Жарким ли шёпотом

Жарким ли шёпотом

Побег

Холодновато сегодня для первого мартобря,
поставим на тридцать второе остатки свободы,
смотри, как мормышка играет, и мелкая рябь
заманивает в облаков подсинённые воды,
где чисто, светло и, наверное, неглубоко –
по грудь, но скорей – по колено.
Стоять бы там с удочкой, радовать местный Рыбком,
и всех наградить поименно.
Расследовать тяжбу кота с бедолагой стрижом,
кричат, что крылатые оба, но и ветерок –
себе на уме, не разрежешь ножом,
мечом не разрубишь. Отправим его на восток.
Дел – уйма; закончить, пока не вернулась луна-
хозяйка с повесткой оттуда, что срок
аренды истёк, и наша обитель должна
опустеть, и пора нам дырявый носок
заштопать. Ведь было потеряно лет
сквозь дыры немерено, только об этом
не стоит жалеть, давно недолёт-перелёт
задуман усталым поэтом.

 

* * *

маме

Я приснилась тебе почему-то в красном халате,
но очень кстати,
ты и так собиралась меня позвать, назвала по имени,
извини меня,
прости, что объяснять – я была в бегах, на работе,
что-то в этом роде,
и не услышала, не ответила, не подошла, не поцеловала,
вообще не подозревала,
что отдаляясь делаются ближе,
что время слижет
горечь, и непоправимое, оставаясь тем, что нельзя поправить,
перемелется, и тогда ведь
будет мука – для сырников, счастья, кабачковых блинчиков – не эльдорадо,
но не много и надо.

 

* * *
Крутолобые сегодня облака
Смотрят в озеро и видят молоко,
Их младенческому взгляду не солгать,
И ручаться тоже нелегко.
Вижу белый свадебный венок
На зелёных кронах кучевых,
Голубой бездонный потолок,
Ангелов его сторожевых.
Поднимай стропила, улица,
Взор – горЕ и душу вверх!
Растворяй ворота и сердца,
Входит осень с Тем, кто выше всех.

 

* * *
Так и пребуду собирателем крох,
думая, что божественные, но, когда
знала бы точно, не нагнулась лишний раз, а трёх-
разовое питание маном – чем не страда.
Падают жёлуди, гуси в зацветшем пруду
славно живут, полюбили зелёный компот,
как тут не радоваться, хоть и несёшь ерунду,
вот у воробышков – третий за лето приплод.
Жарким ли шёпотом, или дежурным кивком:
– физкульт-привет тебе, душноватый июль.
Сколько осталось – в зобу благодарности ком –
строгих не спросишь неторопливых бабуль,
им-то что – прядут разговор, тянется нить…
Скачет воробышек, крошки клюёт для ребят,
небо за тучами, синего хочется, хочется пить,
выпью воды, а в зените цикады звенят.

 

* * *
Утро в сентябре холодное с непривычки
После жаркого лета, но, как костер от спички,
Разгорается солнце и уже скучаем по тучке.

Ястреб кружится над гнездом опустевшим,
Над забывшей дымить трубой, которой украшен здешний
Пригородный пейзаж – это его издержки.

Отговорил фейсбук о путче и героизме,
Дальше катится колесо, и в осенней призме
Те же сверкают, преломляются и дробятся жизни.

Стоит остановиться думать о Боге,
Он покидает нас посреди дороги
В прямом и в переносном смысле, щадя немногих.

 

* * *
Заката не получилось, туман поозорничал,
Молчанье явило милость, и то, как ты в нём молчал,
Не жалило, не болело, короче, не шло вразрез,
Казалось обычным делом, как озеро, осень, лес.
С такой же заботой щедрой, с порукою круговой,
И не разгадать кто предал, а кто отпустил конвой.

 

* * *
Проза жизни, оставим её в покое,
eсть ли в ней поэзия, и на кой ей
oна, и какая ещё струна, oкромя гитарной,
oтзовётся на вой неотложки или пожарной…
Если угодно, оды плети обеду, кастрюле – стансы,
всё равно им будут милей романсы,
разлагающие, как призма,
белый свет до пестроты трюизма,
празднично-гибельного. Защита
спелась с обвинением, шито-крыто.
Собирая граблями листья, вскрывая вены,
можно быть вдохновенным, но проще – обыкновенным.
Проза жизни умеет, не написав сонета,
постоять за себя, дать сдачи, не дав ответа.

 

* * *
Научи меня, вечность, детским своим приколам,
времени круг не вмещает квадрат пространства,
нынче важно к течениям принадлежать и школам,
а без этого ни семьи тебе, ни гражданства,
спой-ка песню, птичка, подразни птицелова,
дай присвистну и я неумело, чаще
мы хотим себе слушателя глухого,
безразличного, как ручей журчащий,
не похвалит, зато напоит, в жару – остудит,
раскидает папоротника линованые бумаги
там, где сосны любят, пролески судят,
и полощут горло дождём овраги.

 

Колыбельная

Боль рассыпалась, не хочет сходиться в точку,
не хочет, чтобы её поймали в ладонь, как птичку,
и отпустили. Никто не спросит –
где болит? Боль качнётся внутри и бросит
гирьку в затылок. Тогда, как в часах кукушка,
я прохриплю: ку ку, ку ку – в темноту, в подушку –
ку ку – не в такт, не мелодично, без ритма и метра,
если ты слышишь меня, я почти бессмертна,
подыши, подуй мне в ключицу, в основание шеи.
Боль окапывается, роет ходы, траншеи,
готовится к обороне, к осаде, к бою,
я потерплю, я привыкну к ней, бог с тобою,
не пугайся, спи, засыпай посреди страницы,
помню – плакать нельзя, жаловаться не годится.

 

* * *
Жизнь велела говорить невнятно,
не эзоповым прозрачным слогом,
а таким, чтоб оставались пятна
серые на рубище убогом.

Речь и совесть не выносят фальши,
хоть все ногти обгрызи под корень,
что намешано в словесном фарше
ешь, товарищ, и бывай доволен.

В средней школе правильно учили
физике, её законам вечным,
в комсомольско-пионерском стиле,
убеждённом, как автоответчик.

Будь готова, Таня, и не сетуй,
врут календари, ещё не вечер.
что там, каторга в главе десятой?
И бежит возок вдоль Чёрной речки.

 

* * *
В наших спорах давно не рождалось истин,
наоборот, всё, что истинно, то – бесспорно,
не отмоешь чёрного кобеля, зря мы чистим
пёрышки.
Палисандрия просто порно?
В августе звёзды сыплются, а ещё Венера
смотрит в лицо Юпитеру и, не выдержав взгляда,
падает навзничь за горизонт. Для юного пионера –
неожиданность, но командир отряда,
ловкий, находчивый, выбежит на поляну
остановить мгновение, даром что ли прекрасно.
Жизнь на Марсе, возможно, есть, но я не стану
ждать доказательств, и так всё ясно.

 

* * *
На мичуринской яблоне росла дичком,
на ливанском кедре – сосновой шишкой,
и лежать бы мне под деревом молчок-молчком,
да тянулся закон за корявым дышлом.
На три такта вдыхаю, выдыхаю – чуть,
не учу, не лечу, не пашу, не сею,
за скворцов и зябликов поручусь,
а сама и свистнуть-то не умею.
Но сильнее меня оказался зов,
соль призванья, подмигиванье удела,
под цветущей липой хватило слов
и душисто скамья прилипает к телу.

 

* * *
На той стороне улицы все спят или делают вид,
есть, правда, пара окон с притаившимся светом,
хорошо бы выйти пройтись,

………………..у меня неликвид
времени и дефицит одновременно,

………………..в этом
признаваться стыдно и некому.
Однако, нещадно льёт, ветер ломает и швыряет ветки,
если плотно закрыть глаза, то под веками –
пустота или что-то вроде решётки-сетки
для проверки зрения,

………………..но в ней небогатый улов,
– ау, золотая рыбка-волшебная клемма,
Раздобудь мне послушных, неглубоких снов,
Без обманчивых пробуждений, –

………………..проблема
В том, что, стоя в тёмной комнате у окна,
Когда уже не читаешь, не слушаешь записи Рихтера или Юдиной,
Всю темноту приходится выпивать до дна.
И что потом делать с пустой от неё посудиной?

 

* * *
За то, чего в помине нет,
За то, чему ты смотришь вслед,
Семь бед – один ответ.

За то, в чём ты не виноват,
За тех, кому сам черт не брат,
И зелен виноград.

За тишину реки, за твердь
Небес, за призрачную треть
Ещё гореть, гореть.

За обещания печать,
За честное – рукой подать,
За эту новую тетрадь
Ещё молчать, молчать.