Стихи
Стихи
* * *
Узколицая тень всё металась по стареньким сходням,
И мерцал виновато давно догоревший костер…
А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,
К безразличному небу худые ладони простер.
И чего он хотел?.. Лишь ступнёй необутой примятый,
Побуревший листочек всё рвался лететь в никуда.
И ржавела трава… И клубился туман возле хаты…
Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.
Затаилась луна… И ползла из косматого мрака
Золочёная нежить, чтоб снова ползти в никуда…
Вдалеке завывала простуженным басом собака,
Да надрывно гудели о чём-то своём провода.
Так отцова рука упиралась в ночные просторы,
Словно отодвигая подальше грядущую жуть,
Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,
Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть…
И отец в небесах…И нет счёта всё новым потерям.
И увядший букетик похож на взъерошенный ил…
Но о чём он молился в ночи, если в Бога не верил?..
Он тогда промолчал… Ну, а я ничего не спросил…
* * *
Серым лугом, чёрной рожью,
Ржавым следом от гвоздя,
Мчится боль по бездорожью,
Одиночеством хрустя.
Мчится зло и величаво,
Всё сминая на пути.
Поле слева, поле справа,
Мёртвый ангел посреди.
Сколько в ней свинцовой прыти,
Сколько пены на губах!
Всё растопчет, всё вскопытит:
Пену – в пепел, пепел – в прах…
Возлетит над колокольней,
Вкрикнет: «Русская юдоль!
Так мучительно и больно…
Даже мне…Хоть я и боль…»
* * *
Когда мелодия прозренья
Сама отыскивает звук,
Приму, как знак благословенья,
Листочек, рвущийся из рук.
Пусть унесёт худой листочек
Туда, где истина права,
Спешащую тоскливость строчек,
Почти напрасные слова.
Чтобы потом, в иные сроки,
Мог ощутить хоть кто-нибудь
Вот этот голос одинокий,
Вот эту сумрачную суть…
* * *
Догорала заря…Сивер выл над змеистым обрывом,
Умерла земляника во чреве забытых полян…
А он шёл, напевая… Он был озорным и счастливым…
– Как же звать тебя, милай?.. И вторило эхо:«Иван…».
Он шагал через луг. Чертыхаясь -– несжатой полоской,
Ну, а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.
– И куда ты, Иване? --Туда, где красою неброской
Очарован, стекает косматый туман со стрехи…
-Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,
Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.
И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,
Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат…
Эх, какая земля! Как здесь всё вековечно и странно!
Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.
Здесь токует глухарь… И родится Иван от Ивана --
Подрастёт и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!».
Нараспашку душа… Да и двери не заперты на ночь.
Золотистая капля опять замерла на весу…
--Ты откуда, Иван? --Так автобус сломался, Иваныч,
Обещал ведь Ванюшке гостинца… В авоське несу…
* * *
«А я любил советскую страну…»
Геннадий Красников
Скорей не потому, а вопреки,
Что над страной моей погасло солнце,
Я вас люблю, родные старики,
Матросова люблю и краснодонцев.
О, сколько было строек и атак
В моей стране исчезнувшей!.. Однако
Её люблю, не глядя на ГУЛАГ,
И несмотря на травлю Пастернака.
Теперь она отчётливей видна,
Там дух иной и истинность – иная,
Где радио хрипело допоздна,
Что широка страна моя родная.
Мне до сих пор ночами напролёт,
Из памяти виденья доставая,
Русланова про «Валенки» поёт
И три танкиста гонят самураев…
Там Сталинград ещё не Волгоград,
Там «Тихий Дон», там песенное слово.
И в ноябре, как водится, парад –
Под первый снег… В каникулы… Седьмого…
Мне в детские видения слова
Впечатались, чтоб нынче повториться:
«Столица нашей Родины – Москва…»
Я там же… Не Москва моя столица…
Смахну слезу… На несколько минут
Прижмусь щекой к отцовскому портрету.
Седьмое ноября… У нас – салют…
Во славу той страны, которой нету.
* * *
Вячеславу Лютому
Ничто не бывает печальней,
Чем Родина в сизом дыму,
Чем свет над излучиной дальней,
Колышущий зябкую тьму.
Ничто не бывает созвучней
Неспешному ходу времён,
Чем крик журавлиный, разлучный,
Буравящий даль испокон.
И сам ты на сирой аллее
Такою ненастной порой,
Вдруг станешь светлей и добрее
Средь этой тоски золотой.
Поймёшь -– все концы и начала
Смешались средь поздних разлук.
И что-то в тебе зазвучало,
Когда уже кончился звук…
* * *
Серебряный ветер врывается в дом из-под шторы,
Чумная газета от ветра пускается в пляс.
И чудится Гоголь… И долгие страшные споры,
Что вёл с непослушным Андрием чубатый Тарас.
И что-то несётся сквозь ночь… На тебя… Издалёка…
И тайно вершится не божий, не праведный суд.
И чудятся скифы… И чёрная музыка Блока…
Кончаются звуки… А скифы идут и идут.
Полночи без сна… И едва ли усну до зари я…
Приходят виденья, чтоб снова уйти в никуда.
И слышно, как бьётся пробитое сердце Андрия,
И слышно, как скачет по отчим просторам Орда.
На мокнущих стёклах полуночных фар перебранка,
И тени мелькают – от форточки наискосок.
А где-то, как некогда, тихо играет тальянка,
И в душу врывается старый, забытый вальсок…
Полоска рассвета, как след от верёвки на вые…
Задёрнется штора… Отныне со мной навсегда
Года роковые, года вы мои ножевые,
Почти не живые, мои ножевые года.
Всё смолкнет внезапно…
Поверишь, что лопнули струны.
Спохватишься – где он, главу не склонивший редут?
Иное столетье… И это не скифы, а гунны,
Зловещие гунны в тяжёлых доспехах идут…
* * *
Октябрь… Во мгле ощетинились ели,
Потупила женщина раненый взгляд.
Намокли кусты… Журавли улетели.
А я всё хочу воротиться назад.
Туда, где туман над тропинкою ранней,
На луг васильками стекли небеса,
Где первые искорки робких желаний,
Зрачок о зрачок! – высекают глаза.
Где плющ закурчавился возле беседки,
Где гроздья рябины кровавят закат,
Где чахлое солнце повисло на ветке,
А я всё хочу воротиться назад.
Туда, где поспела уже ежевика,
Где осы роятся … Ужалят… Не трожь!
И где позади журавлиного крика
Несжатой полоскою стелется рожь.
Где сад сторожит дед с берданкою злющей,
Где все заголовки нахально кричат
О светлом пути, о счастливом грядущем…
А я всё хочу воротиться назад.
* * *
Золотистым нерезким просветом
Осень тихо на кроны сползла.
И такое явилось при этом,
Что в душе – ни печали, ни зла.
Осветила… Зажгла… Заалела…
Утолстила нагие стволы.
У хатёнки, что никла несмело,
Сразу сделались ставни белы.
И среди векового раздора,
Где овраг, запустенье и глушь,
Чей-то голос запел без укора,
Будто вспомнив июльскую сушь.
Ну, а после, чуть солнце в печали
Утонуло средь пней и грибниц,
Долго птицы о чём-то кричали,
Хоть казалось, что нет уже птиц…
* * *
Аршаку Тер-Маркарьяну
Мне бы разделаться с этой метелью безумной,
С гулом клаксонов, несносною ношей времён.
С извечным молчанием… С пьяной ватагою шумной,
Что после поминок горласто спешит с похорон…
Мне бы отделаться от постижения смысла
Женских поступков и гнева суровых богов.
От тёмных ночей, от зимы, что угрюмо нависла
Над чёрным сараем, морозным молчаньем дворов.
Мне б успокоиться… Сколько же можно тревогу
В дом приносить, будоража бумагу и сны?..
Взять Бога в дорогу, торить ли дороженьку к Богу…
А лучше, зарывшись в берлогу, проспать до весны.
Где-то в апреле, проснувшимся бурым медведем,
Выйти, глаза продирая, под звёздную звень.
Овраг перейти… Грозно ставни подергать соседям,
Что мыслят о прошлом, поскольку о будущем – лень…
Вдруг встрепенуться, внезапно подумав, что мне бы
Надо назваться – для Времени я имярек.
И сам я, и прошлое – всё это быль или небыль?..
А все мои истины – поздно растаявший снег…
* * *
Только дождь… Только ночь… Только ветер.
Только слабо чадит огонёк.
Только листья с нищающих ветел
Закружились… И путник продрог.
Натянул капюшон и не слышит,
Что кричит ему женщина вслед.
Только ветку рукою колышет,
Только щурится молча на свет.
На неверном свету догорая,
Утомясь от небесных щедрот,
Только капля сверкнёт золотая
И, поблекнув, по куртке сползет.
Молча выпью остывшего чаю,
И взгрустну, что сквозь влажную тьму
Никогда я уже не узнаю,
Что там вслед прокричали ему.
* * *
Я помню холодные женские руки,
Вечернее платье, разбитый бокал,
Коротенький миг – от любви до разлуки,
И слово, что зря на ветру расплескал.
Неверный, замедленный блеск снегопада,
Снежинку, рассекшую стынущий взгляд,
И губ единенье… И это: «Не надо…»,
И робкий порыв убежать в снегопад.
Я силился что-то сказать… Не хватало
Ни слов, ни дыханья, ни слез из-под век…
И длинное платье с крылечка сметало
За эти мгновенья нападавший снег…
А после, оставшись один с этой мукой,
Гадал, повторяя: «Душой не криви…»,
Что ранит сильнее --любовь пред разлукой,
Иль память, в разлуке, о прошлой любви?
* * *
Тихо свечи догорают в полутьме,
Два безумца рассуждают об уме.
Двум несчастным это Божья благодать –
Всё о счастье, всё о счастье рассуждать.
И сидят они, и булькает вино,
И о трезвости толдычат всё равно.
Повторяют, мол, спивается народ,
Оттого неурожай и недород,
Оттого по всей округе неуют,
Оттого-то, мол, и птицы не поют.
Оттого в домах и стрехи набекрень,
Оттого-то осыпается сирень…
О высоком рассуждают дураки –
Им стреху чинить, конечно, не с руки.
Снова чарку поднимают, снова пьют…
А в округе даже птицы не поют.
* * *
Шепоткам назло, глазам колючим,
Недругам, что ждут невдалеке,
Я пишу на русском, на могучем,
На роднящем души языке.
Я пишу… И слышится далече,
Сквозь глухую летопись времен,
Исполинский рокот русской сечи,
Звонниц серебристый перезвон.
И живот в бою отдав за друга,
Друг уходит в лучшие миры…
И по-русски просит пить пичуга,
И стучат по-русски топоры.
И рождён родного слова ради,
Будет чист прозренья чудный миг,
Как слезинка кроткого дитяти,
Что стекла на белый воротник…
* * *
Позёмка кружит, одинокость струя,
Без сна и предела.
Ещё не стемнело, родная моя,
Ещё не стемнело.
И чудится – кто-то подёргал замок
И смолк за порошей.
Иль просто буран на мгновенье замолк
Под снежною ношей.
И тень мне на книгу ложится твоя,
Душа заалела…
Ещё не стемнело, родная моя,
Ещё не стемнело.
Холодной ладони коснётся рука,
И смолкнут созвучья.
Лишь ворон в окошке слетит свысока
На мёрзлые сучья.
У старых записок мохрятся края,
Обычное дело.
Ещё не стемнело, родная моя,
Ещё не стемнело…
* * *
В груди свистело… Стыли полукружья
От раскалённой кружки на столе.
Почти не грела спину шерсть верблюжья,
И вновь сосед ушёл навеселе.
И думалось о Родине, о чести,
О роковой сумятице времён…
Зудел вопрос – зачем шагаем вместе
Не с теми, с кем шагали испокон?..
Я понимал, что болен, слаб и жалок
На роковом несданном рубеже.
И вновь забытый женский полушалок
Будил тревогу смутную в душе.
Давно его хозяйка обещала,
Что забежит, конечно же, за ним.
Пуста постель… Не смято одеяло…
И горько: «Что имеем – не храним…»,
И снова ночь… Опять болело тело.
А ветер звал: «Лети, лети вперёд!..».
И я летел… И Родина летела –
С золой и пеплом… В чёрный дымоход…
* * *
Таял день, прохладою влеком…
Девушка бродила босиком,
Обнимала пегого коня
И тайком смотрела на меня.
Хоть я был до крайности несмел,
Но и я на девушку смотрел,
На глаза, что омутам сродни,
На её разутые ступни…
Я смотрел на девушку тайком,
А она бродила босиком.
Конь косился, сбруею звеня,
А она смотрела на меня.
Избегал коснуться взгляда взгляд –
Это конь, конечно, виноват.
Если б он резвиться захотел,
Как бы я на девушку глядел?
Молча я кричал: «Коня не тронь,
Пусть себе стоит лохматый конь!
Я сегодня точно не усну,
Увидав коленей белизну…».
Ты вошла в мечтания и сны
С нежной кожей чудо-белизны.
Чуть дрожала узкая ладонь.
Ну, а конь?.. Причём здесь этот конь?..
* * *
Эти пути сквозь ночь в сущности не разнятся,
Этот разбитый наст, этот напрасный хруст…
Даже собаки нет, чтобы её бояться,
Даже промокший сквер до неприличья пуст.
Спросят, зачем иду? Вздрогну и не отвечу.
Просто бреду сквозь ночь… Просто дрожат кусты…
Просто несу себя поздней заре навстречу,
Просто туманен свет, просто дворы пусты.
Ночь… Переулок… Хмарь… Серых домов громада.
Вздрогнуть и повторять – медленно, без конца:
«Не утаю лица я от чужого взгляда,
Не утаю лица, не утаю лица…»
Предгрозовую тьму звёздная взвесь колышет,
Кроны едва несут предгрозовую тьму.
К небу глаза вздыму – небо меня не слышит.
Охну… И в небеса снова глаза вздыму.
Съёжусь и замолчу, будто бы жду удара,
Что-то войдёт в меня в сумрачной тишине:
Может быть, божий дар. Может быть, божья кара…
Может быть, это всё просто приснилось мне…
* * *
Пусть кричат, меня не зная:
--Эй, подвинься!.. – Не подвинусь.
Я на «минус» «плюс» меняю,
И на «плюс» меняю «минус».
Любопытное занятье,
Если делаешь с искусом.
Буду снова «плюс» менять я,
Заменяя «минус» «плюсом».
Возомню себя мятежным,
С дерзкой удалью без края,
Если «минус» чуть небрежно
Вновь на «минус» поменяю.
* * *
Наша песня, наша улица, наш род…
Где «наш род», там сразу слышится «народ»…
И герои, и убогие в роду,
И события столпились в череду.
Да у каждого товарищи-дружки,
Да веселие, да девичьи смешки.
И всё смотрят вековухи на девчат,
Понимая: овдовеют – замолчат.
И ничуть не удивятся образа,
Что в них тонут овдовевшие глаза…
Наша песня, наша улица, наш род…
Всё случалось – урожай и недород.
Но на улице и в трудные года
Не смолкала наша песня никогда.
Нам написано Всевышним на роду
Одолеть любые горе и беду.
Всё шумит-ликует улица-краса,
Всё взметает нашу песню в небеса…
Песня силы придает… Но ворог лют:
«Пусть спиваются и песен не поют…».
И тогда враги собьют, как птицу, влёт –
Нашу песню, нашу улицу, наш род…
* * *
Пиши, пророк, пиши про рок,
Не рви напрасных струн.
Неужто в сумраке продрог –
Сказитель и вещун?
Неужто вновь угас задор,
Заряд сердечный пуст,
Твоя усталость с неких пор—
Всего лишь алость уст?..
Неужто так неровен наст
И этот шлях – без роз,
Где нам Отечество воздаст --
В последний путь даст воз?
Восстань над бездной роковой
Средь горя и страстей,
О роке пой, о роке вой,
Но замолкать не смей!
Пускай судьбою не согрет
Метафор поводырь,
Умолкнешь ты – погаснет свет
И онемеет ширь…
* * *
Как живётся, поэт?
Вот и стал ты всех бедных беднее,
Стал прениже бездомного…
Кто тебя слышит теперь?
Так зачем в полутьме
ты, согнувшись,
бредёшь по аллее,
Ну, а после стучишься
В давно отворённую дверь?
На погосте пустом
чуть всплакнёшь…
С огурцом малосольным
опрокинешь стопарик,
Забытый меж сумрачных плит.
И себе удивишься –
однако же, сделалось больно…
А ведь думалось с болью:
«Уже и душа не болит…»
* * *
Шагаю… Безумно устали ноги
За тысячи вёрст пути.
Шагаю… Но даже в конце дороги
Не знаю, куда идти.
Шагаю… Дорога давно отлога,
И легче шагать вперёд.
Шагаю… Но даже сама дорога
Не знает, куда ведёт.
Шагаю… Мелькают поля и пашни,
Берёзы, ольха, сирень.
Шагаю… Не ведает день вчерашний,
Каким будет новый день.
Когда же с дороги свернув в аллею,
Сползу, ухватясь за ствол,
Обмякну… И вряд ли уже успею
Подумать, куда я шёл…
* * *
«Эрос, филия, сторге, агапэ, латрейа…» –
греческие слова, обозначающие
различные оттенки любви
Языки мелеют, словно реки,
Но теченью лет – не прекословь…
Много знают чувственные греки
Слов, обозначающих любовь.
Научились жить раскрепощённо
И, расцветив жизненную нить,
О любви светло и утончённо,
О любви – с любовью говорить…
А наш круг житейский, словно дантов –
Как ни хлещут чувства через край,
Но по-русски нету вариантов,
И любовь любовью называй.
Но зато, скажу без укоризны,
В русском слове, что не превозмочь,
Много есть названий для Отчизны –
Родина, Отечество и проч.
Есть названье громкое – Держава,
Ну, а в нём сплелись и «кровь», и «кров».
Многогранна воинская слава,
А любовь?.. Она и есть любовь.
И большой любовью обогретый,
Я другого слова не терплю.
Женщину люблю… Люблю рассветы…
И ладони мамины люблю…
* * *
Пусть ещё не погасла закатная медь
На взъерошенных клёнах недужных,
Скоро мыслям блуждать, скоро сердцу болеть,
Скоро истина станет ненужной…
А когда заструится дождливая темь,
По стволам растекаясь коряво,
Будем завтракать – в десять, а ужинать – в семь,
И страшиться, что рухнет Держава.
И всё мучиться – той ли дорогой идём,
Брат ли тот, кого принял за брата,
Если так и не стала дорога – Путём,
Вдоль трясины струясь плутовато?
Если ворон – и тот удержаться не смог,
Упорхнув сквозь зари побежалость.
Если всё тяжелее становится вздох,
Хоть и раньше легко не дышалось…
И, запутавшись среди разлук и потерь,
Всё гадаешь – кто лишний у Бога?..
Кто-то в стылых потёмках всё дергает дверь,
А откроешь – лишь ночь и тревога.
* * *
Когда подступает обид череда,
И мир покидают хорошие люди,
Я в миг роковой вспоминаю всегда,
Что лучше не будет…
И в небе напрасную птицу слежу,
И взгляд мне звезда обжигает всевластно.
Но я всё о том же твержу и сужу –
Мол, всё не напрасно…
Никем не отменится час роковой…
И слепо бредя по пузырчатой луже,
Шепчу еле слышно: «Гордись, что живой…
Бывает и хуже…»
Пусть целит судьба, чтоб ударить под дых,
И звёзды тускнеют в неоновом свете,
Пусть ветер свистит в колокольнях пустых,
Он всё-таки ветер…