Журнальный мир

* * *
Мне снилось, из оранжевого света
сквожением прозрачным невесомым
вплывают в малахитовое лето
младенцы с беззаконной хромосомой,
не принятые к пиршеству земному,
и это шествие сквозь лепесток бездонно –
не остановит их великий Оум
на коврике в тени рододендрона.
Раз все источники энергий станут данью
над ними возвышающейся силе,
сирени куст подарит состраданье,
когда о нем уже и не просили,
и ссыплет в жменю таинств пятилистных –
будто привет от эмбриона Жени,
сирени цвет придёт евангелистом
мужских надежд и женских поражений.
Тоска остынет в русле пятистиший,
зеленый лист зацепится за платье,
и смысл блеснет, последней капли тише,
зачем же Сын был послан на распятье.

* * *
Мелодия воды, сапфировая влажность
и этой малости космическая важность.
В евклидовой прозрачной пустоте
на нас деревьев абрисы похожи,
нас поджидают истины не те.
Но огонёк слезы на цветоложе
уже летит: в потерянном раю
уже ослушалось, взошло, зазеленело,
у тайны сущего, как прежде, на краю.

Прогулка в жизнь всегда как недотрога:
на расстояньи двух неутоленных рук,
обняться приглашающих в беседке, –
«Конечно, да… конечно, нет… а вдруг…»

Зимний смех

Три долгих дня
несметных нег,
когда в лицо –
и смех, и снег,
ледовый холод,
лютый снег:
шальные дни,
февральский век.
Повеет вдруг
строкой Верлена,
ах, ноет левое колено,
в рукав –
ветрище дует в пять октав,
а-аа в наушниках –
елейно…
Я не люблю.
Мне лорелейно.

У себя

Оглохшая от суеты
(идешь в нее будто на плаху),
не сплю – сползаю на плечо
к слепому органисту Баху.

Спасибо, немец, что ты жил,
что Месса си-минор с начала,
над горестями всех людей
в квартире русской прозвучала.

Диспут

«Все есть. И не пройдет ничто.
Катулл и Древняя Верона…
Ведь он не чайник, не пальто,
А современник Цицерона!»

«Тьфу! Есть и не пройдет – ничто.
Без наполненья, без урона.
Непостижимо? Но зато
Роднит корову и корону!»

Летела мимо стрекоза.
Может, ничто, а может, что-то.
И навалилась вдруг зевота –
И все, слипаются глаза…

* * *
Мадам ждала стихов, что прямо с неба.
А капал дождь. Отточенный рефрен.
Спасибо Небу за доступность веба,
и я листаю: Бах, Скарлатти, Куперен…
И наконец «Элегия». Мытищи.
Есть до Москвы четырнадцать минут:
в окно видней, что в жизни было лишним,
и вот нелишние, как на парад, придут…

Послушайте, Рахманинов, а надо ль
так точно было рассказать о том,
что, знаем, вне гармонии, вне лада,
что понимаем – ну за что! – потом?

Потом вокзал. Эпическая мука…
Перрон. «Па-пам!». Вагон – уже пустой,
и я одна, и гражданин под мухой
мне тенорком кричит:
«Па-стой, па-стой
паа-стоой!».

Жизнь – здесь!

Лазурь неподвижна,
потоки тепла.
Безделье без денег,
зеленая мгла…
Черешни дымятся
в лиманах небес.
И просто догадка:
жизнь – здесь!
только здесь!

Из детства

Опасней покоя, уюта
и выше зачатий стократно
бывают под вечер минуты
в малиновых поймах заката.
Мой долг – побрести нелюдимой,
ненужной, но дивной тропою,
где дышишь туманом и дымом,
а фавны как братья с тобою…
А вдруг догуляюсь до смерти?
Укрылась от ливня в сарае
и спрятала искру в конвертик
и дальше – по краю, по краю…

* * *
– Земляника вкуснее
на самом краю ли?
Оглушительно Сириус
светит в зрачок.
Мы узнаем об этом
в июне-июле:
мы попали друг к другу
с тобой на крючок.
Многократность
заменит нам вечность.

Мы сбылись,
мы для счастья настали,
и снова мир,
где в горстях земляника сладка,
завершен.

На даче

Дым костерка, мы – дамочки в парео,
на месте речка – вместе хорошо,
и льнет трава к лодыжкам, как ромео,
и мягко просит: посиди еще…
Моя сестра гламурная болтает:
шьет юбки, в бочке лечит целлюлит,
а жизнь, как свет вдали, неспешно тает,
шумит листвой – возможно, исцелит
древесным словом сплин и тонзиллиты.
Их обновит ноябрьский туман.
А куст поёт, ветрами перевитый,
он сам себе – и Бах, и меломан.
Она фамильярничает

Проезжая все эти Мытищи,
снова думаю: «Боже Всевышний!»
На пиано – все тише и тише:
«Вот бы мне так прекрасно страдать!»
Виртуально к Сергею подсяду,
с его щек бриллианты сотру
и скажу, обнимая, как брата:
– Композитор! не стой на ветру.

* * *
Картина маслом:
за утренним кофе
двое
упрекают друг друга в том,
что идеал – достижим,
еще надеясь остаться
неутоленными.

* * *
– Счастье – чувствовать,
как тяжела борьба с тобой,
чтоб сохранить тебя.
Счастье – отчаянье,
когда ты уходишь
за хлебом один.

* * *
– Ваза с цветами на магнитоле.
Задумчивая сирень
и смешливые одуванчики.
Господи,
как же им интересно друг с другом!