Стихотворения

Стихотворения

Об авторе: Родился в Германии. Жил в Чите, Будапеште, Волгограде. Поэт, эссеист, филолог. Публиковался в журналах «Звезда», «Знамя», «Волга», «Homo Legens», альманахах «РАритет» и «Образ». Автор «Филологического романа» (2006), книг стихотворений «Равновесие» (1999), «Тритон» (2008), «Музыка напоследок» (2014), «Каменный остров» (2016). Живет и работает в Москве.

 

К Музе

Я не верил тебе ни грамма,
не умел ни о чем сказать.
Ты подсовывала Мандельштама,
Пастернака давала читать.
Скрежетанье суффиксов русских
и сплошные чн, чк.
От зрачков твоих узких-узких
холодеет моя рука.
За спиною – годы работы.
За плечами – нездешний свет.
Ты приходишь – и нужно что-то
говорить, чтобы жить, в ответ.
Это – так: пустяки, забава,
горстка пепла, живой огонь.
Это слева пишет направо
продырявленная ладонь.

 

* * *
Я из греков обратно в варяги,
но мое направление – вбок:
православные пни и коряги,
древнерусский лубок,
говорящая участь полена.
Деревянной тряхни головой:
если греки, то где-то Елена –
разумеется, без трудовой.
И под вечер лимон нарезая –
не Флоренция, Фландрия, флирт,
а боками поводит кривая:
человеческий, в общем-то, спирт.
Либо Новгород-брат на ботфортах –
кости чавкают, грязи хрустят.
И выходят ахейцы из мертвых
приблизительно под пятьдесят.

 

* * *
Под одеялом зимы
с головы и до пят
взявшие жизнь взаймы
делают вид, что спят.

Думают, что по чём,
припоминают что-то.
Кто-то разбил мячом
небо ручной работы.

Всем «вопреки» и «кроме»
некуда возвращаться.
На кладбище – как в детдоме
во время тихого часа.

Мертвые – наши дети:
тоже всегда некстати.
Повсюду на белом свете
рядами стоят кровати.

 

Губанов

Что галдите, ангелы?!
Я налью и выпью.
– Чем ты пахнешь? – Падалью,
падалью и гнилью.
Алым ли лучом,
синью под глазами:
– Это вы о чем? –
Нет, не рассказали.
Залпом, без оглядки.
– С нами или нет? –
и в сухом остатке
остается свет
да вода без памяти,
горькая вода.
– Явитесь когда-нибудь?
Отвечают: – Да!

 

* * *
Мой Господь, не откладывай снег на потом:
я – один из Твоих должников-постояльцев.
Если хочешь, позволь ощутить животом
беспартийную смерть, объясни мне на пальцах,
укрощая гордыню воздушной петлей –
ибо щедрость Твоя, как известно, в избытке.
Между небом седьмым и последней землей
я болтаюсь на белой, как облако, нитке,
а потом, забывая и пищу, и сон,
тем верней заклинаю, чем зево болезней –
чтобы волки завыли в лесу в унисон
и дурак утешался лирической песней;
чтобы круглые сутки щенячий мотив
натощак изводил, как «Четвертая проза».
В эту ночь-недотрогу я пру супротив –
и сыпучий санскрит верещит от мороза.

 

Лианозово

Воздух на вырост, а время – впритык.
Бродят осадки – вот именно: где-то.
Чем осторожней берет за кадык,
тем безнадежней прохладное лето.

Лавка, кусты, жестяной водосток,
чахлые вязы, веревка с исподним
на застекленном балконе. Листок:
«Только славянам + иногородним».

Череповецкая – череп овец.
«Снимет квартиру семья из Асбеста».
Варят соседи крутой холодец,
«интеллигенция» возле подъезда

на кортонах не по-детски молчит,
«Приму» держа, как опасную бритву.
Пей деревянное пиво, пиит,
пой саблезубую эту молитву!

 

* * *
Зарифмуем по горло стакан,
чтобы чокнулись дружно катрены:
по колено теперь океан
и по шею – яремные вены.

Ничего: мы еще доживем
до зимы и дремучего лета, –
и себя же застанем живьем,
чтобы выпить, пожалуй, за это.

За бездомное дело любви
поклянемся на галстуке красном:
«Будь готов!» – и стоит на крови
осень ранняя иконостасом.

Лишь бы Ты, неземной грохоча
стеклотарой, жалел без разбора
и разбойника, и палача,
и поэта – которого скоро.

 

Из варяг в греки

Застревая меж истиной с ложью,
между светом и внутренней тьмой,
пробираюсь твоим бездорожьем
по пути из варягов домой,
близорукий и добрый, как Дельвиг, –
не лирический, словом, герой.
Отбояриться не было денег,
гнали дуру холопы порой,
оскудел лепесток зажигалки:
фиолетовый выдохся взмах.
Ну и ладно, чего там: не жалко
разбазаривать искры впотьмах –
если все мы, земли рядовые,
разорвались на май и на труд.
И возможно, что даже впервые
так целуют, когда предают.

 

* * *
Газпром – начало поставок в Сербию.
Престарелый еврей-девственник – предсказание:
нужно готовиться к бедствию,
и лучше – заранее.

Выгул собаки. Звонок маме.
Банные приключения пьяного тела
по
TV. По́сты с выполненными делами.
У меня – ни одного законченного дела:

два прилагательных, три глагола.
Лысеющий человек в записи и куранты.
Пузатый дед: всегда «Кока-кола»!
Кислая кровь «Спуманте».

Первый номер «Знамени» – мимо кассы:
низкий процент по вкладам, высокий – по ипотеке.
Вертикальный год гиперборейской расы.
Змея социальной аптеки.

Друг из Армении, допьяна
русской славы еще не вполне отведав:
«Виноградное мясо стихов – долма».
Прочее – происки литературоведов.

 

* * *
Не вдаваясь в подробности, самая суть:
в неразборчивой памяти по рукоятку.
Греховодник отец, я пытаюсь уснуть
и склоняюсь – под занавес – к правопорядку.

Погляди: я приперся – сомнительный груз.
За душой – ни копейки, ни рифмы, ни славы.
У поэта не очень взыскательный вкус –
впрочем, это естественно для златоглавой.

Улыбнись на прощание – рот до ушей,
кавалер стеклотары и женской подвязки.
У Отчизны – несметный запас «калашей»
и других балаболов – рассказывать сказки!

 

* * *
Режет стриж синий воздух всласть.
Что нам слава и что Елена?!
Вся троянская эта страсть,
как песок, – едва по колено!
Милый, милый, смешной дуралей,
так хотелось всего и сразу!
А теперь говорю «Налей»
сам себе – и глотаю фразу.
Посижу, покурю один:
день поэзии – ночь поэзии.
И не ставшие книгой, блин,
я читаю стихи созвездиям.