Три кавалера и одна любовь Алевтины Модестовны

Три кавалера и одна любовь Алевтины Модестовны

По утрам Алевтина Модестовна кипятила в турочке горький кофе с перцем. Съедала несколько кусочков мармелада, тост со сливочным маслом. Надевала неизменное лиловое платье и приглашала крысёнка Манчини занять свое место в ридикюле.

По дороге она здоровалась со всеми прохожими, не делая исключений ни для спешащих в школу пионеров, ни для насупленных инженеров заводов, ни для домохозяек, которые шли на рынок за зеленью. Слава городской сумасшедшей её не пугала. Слава приятна любая, забвение хуже.

Зимой Алевтина Модестовна любила остановиться с дворником и поговорить о том, что именно в этом январе снегу чересчур много. Осенью они обсуждали, что листьев нанесло несчитано. Весной их занимала тема наводнений и уровня воды в Неве и притоках.

В городском шуме она различала множество звуков, даривших ей радость: трамвайные звонки, хлопанье дверями подъездов, шорох крыльев одиноких птиц, шарканье метлой дворника, стук каблуков по мостовой. Это было гораздо лучше темноты и беззвучия Той Стороны, где удалось побывать старушке и вернуться, благодаря Манчини. Именно он вытащил из холодных лап смерти душу Алевтины Модестовны. Потом он поселился в её доме как талисман. Его новая хозяйка даже не сразу поняла, что крысёнок - волшебник, к тому же необычайно сильный. Просто она перестала стареть и болеть, надолго остановившись в прекрасном возрасте пятидесяти пяти лет, на рубеже зрелости и немощи. Только квартиру пришлось сменить с десяток раз, как и место работы. Чего уж греха таить, и документы Алевтине Модестовне исправлять приходилось нередко. Но эти неудобства были ничто в сравнении с тем, какие преимущества она приобрела.

Коренная петербурженка и раньше замечала за собой редкие способности, а теперь они многократно усилились. Алевтина Модестовна была магом-эмпатом и лечила плохое настроение, как иные лекари избавляют своих пациентов от простуды и сифилиса. Ей был подвластен весь спектр негативных эмоций от мелкой неприятности до искренней потери. А теперь и Манчини помогал нейтрализовать воздействие беды на раненые людские души.

Пожалуй, лишь скука была не по зубам Алевтине Модестовне, и с такими клиентами она не работала, возмущенно отворачиваясь от них. «Глупцы!» - восклицала она, обращаясь к крысёнку, и тот кивал.

Чувствуя себя бодро от моросящего дождя или весело от сверкающего редкого питерского солнца, она шагала вдоль Фонтанки на угол Литейного в свой заветный газетный киоск. По наитию к магу-эмпату стекался весь грустный люд Ленинграда. Покупатели расхватывали газеты и журналы, открытки и конверты, путеводители и безделушки. Шли с улыбкой по другим делам, а печаль, грусть, тоска и неуверенность оставались Алевтине Модестовне, которая сматывала их в тонкую нить и формировала едва осязаемые клубки. Усталый крысёныш Манчини относил эту заразу на своих лапах в Тонкий Мир. О-па - и снова в городе чисто!

Алевтина Модестовна приходила на работу рано утром, отпирала висячий замок на двери, поднимала три козырька - два узких сбоку и один широкий - впереди. «Теперь мой домик не похож на гробик», - всякий раз удовлетворенно замечала она, входила внутрь, доставала кассу с мелочью и ждала прихода разносчиков из типографий. В уюте и комфорте преображенного картонно-металлического ящика были чайник, вышитая думочка под спину, теплый плед и вязание. «Изнутри ты всегда другой, чем снаружи», - любила утешать старушка своих посетителей. Это можно было сказать и о киоске. Снаружи он был синий, невзрачный, с белой полосой на боку, похожей на ватерлинию.

«Бойтесь, если питерское наводнение поднимется до этой полосы», - однообразно шутил знакомый экскурсовод, покупал газету у Алевтины Модестовны и бежал с неугомонной группой туристов дальше, к Летнему саду.

Иногда если ей попадалась романтическая грусть, которую дарила встреча с несчастно влюбленной студенткой или с неуверенным в себе юношей-художником, киоск становился похож на оранжерею Аптекарского Огорода. Светлая печаль клиента преобразовывалась Алевтиной Модестовной в магические растения и причудливые вензеля. Цветы дарили необычайные ароматы. Жаль, что видеть эти рисунки и вдыхать запахи фиалок и настурций могла только она и Манчини.

Но однажды Алевтина Модестовна не на шутку встревожилась. В её киоск заглянул импозантный мужчина, назвавший себя антикваром из соседнего магазина. Он отрекомендовался Аркадием Аркадьевичем и отпустил замысловатый комплимент по поводу расцветших на стенах амариллисов. Приподняв шляпу, он распрощался с Алевтиной Модестовной и, зажав под мышкой свежий экземпляр газеты «Труд», бодро зашагал прочь.

С тех пор он заглядывал каждый день, сдержанно шутил и покупал газету, вселяя в Алевтину Модестовну ужас.

Во-первых, у Аркадия Аркадьевича было всегда превосходное настроение, зачем он приходил? А во-вторых, он видел её «художества», скрытые для большинства обычных людей. Было от чего встревожиться!

Сидя дома, на любимой клетчатой софе, Алевтина Модестовна разговаривала с Манчини.

«Конечно, он хорош собой, этот антиквар с Литейного. И, возможно, у нас много общего. Но! - старушка погрозила пальцем крысёнку, - даже не думай убеждать меня в том, что любви все возрасты покорны».

Манчини и не думал ни в чем убеждать свою хозяйку. Он дремал, приоткрывая по очереди то один глаз, то другой. Тем самым крысёнок пытался убедить Алевтину Модестовну в своем искреннем внимании.

«Подумать только, сколько мне лет? Я же старше Сары Бернар или той же Анны Павловой. Конечно, выгляжу я еще вполне… Но, черт побери, не для того же я получила в награду за мои страдания вечную старость, чтобы взять вот так и влюбиться в первого попавшегося антиквара?» - хмыкнула Алевтина Модестовна.

Манчини считал, что на месте хозяйки следовало прежде подумать, от чего это Аркадий Аркадьевич замечает милую и неопасную магию внутри киоска? И ответ на этот вопрос, возможно, был бы более важным, чем изучение собственных чувств к приятному седовласому и бородатому джентльмену. Но мнения Манчини хозяйка не спрашивала. Она бормотала и бормотала, договорившись сама с собой до того, что ей следует непременно отвадить назойливого поклонника. Правда, она уже лет сорок никого не отваживала и даже стала забывать, как это делается, но на этот счет можно было всегда попросить ценного совета.

Алевтина Модестовна решительно постучала в дверь соседней квартиры. Ей открыла заспанная девушка, студентка кулинарного техникума.

- Что случилась, тетя Аля? - зевнула она, - времени два часа ночи…

- Ах, простите, милочка, но у меня спешное и неотложное дело, - ответила ей Алевтина Модестовна, - мне срочно требуется ваш женский мудрый совет.

Милочка впустила старушку и уже через десять минут от души хохотала и била себя по коленкам руками. Смущенная Алевтина Модестовна, конечно, не ожидала такой реакции, но поразмыслила и осознала: «Немудрено! А чего ты, голубушка, ждала? Это же смех да и только».

- Тетя Аля, я не знаю, как там у вас, пенсионеров, заведено, но, если ко мне привяжется какой-нибудь хахаль, я ему просто говорю: «Отвали». А если не понимает, то добавляю: «А то тебе мой приятель быстро рыло начистит». Конечно, приятеля никакого у меня пока нет, но ухажер-то об этом не знает. Главное - убежденно так говорить, лицо сделать суровое. Ну… Как-то так.

Алевтина Модестовна поблагодарила соседку и вернулась в квартиру. Совет ей не понравился, но другого не было…

На следующий день она продала ровно сто газет, пообщалась ровно с пятнадцатью печальными покупателями и свила моточек грусти весом в тридцать граммов. Манчини тут же его утилизировал в Тонкий Мир и завалился спать у горячего бока электрического чайника. Старушка ждала Аркадия Аркадьевича и ловила себя на мысли, что глупее истории и придумать нельзя: «С нетерпением ждать приятного кавалера, чтобы грубо его отвадить».

Наконец он появился в конце улицы. Из боковой витрины было прекрасно видно, как чинно он шагает к киоску, прижимая к груди букетик свежих фиалок. Сердце старушки забилось так часто, что пришлось несколько раз прерывисто вздохнуть и промокнуть вспотевший лоб кружевным платком.

Аркадий Аркадьевич с легкой улыбкой преподнес Алевтине Модестовне букет и сказал, что эти скромные цветы не передают всех оттенков прекрасных глаз самой приятной продавщицы газет в Ленинграде. Алевтина Модестовна покраснела, как галстук пионерки, и выпалила: «Отвалите от меня, Аркадий Аркадьевич!», а увидев, как он в ужасе отпрянул от окошка киоска, добавила: «Пожалуйста и… прошу покорнейше извинить меня за неучтивость!»

Ухажера как ветром сдуло, и рыдающая Алевтина Модестовна поняла, что совет её соседки сработал. Взволнованный Манчини метался по стопкам газет, видя, как расплываются типографские буквы от крупных слёз его хозяйки.

Пожалуй, ей самой требовалась помощь мага-эмпата, но ничего на ум Манчини не пришло, поэтому он просто ласково понюхал ушко своей хозяйке. А когда это не помогло, лег на ее плечо, уныло свесив лапы и усы.

На второй день Аркадий Аркадьевич не пришел за газетой, не пришел он и на третий.

А на четвертый день Алевтина Модестовна попросила отпуск за свой счёт и закрыла заветный киоск на углу Литейного.

Вечерами она продолжала прогуливаться в Летнем саду, надеясь случайно встретить там Аркадия Аркадьевича, жившего неподалеку. Ей казалось, что он степенно пройдет мимо, приподняв в приветствии серую мягкую шляпу, и тогда она скажет ему что-нибудь извиняющееся, и…

Но Летний сад встречал ее равнодушной красотой, в которой, казалось, нет места никаким радостям, кроме созерцания.

В один такой невыразимо печальный вечер Алевтина Модестовна заметила долговязого юношу, не сводившего с неё взгляда. Будучи удивлена такому вниманию, она пригласила его присесть рядом, на боковой лавочке у Гербового фонтана, и поинтересовалась, чем именно она вызвала его настойчивый интерес. Оказалось, что юноша с романтичным именем Эдуард был начинающим писателем и частым покупателем в ее газетном киоске. Ах, как же она могла его забыть? Верно, он несколько раз покупал «Литературную газету», быстро пролистывал её и тут же выбрасывал со словами: «Опять не опубликовали!»

Алевтина Модестовна поняла, что есть один человек, нуждавшийся в поддержке не меньше, чем она сама. А еще их роднило то, что свои проблемы они создали себе сами.

Так каждый вечер старушка и юноша стали встречаться у боковой лавочки возле Гербового фонтана, прогуливаться и болтать о том и о сём. Незаметно для себя самой Алевтина Модестовна воспрянула духом и даже стала более тщательно, чем обычно, укладывать волосы, а на лиловое платье прицепляла аметистовую брошь. Манчини, однако же, не разделял её воодушевления перед встречами с Эдуардом. Несмотря на то, что крысёнок неизменно сидел в ридикюле старушки во время каждого дефиле своей хозяйки по Летнему Саду, на юношу он бросал недобрые взгляды и даже иногда шипел и фыркал. Алевтина Модестовна легкомысленно считала, что у Манчини аллергия на цветение лип и он просто чихает.

Один раз она, прогуливаясь под ручку с Эдуардом, встретила Аркадия Аркадьевича, мрачно взиравшего на неё из-за статуи обнаженного Марса. Возможно, он не в первый раз поджидал там престарелую прелестницу. Алевтина Модестовна предпочла сделать вид, что не заметила седобородого «хахаля», а только теснее прижалась к локтю Эдуарда, который награждал её комплиментами. Как было не растаять, после того, как юноша несколько раз назвал её музой и вдохновительницей. Он страстно говорил о том, что встреча с Алевтиной Модестовной перевернула всю его жизнь и он пишет и пишет теперь без остановки, словно Талия водит его рукой.

В один из вечеров Эдуард был особенно взволнован. Он принес своей спутнице толстую пачку свежеотпечатанной рукописи. «Я счастлив преподнести вам свой первый крупный труд. Надеюсь, вы оцените его по достоинству, ведь прототипом для одного из центральных персонажей своей новой книги я избрал вас».

Алевтина Модестовна зарделась, как гимназистка на рождественском катке, и поспешила домой, чтобы приступить к чтению. К рукописи была приложена записка со словами: «Это произведение, я уверен, станет необычайно популярным и обессмертит ваше и мое имя. Позвольте мне посвятить его вам. Эдуард Успенский».

После прочтения рукописи Алевтина Модестовна сначала оцепенела. Потом она пришла в неистовство и изорвала всю стопку листов в мелкие клочки. Манчини радостно скакал по грудам изодранной рукописи, воинственно пища и взвизгивая.

Наконец, когда Алевтина Модестовна успокоилась, она села за бювар и одним махом написала письмо Успенскому. Она укоренилась в твёрдом намерении больше никогда не встречаться с вероломным юношей лично.

«Уважаемый Эдуард! - чопорно и отстраненно начала она, - ваша рукопись взволновала меня и заставила биться сердце сильнее. Но она же повергла меня в пучину доселе невиданных страстей. Я никогда не испытывала гнева и злости, весьма сожалею, что на склоне лет мне это довелось. Какой стыд! Сначала я молчать хотела, поверьте, моего стыда вы не узнали б никогда, если бы не прислали мне своей рукописи. Это жестокая и бесчеловечная вещь, Эдуард. Как в вашей невинной молодой душе зародилась идея сделать воплощение мрака и ужаса героем детской книги? Крокодил - самое безжалостное создание на земле, не ведающее пощады ни к людям, ни к животным. Прожорливая тварь, хищно подкарауливающая жертв у кромки воды. Уродливое существо с хитрыми глазами, когтистыми лапами. Оно рвёт, мучает и пожирает слабых.

Второй герой изумил меня даже сильнее. Неизвестный науке зверь с непропорционально огромными ушами, наивный и беспомощный, случайно попавший в город из далеких джунглей. Скажите, Эдуард, какие мысли могут возникнуть у читателя, сопереживающего перипетиям этого персонажа? Сочувствие, жалость и желание помочь. Но вместо этого вы дразните читателя, вызываете неуместную улыбку, неоправданные ожидания и даже ввергаете его в обман. Разве можно поверить, что крокодил не расправится в два счета с этим милым и неуклюжим, одиноким и доверчивым существом? Вижу, что реализм - это не ваш метод. Вы продолжаете до конца книги водить читателя за нос, рисуя нам неправдоподобные картины дружбы и взаимопомощи двух антиподов.

Однако моя скорбь поднялась на немыслимую вершину, Эдуард, когда на сцене появилась женщина. Одна из немногих персонажей, которая не только имеет реального прототипа, но и выполняет функцию главного антагониста. Вы всерьез считаете, что старушка хуже крокодила? Вы видели хотя бы одну растерзанную старушкой жертву? Какие мысли вы внушаете детям? Каково же было моё удивление, кода я увидела свои черты в этом пренеприятнейшем персонаже? Вы высмеяли мое старомодное платье, прическу и шляпку. Женщины не носят шапокляков, это головные уборы мужчин! Побойтесь бога! Чем вам, Эдуард, не угодила моя таблетка с вуалью? Наконец, мой ридикюль с Манчини, который преобразовался в вашем тексте в сумочку с крысой. Именно по этой детали вашего текста меня узнает весь Ленинград! Разве я злая, мстительная и желчная? Разве я сосредоточие пороков жадности и зависти?

Если бы вы знали, как я разочарована, Эдуард! Я вижу, что вы полны решимости опубликовать своё странное и вредоносное сочинение, и не могу вам чинить в том препятствий. Мое внутреннее благородство не позволяет становиться на пути чужой музы, как бы ехидна и зловредна она не была. Но знайте, Эдуард, моя любимая лавочка у Гербового фонтана в Летнем Саду весьма не рада вашему присутствию, воздержитесь приближаться к ней во время своих прогулок. За сим откланиваюсь, не желая более вступать в переписку и любое общение с таким неблагодарным и легкомысленным молодым человеком, как вы, Эдуард».

После отправки письма Алевтина Модестовна решила, что переживаний на её старушечий век хватит, и изменила привычный маршрут ежедневной прогулки. Вместо того чтобы пройти к центральным воротам Летнего сада вдоль Лебяжьей канавки, она направилась по набережной реки Фонтанки. Затем свернула посидеть на лавочке в Соляном переулке. Всегда оживленное место вокруг академии имени Штиглица было непривычно безлюдным. Повеяло холодным сквозняком из арки академии, а ярко горевшие фонарики стали потрескивать и мигать. Манчини заволновался и вылез из ридикюля. Он проворно вскарабкался по пышной лиловой юбке старушки на её запястье, а потом уселся на плече и стал тревожно принюхиваться. Его усики дрожали, а глазёнки то прищуривались, то таращились.

- Дорогуша ты мой, - грудным голосом пророкотала Алевтина Модестовна, - что ж ты так взволновался? Прям взбудеденился. Что ты тут учуял?

Манчини молчал и крутил головой.

Алевтина Модестовна с важным видом уселась на скамейке, ножки которой были выполнены в виде лапок львов, и стала рассматривать скучные вывески напротив: столовая, магазин товаров для художников, отделение телеграфа. То ли дело в её молодости! Кофейни в уютных подвальчиках, магазины парижской моды… Вспоминая минувшие годы, Алевтина Модестовна напрасно расслабилась. От ажурной стены академии отделилась темная тень и, материализовавшись в пренепретнейшего субчика, двинулась к скамейке. Старушка сидела спиной к арке и об опасности не подозревала.

Манчини грозно пискнул, но Алевтина Модестовна продолжала загадочно улыбаться. Пришлось укусить ее за ухо: что ж поделать, осторожничать было не с руки. Вернее, не с лапы. Старушка взвизгнула и подскочила. И как вовремя! Она обернулась и увидела знаменитого призрака - Людвига Штиглица. Он, как поговаривали злые языки, скончался от инфаркта, вызванного острой и мучительной зубной болью. Людвиг Штиглиц навис над Алевтиной Модестовной, пытаясь её обнять.

«Зу-у-у-уб» - прорычал призрак, и старушка, недолго думая, хлопнула его по физиономии ридикюлем. Подхватив длинную юбку, она припустила по Соляному переулку в сторону Пантелеймоновской Церкви. Алевтина Модестовна была совершенно точно уверена, что под сенью старинных икон призрак смутится и задумается, а стоит ли совершать злодейское нападение на невинную даму? Банкир Штиглиц был не менее проворен. В два прыжка он цепко схватил старушку за плечо и дохнул ей в шею и ухо могильным холодом. Вот таких ухажеров ей только не хватало!

«Зу-у-у-уб» - рычал призрак, не отпуская плеча Алевтины Модестовны.

Прохожие шли мимо, не обращая внимания на бегущую старушку, растрепанную и сверкающую лиловыми чулками. Не видели они и темного призрака банкира. Только маленькая девочка сказала маме, уткнувшейся в вечернюю газету: «Посмотри, какая смешная крыска!»

Но Манчини времени не терял. Крепко вцепившись передними лапами в подол платья своей хозяйки, он увлеченно сучил задними лапками и через несколько секунд скатал из ничего золотистую бусинку.

Запыхавшаяся Алевтина Модестовна в который раз пожалела о своем лишнем весе, который не позволял резво убегать от призраков. Она остановилась у двери Пантелеймоновской церкви, схватившись за тяжелую чугунную ручку. Призрак тоже был уже не молод. Он рухнул на ступени розового храма, возвышавшегося над проезжей частью.

Манчини прыгнул призраку на прозрачное плечо и протянул круглую светящуюся бусинку. Штиглиц с пониманием взял ее двумя пальцами и сунул в рот. Через несколько секунд он проскрежетал: «Благодарю, сударь. А вас, сударыня, я прошу принять самые искренние извинения. Вас рекомендовали как мага-эмпата. Не ожидал вас напугать, вышло всё как-то неловко. Но если бы вы знали, как это мучительно - полтора века страдать от зубной боли…»

Алевтина Модестовна кисло улыбнулась. С одной стороны, ей было приятно, что ситуация разрешилась хоть и не тривиально, но без потерь, а с другой стороны… Она поняла, что если ей повсюду мерещатся ухажёры, то это дурной знак.

«Видно, от любви мне не скрыться! - решительно поджала губы старушка и направилась в лавку антиквара на Литейном, чтобы уж окончательно расставить все апострофы после французских артиклей или, как нынче модно стало говорить, «точки над i».

Аркадий Аркадьевич жил тут же, в комнатке над антикварным магазином. Это сообщила Алевтине Модестовне неприветливая уборщица, возившая тряпкой по витрине.

«Только оне не в себе. Ограбимши их и избимши. Только что милицейский сотрудник приезжамши. Никого не нашедши, но всех допросимши, - сообщила уборщица, качая головой, - вечно дверь не закрывамши, сидемши по ночам. Вот и получивши».

Алевтина Модестовна легко толкнула дверь в спальню Аркадия Аркадьевича. Он возлежал среди подушек на оттоманке с мокрым полотенцем, повязанным вокруг лба. Исподлобья взглянув на вошедшую посетительницу, он простонал и поднял указующий перст.

- Пойдите вон, жестокая. Зачем вы пришли? Поиздеваться над несчастным?

Алевтина Модестовна прижала полноватые ручки к груди. Она даже не заметила, что её ридикюль повис на длинной цепочке и мерно раскачивается, словно в нем лежит вечный двигатель.

- Я узнала, что на вас напали, дорогой Аркадий Аркадьевич! - пролепетала она жеманно и томно, - не могла не прийти на помощь.

Алевтина Модестовна вытащила из ридикюля белого крысёнка. Он выскользнул из рук и пробежал по полу, а затем взобрался на коленку антиквара, обтянутую драными полосатыми брюками.

- Фу, какая гадость! - вскричал Аркадий Аркадьевич и замахал руками, пытаясь сбить на пол животное.

- Не стоит так с ним, - укоризненно ответила Алевтина Модестовна, - он… волшебник, как и мы. И он принес вам чудодейственную таблетку. Из Тонкого Мира.

Антиквар вздрогнул и привстал с оттоманки.

- Да-да! Нужно проглотить и запить красным вином. Все хвори как рукой снимет, - кивала головой старушка, её седые кудряшки качались в такт словам.

- Душенька, голубушка! - воскликнул антиквар и, взяв её за подбородок двумя пальцами, на которых сверкали массивные перстни, с восторгом взглянул в глаза под золоченым пенсне, а потом неожиданно пылко расцеловал нарумяненные щеки Алевтины Модестовны.