Журнальный мир

* * *
По росчерку рассвета узнаю
окна провал, не знающий огранки.
Бумажные кораблики крою,
зализывая почерком тетрадки.
И перед зеркалом туманным, но сухим
волос седых разбрызгиваю чёлку…
Мой тонкий мир, ахаб эразм саим,
апокрифом сползает с книжной полки.
Мусоровоз скрежещет по двору.
Нафанаил, вскочивший на подножку
машины, машет мне рукой. Беру
и хлопаю ладошками обложки.

* * *
У каждого есть план поинтересней,
чем эта жизнь как в сумасшедшем доме,
обитая внутри себя самой
пространным войлоком чередованья гласных.
Кричи, зови мой голос побирушка,
ослиная брехня, пустая пушка
по воробьям, в стволе которой зябко,
и пахнет воздух сыростью как тряпка.
В речь занося действительности талой
слова идущих впредь на умиранье,
мы бьёмся головой о стену мира,
теряя на мгновение сознанье.
Возьми себе ещё одно признанье
из чаши переполненной ex ovo.
Есть в голосе моём одно названье,
скорее имя… но оно не ново.

* * *
Джаз – это тоже музыка,
только в крошках.
Даже когда три четверти, то раздражённых наполовину.
Это как кипятком плеснуть на загривок кошкам,
А они уже знают, какую ноту куда задвинуть.
И когда вы пытаетесь в унитаз
опуститься фабулой, исписавшись, –
музыка – это тот же джаз,
только лишь не начавшись.
Двигайте бёдрами, гремите кастрюлей…
Слышите, как надрываются кошки?
Бросьте в меня вашей пилюлей
глаз, смехотворной крошкой.
Запрокиньте голову, расчищая за море
Пути отступления моего бодрого.
Я вижу тени, тени на мраморе…
Слышу, шумит вода, смывая недоброе.

* * *
Войди, как в комнату чужую,
где всё не так, как ты привык:
стол, стулья, шкаф, кровать, посуда –
не в том углу, не к той стене.
Но вот хозяин подал руку…
и глупо было бы сказать,
что всё здесь нужно переставить
и сделать так, как ты привык!?
Но ты бы так и не сказал.
Не правда ль, это было б глупо?
Ты сбросишь запросто пальто,
пожмёшь протянутую руку…
войдёшь, почувствовав украдкой,
что это комната чужая,
где всё не так, как ты привык.
Я сам люблю чужие книги.
Люблю цитировать стихи,
в которых всё иное мне так близко,
что кажется моим и много лучше.
Но быть собой искусство не для книг.

* * *
Ещё до утра, до ночной росы…
Часа два-три до самой первой птицы,
но после птиц, когда встают часы,
и время не проходит – только длится…
Когда встают часы ещё до звёзд,
но от последних звёзд (и так со всеми)
две стрелки, поделённые поврозь,
на всём сошлись –
до звёзд осталось время.
Осталось что-то чудное во всём:
во всех домах, в подъездах, в помещенье,
где стол и стул… и лампа над столом –
какое-то короткое мгновенье.
Какие-то секунды: две и три,
что чудно длятся без числа, без счёта…
и всё сошлось снаружи и внутри,
не преступив в том время ни на йоту.
И всё сошлось: все мысли, всё во всём…
слова сошлись и помыслы о сущем
в недвижимом, как перед Судным днём,
на всём прошедшем и на всём грядущем.
Из века в век тянулась колея.
И это мог я издали увидеть –
как сходятся и Небо, и Земля, –
не как всегда теряются из виду.
Дробились сны:
грозы простыл мотив,
мелело в реках, разливалось в реках…
Ночь продолжалась, продолжался миф
о подвигах, о равенстве, о греках.
И тот же час.
И те же стул и стол…
И человек навстречу шёл в сандалиях…
И вся толпа за ним, и тот осёл,
что подтвердилось и сошлось в деталях.
Сомкнулись неразрывные края.
Короткий миг,
как здравствуй – до свиданья…
не пройденного бытия
несохранившееся расстоянье.

* * *
Кто свидетельствует мне,
телом пригнанным ко мне?
Он родил его из мамы,
букваря, семейной драмы…
я стою теперь в окне,
словно камешек на дне.
Вдоль по улице над бровкой
фонарей скользит верёвка.
Только в профиль и анфас
он снаружи видит нас.
Видит улицы просветы,
небо в форме силуэта.
Он встречает нас извне –
ждёт на тёмной стороне.
От рожденья к долгой смерти…
время – догма, время – вертел…
измеряя часом час,
изживая тело в нас.
Только я умру, о чудо! –
всех оставила простуда,
не болеют больше гриппом,
не спешат отметить хрипом
горло красное. Вчерне
кто свидетельствует мне?
Я умру… настанет утро.
Нить, плетёная как Сутра,
в чьей невидимой руке
через образ налегке
провела меня по жизни
неустроенной отчизны,
изнывая наравне?
Кто свидетельствует мне?

* * *
Каждый проживает свою жизнь игрушкой.
Я, например, железной дорогой
шестнадцати миллиметров:
паровоз, вагон для скота или леса, теплушка
и дуновение сквозняка,
выдаваемое за дуновение ветра.
Часы, отведённые для игры ребёнку,
пролетают мимо, как одно мгновение.
Да пока весел мой Бог,
из ладоней сложив воронку,
за меня трубят в голос, преодолевая тренье.
И видит Бог в окне машиниста,
на фуражке рисует ему кокарду…
А мне остаётся Его чистая
и безусловная правда.

* * *
Не спится, хочется курить…
намеченная вчерне
луна отправилась служить
к заутренней с вечерни.
Фонарик маленький в руках,
бредёт по самой кромке…
её держались в облаках
не смелые потёмки.
Смотрел, пока хватало глаз
от выпитого кофе…
и мне мерещился анфас,
повёрнутый к вам в профиль.

* * *
Не сплю, но словно вижу сны…
Как под окном в невыразимом кепи
и с заспанным лицом проходит утро.
Поёжившись в пальто, смешно спешит
из повести моих припоминаний
куда-то за угол…
должно быть, к остановке.
Ей кажется, что, спрятав в воротник
свою усталость, станет ей теплее.
И грустные глаза глядят наружу:
на улицы желтеющий туман,
ночным морозом сброшенные листья,
скользящие по лужам из дождя,
от нашей грусти – мокрому асфальту.
А как бы всем нам не смотреть вперёд,
могли бы натянуть мы до бровей
свои воротники, самих себя…
И тотчас о сквозную серость
споткнулись бы или залезли б в лужу.
И грустные глаза глядят наружу:
на улицы желтеющий туман,
на чахлые, разбросанные листья…
когда бы шляпы не срывало ветром,
когда бы по утрам мы не спешили
куда-то за угол… должно быть, к остановке.
Смотрю в окно и словно вижу сны…
Как с заспанным лицом проходит утро,
как в сереньком пальто смешно спешит,
потом бежит,
как бы вот-вот догонит
набравший ход, наполненный автобус…
И так смешно, что перед самым носом
ей двери – хлоп! Захлопнулись.
И грустно…
Она одна на целой остановке.
Глядит вокруг…
Устало ей и больно.
Я знаю это чувство по себе:
вот так бежать,
как бы вот-вот догонишь,
а после сам же выглядишь смешным.
Но мне это наскучило. К столу
спешу уйти – всё записать в тетрадку.
И поскорее позабыть весь сон.
Зарыться с головою в одеяло,
и там – бежать и целоваться с утром…
И никогда не выглядеть смешным.

* * *
Так живут листья, когда им нечем дышать,
и ветер приносит горстями
сухую крупу бездорожья.
И смотришь в окно,
и всё нелады о своём:
и шумные дети,
и время неумолимо.
И надо работать над каждой строкой,
а вроде бы нечего делать.