Современная Россия: от времени распада к эпохе эпоса

Современная Россия:

от времени распада к эпохе эпоса

Долгое время общим местом российского социума было ощущение промежутка, исторической прорехи или обвала, как в названии книги Александра Солженицына «Россия в обвале». Преобладало мнение, что мы живем в плену колоссальной ошибки, фундаментального сбоя. Что вокруг лишь пустота и пустыня, причем пустота разрастается, как лангольеры Стивена Кинга.

Устойчивое ощущение иллюзорности, а отсюда и потерянности бытия, обреченности и неполноценности порождал деструктивный нигилизм по отношению к настоящему. Нигилизм, как вирус, не останавливается на чем-то одном. Если мы отдаем ему в жертву настоящее, дальше он забирает все. Вследствие чего возникает ощущение, что есть лишь зияющая пустота или состояние лермонтовского «Паруса» — белой точки, подвешенной на белом листе, с единственным выходом в апокалипсис.

Все это нашло отражение в массовой культуре перестроечного времени. Достаточно вспомнить культовый фильм того времени «Игла», где в самом начале путь Виктора Цоя в роли Моро сопровождается закадровыми словами: «Никто не знал, куда он идет, и сам он тоже». Или императивы и ужасающие предзнаменования в исполнении суперпопулярной группы «Мираж»: «покинуть стоит старый дом», «люди проснутся завтра, а нас уже нет». В 1991 году сразу после путча поп-идол Богдан Титомир записал композицию «Делай как я», где также звучит императивное: «Выйди ниоткуда, иди в никуда». Все российское общество было загипнотизировано сказочной установкой «пойди туда, не знаю куда».

Так мы теряли понимание настоящего: представляли историю как лоскутное одеяло и пребывали в страхе будущего, контуры которого были неведомы и пугающи. Погружались в черно-белую логику, выхолащивающую сложность, многоцветность мира, лишающую стереоскопического зрения и многомерного восприятия реальности.

Лекарем тут может быть, к примеру, Федор Достоевский. Один из его главных посылов — преодоление нигилизма по отношению к настоящему, к современности.

Еще в ранней «Петербургской летописи» он писал про важность «современного момента» и идеи настоящего момента, жизни в движении, а не предметов, имеющих антикварное значение. Говорил о том, что «русскую национальность» многие привыкли видеть в «мертвой букве, в отжившей идее, в куче камней, будто бы напоминающих древнюю Русь, и, наконец, в слепом, беззаветном обращении к дремучей, родной старине». Своеобразная поведенческая модель жены Лота, превратившейся в соляной столб.

Достоевский утверждал, что «цел и здоров тот народ, который положительно любит свой настоящий момент, тот, в который живет, и он умеет понять его». По словам Федора Михайловича, «такой народ может жить». Потому как сама идея «настоящего момента» хоть и содержит хаос, но здесь «все жизнь и движение».

Через эту любовь к современности последняя естественным образом вписывается в широчайший исторический контекст, становится видна ее логика и предназначение, а также познается цельность истории.

Благодаря такому восприятию реальности, события, которые при ближайшем рассмотрении кажутся несущественными, начинают обретать эпический масштаб, промыслительное значение, проявляются сложнейшие человеческие характеры. Так в современности начинает оживать эпос или происходит отражение евангельской истории.

Загадка гения Достоевского заключается в том, что он уделял особое внимание настоящему, видел его значимость, глубину и многослойность (что «луковка» Павла Флоренского), а также сложнейшие системы взаимосвязей. Это противоречит навязанной извне установке, в рамках которой мы разучивались любить настоящее, понимать его, привыкали видеть только ямы, рытвины да ухабы, говорить про безгеройное бессмысленное время. Так мы сами становимся той самой женой Лота, а время отдаем в жертву пустоте.

Действительно, лишь преодолев ощущение нигилизма по отношению к настоящему (который выхолащивает реальность, делает ее серой и блеклой) с точкой отсчета «1991», мы начинаем видеть приметы эпических времен.

Во-первых, к нам наконец возвращается история. Она возвращалась задолго до 24.02.2022, просто мы в силу привычных стереотипов отвергали ее.

Сейчас крайне необходим общественный дискурс про переломный 1991 год (пока он сакрализован в «Ельцин-центре» в Екатеринбурге, где представлены семь дней творения новой России). Мы продолжаем жить в мире, в котором звучит его эхо, в том числе и в плане отказа от всего отечественного. В мире, где время распада и смуты уже сменяется временем эпоса.

Преодолеть катастрофическую дату распада 1991 года, протянувшую свою черную клешню из прошлого в будущее, мы можем, только поняв ее провиденциальный смысл и значение в контексте отечественной цивилизации, когда впишем ее в единый исторический путь. Только так мы склоним чашу весов истории в сторону времени эпоса. Главное — не бегать по ее страницам с ластиком или маркером. Не вырывать листы, вымарывать красным ошибки или с менторской надменностью делать замечания. Чтобы писать современный эпос, историю надобно читать как книгу, где всё, каждая запятая имеет свой глубинный смысл.

Поэтому даже это сложнейшее и трагическое время следует вписать в историю отечественной цивилизации, не вымарывая ничего, понять, почему это произошло, в контексте нашего тысячелетнего пути, где на вопрос «за что?» часто звучит православно-историософское «за грехи». Это необходимо, чтобы преодолеть как исторический нигилизм, так и нигилизм по отношению к нашей современности, который разрывает отечественный цивилизационный путь, создает в нем провалы, прорехи, темные дыры. Делает историю пестрым и грубо сшитым лоскутным одеялом.

Возвращение истории — это и процесс регенерации, восстановления отечественной цивилизации. Понятие «социальной регенерации» было введено русским мыслителем Александром Зиновьевым. Исходя из него, Россия вернется к чему-то схожему с советской системой, которая, по сути, развивала дореволюционную традицию и наследовала ей.

Речь у Александра Зиновьева шла о едином пути, который продолжается либо начинается с беспутья: «Если социальная система разрушена, но сохранился тот же человеческий материал и геополитические условия его существования, то новая система создается во многих отношениях близкой к разрушенной. И какие бы ни были умонастроения у созидателей новой российской системы — все равно они делают нечто, близкое к советской системе».

Постепенно, с большим скрипом и торможением, но подобное происходит и сейчас. Дело не в чьей-то властной воле или ностальгии по «совку», как говорят критики. Таково движение почвы, голос и дыхание отечественной истории.

Другая примета эпического — возвращение человека в ряды деятельных субъектов большой истории. Перестройка, а затем и штормовые девяностые — время колоссального социального эксперимента над человеком. Производилась планомерная работа по уничижению и дискредитации большинства (уже бывшего гегемона) и селекции нового социального слоя меньшинства — шукшинских «энергичных людей», которые ранее воспринимались в качестве маргинальных. С этой целью система нравственных ценностей была поставлена с ног на голову. Проще говоря, Мальчиш-Кибальчиш превратился в не приспособленного к жизни лузера, фанатика, а Плохиш, который возьмет от жизни все, особенно если не будет «париться», стал представителем «новой формации».

Для успеха этого социального эксперимента необходимо было разделаться с советским человеком, которого презрительно назвали «совком». Утверждалось, что в советской стране целенаправленно производился отрицательный отбор, что окончательно истощило генофонд нации. Якобы на первый план выдвинут маргинал, люмпен, агрессивное красно-коричневое большинство. В 1990-е продолжали активно добивать советского («красного») человека. Утверждалось, что он по психологии раб, ленив, безынициативен и не приспособлен к реальной жизни. В духе социального дарвинизма в общественное сознание внедрялась мысль, что чем быстрее этот замшелый архетип уйдет в историю, тем правильнее и цивилизованнее заживет вся страна.

Параллельно производилась деформация понятия «народ». От патриархального отечественного восприятия народа как целокупности всех членов общества шел дрейф к западной трактовке его как деятельного, активного меньшинства. Магистральная логика всех вышеприведенных деструктивных процессов оправдывает все что угодно. Главное — не допустить возврата к коммунизму.

Приметой времени распада является ревизия и ниспровержение героического пантеона, в процессе которого пигмеи мысли страстно сокрушают титанов духа, глумятся над ними. Наизнанку выворачивается сама историческая память.

В противоположность времени распада время эпоса выдвигает героического человека, духовную святость. В нем человек проявляется во всей красе, как герой Василия Шукшина Лобастый, завораживающий тем, что всё в нем — нажито не только им, но и предыдущими поколениями, труды которых проявляются в его облике. Вот и сейчас ответом на либеральные стенания об исчерпанности генофонда нации стала плеяда отечественных героев, проявившихся на передовой.

Надо сказать, что к человеку также нельзя подходить с меркой нигилизма, проходить мимо и отмахиваться от него. Иначе вновь договоримся до того, что Зоя Космодемьянская была… психически больной, а Александр Матросов… просто упал.

Дальнейшее развитие эпического должно идти по пути слома навязанных извне стереотипов с центром мира и символом цивилизации в образе Запада. В рамках дальнейшего развития перестроечного проекта Россия обречена на дробление. Можно вспомнить «архитектора» перестройки Александра Яковлева, который видел в географии и обширности России большую проблему, удаляющую нашу страну от Европы на географическую периферию.

Необходимо уходить от навязанной ценностной матрицы, утопии общечеловечества, где все движутся строем в направлении на прозападный цивилизационный ориентир. Необходима ставка на уникальность и самобытность отечественной цивилизации.

Если вспомнить Петра Великого — его царствование началось со схожей ситуации нигилизма, общего уныния и тоски, больших гарей и апокалиптического восприятия времени.

У историка Василия Ключевского есть важная мысль о том, что император был сторонником идеи дрейфа в сторону от Запада, передвижения наук на Восток, близкой к концепции самоидентификации «Москва — третий Рим». Согласно ей, необходимо взять все лучшее у Европы, а через несколько десятилетий можно будет развернуться к ней «задом». Не чтобы узурпировать науки, а дабы стать медиатором, способствовать их распространению и развитию, созданию суверенной географии, в том числе и аксиологической. Цель петровских реформ — преображение, а не уподобление. Это был географический переворот и осознание себя самодостаточной цивилизационной единицей. Из-за смерти императора этот проект не был реализован, отчего сложился стереотип восприятия Петра в качестве западника.

Схожая парадигма развития действовала и в советское время, когда СССР стал альтернативным мировым центром. Отсюда и вектор на мировую полицентричность, который Россия заявляет сейчас.

Преодоление нигилизма по отношению к современности и отечественной истории, ощущение ее эпического начала ведет к возникновению и видению многочисленных исторических рифм и созвучий. Такие парафразы возникают, например, с поколением победителей Куликовской битвы, связанным с именами святого Сергия Радонежского и его учеников. Сбросить иго, преодолеть раздробленность и распрю, а также запечатлеть тот самый свет рублевской Троицы, осуществить культурно-историческую работу по преображению страны — вызовы того времени.

Переосмысление бытия проходило через «школу» святого. Ее подробно описывает Василий Ключевский. Мало того что Сергий не гнушался в своем монастыре никакой черновой работой и был образцом безграничного смирения. Он «вел ежедневную дробную терпеливую работу над каждым отдельным братом, над особенностями каждого брата, приспособляя их к целям всего братства». По словам Ключевского, в результате такой воспитательной работы «лица не обезличивались, личные свойства не стирались, каждый оставался сам собой и, становясь на свое место, входил в состав сложного и стройного целого». Это целое Ключевский сравнивает с «мозаичной иконой». Таким был «полк» Сергия, в котором собиралась элита страны, «поколение победителей». В дальнейшем по принципу такой же «мозаичной иконы» Русь пополнялась народами. И сейчас в национальном «вопросе» необходим акцент на истории общности, а не следование перестроечной энергии распада.

В том поколении проявились важнейшие для отечественной цивилизации человеческие типы: Воин, Монах, Художник (Дмитрий Донской, Епифаний Премудрый, Андрей Рублев). А с ними структурообразующая цивилизационная триада: Победа, Вера и Образование. Именно тогда Москва стала оплотом объединения, противостоя розни и разобщению, карой за которые воспринималось иго. Именно тогда страна начала расти на север, юг и восток.

Показательно, что имя Сергия Радонежского также «рифмуется» с 1991 годом. В этом переломном году под редакцией блестящего филолога Владимира Колесова вышло его житие и исполнилось 600 лет со дня кончины «заступника земли Русской». В 2014 году, когда отмечалось 700 лет со дня рождения святого, Крым вернулся в состав России, началась совершенно новая историческая веха.

Сейчас Россия снова вошла в свое время эпоса. Заговорила ее история, ее герои. Особое значение обретает ее настоящее и крепость общества, которое обязано соответствовать этому времени.