Журнальный мир

* * *

Вечер тянет бабу Надю

Сесть за пяльцы в уголке,

Вышивает баба гладью

Клевер на льняном платке.

Вспоминает: в сорок пятом,

За извилистой рекой

Собирали с младшим братом

Клевер красный луговой.

Слаще он всего на свете!

Огоньком горит в руках!

И свистит-гуляет ветер

В детских, впалых животах…

Развалился – эх, предатель! -

Туесок с прогнившим дном.

И догнал их председатель,

По лопаткам бил кнутом…

Тот трилистник незабвенный-

Цветом крови на платке.

Снится бабе: немец пленный

Клевер варит в котелке.

* * *

Старый дом у реки, где на привязи лодка

Дремлет носом зарывшись в белёсый песок,

На поленнице кот изогнулся как скобка,

И от солнца горяч его бархатный бок.

Он тягуч как смола, вечер праздный и длинный,

И купаются мухи в ведре с молоком,

Между рамами окон краснеет калина,

И притихла гармонь под цветным рушником.

Поглядишь – тяжелеют ресницы от влаги,

Вдруг поймёшь,что все истины мира – просты…

Как светло оттого, что из белой бумаги

Распустились на старой иконе цветы…

Во дворе пахнет сладостно скошенной мятой,

Тонконогая лошадь вдали на меже,

Я была здесь такою счастливой когда-то…

Здесь теперь меня нет. И не будет уже.

* * *

Она была во сне, как наяву,

Её лицо от нежности светилось:

«Прости меня, от радости реву,

Не то б не развела такую сырость».

На подоконник грудью налегла,

Горшок с цветком поправила привычно.

«Подранок милый, как твои дела?

Какая блажь тебя терзает нынче?».

О, нынче клёны яростней горят

И под ноги швыряют рыжей пылью!

И я иду, как прежде, наугад

По грани между вымыслом и былью.

Ждать не умею… И на красный свет

Перебегаю мокрую дорогу.

На этой стороне мне правды нет,

Да и на той, я чувствую, не много.

В ларьке хотела прикупить конфет

Которые ты любишь – козинаки.

Опомнилась. Купила сигарет.

По-детски дождь захныкал: «Враки! Враки!»

Да нет, дружок, всё так, – я говорю, –

Нам и во сне свиданье – божья милость,

Смеюсь в лицо больному сентябрю,

Успею плакать. Я не разучилась.

* * *

Друг мой, потеря вчерашняя,

Был или не был, ответь!

Эта ли жизнь – настоящая?

Это ли, милый, не смерть?

Спросишь: о чём же я сетую?

Скажешь: назад не гляди…

Детскую песенку светлую

Мы утопили в груди.

В сердце холодном, как в проруби…

Но позабыть не смогу,

Как хоронили мы голубя

В чистом январском снегу.

* * *

Уродился Гриня дураком.

Кирзачи надев на босы ноги,

Ходит по деревне с батогом,

Словно странник по большой дороге.

То поёт, кривляется, как шут,

То заплачет, в рукава сморкаясь,

Пожалеют мужики, нальют,

Из бутыли, если что осталось…

Порвана рубаха на плече,

И соседи выгнали за двери.

Кто ему, бедняге, и зачем

Этот путь бессмысленный отмерил?

Муча сухарём беззубый рот,

Он пойдёт походкой воробьиной…

Вновь детей безжалостный народ

Забросает окна его глиной.

Жалобно наморщено лицо,

Волосы нечёсаные в сене…

Он вздохнёт и сядет на крыльцо,

И гармонь поставит на колени…

Его пальцы, словно мотыльки,

Запорхают. Музыка живая

Разольётся с силою реки,

Ни конца не ведая, ни края.

Потечёт по полю, через лес

Горькое и светлое посланье…

На худой груди нательный крест

Задрожит от частого дыханья.

Он в минуту эту не один,

Будто кто с небес его приметил…

Эх ты Гриня, Гриня, Божий сын,

И тебе есть музыка на свете.

БОЙЁ

По-сучьи зубы обнажив,

Застив холодной пылью небо,

Металась тундра. Ты был жив,

Как никогда доселе не был.

Шёл белый пламень как в аду,

В ладоней потемневших корки

Вгрызался. Ждал, что упаду

Я в снежный сон, слепой и горький.

Среди людей, среди собак-

Всё было для меня едино!

Здесь каждый третий был мой враг,

И от него смердило псиной!

Ты спас бы, слова одного

Хватило б, и движенья даже!

На страже сердца моего,

И маленькой души на страже.

Но слово – будто не моё –

Застыло в нервном шатком свете.

Кричу беспомощно: Бойё!

И крик заполоняет ветер.

* * *

Ступлю босыми в зверобой,

Укравший золото у солнца,

И детство, словно пес слепой,

К колену моему прижмётся.

Не вздрагивай же, бог с тобой,

Мне сон был радостный и вещий,

Что где-то ждут меня домой,

Мои не убирают вещи.

Там, запрокинув вверх лицо,

Клён к небу тянется устало.

И время свёрнуто в кольцо –

Конец всё там же, где начало.

На дверце кованой печной

Чугунный конь сгибает шею…

На сердце, как на водопой,

Спешит и, припадая, млеет.

* * *

Белобрысый парень Кольча

В знак того, что мы друзья,

Смастерил мне колокольчик –

Славный, да звонить нельзя!

Звук бежит – да спотыкнётся,

Захлебнётся на бегу,

Ловит зыбкий лучик солнца

Дыркой в глиняном боку.

Несуразный как хозяин,

Только память дорога!

Словно бы из света сваян,

А возьмёшь – дрожит рука.

Вдруг увидишь берег отчий,

Травы трогают плечо.

Кто услышит звон тот, Кольча,

Тот вернуться обречён.

* * *

Чашка разбилась. О бабушке память.

Слёзно осколки блестят на полу…

Я осторожна, чтоб пальцы не ранить,

Сердце не ранить – уже не смогу…

Пели тихонько, грустили над книгой…

«Старый да малый!» – шутила родня.

С бедным делиться последней ковригой

Ты научила меня.

Кажется – нет, ничего не случилось,

Есть в доме чашки, какая печаль?

Но отчего, объясни мне на милость,

Стал таким горьким чай?..

* * *

За тщету прошлой жизни отныне дано

За сплетеньем чернеющих веток – окно…

В нём живой, ровный свет, различимый едва,

Так пронзительно прост, как молитвы слова.

Мнится мне: всё, что будет и было давно –

Сон и морок, а подлинно – только окно,

Где проросший сквозь тьму, свет явил благодать…

Не оспорить его никому, не отнять.

* * *

Нарисовать бы, только не умею,

Спасаясь этим от тоски и страха,

Цепочки лунный блик на смуглой шее,

Затерянный за воротом рубахи.

И пальцы эти, пахнущие Примой,

Дрожащие как будто бы на флейте…

Я говорила: жизнь проходит мимо,

А жизнь вся уместилась в том моменте,

Когда твои засушливые губы

Причиной жажды становились сами,

А дальше был лишь мир простой и грубый,

С покинутыми где-то чудесами.

* * *

Лишь одной из многих она была,

В ночь совсем истаяла как свеча,

Но макушкой солнечной подожгла

Деревянный выступ его плеча.

И ночную тьму перерезал свет,

Заплясал огонь как цепной медведь:

«Что болит в груди, где и сердца нет?

И да может ли пустота гореть?»

По безликой улице побежал

Полыхал как факел, а после сник,

И с дождём на пару тушил пожар,

Заливали вместе за воротник.

Наконец, к утру он совсем потух,

Чёрной пылью кашлял в большой кулак

Отраженью в луже сказал он вслух:

«Так тебе и надо, дурак».

* * *

От меня дорогою – мир измерь,

И в самой дороге ищи отраду.

Я тебя прошу: ты отныне верь,

Безоглядно верь и дождю, и саду.

Верь деревьям. Каждому верь листу!

Голос ветра радостен и негромок.

Верь большой реке, и над ней – мосту.

И тому, что шепчет во сне ребенок.

Но не верь, что стрелки моих часов,

Обездвиженных, погружённых в кому,

Вдруг разбудит гул не твоих шагов,

Разносящийся по пустому дому.

И не верь, что песню твою другой

Пропоет, коверкая и фальшивя,

И тому, что я унесу с собой

На губах остывших чужое имя.