Великое посольство профессора Петрова

Великое посольство профессора Петрова

Рассказ

Дверь открыла темнокожая девушка.

А где Катя? — спросил он.

Она занята, — ответила негритянка, слегка коверкая русскую речь. — Проходите.

Простите, но мне нужна Катя.

Проходите, — повторила девушка, скрываясь в недрах квартиры.

«Вот так номер», — подумал Геннадий Алексеевич Петров, закрывая за собой дверь. Человеком он был культурным — двадцать лет преподавал в институте лингвистику, — но свои права всегда защищал с педантичной напористостью. Где нужно, мог накричать, а то и обозвать бранным словом. В общем, в обиду себя не давал, особенно тем, кто был ниже его по социальному положению. Подобные люди, считал он, коль скоро они ничего не добились в жизни, требуют к себе наиболее строгого отношения. Большая часть их — невежды и должны знать свое место, иначе образованному человеку будут кругом притеснения.

Однако сейчас, хотя проститутки были в общественной иерархии Геннадия Алексеевича существами самыми низшими и осуждаемыми, а нынешний случай ущемления его прав — вопиющим, он промолчал. Говоря напрямую, профессор крайне стеснялся того, что оказался в борделе. Что может быть нелепее ситуации, когда человек идет в дом терпимости, понимая, что узнай об этом его коллеги по кафедре или, упаси боже, жена, и он будет признан безнравственным человеком и, как всякий такой человек, больше не сможет войти в приличное общество, — и все же, превозмогая душевные муки, делает это, платя падшим женщинам деньги за ласку?

Геннадий Алексеевич стыдился своего поведения и потому лишь шамкнул носом, переступая порог борделя. Молча раздевшись, он покорно прошел в спальную комнату, дверь куда заблаговременно отворила перед ним негритянка.

Спальня была небольшой. Почти всю ее площадь занимала кровать — двуспальная, с цветочками на покрывале — и тумбочка. Здесь было уютно и чисто, но как-то неловко.

Девушки заставляли себя ждать, совещаясь на кухне, и Геннадий Алексеевич не знал, что ему делать. То ли сразу раздеться, то ли пока подождать. Кати, чью анкету он с таким тщанием выбрал в Интернете, переворошив с десяток специализированных сайтов, явно не будет, а он настроился именно на нее. Казалось, у него даже возникла некая духовная связь с этой девушкой, такими добрыми были ее глаза на фотографии, так ласково смотрела она на него с экрана компьютера. И вот теперь ему нужно было привыкать к новой, совершенно незнакомой девушке, с неизвестно какими глазами.

Встав у окна с огромным, загораживающим весь вид на улицу фикусом, он решил, что должен уйти, если ему не приведут Катю. Он подумал, что нельзя идти на поводу у проституток, что раз он платит деньги, то ему обязаны предоставить надлежащий товар — тот, который он предпочел сам, а не который ему спихивают за ненадобностью. Ничего не поделаешь, в крови Геннадия Алексеевича была изрядная доля еврейской практичности, и сейчас она взяла в руки вожжи, оттеснив на второй план татарина и поляка, также прописанных небрежной рукой Амура в запутанных генах профессора.

Наконец, когда Геннадий Алексеевич уже намеревался откланяться и даже приготовил прощальную речь, в которой собирался высказать все, что должен был сказать в самом начале, в спальне появились три девушки. Две светленькие, с испитыми лицами, хмурые и некрасивые, и та темнокожая, что открыла дверь.

А где Катя? — повторил свой вопрос Геннадий Алексеевич.

Выбирайте любую. Их как раз зовут Катями, — ответила старшая, светленькая. — Тебя как зовут? — спросила она негритянку.

Катя.

Вот видите. Всё как хотели.

Но позвольте, я ехал к другой Кате, русской! А это черт знает кто. Вы мошенники.

Надо же! А вы где-то встречали святых?

Безобразие. Я напишу администрации сайта, чтобы вас заблокировали.

Пишите, — пожала плечами блондинка.

Мошенники, — повторил в бессильном гневе профессор.

Послушайте, либо оставайтесь и выбирайте одну из этих двух девушек, либо уходите. Нам некогда выяснять отношения. Неужели вы действительно думали, что за эти копейки получите первоклассную девушку?

Геннадий Алексеевич открыл было рот, чтобы высказаться и по этому поводу, но смолчал. На сей раз причиной была не неловкость. Аргумент денег подействовал на него. И вправду, стоимость Кати была более чем символической для Москвы с ее дороговизной. Он решил внимательно осмотреть девушек.

О светленькой, разумеется, не могло быть и речи, уж больно та была непривлекательной, а вот темнокожая… «А она ничего», — подумал профессор Петров. Невысокая, стройная, в чудовищно пошлом, зато откровенном купальнике — она смогла пробудить в Геннадии Алексеевиче угасший было огнь желанья. «Когда еще, — продолжал размышлять он, — мне представится шанс побыть наедине с негритянкой?»

Он подумал именно так — «побыть наедине», потому что даже в мыслях своих никогда не допускал прямоты в известных вопросах, камуфлируя все зоологическое в отношениях между мужчиной и женщиной нейтральными фразами. Он ни разу в жизни не «занимался сексом» даже с женой, а по-спартански с ней «ложился спать». В общем, Геннадию Алексеевичу захотелось экзотики. К тому же искать сейчас другой бордель было поздно. Завтра с утра он должен был присутствовать на научной конференции, ради которой и приехал в командировку в Москву из далекого Екатеринбурга.

Помявшись с секунду, он показал на темнокожую девушку:

Она.

Вот и отлично, — ответила старшая.

Все три девушки тут же куда-то исчезли, и Геннадию Алексеевичу снова стало неловко. Он никак не мог решить, раздеваться ему или еще подождать. К счастью, в одиночестве пребывал он недолго. Вскоре в комнату вошла негритянка. В руках у нее была тряпичная косметичка.

В душ пойдете? — произнесла девушка, не поднимая глаз от косметички.

Пожалуй, нет. — Профессор не желал терять время зря.

Через минуту он уже лежал на кровати, а Катя сидела подле, поджав ноги. Ее черная кожа светилась матовым блеском, отражая тусклый свет окна. Профессор ждал. Его возбужденная плоть настойчиво просила любви.

И негритянка дала ему эту любовь, приведя Геннадия Алексеевича в блаженный восторг. Боже, как давно у него не было женщины! Разумеется, ночи, когда он «ложился спать» с женой, не считались. Состарившаяся и располневшая, она давно потеряла для него привлекательность; спать с ней было горькой повинностью, которую он отрабатывал как крепостной — неохотно и спустя рукава.

Сейчас же все было иначе. С этой молодой и стройной африканской девчонкой профессор Петров почувствовал себя вновь молодым. Распаленный желанием, он представлял всевозможные мерзости. Он воображал себя американским рабовладельцем, который насилует свою самую гордую и неприступную из невольниц. Эти грязные и так не вязавшиеся с его тонким, одухотворенным множеством прочитанных книг внутренним миром фантазии разжигали профессора сильнее умелых ласк проститутки. В конце концов он осмелел до такой степени, что стал вытворять поистине непристойные вещи. Ни один проктолог в мире не позволил бы себе проделать с пациентом подобные вольности, какие совершал над проституткой профессор. Опьяненный страстью, он не отдавал отчета в своих действиях, становившихся все разнузданней еще и оттого, что негритянка принимала их с отстраненной покорностью, никак не реагируя и ничему не препятствуя. Только иногда, когда Геннадий Алексеевич делал что-нибудь особенно грубое и неприятное, она легонько брыкалась, давая понять, что он переступил грань дозволенного.

Наконец, хрипло вскрикнув, профессор откинулся в изнеможении на кровати.

Спасибо, — нежно сказал он девушке, отдышавшись.

Не за что, — грустно ответила та.

Теперь, когда все закончилось, Геннадий Алексеевич проникся неподдельным участием к негритянке. Он был благодарен ей за то, что она для него сделала, пусть даже сделала это за деньги. Он внимательно посмотрел на нее. Девушка сидела, поджав ноги, и покорно гладила его руками по бедрам. В ее глазах стояли слезы.

С тобой все в порядке? — встревожился он.

Да, — ответила девушка.

Ты можешь мне все рассказать. Тебе нечего опасаться!

Нет, все в порядке.

Тебя удерживают здесь против воли?

Негритянка молчала, потупив глаза.

Скажи! Я позову помощь.

Девушка колебалась. Наконец она тихо сказала:

Да.

«Бедняжка! — подумал профессор. — Все это время она была со мной против желания. Какой ужас. Это ведь, по сути, изнасилование». Вскочив с постели, Геннадий Алексеевич схватил штаны с тумбочки и принялся спешно их надевать, намереваясь немедленно начать действовать.

Одевайся. Ты пойдешь со мной в посольство.

Тише, прошу, — зашептала Катя, прикрывая ему рот ладонью. — Нас могут услышать. Лучше сначала вам идти в посольство один.

Один? Чтобы ты продолжала здесь ублажать всякий скот! Нет, об этом не может быть речи. Я выведу тебя отсюда немедленно, и никто мне не помешает.

Пожалуйста… — Негритянка заплакала.

Одевайся! — чуть ли не кричал Геннадий Алексеевич.

Идти в посольство один, — настаивала девушка.

Как нарочно, за дверью послышался скрип половиц. Негритянка испуганно обернулась. Геннадий Алексеевич тоже покосился в сторону скрипа. Удивительно, но его решимость тут же остыла, словно устыдившись свидетелей. «Пожалуй, девчонка права, — рассудил он. — Зачем мне лишние неприятности? Скорее всего, они не осмелятся ничего сделать уважаемому человеку, и все-таки лучше не рисковать. Не хватало еще влипнуть в историю».

Хорошо, я пойду в посольство один. Из какой ты страны?

Нигерия.

Сегодня же я вызволю тебя из этой квартиры.

Я хочу домой. Пожалуйста, помогите.

Слезы хлынули из глаз девушки настоящим ручьем, будто до этого их держала плотина. Она не хотела отпускать Геннадия Алексеевича, обхватив его руками за шею.

Пожалуйста, помогите! Домой, домой.

С трудом успокоив девушку и записав на сигаретной пачке ее труднопроизносимую фамилию, профессор вышел из спальни. Он изо всех сил старался делать вид, что ничего не случилось, хотя его сердце щемило от боли и чувства собственной страшной вины. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько мерзко. Подумать только, через что прошла эта бедняжка! Вероятно, ее били, запугивали, прежде чем она согласилась работать на панели. И это в двадцать первом столетии, в самом центре Москвы, недалеко от Белорусского вокзала!

Он улыбался все время, пока одевался в прихожей. Провожать его вышли все обитатели страшной квартиры. Негритянка, две светленькие девушки и незнакомая ему брюнетка: оказывается, была и брюнетка, которую, видимо, приберегали для более состоятельной клиентуры. Профессор улыбался им всем, клятвенно обещая посетить их в следующий приезд в столицу.

Что с тобой, девочка? — спросил он Катю, чмокнув ее на прощание в щечку.

Уж больно несчастной та выглядела.

Не обращайте внимания, — ответила старшая. — Скучает по родине. Сами должны понимать. Ну ничего, вот заработает немного денег и поедет к родным.

Да, понимаю, — кивал профессор, взявшись за ручку двери.

Оказавшись на улице, он не откладывая направился в посольство Нигерии. Любое промедление, как ему представлялось, было бы соучастием в этом гнуснейшем из преступлений. Вполне вероятно, лишь за ним захлопнулась дверь злополучной квартиры, как Катю заставили обслуживать нового посетителя. А сколько еще предстоит ей вытерпеть унижений, прежде чем сдвинется с места громоздкое колесо государственной бюрократии и девушка будет вызволена на свободу! Может быть, пройдет не один день, может быть, неделя. Нет, он собственноручно приведет посла по нужному адресу, если тот будет упрямиться.

«Да, я сделаю это, — подбадривал себя профессор Петров, идя скорым шагом по 1-й Тверской-Ямской, — сделаю, если потребуется. А все-таки — требуется ли?» — вдруг мелькнула у него в голове трусливая мысль. Ведь идти в посольство лично по столь щекотливому делу означало вручить собственную судьбу первому встречному человеку, возможно, не имеющему ни малейшего представления о чести. Это весьма опрометчивый поступок, который при пристальном рассмотрении стал казаться ему ненужным и даже глупым.

Геннадий Алексеевич закурил, перейдя на прогулочный шаг. Москва загоралась вечерней иллюминацией. Был один из тех вечеров, когда особенно хорошо бродить по парку Горького и ВДНХ. Теплый весенний вечер, в который даже запертые в глухих пробках люди кажутся не более чем туристами, мирно любующимися видом центра столицы. Постепенно ход мыслей профессора начал меняться, поддаваясь окружающему настроению.

«Не лучше ли написать анонимку? — размышлял он. — Ведь должно же посольство рассматривать подобные письма, раз речь идет о спасении человеческой жизни?» Задав себе этот вопрос, он без колебаний ответил на него положительно. У него созрел новый план.

«В отель! — сказал себе Геннадий Алексеевич. — Написать в посольство я могу и оттуда. Обстоятельное, умное письмо, внушающее доверие стоящей за его строками интеллигентной, образованной личностью, которое мне непременно удастся сочинить в спокойной обстановке гостиничного номера». В голове Геннадия Алексеевича уже начали оформляться некоторые наметки будущего обращения. Он мысленно шлифовал их, предложение за предложением, доводя формулировки до совершенства. У него была прекрасная память, позволявшая сохранить каждый речевой оборот, каждый эпитет, каждую метафору и возникавший в связи с этим тонкий подтекст анонимки, без которого было нельзя обойтись порядочному человеку, описывающему такое мерзостное явление, как проституция.

Но через час, поднявшись в номер, профессор обнаружил, что уже поздно и что он смертельно устал после трудного дня перелета. Только подумать, как быстро идет время в Москве! Завтра ему предстоял ответственный день, и нужно было как следует подготовиться: перечитать доклад к конференции, погладить с дороги костюм и рубашку, выспаться наконец. Заниматься сейчас анонимкой — значит жертвовать своей будущностью. Не слишком ли большая плата за доброту?

«И если б вся проблема заключалась только в написании самого текста, — рассуждал Геннадий Алексеевич. — Ведь, чтобы отправить письмо, необходимо создать новый аккаунт под вымышленным именем. А это займет уйму времени, которого у меня нет». Для профессора, недавно с блеском защитившего докторскую диссертацию, одно название которой для девяноста девяти процентов людей показалось бы древнеегипетской тарабарщиной, регистрация нового ящика электронной почты виделась сейчас практически неразрешимой проблемой, похлеще доказательства теоремы Ферма или, скажем, создания машины времени.

«Завтра, — сказал себе профессор Петров, горько вздыхая. — Завтра я обязательно напишу, но не сегодня. Все равно час давно поздний и в посольстве никого нет». С этой мыслью Геннадий Алексеевич лег в постель и почти сразу уснул.

Утром он почувствовал себя выспавшимся и бодрым. Повязывая галстук и надевая любимый пиджак, он насвистывал веселый мотивчик.