Стихи
Стихи
* * *
За школой начинались пустыри,
где вы играли в «море раз-два-три,
замри, умри, убейся, успокойся».
Ты точно помнишь: первым замер Костик
с членистоногой немочью внутри.
Наташа вышла замуж, вышла в сад
в предместье Карфагена или Сард.
Сама не знает, что случилось с нею,
каким маршрутом двигаться назад;
где муж её, и что так тянет слева.
Наташи нет. Она лежит пластом
в реанимационном. Море, стоп!
Не слушается, едет автостопом
перед глазами Толика, он столько
на свадьбе выпил, что покинул строй.
Все замерли. Остался ты один.
Лес изваяний толиков и дим,
наташ и надь в кольцо тебя берёт и,
прорвав его, ты едешь на работу
под детский крик: «Води, Вадим, води!»
* * *
Герои не выходят из игры.
Они сидят на кончике иглы
среди садов и прочих декораций,
кто голый, кто в хитоне, кто в пальто,
поглаживая ляжки (или что)
валькирий, одалисок или граций.
Герои не уходят на покой.
Они стоят над Летою-рекой,
любуются водой её салатной.
В Валгалле промерзают до костей,
зато в Геенне тёплая постель
героев ждёт. И это всё бесплатно.
И это всё.
«В огне или в снегу –
я выдохся, я больше не могу
внушать героям, что они бессмертны», –
бормочет престарелый демиург,
и из его полупрозрачных рук
выскальзывают дроны и ракеты.
* * *
Динозавры уходят, и мы остаёмся одни.
С перекрёстков времён отбывающим ящерам машем.
Посмотри, как взлетают тяжёлые их корабли,
как мерцают огни, опоясав крылатые башни.
Посмотри и запомни, в дневник запиши, зарисуй
расставанье с богами, ночное плато космодрома.
Вот последний корабль, лунный мяч повертев на носу,
исчезает из виду. Стрекочут кузнечики дронов,
превращаются в точки, и это действительно всё.
Остаются лишь статуи: нюйвы, себеки, горгоны…
И ничто, понимаешь, ничто нас теперь не спасёт –
мы сверкаем клыками, друг другу впиваемся в горло.
* * *
Если прогноз мой верен, скоро наступит Лета.
Ящеры Атлантиды выйдут в открытый космос.
Ты шевельнешь хвостом, и вот он я в колбе света;
сквозь голубую кожу видно резные кости,
не говоря о большем – заиндевевших звёздах,
гранях жилых кристаллов, синей подкладке парка…
Сумрачный мегаполис напоминает остов
Левиафана. Скоро выпадет дождь из кварков,
если прогноз мой верен. Ты шевелишь хвостом, и
над толчеей кристаллов множатся вспышки – это
ящеры Атлантиды в небо уходят строем.
Ты говоришь: «Останься, скоро наступит Лета».
* * *
Счастлив тот, кто, открывая рот,
производит что-то вроде звуков.
Голосом закадровым поёт
зрителям от века безъязыким,
что пора завязывать с кино,
выходить на воздух, если есть он.
Зрители выходят – никого;
ливень, декорации предместий.
Пустырей проплешины вокруг.
Города, оставленные в спешке.
Группы трупов вместо киногрупп
или однояйцевые пешки
вместо лиц с необщим выраже…
Да и тех зацапали уже
многоножки и антропоежки.
* * *
А жили мы, как смертным не жить пристало.
А был у нас просторный дом из кристаллов,
дворецкий-голем, годящийся нам в отцы…
Я был вервольфом, сестра – роковою ведьмой.
А жили мы на том и на этом свете,
ведь оба света – зеркальные близнецы.
Да мы и сами с сестрой-то, считай, двойняшки.
Творец Вселенной читает нам по бумажке
«Столбцы» Платона и гегелевский «Ашрам».
Дворецкий-голем блуждает, убитый горем,
по коридорам безлюдным, сырым и голым.
И чёрным вихрем проносятся по дворам
такие твари, что лучше давай забудем…
Сестра хохочет (я вижу, как ходят груди),
потом вздыхает, и я за флажки качусь.
И оба света становятся заодно, и
что тот, что этот уходят на дно глазное,
сливаясь с тьмою, пока не лишатся чувств.
* * *
Существа то летели, то шли.
Уставая, ползли. Отставая,
цепенели, лишались души;
у одних она словно стальная,
у других – серебристый комок,
а у третьих навроде окошка,
за которым удушливый смог
в позу лотоса сел на дорожку.
Шёл и ты среди тысяч существ –
краснокрылый и голубокожий.
Постепенно отстал и исчез,
и очнулся приматом Серёжей
на далёкой планете смешной,
в блочном доме на севере Энска,
не имея гроша за душой;
у приматов она, как известно,
что-то среднее между зверьком
и вдохнувшим огонь серафимом…
Выйдешь ты покурить на балкон,
после выпьешь воды из графина.
На тахте распластаешься – что
это было и правда ли было?
И приснится тебе существо,
краснокоже и голубокрыло.
* * *
Женщина говорит, что уедет в город,
если каким-то чудом достанет денег;
что из бывших её только Тристан и Говард
стоят упоминания, да и те нет.
Сын уже великан, а дочка, закончив колледж,
водит во сне экскурсии по Непалу.
Женщина говорит: если вырвать корни,
небо поёт под крыльями – слышишь, парень?
«Парню» все шестьдесят.
«Парень» любит виски,
покер, бейсбол и (как там в Торе?) перси.
«Парню» что по-китайски, что по-английски…
Муторно, брат! Зря он сидит на месте,
слушает эту женщину, эту шлюху.
Всем же дала в Догвилле и Твин Пиксе.
С бледных ланит сыплется штукатурка.
Вместо морщин видишь на лбу три икса.
Что это, а? Пить надо меньше или
больше, чтоб не болтать по ночам с покойной…
Милая, я люблю тебя не за крылья.
Милая, я и в небе держусь за корни.
* * *
Сэм вспомнил, как в одном из воплощений
дремал в непритязательной пещере;
был ящером с зелёной головой,
увенчанной большим бордовым гребнем.
Сэм вспомнил, как он лазал по деревьям,
ел кроликов, дружил с крылатым львом.
Эх, были дни: свобода, самки, пища!
Сэм вспомнил, как он бегал за винищем
(но это не отсюда вроде как).
Сэм вспомнил всё, и грустно Сэму стало.
Сидит теперь задумчивый и старый
с продолговатой рыбиной в руках.
В окне – луна, на ней ракеты НАСА.
Шлют делегатов внеземные расы –
летят гонцы во все концы Земли.
Мерцает рыба. Пальцы холодеют.
И остаётся максимум неделя
до наступленья ядерной зимы.