Стихотворения

Стихотворения

Публикация осуществляется по материалам из архива Анны Лепер.

 

* * *
Нижегородские мосты,
насквозь продутые ветрами,
и в звонкой и тревожной раме
потусторонней пустоты

реки восторженная ширь,
подернутая пеплом ряби,
накатывающая на пустырь
свои простуженные хляби,

моторки, пристани, буксир,
кремль на вершине косогора,
и необъятный, словно мир,
мираж заволжского простора.

 

* * *
И мне знаком тот дымный привкус ночи,
когда народ спешит из кабаков,
и город пуст, обманчив, и в не очень
сгущенной мгле морозных облаков,
в лиловом воздухе – горчащий привкус тайны,
и площадь привокзальная пуста,
и встречи так внезапны и случайны
у железнодорожного моста.

 

Триптих

1. Есть гордое право отказа, прохладная тяжесть железа
на уровне правого глаза, и черная кровь из разрезан-
ной вострою бритвою вены, есть разные способы смерти,
иные просты и мгновенны, другие… Подите измерьте
безмерность замедленной муки, которая не утихает,
пока простирающий руки Ян Палах костром полыхает.
Я вас понимаю, провидцы, предтечи, борцы, святотатцы,
обуза усталых правительств, внесенные в страшные святцы
святые апостолы гнева, вы нынешних дней страстотерпцы,
и ваша позиция слева, как слева позиция сердца.

2. Тридцатый. Дыхание РАППа. Великой эпохи горнило.
Рука Маяковского на пол железный предмет уронила.

3. Высокое солнце сияет на праздничном небе сегодня.
И радостью мир окрыляет вселенская сила Господня.
И звук тишины громогласен, как выстрел, как грохот обвала.
И мир необъятный прекрасен. И снежных холмов покрывало
искрится, как грани алмаза. Сегодня я жизнь прославляю.
Но гордое право отказа и я за собой оставляю.

 

1969

Картинка из журнала мод

Стоят стремительные девки,
размашист разворот ноги,
и выражение издёвки,
и деловые сапоги,
и этот шлем остроконечный
во всей суровости его
на лоб надвинутый беспечно,
и в довершение всего
карикатура той шинели,
что некогда была до пят,
в которой насмерть шли и пели
и наземь падали хрипя.

 

* * *
Прости меня, прости, ты видишь – я не волен,
и жизнь моя уже закончилась почти.
Ты видишь – я опять судьбою недоволен
и не могу покой искомый обрести.
Ты видишь – я ищу лихого ветра в поле,
ты видишь – я грущу, темней день ото дня,
ты видишь – жить не получается без боли.
Увы, безумен я. Прости, прости меня.

 

* * *
Над головой полет стрижа,
и три недели впереди,
и чувство острия ножа,
уже привычное, в груди.

 

* * *
Неверность и ревность, две девы глухие,
вы звонко в безумные трубы трубили,
две фурии, две беспредельных стихии,
вы незащищенный росток погубили.
Распался союз и взроптали деревья,
ведь близкого неба достичь не дано им,
как нам не дано возрожденье доверья,
и стынут слова, как бойцы перед боем.

 

* * *
Посмотри, догорает июль,
трав лесных беспечально цветенье.
Наслаждайся, цвети и ликуй,
как беззвучно ликуют растенья.
Снова миг сокровенный лови,
опьянись этой явью, как новью,
этим цветом невечной любви,
этой вечно насущной любовью.

Не ропщи, не кляни: оглянись.
Видишь – август стоит за плечами.
Вечереет. Кончается жизнь.
И, огромный, как будто цунами,

надвигается вечности вал,
гул подземный идет, нарастает…
Кто уже перешел перевал,
тот прекрасно меня понимает.

Оглянись с высоты этой вновь,
все обиды давно отпылали.
А была ли, была ли любовь?
Да и жизнь, вообще-то, была ли?

 

Монолог Фауста

Юная фея в блистающих черных штанах!
Сколь обольстительна нежная Ваша улыбка.
Здесь, по всей видимости, получилась ошибка:
мы разминулись случайно во времени, ах!
Но ничего, постараюсь восполнить досадный пробел,
о нереида, Киприда, сестра моя жизнь, Навзикая!
Вы извините меня, что вот так возникая,
я, вероятно, слегка Вам уже надоел.
Но потерпите. Смотрите! Уже догорает июль.
Ждите меня, – я моментом, – вот здесь, у витрины,
и через десять минут темнокрасный жигуль
мой тормознет возле Вас, не пугайтесь машины.
Я на секунду. В кооперативном кафе за углом
ждет меня Друг, знаменит его профиль победный.
Был я как все: инженер хоть ведущий, да бедный.
Но не шутите: теперь я в союзе со Злом.

Пьющая фея в заношенных старых штанах.
Выцвели волосы, очи пожухли, завяла улыбка.
Что же ты лыбишься так, словно жизнь – ошибка?
Вечно нам корчиться в неугасимых кострах.

 

* * *
Когда тяжелою лопатой
ты месишь щебень и песок –
твой дух, глухой тоской объятый,
от вечности на волосок.
Шуруй лопатой штыковой.
Не спи. Замешивай по новой.
Люблю работы ломовой
восторг угрюмый и суровый.

Я убежал от срочных дел.
Тяжелый труд и созерцанье –
таков сегодня мой удел.
Мир треснул, но покамест цел,
загублен лес, но я узрел
звезды холодное мерцанье.
…Порублен лес, загублен край,
земля поделена на сотки,
какую хочешь выбирай,
построй веранду, душ, сарай,
хозблок, затем веранду-дубль –
все, что позволит длинный рубль,
все, что позволит век короткий.

Звезда с библейской высоты
над миром злобы и тщеты
льет свет, сияет и лучится.
И в этом просто убедиться –
лишь стоит выйти помочиться
в ночной глуши.

 

* * *
Оглянуться, свой путь проходя
по касательной к литературе.
Как свежо после гари и хмури,
и на листьях слезинки дождя.
И оставить сей мир, наследя
в записной, на помятом конверте,
поздно осенью или весной,
под антенной в избушке лесной,
на подходе к родной проходной,
на стандартной больничной кровати,
точно вовремя или некстати –
оглянуться, свой путь проходя
по касательной к жизни и смерти.

 

* * *
Освобожденная душа,
преображаясь и ликуя,
пьет синий воздух из ковша
небес, и отдаленный лес
под легким ветром чуть трепещет,
в раскрытые кингстоны хлещет
безмерной Вечности поток.
Скорей – глоток, еще глоток,
растут вселенские рыданья,
в раскрытой бездне мирозданья
звездам и солнцам нет числа.
Душа расправила крыла
и, горечь Вечности почуя,
пьет черный Космос из горла.

 

* * *
Какая гнилая погодка,
какие пустые дела,
какая лихая походка
внезапно твой взор привлекла,

какая походка крутая,
пружинит, зовет, ворожит.
Наверное печень минтая
там, в сумке прозрачной лежит.

Какие простые наряды,
какое крутое бедро
у этой московской наяды,
плывущей по курсу в метро.

Как все это, право, не ново,
уйми нетерпение ты, –
но сердце готово, готово
рвануться на зов красоты.

 

* * *
Давай же с тобой поживем, как бомжи,
смотри, разве я не похож на бомжа?
Ведь смертная дрожь – не страшнее, чем жизнь,
когда ее прожил, бесцельно греша,
блуждая в потемках, неровно дыша.
Какие в июле погожие дни,
в сосновом лесу молодеет душа
и мы перед Богом сегодня одни,
как в прежние дни,
а вокруг – ни души,
бесцельно греша и безгрешно дыша.
Деревья прекрасны – и мы хороши:
два старых, потрепанных жизнью бомжа.

 

Послание к бабочке

Трепещущая тварь в преддверии мороза,
в мелькании твоем предсмертная тщета.
Ужели ты – звено в цепи метемпсихоза?
О нет, душа твоя безвидна и пуста.
Не звук отчетливый – всего лишь некий ропот,
эфирных легких струй неуловимый ток.
Ну, а быть может, ты – всего лишь только робот,
не робот – так себе, нехитрый роботок?
Но из последних сил работая крылами,
так жадно ищешь ты желанного тепла.
Я – homo sapiens, и все же между нами
связующая нить незримо пролегла.
К увядшему стеблю прильнешь, изнемогая,
где чахнет на корню пожухлое жнивье.
Тебе не страшен ад, тебе не надо рая,
трепещущая тварь, подобие мое.

 

Ангел

По небу полуночи Ангел летел,
внизу проплывала Земля.
И Ангел неслышно антенну задел
космического корабля.
И сразу по связи помехи пошли,
и сбой ЭВМ допустила,
и люди ругнулись и произнесли:
«Балует нечистая сила».
Но Ангел был чист.
Он крылами взмахнул –
и вот он уже за чертой.
И что ему наш металлический гул
и наша тщета с нищетой?
И что ему технологический взрыв
и блеск инженерных решений?
Не знает пределов свободный порыв,
не знает сверхчувственный гений.
А мы остаемся с тобой на Земле.
Ночь угомонилась. Светает.
Лишь Ангел Господень в предутренней мгле
все реже над нами летает.

 

* * *
Я в поле, на земле, как слиться с ней хочу я!
И на щеке своей я чую муравья.
И ночь объемлет нас и пестует, врачуя.
Мы с ним – почти одно, и этим счастлив я. ‚
И в темноте растет восторг существованья,
и в дальнем далеке грохочут поезда,
и на лице своем я чувствую дыханье
Твое, о Господи, твой луч, моя Звезда.

 

* * *
Есть в прозябании безлиственных дерев
почти неизъяснимое смиренье,
когда они бормочут нараспев
лишь им известное стихотворенье,
когда в апрельских сумерках сырых,
лесных, недостоверных и тревожных
они стоят, в озябших кронах их
идет струенье мыслей невозможных,
немыслимых, начала и концы
не разделить, они текут потоком.
И ветви осторожно, как слепцы
в своем слепом прозрении высоком,
упорно тянут к небу. Лютых стуж,
кромешных пург лихое наважденье
сошло на нет. Их нелюдимых душ
с душой своею соприкосновенье
почувствовать внезапно – как удар,
как дар судьбы, как будто дернет током.
Они стоят толпой – и млад, и стар –
и что-то мне нашепчут ненароком.

 

* * *
Когда небеса, улетая, бездонны, легки и чисты
и полдня река золотая затопит весь мир с высоты
сияющей, благословенной – тогда не спеша отпирай
построенный под антенной свой домик, фазенду, сарай.
Давно ни о чем не прошу я, давно я не спорю с тобой.
Вокруг закипает, бушуя, июня зеленый прибой.
Внутри сокровенней и тише. Уснуть. Не смотреть на часы.
И слушать, проснувшись, под крышей басовое соло осы.