Стихи
Стихи
***
Там, где падает снег, паровозы идут по воде…
Б.П.
Поезда в Поронайске идут по холодной воде,
Проводник поднимает глаза к синеватой звезде,
Машет ручкой составу зимой, а весною поёт,
На любой остановке написано прописью: «Nord».
Твой двойник до сих пор засыпает в зелёном купе:
Сновиденье цветёт, и архангел сидит на гербе
Незнакомого места и курит чертовский табак,
И мальчишка стоит, точно некий из прошлого знак.
Поронайский состав до Парнаса дотянет навряд:
Отгадать парадиз стало трудно, а выглянуть в ад —
Много проще, чем жизнь чешуёй зарифмованной скрыть,
И архангел вверху продолжает в затяжку курить.
Остановка. Вагон проводник открывает. Душа
Вышла в мятом своём и куда-то идёт не спеша
По воде ли, по суше… Ты выпустил слово. Ты сам
Что-то плёл о таком полуночникам и поездам.
Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,
Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук…
Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,
Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.
***
«…А тот, кто умер, снова ищет тело», —
Сказала ты и крылышки надела,
И вылетела в первое окно.
Расплылся сумрак мятою вороной,
Монах с клюкою показался сонный,
Закрыл собой распахнутое дно
Шестой реки Аида: сновиденье
Такую видит в матовом подземье:
Не понарошку демоны живут.
А ночь нежна ленивою постелью,
Не так ли, Фицджера́льд? Какому кхмеру
Открыть глаза — видения убьют.
Ты улетела в первое… жива ли?
В небесном мире ангелы щелчками
Сбивают монструозных малышей:
Близнята так похожи на папашу, —
Какой иголкой к вашему пейзажу
Кошмарик в рисовалке миражей
Пришпилить, а? Не умерла, не умер?..
Окраска ночи — оберштурмбаннфюрер:
В проявке демон сущий Айсман Курт.
Всё в беспорядке: в космосе и дома,
У ангела от вечности саркома,
А в горлышке ангина и абсурд.
Ландшафты сновидений, ветки совьи,
Обмякшие от точной пули дрофы:
Впадаю в сны, а — подхожу к черте,
В которую стучатся волны Леты
И бьются в дебаркадер Яндекс-ленты,
Но нет о крылышкующей вестей.
НЕИСЦЕЛИМЫЕ
Курит В. Ходасевич,
Поплавский плывёт за буйками…
Лепрозорий встаёт с петухами в колониях жарких.
Колокольчик с другим колокольчиком только на «ты».
Просыпается Лазарь Святой, чтоб кормить этих жалких,
Этих сильных: в глазах расцветают пустые цветы.
Забирают у девочки бедной здорового сына:
К островному посту Спиналонга* приплыл катерок.
В небе синего — пропасть, закатного много жасмина,
В бледно-розовом облаке прячется греческий бог.
Прокажённые смотрят на мир не твоими глазами,
Что им птицы метафор и ящеры метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавский плывёт за буйками…
Ангел мятую розу на каменный берег принёс.
Прокажённые видят любовь не твоими глазами,
Что им праздник метафор, животные метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавского метит стихами
Божий Дух или демон, кто больше в Борисе пророс?
Почему Б. Поплавский плывёт за буйками? Не знаю.
Да и сам Ходасевич какого хераскова тут?
Так и тянется адский стишок к виноградному раю,
Там грехи отпускают, и солнце к столу подают.
…Эксцентричный дурак всё расскажет, конечно, случайно,
Прокажённые спят: видят жизни другой оборот.
Докурил Ходасевич… На пасеке необычайной
Б. Поплавский в аду собирает поэзии мёд.
------------
* Остров, на котором существовала больница для прокажённых.
***
Ты тоже был чудовищем по сути:
Учился плохо, выбиваться в люди
Не силился, читал запоем сны,
Где борхесы ходили в кортаса́ры,
Плохие вина пили, как нектары…
Косить под дурака в любые дни
Ты наловчился в жалкой глухомани —
То мнил себя шпионом на экране,
То частью экспедиции в Габон…
Колдун из синей книги в синем виде
Выкатывался… а училка: «Выйди
Из класса вон — позор и охламон», —
Вопила, как на сцене Дженис Джоплин,
Ты был никем, да и сейчас ты гоблин,
В карманах от жилетки рукава…
Зайдёшь в подземье: Бабушка-страшилка
Покажет фейс — проклятие! — училка!
Дым из ушей, на голове сова
В крови детей, да ладно-ладно, мальчик…
Ты постарел: про это верный чайник
Не раз свистел потрёпанной душе.
Что изменилось? Чаще стал в аптеку
Дверь открывать. Не склонишь жизнь к ремейку,
И поздно ехать к доктору Гаше*.
------------
* Поль-Фердинанд Гаше (1828-1909) — последний французский врач, лечивший Винсента Ван Гога.
***
Не демон и не ангел, кто-то третий,
Из третьей сферы, если на круги
Разбить миры, мне говорит: ну где ты?
Запудривая полночью мозги.
А я припоминаю тех, кто жили,
Как ласточки с безумием в глазах,
Встречались. Пили. Что-то говорили,
Топили смыслы в разных пустяках.
Сынок Эреба, Бабушка с косою,
Возможно, сам кинжальный Азраил
Сравняли вас с потусторонней мглою.
Ещё не всех, осталось на гарнир, —
Сказал из двери выходящий некто
(Кому-то дверь, кому-то ревенант*),
Склубившийся из призрачного спектра,
Не больше метра, в общем, не гигант.
Я не заговорился: из фантома
Шагнул фантом (такой же бес в шкафу),
Откроет рот — там огненная домна
Сжигает элизийскую инфу…
В квартире сфера из неуловимых
Миров соткалась: адский филиал;
В трельяже насмехается алхимик,
Тряся башкой. Мозаика-кошмар
Вдруг начинает надо мной вращаться,
И в этом «вдруг» ещё не Танат, но —
Сигнал оттуда: нужно возвращаться,
Такое вот аидово кино.
--------
*Фантом, призрак.
***
После смерти твоей ли, моей
Никогда мы не вспомним, что жили,
В сновиденьях ловили чертей
На черте, за которой курили
Два-три призрака, что состоят
У бабищи с косой на посылках,
Утром «мутят», как Борджиа, яд,
Самым умным разносят в бутылках.
Слышен хохот их пьяных коллег:
И в чистилище в ходе пирушки,
Коль захочешь попробовать crack —
Принесут в лучшем виде Петрушки.
И незримо друг в друга войдут
На ногах аллегории глюки,
Слепят с массой извилин абсурд,
Здравствуй, улица Вязов и Крюгер!
Сны сойдутся на страшных мечах —
Вот мечей только нам не хватало.
Кто-то в чёрном прошёл на понтах
И бесшумных видений не стало…
…Если буду заброшен в Аид,
Не хочу, чтоб стояла ты рядом.
В тех краях никого не простит
Сердце, что — перемечено адом.
ПАЛЬТО
Смотри: зима в личине декабря
Опять детей зацапала с утра
И одарила сахарною пудрой.
Вот так проснёшься, выглянешь в окно —
А жизнь прошла, иллюзии на дно
Легли, как то прославленное судно*,
Где жизнь спадала с каждого лица,
И музыку играли до конца,
И альбатросу не хватало неба.
Так говорю, и — блазнится, что та
Костлявая с косой из-за куста
На автора глядит совсем без гнева:
Скорей индифферентно в смене дней,
А жизнь светлей играющих детей,
И Снежной королеве что тут делать?
А если тролли в воздухе парят
И зеркало одушевляет ад —
Пошли на три ублюдочную челядь.
Всё как-то легче обмануть себя,
Когда в бокале градус декабря
И день уже как точка невозврата.
Заглянет демон — угощу его,
Не зря смешали это волшебство:
Для привкуса четыре капли яда,
Зато во сне проснёшься молодым,
Захваченный волнением чудным,
И что-то там покажется в природе,
И ты опять в летающем пальто
Идёшь к любви на праздник или до…
Чтоб выпить утро на волшебной ноте.
-----
* Титаник.
***
Трепыхнётся в могиле живой,
Полетает над городом мёртвый,
Под фарфоровой (вышла) луной —
Точно сыр полутвёрдый.
Не смотри, — говорила она, —
В жёлтый ад неадамовых яблок,
Души — демоны тянут до дна,
Распухают и набок.
Не смотри, позабудешь меня,
Поменяешь на сущности мрака,
Дальше — больше: пойдёт мельтешня
С метастазами страха.
Слишком много обещано нам,
Было — сплыло на глобусе счастья,
А вчера-то мне снился Адам
И звериная каста,
И ещё, этот самый, ну как? —
Змей с лицом переменчивой Евы,
Пятна ада на белых руках…
Колоритные дебри.
Ты не слушай. (Абсурд, чепуха.)
Пролети над чудовищной бездной
До того, как пробьёт петуха
Обратиться в чудесный
Крик предутренний… Помню, как ты,
У киношки меня поджидая,
Эндемичные спутал сады
С колокольчиком рая.
***
Что мне завтра, когда под Селеной
Жук-олень, пролетая, — разбился,
И Борей захлебнулся в смятенной,
Крепкой ноте в трёх метрах от пирса.
И река заворочалась пеной,
Не заплакал, но вытеснил воздух
Старый призрак с игрушкой-гиеной,
Притворяясь при сумрачных звёздах
Тем, кого я узнаю едва ли.
Рваной шторой навесилась туча
Над рекой цвета тёмной эмали…
Загадай — и фантазия щучья
Не случится, так скрипнет калиткой,
За которой в бессмертье возможно
Забрести с виноватой улыбкой:
Вот граница, а вот вам таможня.
***
«…Вчера я жил и только позже умер», —
Он говорит, терзается во сне.
Ночь в чёрной форме, как бригаденфюрер,
Да в змейках света, да в плохой луне,
Которой он выбалтывает душу,
На полуслове обнимает ад
И падает, как ветвь сирени в лужу,
За всё, в чём был и не был виноват.
Воображает, что могло быть хуже,
Да разве может без неё дурней?
Когда миры, как сутинские туши,
Поджарены на медленном огне
Воображенья, будь оно неладно.
На бок перевернулся и вздохнул.
…Зелёную отраву муза жадно
Курила сбоку. Заливал абсурд
Его мозги, и призраки стояли,
Переминаясь на пустых ногах,
Как будто смерть от жизни охраняли,
Передавая по цепочке Страх…
Вчера ты спал, и был белее мела:
Размытый кадр, в сиреневом она,
Над нею вилась в нимбе подземелья
Смерть выходного солнечного дня.
ВЕСЁЛОЕ
Старый человек откроет книгу
И давай читать, чтоб видеть фигу
Или сливу жизни, или что?
Сам он вопросителен и мрачен,
Тучей в рваных шортах озадачен,
Молнией в карминовом пальто.
Слышит звук бегущего состава,
Видит персонажа, что, не сбавя
Обороты жизни, пьёт коньяк
С девушкой в купе — слегка за тридцать,
Ну из тех, которая вам снится
В нереально-глянцевых мирах.
После 2:05 по Лиссабону
Поезд ощутил под сердцем бомбу —
Ту-ту-ту… ушёл в загробный круг.
Всех взорвали чёрные герои:
Наша пара взмыла над рекой и —
И упала в реку, что на юг
Смотрит рыбой. Дева в нежить вышла:
Скалится ундиною, не скисла,
«Светлый» друг — вампир по четвергам.
…Старый человек висит на глюке:
Вурдалак сидит на потаскухе,
Пишет кровью детям в «Инстаграм»:
«Упыри живут почти два века…
Больше крови, сумерек и смеха,
В кровососы не выходят все!»
…Дева смотрит ведьмой и русалкой:
Всё двоится (автора не жалко).
Выпиты самбука и абсент.
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО МОРИАРТИ
I
В тоскливый день профессор Мориарти
Присел за стол, откупорил бутыль
Густого бренди. Дело было в марте,
Вилась метель, как будто бы Сибирь
Срывала ноты с грифа скрипки Холмса.
«Всех самоучек нужно расстрелять», —
Подумал Джеймс. Дымилась папироса,
Осталась не разобрана кровать
II
В его простом и холостяцком флэте.
Он сидя спал и виделось во сне,
Как детектив взрывается в карете,
Сгорает в остропламенном огне,
Как в голове любителя загадок
Ещё живёт, но — умирает мозг…
Картины смерти всем музеем Прадо —
То Младший Брейгель, то алхимик Босх —
III
Вытягивают из глазниц и тлена.
Чудовища смеются трупом над.
Профессору приятна эта сцена…
«Перемотай видение назад
И повтори для лучших Вельзевула
Собратьев, друг…» — кому он говорил?
Всё прочее абсурд, литература,
Весь в бабочках кровавых антимир.
IV
«Да, детектив, двойник твой, доппельгангер —
Всё это я, одной мы крови, брат,
Всегда в тебе, как тёмный допинг-ангел,
Блуждающий по синим венам ад.
Мы вместе в этом, и в другом, я верю,
Пребудем мире, там поговорим.
Твой дух, ищейка, прячется за дверью?»
…Перевернусь, опять Иероним,
V
И красный перец чили сыпет Брейгель,
И на холсте лисой встаёт закат,
Архангела и монстра на скамейке
Показывает, поднимая над
Эксцентриком и блюдом с поросёнком
(Во рту у хрюши зеленеет чёрт,
Возможно, кот), попробовать девчонкам
Он предлагал и задом наперёд
VI
Вставал, кусал железо* с продолженьем,
Жениться под метлою** предлагал,
Животных бестиария печеньем
Кормил с руки и тем ошеломлял!
…Над Ватсоном глумился математик
И пил ирландский выдержанный… Сны
Клешнёй обиняков замысловатых
К рассвету были более сложны…
VII
Киднеппинги-виденья, фильмы-кражи
Смотрели Джеймсу в жадные глаза:
Весь Скотланд-Ярд был только тигр бумажный,
Не то был Холмс, которого нельзя
Убить элементарно! Но — победа
Маячила… (заряжен пистолет —
Подарок одного авторитета),
Менялся в окнах дома мутный спектр.
----------------
* Беззастенчиво врать (фламандская пословица XVI века).
** Сожительство без брака (фламандская пословица XVI века).
VIII
…Теперь финал в туманном стиле Бога,
Глядит с аэроплана Конан Дойл:
Два ангела, курнувшие немного,
Поют «Какая боль, какая боль!»
Медийный сыщик и профессор в бездну
Летят, как птицы, только крыльев без.
Шум водопада продолжает песню
Швейцарских мест.
***
«Вот и ты засыпай», — говорит манускрипт человеку…
А за окнами бродят уставшие псы и коты,
Обнимают дворы и задворки, как ближнюю Мекку,
У которой подходы и выходы больше грустны,
Чем иллюзии, что на деревьях растут в тёмно-синих,
В перламутрово-чёрных и всяких таких полуснах,
«Засыпай», — говорит книжка-фишка, а — слышится: «скинь их»,
А кого и зачем — не увидишь в миражных очках:
В правом стёклышке мгла, в левом, видишь, фигурка к фигурке —
В сизоватом тумане неспешно идут старики,
Бьётся что-то в груди, точно красное в песне-печурке,
Только ангелы знают зачем эти двое близки.
Ту-ту-ту поезда, самолёты летают по плану,
Голубеет Маврикий, и в «космос таких не берут»…
Зигмунд Фрейд повздыхал, раскурил цвета рейха «Гавану»,
На сто пятой страничке в сангине заката Бейрут.
Домовой лепетнул: «Нет тут связи, захочешь — не свяжешь…
Засыпай в облаках муравьём, а в камене — сверчком,
На грифоне с айфоном летай… растворись в двойнике-персонаже,
Что ни в сказке сказать, ни черкнуть ненормальным пером».
…Вот и сказки конец, если можно назвать это сказкой,
И куда эти двое за облаком без багажа?
Может, облако это, а может быть, домик с терраской?..
Из потрёпанной книжки слезой покатилась душа.
***
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять…
Ф. М.
Почему родился? Почему-то…
Свет хватал ручонкой до небес,
В зеркале и в музыке паскудно
Выглядел без гномиков чудес.
Повзрослел. Летал на самолётах,
Бросил тёплый край и Сахалин,
Видел Бога в самодельных ботах:
Бог покрасил небо в белый сплин.
Девушки прошли как смех и тени:
Вылетели в тёмную трубу,
Верить никому без исключений
Не могу, в карманах наскребу,
Если что, на призрачное право
Серафиму черкануть слова:
«Было запредельно, было ржаво,
Жизнь бросала крошки волшебства».
Серафим, мне слишком одиноко
Шар земной на пальчиках держать,
Над моей кроватью мало Бога…
Вот и вышел зайчик умирать.