«Спидола». Мой друг — Алик Кольчугин.

«Спидола»

Мой друг — Алик Кольчугин.

Рассказы

«СПИДОЛА»

 

Конечно, классический рассказ надо начинать с экспозиции. Это такой быстрый взгляд автора, который сразу позволяет, как кажется ему, какой-то деталью коротко, но чётко охарактеризовать или главного героя, или описываемое событие. Ну, например – Ивану Ивановичу было сорок лет, он был женат, и у него под носом росла большая коричневая родинка.

И вроде бы сразу читателю становится всё понятно.

Так вот у меня рассказ очень короткий: практически – два абзаца. А экспозиция моя, то есть моё положение в пространстве, а главное, в эпохе по отношению к основному событию имеет очень существенное значение и потому занимает в тексте значительное место, то есть более значительное, чем положено для экспозиции.

Я помню, как Борис Березовский приехал в наш город за Борисом Немцовым, чтобы забрать его в Москву и использовать непонятно в качестве кого в правительстве. Он шел по коридору «Нижегородской ярмарки» с Татьяной Дьяченко, аккуратно придерживая её под ручку, после переговоров, изумленно вполголоса проговаривая:

У них тут, по-моему, все позаканчивали радиофак!

Наш, закрытый в советские времена, полуторамиллионник почти весь работал на космос и оборонку, и даже радиофаков у нас в городе было два: в университете и в политехе. И в том, что руководством города в начале шестидесятых было принято решение под патронажем радиофака университета создать специализированную физико-математическую школу для одаренных в этом плане ребятишек, ничего удивительного не было. В Москве и Ленинграде такие школы уже были.

Предложение заняться созданием подобного образовательного учреждения было сделано обычному школьному учителю математики, но при том бывшему комсомольскому работнику (и это сыграло немаловажную роль!), Вениамину Яковлевичу Векслеру, и он не отказался, а напротив – с энтузиазмом взялся. Он с фантазией отнесся к заданию, которое не ограничивало, а даже развязывало ему руки: получил согласие на сотрудничество от самых сильных педагогов из разных школ города и даже от профессоров университета. Получил под школу отдельное, пусть и плохонькое, с печным отоплением, здание бывшего трамвайно-троллейбусного управления, стоящее прямо на высоком берегу Оки. Продумал он и систему факультативных занятий, и ввёл преподавание предметов парами, как в вузах, а главное, в школе учились только старшеклассники – с девятого по одиннадцатый класс: они в большинстве уже определились в своих интересах на будущее. Да, много ещё чего! И все его предложения и требования были одобрены.

Под такие авансы ему удалось собрать хороших педагогов и действительно талантливых ребят со всего города с уже проявившимся повышенным интересом к физико-математическим наукам. Но и просто настоящие лидеры в любых отраслях будущей своей общечеловеческой деятельности оказались в числе учащихся школы номер сорок: и спортсмены, и хулиганы, и комсомольские активисты – они тоже поняли, что тут готовится что-то интересное.

Я не помню среди моих одноклассников гениев и вундеркиндов, каких показывают довольно часто в цирке или по телевидению, но общий средний интеллектуальный уровень у нас был такой высокий, что учителя не обращали внимания на прогулы, лишь бы знания были на высоте, и не возражали против чтения книг на уроках, хотя в карты играть не разрешали. В окна можно было наблюдать, как в течение первой пары ребята не торопясь шли в школу, а во время второй и третьей пар – из школы. Курили мы на школьном дворе – учителя не ругались.

Первый набор состоял из ста восьмидесяти человек – это полноценных пять классов. В «А» класс попадали отличники, в «Б» класс те отличники, которые не попали в «А», а в «В» записывали тех, за кого попросили и кто пришёл по блату. В остальные три или четыре класса – все остальные, но после соответствующего собеседования.

Я пришел в сороковую школу в девятый класс в третий набор, когда школа была уже битком забита, учащихся было с полтысячи человек, аудиторий не хватало и часть занятий проводилась в университете. Попал я в «В» класс, по-видимому, по блату: директор Векслер жил на нашей улице, в доме напротив, и мы с детства дружили с его сыном, моим ровесником Мариком. Зачем я в эту математическую школу пошел – не знаю до сих пор: интересы мои были где-то немножко в стороне от точных наук: история, география.

Правда, в седьмом классе я стал победителем какой-то городской математической олимпиады, и то по недоразумению. Поехал я на другой конец города в какую-то незнакомую школу за компанию с моими друзьями-одноклассниками, на которых была сделана заявка и возложена ответственность, а там, на месте, мне, как и всем, выдали чистую бумагу и задание, которое я как-то по-своему быстренько сделал. Надо было видеть неподдельное изумление нашей математички, а по совместительству и нашей классной руководительницы, когда она мне вручала грамоту победителя городской математической олимпиады; виделся ей в этой непонятной истории какой-то подвох.

Переходил я в новую для меня школу не один: со мной шел и мой лучший школьный товарищ Вовка. Жили мы в соседних домах рядом с Оперным театром, школа бывшая наша, восемнадцатая, была тоже рядом, а теперь – каждый день надо было тащиться пешком на Гребешок. Считай, полчаса хорошего хода: через Кулибинский садик, по переулку Грибоедова, по Звездинке, потом по Воробьевке. Но зимой в хорошем темпе мы доходили за двадцать минут. К тому же поспорили мы с Вовкой в тот год, что я смогу без шапки и в болоньевом плаще в школу всю зиму проходить. Как сейчас помню: на первой паре уши оттаивали и безумно болели, на второй паре – они опускались вниз, как у гончей собаки, а на третьей паре я уже мог с них отколупывать чешуйками отмороженную кожу. Вот не поверите – уши у меня в тот год к марту стали размером с ладонь. Я посмотрел сейчас на свою ладонь – и не поверил! Вовка предлагал мне их купировать, чтобы были, как у дога, остренькие, но я отказался.

В классе, а точнее даже в школе, мы все быстро передружились – коммуникабельность в коллективе была фантастическая, все старшеклассники, все одного возраста, все с высочайшим самомнением и апломбом.

Конечно, каждый из нас приносил в школу и что-то своё, что не всегда приживалось, а иногда отвергалось новым коллективом, но иногда творчески преобразовывалось. Вот у нас в восемнадцатой школе все конфликты мужские выяснялись или в туалете, или в школьном дворе. Фраза «Пойдем, выйдем!» была классической для моей родной школы, и было в ней что-то мушкетёрское. Она звучала практически каждую перемену в коридорах. А вот в сороковой – не прижилось! Хотя, когда я предложил однажды Алику Когану пойти выйти во двор, он не отказался, и мы минут десять размахивали там кулаками, пока рядом с нами не встал наш новый одноклассник Алик Кольчугин. Он понаблюдал за нами минут с пять, после чего авторитетно заявил:

Хватит махаться! Я замерз! Пойдемте, я вас в сортире немножко помою.

Мы с Коганом даже обрадовались такому исходу нашего недоразумения. А покровительство Алика Кольчугина дорогого стоило: Алик был авторитетом стадиона «Динамо», а следовательно, и вся Свердловка его знала и уважала. Он играл в футбол, в хоккей, а впоследствии стал капитаном нашей хоккейной команды «Динамо». Аркадий Иванович Чернышев его вместе с Валеркой Васильевым (будущим капитаном сборной СССР) забирал на пробы в Москву, только Алику там не понравилось.

Это случилось ближе к Новому году. Помню, снега навалило тогда – не просто через меру, а выше всякой меры. Снег-то ведь в те годы на машинах из города не вывозили, и копился он сугробами между тротуарами и проезжей частью. Только и проезжей частью дороги называть нельзя было – дороги никто не чистил, и свои машины частники зимой, как правило, держали в гаражах со снятыми аккумуляторами.

Так вот как-то раз, ближе к Новому году, в класс очень загадочно зашел Генка Елисеев, длинный, как всегда в тёмных очках и в шапке с опущенными ушами. Он заговорщически, присев рядом со мной и Вовкой за парту, шепотом спросил:

«Спидолу» хочешь купить? По дешевке!

Что значит по дешевке? – спросил у него я.

Двадцать пять рублей.

Действительно – дешево!

И то, что это могло быть правдой, я не засомневался, потому что буквально с неделю назад краем уха услышал я, что была обнесена база Роскультторга, что на улице Яблоневой. А там, на базе, могли быть и «Спидолы».

Про «Спидолу» надо отдельно. Вот если бы спросили у меня в тот год, а что тебе, Олежек, больше всего хочется заиметь: коньки Бобби Халла (на которых однажды я всё же покатался спустя несколько лет), акустическую гитару какого-нибудь одного из «жуков-ударников», как тогда на Би-Би-Си только-только начали называть группу «Битлз», или «Спидолу» – я бы без раздумий выбрал «Спидолу». Если бы я тогда уже писал стихи, я бы написал оду «Спидоле». Это была моя мечта, как и мечта многих пацанов, моих ровесников. Двадцатипятиметровый диапазон – вам что-нибудь это говорит? А мы без труда могли переделать его и на девятнадцать метров.

Родители бы мне денег на «Спидолу» не дали: они мне только что летом купили велосипед спортивный, а своих у меня было только рублей пятнадцать. Ну, и главное – я помнил про то, что случилось недавно с базой Роскультторга. А вот Вовка загорелся. И ещё три человека из класса принесли и отдали Генке деньги. По Генкиной легенде, «Спидолы» те надо было выкупить на базе леспромхоза в Уренском районе и туда надо было ехать.

Ни к Новому году, ни после Нового года «Спидолы» у моих одноклассников не образовались. Генка, невозмутимо и не сомневаясь, всех пацанов успокаивал:

Всё будет!

В начале февраля мой друг Вовка, скрипнув зубами, со мной поделился:

Сегодня набью рожу Генке.

И чего ты добьёшься? – спросил я.

Ничего, – ответил Вовка, – просто полегче станет.

Вовка был крепким пацаном: он занимался бальными танцами и греко-римской борьбой. Вовка мог набить рожу Генке, и очень даже запросто.

А ты посоветуйся с остальными пацанами, – сказал я.

А чего мне с ними советоваться? Как ему морду набить?

Да нет. Ну, всё же.

И вот уже на следующей перемене все четверо потерпевших подошли к нам с Аликом Кольчугиным и изложили свою просьбу в очень трогательном виде: просили они нас поговорить с Генкой Елисеевым по-человечески.

Алик сказал:

Я один поговорю.

Вечером, хотя зимой вечер наступает в четыре часа, а значит, поздним вечером, мы втроем – Генка, Алик и я – пошли к Генкиному знакомому, который должен был вернуть деньги, переданные ему за мифические «Спидолы». Жил он где-то в районе Третьей Ямской или улицы Дальней в частном секторе, и, когда мы подошли к нужному дому, оказалось, что надо перелезать через поваленный, занесенный снегом забор, а потом ещё по пояс корячиться через сугробы, завалившие густой малинник. И вдруг, застыв, как от испуга, и даже присев в сугроб, Генка с удивлением произнёс:

Эх ты – свет горит. Димка-то дома! Пошли тогда лучше к Лёшке, он тут рядом.

Меня эта фраза, сказанная с выражением удивления, восхищает до сих пор. Ради этой фразы и весь мой рассказ.

То, что деньги вернули, – это не интересно. И кто и как деньги возвращал – тоже неинтересно. Хотя в виде постскриптума есть небольшое продолжение.

Генка женился на нашей однокласснице, в которую была влюблена вся школа, отсидел в тюрьме за какую-то драку. Я его увидел спустя несколько лет. Был просто звонок в дверь, я пошел открывать и увидел на пороге Генку Елисеева. Он был без тёмных очков, но в шляпе. В глазах у него стояли слёзы.

Старик, Лексеич, помоги! Папа умер, надо похоронить. Надо пятьдесят рублей, отдам быстро.

Я дал Генке пятьдесят рублей, всю свою заначку.

Через две недели – снова звонок в дверь, открываю, там стоит Генкин отец. Я его знал – мы же все в школе дружили когда-то и мотались друг к другу в гости.

Здравствуй, Олег. Генка сколько у тебя денег брал на мои похороны?

Пятьдесят рублей.

Вот, забери. Надо же, стыдно-то как! – он отдал мне Генкин долг.

А теперь я думаю: это что – я умнее в девятом классе был, что не дал Генке денег на «Спидолу», или Генка ловчее стал, что теперь он меня всё же накрыл?

 

 

 

МОЙ ДРУГ – АЛИК КОЛЬЧУГИН

 

Как-то так получилось, что, в конце концов, перебрались мы с супругой в новую квартиру. Все наши друзья квартир этих по нескольку штук за свою жизнь понастроили да поменяли, а мы как жили в родительской, так бы, наверное, в ней и конец свой встретили. Товарищ мой хороший, директор научно-исследовательского института, уважаемый в городе человек, ещё давно как-то раз при встрече запросто так сказал, что мне и по статусу уже неприлично жить в этой старой сталинке, до войны ещё построенной. А что у меня за статус – так и не сказал он.

Но как-то вот тут всё сложилось: и дети выросли, и деньги откуда-то образовались, и настроение вызрело – переехали мы в новую квартиру. Теперь у меня отдельный кабинет с выходом на небольшой балкончик, а у супруги есть большущая лоджия, которую она основательно утеплила, и обустроила под зимний сад, и всяческие диковинные растения у неё в этой оранжерее живут. У неё там такие направленные кондиционеры с вентиляторами и увлажнители, что ещё чуть-чуть, и у нас в квартире пальмы будут цвести и попугаи летать.

В общем – обживаемся.

Квартира наша новая в центре города; всё здесь вокруг для нас родное и знакомое: и магазины, и друзья, и улочки, и переулочки, и Откос рядом, чтобы погулять, – всё греет.

Дом пусть и не с подземной парковкой, но со своей, охраняемой. Охранник в подъезде сидит – просто так никто мимо не проскочит. Садик свой небольшой, чистенький, со скамеечками и с кустиками, и дворник свой есть. Вот про дворника-то я и хотел поговорить.

Зима в тот год выдалась не то чтобы лютая, но уж очень снежная: всё завалила сугробами непомерными. Во дворике нашем собственном у нас всё аккуратненько прибрано и расчищено, а по улицам городским – не пройти: тропинки протоптаны, и, чтобы встречного пропустить, в снег по колено отступать приходится. В общем, власти городские о народе своем не очень-то заботятся: не думают или средств не хватает. В этом плане, кажется, даже при советской власти лучше было. А тротуары уличные дворник наш домашний чистить не собирался – мол, это зона ответственности городских властей, так и отрезал мне по-умному. Как-то мимоходом я заметил охраннику нашему, что я бы сам заплатил из кармана дворнику какому-нибудь, чтобы тот почистил тротуары уличные перед домами нашими. Охранник с пониманием кивнул мне – мол, я найду.

На следующий день я заметил, что тротуар на половине улицы: от угла и до нашего дома – аккуратно расчищен, смотреть приятно, не говоря уже о том, что и ходить стало легче, а сугроб между тротуаром и проезжей частью встал высотой чуть ли не в мой рост. Вечером супруга, стоя у окна, говорит мне:

Какой дворник интересный тут на улице: лопатой машет без перекуров и ломом лёд покалывает играючи – посмотреть любо-дорого.

Я подошел к окну, посмотрел – что-то знакомое мелькнуло в фигуре вечерней, освещенной фонарём. Мужчина работал обстоятельно, не торопясь, и в то же время было что-то, что настораживало – настораживала мощь, скрытая во всех движениях его, и что-то ещё знакомое.

Это ведь я надоумил нашего охранника пригласить дворника со стороны, чтоб он почистил тротуары. Надо мне выйти да расплатиться – я обещал.

Оделся я, сунул бумажник в карман куртки и вышел на улицу. Дворника звали Алик, Алик Кольчугин – мы не виделись двадцать лет, а может, и больше. Это был мой старый близкий друг Алексей, друг в моей прекрасной и бесшабашной молодости, хотя все его в те времена звали Аликом.

Когда-то мы вместе учились в одной школе год или два. Потом я поступил в институт, а он стал капитаном нашей городской хоккейной команды «Динамо», но дружить мы продолжали ещё несколько лет, а потом дороги как-то незаметно разошлись.

Привет, – сказал я и улыбнулся.

Привет, – ответил он без улыбки, – вот, поддерживаю физическую форму.

В этом не было ни капли иронии. Попробую объяснить. Вы когда-нибудь общались со спортсменами экстракласса в момент их работы, то есть во время соревнований? Это надо ощутить на себе. Физическая сила, мощь их натренированных организмов, уже настроенных на победу, поражает неподготовленного обывателя исходящей от спортсмена энергетикой. Однажды мимо меня по коридору прошла на выход в зал, для встречи в финале, женская сборная команда по волейболу, и меня припечатала не фигурально, а натурально к стенке волна животной целеустремленности, производимая этими женщинами. Там не было ничего женского, там была только воля к победе, и она сметала всё. Глядя на семенящую по корту, опускающую взор долу Марию Шарапову или на наивно улыбающуюся беззаботную Алину Кабаеву надо представлять, что у них и качающие кровь сердца, и лёгкие, и диаметры всех сосудов организма намного серьёзнее и эффективнее, чем у нас с вами, простых обывателей. А их способности и возможности в физическом плане тоже в разы выше.

Это – по-другому организованные особи (хотел сказать – люди!). Можно привести десятки примеров, чтобы проиллюстрировать или понять, как отличается физически и технически профессиональный спортсмен от любителя, и это сделаю.

Однажды в нашем городе проводился выставочный турнир по теннису, и в качестве почетного гостя был приглашен старый мастер, давно уже выпавший из обоймы, но блиставший в советские времена, а теперь уже и вовсе забытый, Чесноков. Сетка была подгадана так, что в финале встретились наша молодая городская «звездочка», которому наши местные спонсоры покровительствовали и прочили хорошее будущее на международной арене, и приглашенный мастер. В самом начале трёхсетового матча Чесноков неудачно, но картинно упал и якобы повредил себе руку; первый сет он проиграл 0:6. В перерыве ему руку перевязали, и он играл второй сет левой рукой, выиграв его при том 6:0. Третий сет Чесноков тоже выиграл на тай-брейке, получил заветный приз, автомобиль «Волга», который попросил выдать деньгами. Это я просто к слову.

Говорить нам с Аликом было не о чем – о чём могут говорить люди, не встречавшиеся двадцать лет? Вспоминать прошлое? Так ведь это надо ещё знать – а приятны ли такие воспоминания о прошлом твоему собеседнику?

Ты в хорошей форме. Сколько я тебе должен за работу? – спросил я Алика.

Пять тысяч за месяц. И в течение месяца твоя улица около твоего дома будет всегда чисто прибрана.

Отлично, – сказал я и отдал ему деньги, – Ну а поболтаем как-нибудь в другой раз.

Хорошо, поболтаем, – ответил Алик.

Помнится, много лет назад наше городское милицейское руководство решило сформировать приличную местную хоккейную команду «Динамо». База была, стадион свой был, воля была, и механизм формирования команды был кем-то тоже подсказан: талантливых в хоккейном плане парней брать служить не в армию, а в милицию. Нашли тренера дельного, навесили ему майорские погоны, капитаном команды сделали Алика Кольчугина. В общем, поначалу всё получилось: и ребят способных нашли, и общежитие вместо казармы, и питание в столовой Дома офицеров.

Да только через два года всё рассыпалось: Валерия Васильева в московское «Динамо» забрали, потом он капитаном сборной страны стал, Мишку Денисова – в Ригу, Алика Кольчугина сделали капитаном команды «Полёт». Зато эти два года я провёл рядом с Аликом Кольчугиным – как собачонка за ним бегал.

Раз в неделю – танцы в клубе УООП, который сейчас «Домом чекиста» называют, а в нашей молодости вечера танцев без драк не обходились – команда «Динамо» в полном составе всегда наготове была. В общежитии, что рядом со стадионом, девчонки верные уберутся и полы помоют, а были и болельщики услужливые, которые без трёхлитровой банки портвейна не приходили: «Билэ мицне» тогда в магазинах банками трёхлитровыми продавали.

А девчонки…

У Алика этих подружек… По всему городу. На шею вешались! На Краснофлотской – Ася, на Студеной – Мила, на Прядильной – Крючёчкина. Однажды пошли мы к одной из его пассий на улицу Одесскую, я и улицы-то такой не знал раньше, так там местная шпана загнала нас в небольшой, но глубокий (метра два), только что отрытый котлован и вот стращает, что, мол, когда мы выберемся, они нам покажут «тундрочку». Дождик моросит – тут и при желании не вылезешь из этой скользкой глиняной ямы. Я и ляпнул тогда, что, мол, не знаете вы, что загнали в яму Алика Кольчугина, капитана команды «Динамо», и придёт к ним теперь на улицу Одесскую разбираться вся команда, все три «пятёрки». Как они нас облизывали, а особенно Алика, вытащив из котлована, а потом в ближайшем дворе, в каком-то сарае-дровянике угощали самогонкой и солёными помидорами.

Так что если и было что вспоминать нам, то гордиться-то особо нечем. Хотя статус местной звезды у Алика Кольчугина, безусловно, был когда-то.

За зиму я Алика раза три всего видел, а вот по весне, уже в мае, уже тепло было, я его встретил на площади Минина, встретил за работой, с метлой в руках – там уборкой занималась вся их бригада дворников. Почему-то он отложил метлу, предложил присесть, а я не отказался.

Знаешь, чего я тебя? – спросил он.

Нет, не знаю, – ответил я.

Помнишь Элку Хлебникову, Элеонору?

Помню, конечно.

Так вот, видел я её недавно, поздоровался, а она меня не узнала. И тебя я вспомнил. И молодость нашу вспомнил, хотя вспоминать там нечего. Ничего хорошего, в смысле путного, у нас в молодости не было. Не получилось. По крайней мере, у меня. Вон она сидит на той дальней скамейке. По-моему, она с ума сошла: что-то шепчет про себя. Она ведь где-то рядом с тобой жила в те времена? Ты ведь даже за ней немножко ухлёстывал по молодости, она мне говорила? Вон смотри – встала, пошла, троллейбус её подошел.

Я посмотрел в сторону остановки, но троллейбус уже тронулся.

Классная баба была, – продолжил Алик, – У меня в жизни больше сотни баб разных было, не считал, они сами на меня вешались, а такой, как она, больше не помню. То есть вот её только и помню из баб.

В смысле?

Она ведь, по-моему, за нашего Сашку Булатова замуж по молодости вышла, а потом почему-то развелась и за старого генерала пятидесятилетнего выскочила – все смеялись над ней, она же королевой катка была, её все знали, фигурным катанием у Вовки Серебровского занималась – правда, без особых успехов. Вот в тот момент, когда она развелась, я с ней и познакомился поближе, что говорится. У нас сборы были в Сочи, в ментовском санатории, я уже тренером был. И она туда приехала на отдых. Поначалу мне показалось, что она как с цепи сорвалась: загуляла, словно пацан, пришедший с дембеля. А потом мы с ней сошлись поближе и две недели уже только с ней и кувыркались. Что она вытворяла – даже представить трудно. Вот так!

Ну ладно, я пошел, – и, не прощаясь, я поднялся и направился домой.

Май месяц, солнышко греет, всё шелестит, зеленеет, на грядках тюльпанчики рядками высажены, скоро зацветут, кругом девчонки-хохотушки в легких платьицах, а у меня тошнота внутри, прямо горечь растекается.

Тот, у кого в молодости была первая любовь, не успевшая перерасти пору влюблённости и превратиться во что-то взрослое, поймет меня. У меня такой период в жизни был ещё почти в детстве, в седьмом классе: ночные многочасовые телефонные разговоры из пустого в порожнее, стихи, письма, мечты. Гуляли с её собакой, овчаркой Найдой, в скверике Свердлова – Элеонора через дом от меня жила. Два раза ходили вместе в кино, и я боялся дотронуться до её руки, так она сама в темноте нашла мой указательный палец и крепко держалась за него весь сеанс. Со мной истерика случилась, когда я узнал, что она с кем-то ещё в кино ходила – мама успокаивала, меня тёплым молоком с содой отпаивала. Мама же научила меня нарвать в соседском саду букет сирени и закинуть его Элеоноре на балкон, а потом позвонить. Да что там говорить!

Видимо, всё у нас всех складывается так, как на роду написано. Я её встретил, Элеонору, через несколько дней. Какая-то засушенная старушка, как мне издали показалось, стояла на углу рядом с Институтом профзаболеваний в тёмно-зелёном помятом пальто, в сером бесформенном берете, белых брюках и белых кроссовках; какая-то небрежность и безвкусица в её наряде резанула мне глаз. Это была она – Элеонора. Но её личико было по-прежнему миловидно. Она заметила меня, подняла глаза и ждала, когда я её узнаю.

Привет, Элла, – сказал я.

Привет, – сказала она и улыбнулась как-то виновато.

Как у тебя дела? – сморозил глупость я.

Плохо. Иду к маме в больницу – она умирает.

Это плохо, – опять глупость, лучше бы промолчал. – А сама как?

Тоже плохо, двух мужей-офицеров похоронила, двух сыновей-наркоманов похоронила, и ничего доброго, вкусного и сладкого ни в прошлом, ни в будущем.

У меня не было соответствующих моменту слов.

Маме своей, Тамаре Александровне, поклон и здоровья пожелай.

Передам, – ответила она и улыбнулась.

На этот раз я узнал её улыбку.

Не поверите – год прошел, а я каждый день теперь почему-то вспоминаю Элеонору, Алика Кольчугина и нашу молодость.