Журнальный мир

ВЕТЕР

Проснулся. Ветер бьет в окна. Ветер – это движение. Но движение не постоянное, а порывами. Забываешь. Вспоминаешь. Опять забываешь.

Зимнее утро. Гудит холодильник. Время вытекает по капле.

Какая-то серость сегодня, густая, тяжелая. Давит. Впрочем, не только сегодня.

Поставил чайник. Скоро засвистит. Сегодня никуда не надо. Давно уже никуда не надо.

Мысли не спрашивают разрешения. Нет смысла спрашивать разрешения у себя самого. А вопросов становится все больше и больше. Когда остаешься один, их всегда больше.

Раньше думал, что с возрастом все станет понятно. Какое там! Самая популярная фраза в наших разговорах с сыном – «Ты меня не понимаешь!». Причем с обеих сторон.

Да и что такое возраст? Если сейчас замутить с какой-нибудь двадцатилетней, будешь постоянно получать в спину от ее подруг: «Фу, какой старый!», а если вдруг умрешь, на похоронах будет шелестеть: «Какой молодой, какой молодой!» Гормоны свою основную партию уже отыграли, а лекарства от гипертонии ее еще не начали. «Средний» возраст – не панацея от стереотипов, а скорее ловушка для них. Почему «средний», а не средний? Так ведь средний возраст дожития у мужчин – семьдесят лет, а половина от этого – тридцать пять получается. Выходит, что давно уже не средний. Это так придумали, чтобы успокоить. Чтобы думали больше о целях и задачах, а не о том, что гонка начинает подходить к финишу и никаких призов по ее итогам не предусмотрено.

Ведь каждый обязательно должен за собой след оставить, как реликтовое излучение от Большого взрыва: что-нибудь изобрести, открыть, построить, написать, войну развязать, на худой конец, поработить полмира, а потом растерять все завоеванное. В последнее время наследить стало гораздо проще, конечно: снимаешь видео на телефон о пятнадцати известных способах ковыряния в носу, выкладываешь его в сеть, и все – ты обрел бессмертие на весь период поддержки резервного копирования с основного сервера.

А на хрена все это? Какая сила заставила сапиенсов взять в руки мел и начать пещеры разрисовывать? Я-то, конечно, не хуже всех – еще в восьмом классе на четвертой парте справа ножом вырезал сокровенное «Коля + Маша = Любовь». Причем так основательно и глубоко, что ни один трудовик не зашкурит. Только что мне теперь с этим делать, если вот уже семь лет Коля + Маша = не «любовь», а «полное отчуждение»? Лезть в школу – переписывать или лучше сразу новую парту подарить взамен?

Как оказалось, этой надписи было недостаточно. Нужно еще «обеспечивать семью, воспитывать ребенка, быть ему примером во всем, купить трешку в центре, а еще лучше – построить дом в пригороде, каждый год ездить в Турцию, а еще лучше – на Мальдивы, вон Смирновы уже второй год подряд ездят…». Бежать куда-то, бежать, а потом добежать до главных ворот и дяденьке со связкой ключей рассказывать: «Возьмите меня к себе, я хороший человек – сына в институт устроил, жене шубу из норки купил, квартира вот есть – трехкомнатная с евроремонтом, две почетные грамоты от руководителя, семью аж два раза на Бали вывозил…»

Нет, не возьмут – на Бали так и не попали, шуба вместе с женой и квартирой отвалились, сын ушел из института в свободное плавание, которое называется модным словом «фриланс», и чихать ему на наши консервативные ценности. Грамоты вот заводские остались, но с ними если только на Доску почета возьмут.

Раньше любил в кино ходить один. Чипсов или орешков возьмешь, колы там или спрайта. Место какое-нибудь сбоку выберешь, чтобы соседей не было, и наслаждаешься. Ничто не отвлекает от просмотра. И наоборот – все отвлекает от проблем, забот и чаяний. Сидишь – наблюдаешь, как там супергерои с очередным суперзлодеем разделываются и даже причастным себя ощущаешь. А как же! Они же все по твоим подсказкам делают.

А потом… Наверное, все началось с того, что темный зал в некоторые моменты на могилу похож. Просторную только очень, братскую. Эфемерность всего происходящего на экране только усиливала ощущение того, что ты не в реальной жизни, а в подземном переходе к газообразному состоянию. Сидишь и вместо сопереживания суперменам, бэтменам и человекам-паукам думаешь о том, как будешь умирать, насколько это больно и можно ли к этому вообще как-то подготовиться.

Несколько раз успеешь прокрутить – как папа на глазах угасал. Особенно тот момент, когда зашел в больницу навестить его после очередного приступа, а он сидит на краешке кровати и совершенно четко, но устало и отрешенно декламирует:

Все на свете, все на свете знают:

Счастья нет.

И который раз в руках сжимают

Пистолет!

И который раз, смеясь и плача,

Вновь живут!

День – как день; ведь решена задача:

Все умрут.

Почему-то только уже после его смерти, через месяц, вспомнил про это стихотворение, нашел его у Блока и выучил. Зачем выучил? Четко объяснить не могу. Даже себе. Понимаю только, что это важно для меня. Очень важно.

Почему задумываешься обо всем этом уже когда песка в часах осталось меньше половины? Да и надо ли задумываться? Все равно ответ не узнать.

Человек состоит из триллионов самостоятельных живых организмов. Мозг не регулирует работу клеток. По крайней мере, мы не можем это делать сознательно. Если только йоги какие-нибудь этому научились или монахи тибетские. Ну а что я должен делать, чтобы чувствовать себя целым? Или цельным… И возможно ли это? Кому хочется ощущать себя микроскопической частью вселенского программного кода? Люди в течение своей жизни только и делают, что обмениваются между собой генетическим материалом и информацией. Наша суть, предназначение только в этом? Хотя «суть», «смысл», «предназначение» – это же все придумали, чтобы других людей было проще послушными делать.

Одно время ходил в церковь – искал ответа. Ответа, а может, и утешения, что ли. Так и не понял до сих пор – чего искал. Не воспринял мой инженерный мозг такого достаточного простого объяснения сущего, за обрядами сути так и не нашел. Может, не в ту церковь ходил. А если там не получилось, то в кого верить? В телике и в инете все изгаляются насчет того, у кого правда правдоподобнее. Может, стоит средневековые обычаи вернуть, когда правду с мечом в руках и в честном поединке приходилось отстаивать. Или дуэли возродить. Тогда пустобрехов точно поубавилось бы.

Или как вариант учредить Министерство правды. Было такое уже где-то. На Востоке вроде. Собрать штат из идейных чиновников. Оклады им положить такие, чтобы не воровали. Как будто такие оклады существуют, ха-ха! Закупить несколько тысяч полиграфов и начать отрабатывать запросы общества. Не прошел проверку или отказался – дисквалификация и обязательное публичное опровержение. Прошел успешно три проверки подряд – автоматом кандидат в депутаты, и подписи собирать не надо. Господи, что я несу?! Бред какой-то…

Вышел недавно вынести мусор. Смотрю – две девчонки из нашего дома лет шести-семи оживленно скачут и что-то громко кричат. Не разобрал сначала что. А когда поближе подошел, услышал: «Радуга! Радуга!» Они показывали пальцами наверх, а там разноцветной дугой простиралась она, переливаясь и сверкая в лучах заходящего осеннего солнца. Восторгу девчонок не было предела, а я, грешным делом, подумал: «Что со мной? Почему я уже не могу так же этому радоваться? Ведь красиво же!» Как будто функцию какую-то в организме отключили, а гарантия производителя на нее больше не распространяется.

Странно как… Одно помнишь так, будто вчера было, хотя и много уже лет прошло, а другое расплывается, тускнеет, несмотря на то что происходило совсем недавно. Как ездили с Машей и семилетним Никиткой в Ялту, гуляли по набережной, купались, поднимались по канатке на Ай-Петри, помню, как сейчас. Все, что было, когда она уходила, – как в тумане. Может, это просто мозг болевые ощущения блокирует. Спасибо ему тогда. Спокойнее так.

Или вот про черепашек этих. У меня же проблемы со спиной уже лет десять. В нашей-то провинции нормальных спецов нет. Вот и приходится раз в год ездить в платную клинику в Москву проверяться. А там, прежде чем по врачам идти, надо в договорном отделе документы оформить и консультацию оплатить. Так вот, все эти десять лет деньги у меня принимает один и тот же мужчина, с виду похожий на учителя физики в старших классах. В одном и том же, по крайней мере по виду, жилете песочного цвета и роговых очках. Комнатушка, в которой он находится, крохотная совсем. Но он каким-то удивительным образом сумел все свободное пространство в ней черепахами заполнить. Не живыми, конечно. Сувенирными. На полках, на столе, на подоконнике, на системном блоке, на цветных и черно-белых репродукциях, развешанных на стенах, – везде они. И все разные: стеклянные, деревянные, пластиковые, глиняные, нарисованные. Одни смотрят на тебя веселыми выпуклыми глазами, другие – понуро уставились себе под ноги, третьи – вообще без глаз, абстракции какие-то. Им, наверное, легче остальных живется – ничего не вижу, ничего не слышу.

На раздаче в заводской столовой повариха стоит симпатичная. Варя, кажется, зовут. Всегда здоровается, блюда рекомендует. И смотрит так, прямо в глаза. Заговорить бы с ней. Кольца вроде нет… А что дальше? Она наверняка с прицепом. И живет где-нибудь в деревне. Переедет ко мне сначала одна, потом – с детьми. Права будет качать, на квартиру виды заимеет… Господи, о чем это я? Прямо как шепелявый из «Падал прошлогодний снег».

Да поэтому и завидовал всегда корешу своему – Ваньке. Он ведь вообще никогда не заморачивается. У него что машины, что бабы меняются каждые полгода. Он делает это чаще, чем в стихах Бродского встречается слово «амальгама». Причем и те и другие всегда с пробегом, и немалым. Я все думаю, что он это для себя из начала девяностых вынес, когда Егор и его команда преподнесли всей стране волшебный новогодний подарок. Волшебный – это потому, что вроде были деньги в кошельке, а их вдруг разом и не стало. Заводы встали, на ценниках цифры какие-то из области астрофизики стали писать, все выучили модное выражение «секонд-хенд». Кого-то огород спасал, кого-то – родственники. Как раз тогда автомобиль и стал роскошью, а не средством передвижения. Вот и хочется теперь Ваньке все попробовать, пока есть возможность. Ведь что будет завтра – никто не знает.

Как никто и не думал, когда десять лет назад Шестерино сгорело, что огонь до города дойдет. Мало кто сначала придал этому большое значение. Там и жило-то от силы двадцать человек. А он дошел! И так дошел, что из многоэтажек, что около леса стоят, стали людей эвакуировать, дышать можно было только через тряпочку, а солнечный летний полдень стал больше похож на сумерки. В воздухе висело что-то вязкое, гнетущее. Самым тяжелым было ждать, особенно не понимая – откуда оно придет. Весь город окружен лесом. Красиво, конечно. За грибами можно ходить, за ягодами. На охоту опять же. Только, когда все началось, волки сами на окраинах появились – в лесу еду было уже не найти.

Ванек тогда на своей «буханке» человек двести из очагов вывез. Забирал, отвозил, потом опять возвращался. Когда он в третий раз поехал в Нижние Столбы, уже все без исключения дома в селе были охвачены пламенем, дышать было просто нечем, а со стороны леса время от времени прилетали огненные шары из хвои и сухих листьев. Ванек хотел проверить – не прячется ли кто-нибудь в баклуше на окраине села, но, не доехав пару километров, заметил худого высокого деда с окладистой серебряной бородой, твердой походкой вышагивавшего в сторону пожара. Как он потом рассказывал, самым сложным оказалось уговорить деда сесть в машину. Тот твердо собирался добраться до Нижних Столбов, что помочь семье своего брата отстаивать дом. Повезло с тем, что Ванька, оказывается, знал дедова племянника и сумел дозвониться ему на мобильный. Они всей семьей к тому времени уже давно в город уехал – отстоять дом было нереально. Реально было сгореть.

А кстати, сын ведь недавно помочь просил. Встретились случайно в супермаркете. Он еще меня вертихвостке своей расфуфыренной представил. Прямо так официально: «Алина, познакомься, пожалуйста, – это мой папа». А ей до меня дела как до квантовой физики, ей быстрее в отдел косметики попасть хотелось. Вот она и подергивала его за рукав, пока он меня расспрашивал. Думала, что незаметно, да я наблюдательный. Хоть с виду и простоватый.

В чем же он помочь просил – кухню, что ли, новую собрать или другое что. Слушал ведь вполуха. Я еще удивился тогда – он редко когда что просит. Гордый. Да и самостоятельный уже давно.

Надо ему позвонить – уточнить, что нужно. Да только он же номер недавно поменял. Присылал мне в сообщении, а я не сохранил. Поискать надо – может, записал где.

Стоп! Что это? Звук какой-то пронзительный. Свист, что ли? А, это же чайник вскипел! Пойду заварю. Устал за неделю. Может, отлежусь за сегодня.

ОТКРЫТАЯ ДАТА

Мать попросила Кирилла доехать до сада «Заря» – забрать у ее знакомого тыкву и пару кабачков. Знакомого звали дядя Саша. Его участок был самым крайним со стороны леса. Поэтому, как только Кирилл зашел на территорию сада, он сразу узнал подробно описанные матерью постройки.

Щитовой одноэтажный домик с мансардой. Аккуратный, но какой-то понурый. Тропинка к нему от калитки выложена идеально подогнанной плиткой. Ровные прямоугольники грядок, подстриженные и выкрашенные белилами яблоньки, две теплицы из реечного каркаса, покрытого полиэтиленовой пленкой, и еще две – выстроенные из стеклянных бутылок и похожие на ледяные избушки. Закатные солнечные лучи отражались от выпуклых изумрудных донышек и слепили глаза.

Метрах в пяти от дома – небольшой сарайчик, сколоченный из горбыля. Его деревянные стены уже посерели и иссохли. Рядом – круглый бак для полива, вкопанный в землю, который наполняла на удивление чистая вода.

Кирилл обошел участок, но дядю Сашу нигде не увидел. Решил зайти в дом. На крыльце лежали домашние тапочки.

В домике была всего одна комната, в которой помещались залатанный в нескольких местах тканевый диванчик, холодильник «Атлант», стол с тумбочкой и пара стульев, сиденья которых были обиты поролоном.

Две белые тюлевые занавески с неровными краями, перекроенные, по-видимому, из одной большой, уныло свисали с самодельного деревянного карниза, украшенного замысловатыми узорами и покрашенного морилкой.

На столе, покрытом одноцветной неяркой скатертью, – фотография женщины средних лет в пластиковой рамке. Круглолицая, темноволосая, она задумчиво улыбалась со снимка, подчеркивая глубокие ямочки на щеках. Рядом с фотографией – небольшая ваза со свежим букетом фиалок.

Кирилл на всякий случай заглянул на чердак – там никого не было. Из обстановки – табурет и журнальный столик. С потолка пулеметными лентами свисали связки лука и чеснока. Пыль кружилась в солнечном свете. Абсолютная тишина и покой. Несмотря на ограниченное пространство, появилось ощущение какой-то вневременной пустоты, затягивающей в себя, как черная дыра. У Кирилла закружилась голова, и он быстро спустился вниз.

Оставалось еще заглянуть в сарай. Кирилл осторожно потянул за ненадежную дверную ручку. Около дальней стены на верстаке лежал свежеструганный гроб. Крышка, такая же светло-желтая и пахнувшая свежим деревом, стоя в углу прямо у входа. В центре на постаменте из булыжников, склеенных цементом, стоял памятник из черной гранитной крошки. Левый верхний угол плиты был украшен дубовыми листьями. В центре – портрет пожилого человека с четким контуром лица, аккуратным пробором и грустными глазами. Подпись под портретом гласила: «Сомов Александр Валерьевич. 1944 – 202…» Рядом с памятником на ящике лежали несколько скарпелей разной формы.

Кирилл краем уха услышал какой-то шум на улице и вышел из сарая. Дядя Саша завозил в узкую калитку синий велосипед, неплохо сохранившийся с советских времен.

– Здравствуйте! – на загорелом обветренном лице дяди Саши не проскользнуло и тени удивления. – Вы кого-то ищете?

– Здравствуйте, дядь Саш! Я сын Галины Николаевны. Меня Кирилл зовут. Она попросила меня у вас тыкву забрать и кабачки. Она разве не звонила?

– Ой! Кирилл? А я тебя не узнал. Галя… мама звонила мне. Да я только время перепутал. Думал, что ты позже приедешь. Заработался вот на кладбище. – Дядя Саша замешкался, отвязывая ведро от велосипеда. – Надо было у Леночки оградку подновить – старая краска осыпается. Ты как, устал с дороги? Пить хочешь? Давай я тебе компоту налью? Это свой, домашний. Анис уродился в этом году хорошо. Даже и не знаю, куда девать. Может, ты еще яблок возьмешь?

– Спасибо, дядь Саш! Компоту не хочется что-то. А от яблок не откажусь.

– Ну, пойдем тогда за дом. Я там все в теньке разместил. Да и с дороги не так видно. А то, бывает, шастают тут у нас.

Кирилл никак не мог отделаться от ощущения, что это совсем не тот дядя Саша, каким он его помнил – веселым, с гитарой, распевающим вместе с женой стройным дуэтом: «То-о-лько “Дон” и “Маг-да-лина”, Только “Дон” и “Маг-да-лина”, Только “Дон” и “Маг-да-лина” хо-дят по мо-рю туда».

Между садовым домиком и оградой соседнего участка обнаружилась небольшая площадка, уложенная парой листов ДСП. На них располагалось целое богатство – пять массивных тыкв апельсинового цвета, горка кабачков, пестрые ряды яблок, картошка.

– Выбирай, какие понравятся. Ты как добирался, на машине?

– Да, у ворот оставил.

– Давай помогу донести. Яблоки вот в авоську положи, я специально ее здесь повесил.

Через пять минут дары природы уже были уложены в багажник старенькой «Тойоты».

– Спасибо, дядь Саш!

– Да не за что! Приезжай еще. Сам видел – столько всего уродилось, что девать некуда. Мне-то одному впрок это не пойдет. Мне много не надо. Приедешь?

– Не знаю пока, постараюсь.

– А ты за грибами ходишь? Скоро уже должны пойти. Я тебе тут такие места покажу! И ехать никуда, считай, не надо. Я как на кладбище пойду по осени, всегда на обратной дороге через лес топаю. Столько грибных мест здесь подметил. А то, что кладбище рядом, даже хорошо – никто другой сюда без надобности и не ходит.

– Я подумаю. Если что, позвоню вам. Дядь Саш, а у вас давно этот участок?

– Участок? Да лет восемь уже. Я его года через два купил после того, как Леночка умерла. Мы до этого с ней много путешествовали. Ну а после этого времени свободного стало пропасть, вот я и решил чем-то полезным заняться.

– Ясно. Ну ладно, поеду я. Пора. Спасибо вам! До свидания!

– И тебе, Кирилл, спасибо! До встречи! Я маме твоей позвоню, как грибы пойдут.

– Хорошо. Всего доброго! – Кирилл произнес это уже из салона машины. Он выжал непослушное сцепление, газанул и вырулил на грунтовку, которая вела к окраине города.

Кирилл решил, что в следующие выходные обязательно поедет к дяде Саше. За грибами или еще за чем – не важно. Можно помочь ему картошку выкапывать или на рыбалку вместе сходить…

Не успел он проехать и пары сотен метров, как из его кармана загремел знаменитый рифф из Enter Sandman. Кирилл ответил.

– Колян, здоров! Я минут через двадцать буду. Матери только вот кое-что закину по дороге. Наши все собрались? А девчонки? Ну и отлично!

– А? Что? В выходные? В выходные – свободен. Конечно, поедем! Ну давай – увидимся!

Кирилл прибавил газу. В открытое окно доносился запах горелой листвы. На горизонте медленно умирало солнце.

ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ

Андрей давно ждал этого лета и вот – дождался. Он специально не стал сообщать о своем приезде. Ему, как и многим другим из его круга, была присуща склонность к театральным эффектам. Похожий сразу на нескольких популярных голливудских актеров, он давно бы уже мог забыть о веб-дизайне как об основном заработке, но Кремниевая долина всегда влекла его больше, чем Голливуд.

Андрей уверенно вел свою «Хонду» по недавно отремонтированной районной трассе. Из динамиков почти на полную громкость раздавался Jagged Little Pill Аланис Мориссетт.

Поворот на Осиповку он не узнал. Раньше всегда на этом месте стройный ряд корабельных сосен слегка расступался, открывая узкую ленту проселочной дороги, а сейчас на их месте торчали уродливые обугленные пеньки, напоминавшие неровные акульи зубы.

За поворотом его встречала когда-то довольно ровная и прямая грунтовая трасса, теперь изрытая глубокой колеей. Густого, изумрудного муромского леса, раньше окаймлявшего ее, попросту больше не было. Вместо этого все видимое пространство занимал унылый частокол почерневших стволов.

Очень хотелось прибавить газу, но по такому бездорожью это было бесполезно. Руки одеревенели, лоб покрыла испарина.

Вот-вот уже должна была показаться деревня, но Андрей ее не видел. Видел красные пятна пожарных машин и белые пятна пассажирских автобусов.

Ближе к околице колея стала меньше, и он поехал быстрее. Привычных ориентиров по пути к дому – автобусной остановки, кособокого сельпо и школы – единственного двухэтажного здания в деревне – он не нашел. Ехал наобум, стараясь не всматриваться в окружающий его ад.

И все же он узнал. По качелям. Они были сварены дедом из квадратного профиля и своей оригинальной конструкцией разительно отличались от любых других. Кроме них сохранились только покрывшаяся черной копотью русская печь и кусок кирпичной стены от пристроя. Все остальные постройки в доме были из дерева. Если бы можно было все сфотографировать прямо сверху, то получился бы готовый план помещений для кадастрового паспорта.

Сковородки, кастрюли, пара искореженных алюминиевых ведер, тазик, ковшик, ухват без ручки, рога и копыта – прямо как в «Золотом теленке». Почему-то только сейчас Андрей выделил для себя из общего смрадного духа запах паленой шерсти. Козу, кажется, звали Нюркой.

Полотно от двуручной пилы, топорище, колеса от велосипеда, оседлав который, он еще три года назад гонял на речку. Проволочная оправа видавших виды очков. Клейкая масса на правой дужке раньше была лейкопластырем, удерживающим ее на своем месте. Бабушка уже давно никуда не выходила без очков. Ее дальнозоркость в последнее время сильно прогрессировала. Андрею часто казалось, что все болячки бабушки, «нянюшки», как звал он ее, разом обострились после того, как деда не стало. Или просто она жаловаться на них начала чаще.

До Андрея отчетливо донеслись скрежет металла, стук кувалды и звон разбитого стекла – у соседей уже начали разбирать завалы.

– Сколько не выбралось? – этот негромкий разговор он услышал очень четко, несмотря на шум.

– Человек десять. Старики все. В основном неходячие. Кого родня увезла. Кого МЧС. Такая суматоха, разве все проверишь. Дед в баклушу залез, пролежал там весь пожар с дохлой коровой. Еле уговорили выбраться.

Тяжелый, спертый, воздух внезапно расступился перед порывом ветра. На голову опускались первые теплые капли летнего ливня. Андрей их не замечал. Он лихорадочно искал в списке контактов телефон двоюродного брата.