Слово «любовь» растеряло часть букв…
Слово «любовь» растеряло часть букв…
Рубашечное
…А если ей становилось страшно
И одиноко в чужом раю,
Она надевала его рубашку,
Как броню.
Сандал и пачули – его кольчуга,
Сплетение запахов – оберег.
И все ее демоны, их почуяв,
Пускались в бег.
А в сердце, закрытом на сто замочков,
Несмело взрослела ее печаль
О том, что она родилась в сорочке
С его плеча.
На мели
Все в жизни и не то чтоб очень просто,
А как-то проще некуда уже.
Она уедет отдыхать на остров
В открытом море – к пальмам и кокосам,
Он проведет свой отпуск в гараже.
В холодном боксе с газелистом Толей
Он будет пить то водку, то портвейн –
Не потому, что жаждет алкоголя,
А потому, что от душевной боли
Лекарства не придумали верней.
Они поднимут тост за тех, кто в море,
Но каждый будет думать о своем:
О трех годах в морфлоте – Анатолий,
А наш герой – о той, из-за которой
Он стал на мель засевшим кораблем.
Он на мели, она – в открытом море…
А было время, в гавани одной
Они стояли рядом на приколе,
Их двигатели в трепетном amore
Стучали в унисон, и под водой
Сплетались цепи якорные нежно.
А ночью он отчалил без гудка,
Сбегая от нечаянной, безгрешной,
Но лишней в его курсе безмятежном
Любви, ему неведомой пока.
…Прошли года. Портвейн мешая с водкой,
Он заливал пробоины в душе.
И, набивая трюм пустой селедкой,
Он горевал о гавани далекой,
Недостижимой, словно в мираже.
А где-то рядом с линией прибоя
Она, из пены выходя морской,
Несла в руках свое родное горе –
Не утопить, не придавить такое
Нельзя и пятизвездочной тоской.
Дочь
Пьяная вдрабадан, она гуляла по набережной босая,
Бросая птицам остатки хлеба, едва касаясь
Брусчатки пальцами ног – кружилась, смеясь и плача,
А небо хмурилось, подустав от ее чудачеств.
Морскую воду она легко превращала в пиво,
И трех нечаянных рыбаков, попавшихся ей, споила.
Двумя сардинами накормила ораву кошек,
И ели все, и насытились.
Недоуменье прохожих
Её не смущало. В наушниках музыка верещала.
Чайки взлетали нотами от причала.
В вихре отчаянно-нервной многоголосицы
Тучи сгущались, как брови у переносицы
Бога, смотревшего с неодобрением
На родное, но не удавшееся ни к черту свое творение…
Вопросы
Я не помню тепла твоих рук, но пряжка ремня
Навсегда отпечаталась болью на пятой точке.
Интересно, когда ты лупил – ты любил меня,
Свою дочку?
А когда ты, не просыхая, топил в вине
Злое чувство вины перед мамой за скудность быта,
Поглощая стакан за стаканом, ты видел меня на дне
Хоть размыто?
А когда уезжал за длинным рублем в Москву,
Обещая вернуться, но напрочь забыв дорогу,
Ты испытывал горечь потери или тоску
Хоть немного?
Детство кануло в Лету, оставив страх нищеты
И единственный твой подарок – лисенка с прожженной лапой.
Я его до сих пор храню, но не знаю: зачем. А ты
Знаешь, папа?
Подранки
Такие девочки подрастают – ну просто душки:
Тихо умеют реветь в подушку, курить взатяжку.
Тонкие пальчики, щиколотки… Веснушки
Золотом сыплются с плечиков под рубашки…
Взглянут – бегут мурашки по всем мальчишкам
(быстро сдают нервишки под томным взором).
Не избежать позора от ранней слишком
Взрослости тела в узости кругозора
Девочкам этим…Но кто им поставит рамки
(Кто им поставит рюмки – вопрос насущней…).
Так подрастают трогательные подранки
Жизни красивой, но вряд ли благополучной.
При переводе с твоего языка на мой
При переводе с твоего языка на мой
Слово «любовь» растеряло часть букв,
превратилось в «боль»,
Обнажило суть, расставшись с фантиком, наконец,
А на вкус оказалось точно просроченный леденец –
Вроде сладкий, но тут же терпкий, прогорклый, мятный.
Я вернула его обратно.
При переходе с моего языка на твой
Боль леденцом у тебя во рту устроилась за щекой
И растворилась, всосалась в кровь, понеслась, легка,
Туда, куда я не смела добраться без знания языка,
Туда, где латексный фантик окутал ее собой,
Из боли создав любовь.
При смешении языков, при сплетении языками
Любовь и боль происходят с нами
Одновременно.
Помолчи со мною о сокровенном.
Языковые барьеры
для тела
не существуют – понятен и вздох, и крик.
Мы едины и неделимы,
Непереводимы
ни на один язык.