Журнальный мир

_{* * *}

Татьяне Ан

Сумасшедший почти на треть,

он крадется в ночи, как тать:

эту женщину рассмотреть –

эту живопись прочитать.

Притягательнее всего

будет солнечная земля –

нарисованной для него

и намазанной для шмеля.

Сколько в меде увязнет крыл,

столько в мире подсохнет ран:

здесь в полете гудит акрил,

здесь на лодке плывет роман.

Оставайтесь над ним кружить,

разбавлять золотой водой,

в старом Утрехте надо жить,

и, как водится, молодой.

_{* * *}

На слонах и черепах мир покоился, круглея,

он войной с любовью пах, будто темная аллея,

звонкая тускнела медь, плакал болтик в коленвале,

перед тем, как поиметь, нас с тобою – одевали

и кормили на убой, и растили наши страхи,

помнишь: вечером – отбой, утром – суп из черепахи.

День – огромный рыжий куб, занят странною игрою:

ходит мертвый лесоруб по лесам с бензопилою,

и поет бензопила, и ревет о вечной дружбе,

я там был и ты была, нет, не по нужде – по службе,

и теперь, туды итить, мы единственные с вами

из умеющих ходить по слонам да с черепами!

Панцирь, панцирь, я – игла, надо мыслить позитивней:

глянь, пехота полегла, но еще белеют бивни,

дивны, господи, твои прогоревшие стартапы,

мы уснем, как соловьи над последней рюмкой граппы,

сквозь глазницы тишины, нам, родившимся во прахе –

улыбаются слоны, черепа и черепахи.

_{* * *}

Был финал сотворения мая:

задыхаясь от быстрой ходьбы –

надо мной пролетела хромая,

кистепёрая птица судьбы.

Вот, на ком отдохнула природа,

и бугор объявил перекур:

на судьбе – с головою удода

и с фасадом ощипанных кур.

Пролетела, ногами касаясь,

и упала в чужой водоем,

я – шаман, вызывающий зависть:

зависть, зависть, как слышно, прием!

Маринуется солнце в закате,

едет, едет по вызову, к вам,

на электро-своем-самокате –

безответная зависть к словам.

С ней знакомы: успешный аграрий

и бездомный поэт от сохи,

ей понравится ваш комментарий,

но она – ненавидит стихи.

И не то чтобы это – больное,

как мечты инвалида труда,

а похоже на чувство двойное,

на медаль – золотая звезда.

По судьбе, по любви, по закону:

вам – венок или слава нужна,

ну, а мне, благородному дону,

ваша зависть – вторая жена.

Как бессмертный аналог соседки,

ваша зависть – милее стократ,

заряжаясь вином от розетки.

прислонился к стене самокат.

И обманутый маем нагретым,

я завидую только врачам,

дням, наполненным солнечным светом,

и обильным дождям по ночам.

Я завидую всяким знаменьям,

чудотворцам воды и огня,

всем стихам, что меня не заменят,

но останутся после меня.

_{* * *}

Кто отдал в переработку

яблони озимый плод,

солнце, озеро и лодку,

кто пустил меня в расход?

Не заметив тонкой грани

между льдом и кипятком,

может, родина, по пьяни –

гибельным прошлась катком?

Не спеша, утрамбовала

в землю, в свежее говно,

чтоб меня осталось мало:

саша – хлебное зерно.

Не ячменная левкоя,

не пшеничный царь дубов,

саша – зернышко такое,

урожай на пять хлебов.

А быть может, я в порядке,

выжил и попал в струю:

на правительственной грядке –

верным пугалом стою?

В ожидании предтечи,

буду на исходе дней:

тайной рода, частью речи,

веткой яблони твоей.

_{* * *}

Мне тошно от чего-угодных,

живущих в тренде новых слов,

а сколько их, красивых, модных –

из нашей речи сбросят в ров.

Казалось, ярких и любимых –

всем миром нищих и господ,

а в сущности – необходимых

тебе и мне всего на год.

А что останется над ними –

все те же старые слова,

эх, знал бы прикуп – жил бы в Риме,

женился, сдал бы на права,

закусывая, пил микстуры,

играл за деньги на трубе –

средь памяток архитектуры,

как памятник любви к тебе.

И это – не кряхтенье старца,

не странный замысел творца –

слова, рожденные остаться

с людьми до самого конца.

Просторный дом, вода в кувшине,

сирень, цветущая весной,

и бог, как слово на вершине,

собачий холод, летний зной,

дельфин и книга, царь и пушка,

добро и зло, пчелиный мед,

печаль, акация, кукушка…

кукушка? – ладно, пусть живет.