись через реку, чтобы повидаться с отцом, подбегали к поезду, а он мог подкормить их, если оставалась после раздачи раненым каша или другая еда.

Младшая дочь помнит: перед последней своей поездкой в 1944 году отец усадил её на колени, обнял, поцеловал – и навсегда уехал. В 1944 году семья получила похоронку. Володя рыдал всю ночь, а наутро сказал младшей сестре: «Теперь я за тебя отвечаю, я твой водитель по жизни».

В 1972 году Вера с дочерью (то есть со мной) ездили на Украину разыскивать могилу Емельяна. Может, нашли, а может, и нет. Предположительное место захоронения под Харьковом называлось Красная Лопань.

Знала я младшую сестру деда – Марусю, Марию Васильевну. Мама её очень любила и уважала. Тётя Маруся прожила 95 лет, похоронив четверых сыновей. Всю жизнь проработала на фарфоровом заводе. Я помню её подарки – фарфоровых гусей, рыбок, лебедей – невиданной красы, храню их по сей день. Маруся – я её называла тётей, как мама, а не бабушкой – немного жила у нас, ещё до моего поступления в школу. Маленькая, худенькая, строгая – она, казалось, никогда не улыбалась.

Забавно произошло наше знакомство: приехав из Иркутской области к нам в город Прохладный в Кабардино-Балкарии, она вызвалась забрать меня из детского сада – сюрприз, мол. Сюрприз удался не очень. Сначала воспитательница не хотела отдавать ребёнка неизвестно кому, но потом убедилась, что это моя родственница. Теперь упёрлась я, ни в какую не хотела идти с незнакомой женщиной. Мы долго переговаривались, стоя по разные стороны деревянного детсадовского забора. Незнакомка объяснила мне, что приходится тётей моей маме, и что мы уже виделись раньше у неё в гостях: – «Помнишь, ты выпила у нас весь брусничный сок и спрашивала ещё». Тогда я стала экзаменовать её: как зовут моих маму, папу, во что они одеты, по какому адресу мы живём, и так далее. Тётя Маруся экзамен сдала, и мы пошли домой. Но она на меня обиделась.

Также мне довелось увидеть младшего Емельянова брата Ивана и его жену Лукерью, мы ездили к ним в глухую деревню Малиновку. Ближайший к ней населённый пункт – это село Салба в Краснотуранском районе Красноярского края. В этом селе проживала дальняя родственница то ли Ивана, то ли Луши – тётя Вера, через них-то мы и ехали. Ради нашего приезда они зажарили очень молодого поросёнка, практически младенца. Отец отказался его есть – сказал, что не может, сильно уж мал поросёнок, жалко. Остальные ели.

Малиновки давно уже нет, да и тогда было всего лишь десять дворов, причём два из них заброшенные. Электричество в дома подавали только по средам, с восьми вечера. В отсутствие электричества местные жители мирно беседовали о политике, и мой отец с дядей Ваней (хотя он мне не дядя, а дед, конечно) тоже с азартом обсуждали вечерами советских руководителей. Детей в деревеньке было мало – три девочки и два мальчика. Из них лишь одна местная девочка видела в городе кинофильм, остальные не знали, что такое кино. «Движущимися картинками» они называли диафильмы.

В малиновский магазин редко завозили сахар, в наш приезд его не было. Зато был немалый запас шоколадных пряников – колечком, с дыркой внутри. Постепенно мы скупили весь запас пряников в магазине. Продавщица даже потихоньку показывала нас местным жителям как достопримечательность – кроме нас, чёрствыми пряниками никто не интересовался.

Под забором избы дяди Ивана и тёти Луши «за просто так» росли шампиньоны, и мы день через день собирали их и жарили. Изредка тётя Луша сбивала масло от своей коровы: никогда в жизни я больше не пробовала такого вкусного свежайшего масла. Неподалёку от избушки – обширные клубничные поляны, мы там собирали клубнику и сушили (сахара-то нет). Однако выехать из этого рая оказалось непросто: когда шли проливные дожди, дороги становились абсолютно непроезжими. Нужно было ждать несколько дней, пока дорога слегка просохнет, чтобы как-то доехать до Салбы на телеге – в неимоверной тряске по ухабам. Оттуда уже – на автобусе до Нижнеудинска, если кому надо. А дальше можно теплоходом…

Да, когда начинаешь собирать информацию о родственниках не то что в четвёртом, а даже и в третьем колене, её оказывается до обидного мало – не записывали, не запоминали, не хранили. Мне хотелось рассказать о жизни обычных людей – не героев и не злодеев, о поколении моих бабушек-дедушек, простых крестьян-тружеников, но наделённых талантами и смекалкой.

Отдельные разрозненные факты с трудом собирались на какое-то подобие ниточки, уточнялись география, история, семейная хронология – хотелось обойтись без художественного домысла: всё, как оно есть. Получилось скудновато по информации. Конечно, дядей-тёток, предшествующее мне поколение, я хорошо помню (но это совсем другая история), а бабушку практически не знала, память двух-трёхлетнего ребёнка не в счёт. Всё, что о ней – записано со слов моей мамы, Веры Емельяновны. Сохранились хорошие фотографические портреты Александры в разном возрасте, собственно, это и есть её история, в портретах – спасибо Емельяну Васильевичу.

В последние годы Александра жила у любимой младшей дочери Веры, в Хабаровске. Мне запомнился в связи с ней только один случай: в гости приехала мама отца – другая моя бабушка, Прасковья Степановна. Взрослые собрались в одной комнате, завязался какой-то спор. Обстановка показалась мне очень дискомфортной, разговор накалялся, и, чтобы как-то отвлечься – или отвлечь спорящих, – я двинулась от дивана до кровати, застеленной голубым узорчатым покрывалом, и прошла несколько шагов. Ссора тут же прекратилась, сменившись бурным восторгом, – оказывается, это были мои первые шаги. Конечно, я помню это крайне смутно, чисто по ощущениям, – тогда мне ещё и года не исполнилось. Но совместными усилиями мы с родителями восстановили событие.

Последние годы жизни бабушка сильно болела, я плохо это помню, мне было года три, когда она умерла. Похоронили её в платье, которое она сама сшила в конце войны – себе и младшей дочери из одного материала, чёрного с белыми цветами сатина, – поскольку свадебное, которое она берегла для своего последнего путешествия, не сохранилось. Сейчас даже не существует кладбища, где она похоронена, его снесли. Год-полтора назад маме приснился сон, в котором её мама, Александра Яковлевна, ходит по пустырю и спрашивает: «Где же моя могила? Не могу найти».

Наутро мама позвонила своей любимой ученице в Хабаровск. Мария Алексеевна рассказала ей, что Амурский кабельный завод, где работал когда-то мой отец, расширил свои границы, заняв территорию старого кладбища, поэтому – да, кладбища больше нет…