Вечный ветер
Вечный ветер
* * *
Всю эту боль:
когда так некстати
мизинцем о табуретку.
Когда доктор вскрывает пульпит
без анестезии,
не отвлекаясь на крик.
Боль – это не новая брошь на платье.
Боль – значит
болит.
Всю эту кровь,
что после драки фонтаном из носа хлещет –
голову запрокинь
и меняй салфетки,
глядя в небесную синь.
Кровь, что случайно
оставишь на полотенце
в один из дней.
Кровь, что вином из вены
вытекает в пробирку,
чтобы узнать:
ты – мать?
Все эти слёзы,
что после фразы:
«Встретимся с вами
на пересдаче
в другом семестре»
или:
«Дура, переоденься,
тебе же ещё рожать!»
Слёзы, что капают
на серебро ножа,
когда режешь лук.
Слёзы –
не просто вода из глаз.
Всё это вместе
я соберу
и за тебя отдам,
выдам
вместо невесты,
вместо
так ненавистной
тебе
себя.
* * *
Ветер ломится в окна, как дикий зверь,
а на белой салфетке из носа кровь
подобно мятой мёрзлой рябине в снег
впиталась.
Я думаю про любовь.
Лопнул сосуд
в носу.
Один или несколько?
Кажется, все и сразу.
Сколько крови вытечь должно ещё?
Закрываю глаза, мысленно утыкаясь в твоё плечо.
«Входи», – шевелю губами, не открывая глаз.
Распахиваю окно.
Ветер входит несмело, точно как в первый раз,
подобно девственнику, неловко прикрывшемуся уголком
смятого нервно
одеяла:
«Прошу, обними!»
Ветер смелеет. Кровь теперь течёт по моим щекам
параллельно земле.
Салфетке
всего не впитать.
Из распахнутого окна
весна
смотрит
грязно-мёрзло-талой дождливой бездной.
Любовь – последнее,
что я снова хотела бы испытать.
Я смотрю на весну с дерзостью.
Салфетки закончились. Кровь продолжает капать.
Вытекла бы уж вся,
да и чёрт с ней.
Полный решимости взгляд.
Выхожу,
ветром объятая,
в этот мёрзлый март.
Ветер
Все города мне как один
большой
не дом.
И я в нём –
ветер.
Но стоит мне
остановить себя в каком-
нибудь из них,
я становлюсь
лишь затхлым воздухом,
что хочется проветрить.
Я – вечный ветер,
мать мне –
степь,
отец –
бескрайнее чарующее небо.
Мой дом
в заветной линии-границе
соединенья их
в конце всего пути,
что кажется преодолимым
здесь.
Но стоит облететь
весь шар земной,
чтобы поверить в мысль:
«Я не вернусь домой».
А после –
долго биться штормом, ураганом
о южный мыс Надежды,
для меня – обманной.
Затихнуть на мгновение
и снова
искать весенним лёгким ветром
дом.
Птица
1
Мне девятнадцать.
А кажется, будто немного за девяносто.
Живу как надо,
правильно поступаю, не задавая лишних вопросов.
Ничего не держу внутри хрупкого, что ломается или бьётся.
Всё слишком рационально и слишком просто.
Только вот иногда дрожь пробирает кожу.
Где-то во мне живёт девочка, лет на восемьдесят моложе,
с татуировкой в виде летящей птицы
и глубокими впадинами ключиц,
курящая Мальборо –
с вечно тлеющей сигаретой меж тонких пальцев.
Она нашла себе милого мальчика
и мечтает с ним улететь вслед за птичьей стаей,
Да так, чтоб не возвращаться.
Только вот я её не пускаю. Не выпускаю. Не отпускаю.
Она бьётся внутри меня загнанным серым волком,
ударяясь о рёбра, шутит со скоростью кровотока.
Это – самая неоправданная и самая разрушительная война.
Я чувствую, как наше сердце бьётся. Чувствую боль.
А она смеётся и отвечает: «Болит – значит, ещё жива».
2
Мне двадцать три,
и я всё ещё не в ладу с девочкой, что живёт внутри,
запертая меж рёбер, как птица в клетке.
Я держу её в строгом теле,
запрещаю завтракать на постели,
изрисовывать наше тело
птицами да цветами.
«Что ты делаешь с нами?
Немедленно перестань!» –
стала она каждый день изнутри кричать.
Я не могу заставить её замолчать,
пытаюсь не замечать,
Даю нам успокоительные таблетки.
Только они не особо-то помогают.
Она меня истерзала,
но я терплю.
Нам с ней не помириться уже
ни к лету, ни к Новому году, ни к декабрю/
маю/ апрелю/ марту.
Кто-то из нас окончательно проиграет.
Знаю, что обе мы виноваты
в том бардаке, что творится в нашей душе.
Я – за комфорт, она – за рай в шалаше,
я трусиха, она – гораздо смелее.
Но я оказалась тогда сильнее.
Я её подавила и заперла,
думая – помучается да умрёт.
Но она не то что не умерла,
а стала как будто больше,
выросла, и каждый её удар
для меня больнее,
каждый её удар невозможно точен.
Я же за эти четыре года
постарела
на пару десятков лет.
И всё, что держит её во мне теперь, –
это наша грудная клетка.
Я знаю –
стоит мне сделать глубокий вдох,
как крылья она расправит
и
наконец
избавится от оков.
И мы станем одной свободной
птицею на земле.
Только вот страшно мне
проигрывать этот бой
и
менять царя в голове.
3
Пока я боролась сама с собой,
саботировала конфликт сознания с подсознанием,
кто-то в космос летел, становился (супер?) героем,
шагал с гордо поднятой головой
по канату над водами Ниагары.
Кто-то вёл истребитель над Анкарой,
настраивал дисторшн для новой электрогитары.
Кто-то, поддавшись течению, плыл,
вдохновляемый Ангарой,
и рисовал пейзажи с запахом скипидара.
Мне же подняться с кровати утром
было задачей, сравнимой по сложности с высадкой на Луну.
Выйти из дома – всё равно что в открытый космос.
Все силы я тратила на внутреннюю войну,
которой, наверное, не суждено закончиться.
И вот я от роду двадцати пяти лет,
сидя вечером дома, укуталась в тёплый плед
(а вдруг сквозняк, или во двор упадёт комета,
а я не одета!).
И внезапно честно призналась самой себе,
что причина военных действий забылась, канула в лету.
Вопросов, которые требовали ответа,
нет
в моей памяти.
Только вот на войне так просто не отступают.
Наношу боевые атаки самой себе
по воле какой-то давней пустой привычки.
– Ты хочешь пойти туда, хочешь!
– Нет!
Мы не можем, у нас зачёт, тренировка, уборка, сон, обед! –
Пытаюсь сама от себя отбиться.
– Ну, давай же, скажи ты ему «Привет!»
– Да как это можно? Вдруг он не так поймёт? Да и я не одета,
чтоб раздавать приветы.
– Ну, давай же, ну съешь ещё пару любимых конфет!
– Конфеты есть на ночь вредно, может развиться сахарный диабет!
И в этих ничтожных спорах
я потеряла с десяток лет
и много сил.
Где ты, (супер?) герой,
кто сможет меня спасти
от меня самой?