Стихи
Стихи
ПОУТРУ
(посвящается утренним нам в Париже)
Я умру поутру в Париже —
повешусь на изумрудной крыше
с видом на модную телевышку.
Или у тихой заводи Сены
найду булыжник (есть для туристов нищих
шкурообменники?
камни на шею по курсу евро; со скидкой
для не рожденной Венеры или Минервы,
битой без боя? Комиссионные боги
ныне чего-то стоят?);
к Pont Notre-Dame подплыву поближе —
вот же тщеславная стерва!
фотку испортила стаду китайских болванов —
и поделом: рваные кадры из жизней рваных —
digital-барахло.
~ ~ ~
Выжата (выжита?), сломана (сломлена?) —
что нам еще не сбылось?
Хочешь, победный заснимем полет
с Arc de Triomphe?
Вниз по делам — и поделом…
Ну а если (бывают же разные «если»)
ветер, несущий гнусавые песни,
в спешке зацепит крыло —
взмоем над Сеной и встретим рассвет
на крыше
самой обыкновенной.
И будут глаза твои — заревом синим в заводи,
и будут глаза мои — тающий изумруд.
И поутру в Париже
я не умру.
EXODUS (ИСХОД)
Еще нам час остался до заката,
А ты уже как будто бестелесна… (с)
Когда по жилам захрустит песок,
искрошится соломой жженой волос,
смола бескровно застучит в висок,
и молодость усохших за престолы,
без умысла не помнящих креста
изыдет черной пеною у рта,
из ниоткуда в неизбывно голубь,
в пророческом величии бесславный,
порхнет надеждой тяжелее камня.
~ ~ ~
Господи-боже, путь от себя возможен?
Из безысходных, нулеподобных множеств
мудрых решений каждый слепой маршрут
больше плодит отваги и меньше — трупов.
Больно быть трусом. Вшам боголюбным трудно
в скорби бездонной вслух заподозрить чудо.
Господи-боже, ни странствий, ни лиц, ни чувств
я не хочу — гонит мираж в дорогу
звёздных земель вдоль твоего порога.
Как опостылел саван седой пустыни!
Гиблая почва пеплом разит цветочным
там, где последний мутный иссяк источник.
В белых одеждах погребена надежда,
Кости любви засыпал песок безбрежный,
предан насмешкам миф о спасенном сыне,
мертворожденном и позабытом ныне.
Господи-боже, рай без прикрас возможен?
Из бесконечных нулеподобных множеств
пестрых картинок есть ли Эдем в руинах?
Был ли в песочном царстве под утро иней?
Вижу вульгарный сад без людей порочный,
солнца в излишке, чтоб не заметить ночи,
слышу надрывы птиц надо мной нависших,
гул полнокровный юных листочков сочных
бури не знавших, вечно цветущих вишен.
Кровь, закипая, в призрачном рае стынет.
Господи-боже, не отнимай пустыни.
~ ~ ~
Не повернуть от лучшей доли вспять —
трава влажна, но муками горька;
сжимая горсть целебного песка,
сорвется с сердца жаркая рука,
вселенная обрушит звездопад,
и враз треклятый безысходный рай
сухие слёзы жизнью окропят.
ДНЕВНИК
…я твой двойник, я твой дневник печали,
я братец-горе, я комок внутри, я то,
из-за чего ты здесь ночами сидишь,
из слов строгая корабли. (c)
Запиши в меня песни ветра, дождя и ночи,
многоликих сирен, зовущих из дома прочь,
звуки маршей военных, ведущих глупцов
на плаху,
до мурашек пронзительный тихий
скрипичный плач,
и пастушьи звонкие трели лесных свирелей;
аромат тяжелый развратных кустов сирени,
смерти запах дурманный алчущих крови маков,
и невинные вздохи болтливых
сестриц-ромашек —
запиши в меня все, что дорого, близко, важно:
поделись самой глупой и нежной из детских грез.
Запиши многоточие слез, чтоб набухли строчки,
расплылись черно-синие реки по желтой коже —
ломкий лист, застывая, всей боли впитать
не сможет,
и рассыплется солью в дрожащих руках страница.
Запиши нищету королей в королевстве нищих
и сундук звездной пыли, что взял у Него
в рассрочку —
вы когда-то друзьями без жертв и молитвы
были —
запиши в меня муки сомнения, страх и мудрость.
Пляшут буквы по телу, обрез по углам крошится,
смех, что снится под утро,
с красной строки запиши,
и слепое пятно за японской вишневой ширмой
в волнах мягких волос сокрытой нагой души.
~ ~ ~
…а когда иссякнут чернила, и бледный прочерк
острый кончик пера впечатает в плоть и разум,
я исторгну пустые страницы, поставив точку.
Да святится имя хранившего нашу радость.
Напоследок чиркну о каменный свод огнивом —
запылает сказка в агонии листопада;
скроет тайны дневник до касаний чужих
ревнивый —
Словом смертным глубин их, увы, не смерить.
Солнце тлеющим взором зажжет фонари
и рампы.
И у тех, кто добрел до света, в Него не веря,
за спиною захлопнет двери бумажный храм.
МОРЕ
I. Перед вратами
Мысленно он всегда звал море la mar, как зовут его по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто его любит, говорят о нем дурно, но всегда как о женщине, в женском роде.
Здесь и далее эпиграф —
Э. Хемингуэй «Старик и море»
Я не волнуюсь раз — с пленником бой не равен;
я не волнуюсь два — без похорон вдова;
я не волнуюсь три — трупным повеет бризом —
чайки, учуяв тризну, алчные, будто грифы,
кинутся с хищным криком
грудь кружевную рвать.
Утром la mar мертва —
выйдешь проститься рано,
но не найдешь Петра перед вратами Рая.
Демоны оживают — в бурю бессильна мудрость.
Шлюхе зеленокудрой любы и стар, и млад —
бойся ее капризов. Путь не закрыт назад.
Вижу недобрый признак:
жив бирюзовый призрак
в юных шальных глазах. Я сберегла немногих —
еле волочишь ноги, весточки ждешь с востока:
на берегу далеком мечутся львы в тревоге.
II. Содом
Если кого-нибудь любишь, его не грешно убить.
А может быть, наоборот, ещё более грешно?
Акулы, старик, это я привела акул!
Я — твой грех, твоя песня, твоя природа.
Распотрошил нутро, не жалея, занес гарпун,
вырвал крючком дитя из родной утробы.
Бездной кровавой зияет рана, печет в боку;
братья, беснуясь, сестру провожают
в последний путь:
дети la mar бывают порой уродливы
и плотоядны, как мать.
Поздно вздыхать о несбывшемся, словно юродивый, —
тучи готовы на бойню обрушить огонь.
Коль обернешься, залюбовавшись агонией, —
в лодку врастешь, как Лот, соляным столбом.
Поторопись в тюрьму убежать из дома:
негде могилу рыть посреди Содома.
Рыба пронзает воды прощальным стоном —
тонет в небесном грохоте львиный рык.
III. Колыбельная
Человек в море никогда не бывает одинок.
…снова ничья. И, без улова,
гол, но не сломлен, ляжешь голодным —
я приготовлю отвар
горько-зеленых снов.
Рыба ослабит смертельную тягу —
спи, изможденный старец Сантьяго,
верный любовник la mar —
матери черных вдов.
Небом укройся в шаткой постели —
звезды споют тебе колыбельную,
слышную еле, как сердцебиение
в шуме морской травы.
Кудри приглажу, рядом прилягу,
спи, седовласый юнга Сантьяго,
неугомонный узник-бродяга,
мёртвый среди живых.
В клетку дощатую тело последует,
словно лунатик, слепо и медленно,
но, встрепенувшись, птицей последнею
дух устремится ввысь.
Радостный мальчик ждет его дома —
Лот не застынет у врат Содома —
веки смыкаю соленой истомой…
…и оживают львы.
ИСПОВЕДЬ ПЬЯНОГО АНГЕЛА
Я. Л.
Твой пьяный ангел ходит в неглиже
и кутается зябко в запах сосен
и можжевельника. Почти наверняка
бросает пить, не хочет больше джина —
кривится, пьёт, отплёвывает желчь.
В кошмарах спит. Курить пытался — бросил.
На помощь звал — «пусть катятся, скажи им,
пророчеств мы наслушались сполна.
Не входит дважды Мир в овечью клеть,
хоть напролёт три ночи будут блеять.
Не плачь, глупышка, выпей-ка вина.
Что скажут нам? В начале было Слово?
Наивный ангел мой, неужто ново,
что стадо подчиняется словам?»
Темнеет золотая голова…
Уверен он, что вам несдобровать:
посты не чтит, не помнит рождества,
и путается в зауми молитв;
из всех душецелительных наук
извлёк лишь лицемерие и скуку.
Он не спасёт, от бед не сохранит,
свой остров, свой Эдем, свою Лилит,
что перед ним, бела и недвижима,
бесстыже молчаливая лежит.
На что он годен, выкидыш творенья?
Угрюмый шут, палач и неврастеник,
бредет за ней, шатаясь, хмурой тенью
и ноет, что она — его вина.
«Заткнись, мой ангел, лей ещё вина.
И прекращай при мне играться в бога.
Его и так повсюду слишком много —
от ладана и плакальщиц тошнит.
Укроет пух, а не железный щит».
Пылает нимб, крыло уже горит —
спешил укрыть, не узнанный никем…
~ ~ ~
…а дальше путешествуй налегке,
пугая проклинающих пророков.
На веках — пепел, яд — на языке,
в руке — перо
и тлеющий мой локон.
EVER AFTER
Oh, cher papa!
Всё же пришёл. Милости просим в дом.
Ты уж прости, что не бегу нагишом
встретить тебя —
пред муженьком в каком-никаком долгу.
Добрый он всё же…
Не унывай! Поцеловать в щечку
старого друга могу.
Думаешь, верно:
как же на мать шлюшка стала похожа!
Знаю — не злюсь. Что мне с того?
Ей и живой было на это плевать.
(К лилиям даже
нежности больше испытывала.
Схватит, бывало, прямо при ней,
щурясь довольно, гладит, пощипывая —
щупальцы монстра на детских щиколотках —
щекОтно и мерзко). Не подходи ко мне.
Вижу, расстроен? Старались вдвоём.
Одна —
в могиле гниёт и знать ничего не знает
(но вряд ли была бы удивлена);
Второй живёхонек, слава Богу, —
деньгами, значит, поможет
(не поглазеть же пришёл! А впрочем…
и самому осталось немного) —
Поистрепался уж очень.
Oh, mon chéri!
Как жалок!
Глазами побитой собаки
смотрит, как будто пронзает.
Вернись, дескать,
к папочке-лапочке, старому псу.
приму и спасу.
Ma Carmencite,
нового бога слеплю, говорит.
Нет уж, merci!
Душка, не плачь! И о прощении
больше меня не проси.
Сделаем вид, что всё это было не с нами.
Люблю. Ненавижу.
My precious Mummy and Hummy*.
~ ~ ~
Personne. Je resonne.
Repersonne*.
Явь или сон? Этот ли дом?
Вижу в дверях силуэт, но не знаком
ни запах, ни цвет
странной фигуры с большим животом
(как неприкрыто
и нагло торчит он! Чей-то ублюдок терзает
нежную плоть). Трудно в душе побороть
ревность к тому, что уже не твоё!
А для неё — вовсе твоим не бывало.
Как подурнела, выцвела, стала навязчиво
напоминать
чем-то вульгарным покойную мать —
бледное эхо смуглой нимфетки
в юбочке школьной в крупную клетку,
синюю-синюю.
Сжалься, молю, не прогони меня!
(Je ne suis pas ton premier amant…
Mais que je t’aime!
Changeons de vie, ma Carmen!
Nous ne serons jamais séparés**.)
Лезу в карман и… достаю пистолет?
Нет, мой безумный читатель, нет.
К ней я пришел не за тем.
Mon petit cadeau*** робко дарю,
что-то с трудом
мямлю — не разобрать, к выходу пячусь, как рак,
трусость и слабость кляня.
Ma Carmencita! Как неприкрыто
ты презираешь меня.
~ ~ ~
Ну, вот и всё. Не подходи. Не трогай.
Беги назад. Ступай прямой дорогой
из леса зачарованного прочь.
Тебя оставит нимфы дух порочный —
ты станешь матерью и верною женой.
И будет сказка страшная забыта,
а демон брошенный останется со мной.
My little love. My lollipop.
Lolita*.
~ ~ ~
ГОДО
— Но ты не можешь идти босиком.
— Иисус мог.
— Иисус! Нашел кого вспомнить!
Ты же не будешь себя с ним сравнивать?
— Всю свою жизнь я себя с ним сравнивал.
— Но там было тепло! Там было хорошо!
— Да. И распинали на крестах.
Эстрагон и Владимир. Владимир и Эстрагон.
Мой приговор, висельный крест**, клоунский тёрн
криво сплетенных, горьких, иссохших,
необъяснимо похожих,
кожу дерущих имён***. Как я устал от ваших
неразличимых, будто в ночи,
лиц (или личин?), ругани, песен, глупых речей
и беспричинных вздохов — вас не прогнать
и самому не сдохнуть. Знаю, я виноват.
Мальчик, не стой,
поторопись назад!
Завтра, скажи им, дескать, так вышло.
Я не Христос, не Аллах и не Кришна,
даже не Будда, но —
целая жизнь для этих двоих,
освобождения ждущих давно. Жалкое «чудо»
из ниоткуда. Самое конченое из начал.
Я не приду.
Хоть обещал.
~ ~ ~
Эстрагон и Владимир. Владимир и Эстрагон.
— Диди, не говори ничего,
не нужно вопросов, просто
не позволяй мне уйти.
По одному нам не спастись.
Мы друг без друга не разумеем,
Мы друг для друга — якорь. Точнее,
камень из отчего дома на шее. Диди, скажи,
помнишь ли ты наш дом?
— Мы не можем уйти, мы ждём.
Эстрагон и Владимир. Владимир и Эстрагон.
— Диди, давай веселиться, Диди.
Хочешь, станцуем
или споём? В прятки сыграем.
Шляпы — на кон.
Всё пропадёт, как только
я сосчитаю до десяти.
— Мы не можем уйти. Мы ждём.
Эстрагон и Владимир. Владимир и Эстрагон.
— Диди, теперь мы довольны, Диди.
Хуже не станет — лучше
нам ли желать?
Слезы людские непреходящи. Хочешь, заплачу?
Ты перестанешь, Диди. Или забудешь, о ком.
— Мы не можем уйти, мы ждём.
Эстрагон и Владимир, Владимир и Эстрагон.
— Диди, мне одиноко и больно, Диди.
Не понимаю, о чём
мы смеёмся, рыдаем, спорим, поём и о чём
тот несчастный слепой кричит.
Пояс мой сгнил —
шея крепка. Как мы спасёмся, скажи мне, как?
Ну же, пожалуйста, не молчи.
— Гого, милый мой Гого… Прости.
~ ~ ~
«Мы не можем уйти. Мы ждём», —
правящий миром закон.
Эстрагон и Владимир. Владимир и Эстрагон,
корчась в агонии, сделают вид, что живут,
ещё пятнадцать, двадцать, тридцать минут,
две жизни или одну.
Заснут и проснутся под тем же кустом,
забыв задуматься, почему.
А, осознав, замолчат…
Мальчик, не стой! Поторопись назад!
Завтра, скажи им.
И передай:
Диди и Гого! Гого и Диди!
Я вас прошу. Я заклинаю.
Не уходите.
СПАСИБО ЗА ЗВЕЗДЫ
— Я тебя очень люблю. Пусть бочка будет
лошадью.
— И я тебя люблю. Пусть лошадка будет
бочкой с мёдом. (с)
Если я не протру их, кто для него протрёт?
Так и будет брести в темноте, как на солнце крот.
Мне не нужно варенье, не нужен ни чай, ни мёд,
лишь бы знать, что он не боится ночную птицу.
С забиякой-Волчонком
и Зайцем-весельчаком
часто вместе резвимся, глупые песни поём,
говорим порою (подолгу и ни о чем),
но на небо ночью не смотрим, вздыхая молча.
Я не скрою: сложно бывает мне
думы думать с Ёжиком наравне —
ни забот, ни печалей у мишек нет…
Только грустный трусишка-Ёжик
мне всех дороже.
~ ~ ~
…Я бегу. Отступает в дремучую чащу страх.
«Вот и ты! Невредим!
Уж больно сегодня поздно!»
Можжевельником веет от рыжих вихров костра,
и до блеска прилежной лапой натёрты звёзды.
Я усядусь поближе и вспомню Лошадь мою:
чуть заслышу сову — тоска на меня нахлынет.
Я не ем и четвёртую ночь, почитай, не сплю.
Вдруг туманом она захлебнулась тогда
в лощине?
…А тебе всё едино — лошадка или верблюд —
ничего не видишь, но смотришь заворожённо.
Я за это всем сердцем колючим тебя люблю.
…и спасибо за звёзды, добрый мой Медвежонок.
* Мои дорогие мамочка и Гумочка.
* Никого. Перезваниваю. Вновь никого.
** Я не твой первый любовник… Но как же я люблю тебя! Изменим жизнь, моя Кармен! Мы никогда не расстанемся.
*** Мой маленький подарок.
* Little (малышка), love (любовь), lollipop (леденец) — слова, из которых, по задумке Набокова, составлено имя Lolita.
** Тау-крест, или крест Антония, — крест для распятия, названный так из-за сходства с виселицей
*** Эстрагон — полынь.