С краю империи
С краю империи
Выписка
1.
Несвежий снег на станции. Зима.
Прощай, психушка, простыня тугая.
Кого теперь доводишь до ума,
к неправде здешней приучая?
Что там гадать, мы вновь сюда придем.
И пусть в прокисший день в отчизне шалой
сгодится мне наваленный кругом
скупой зимы товар лежалый.
2.
Больничный отряхая прах,
из каменных палат
ты выпущен, а что дурак —
никто не виноват.
Еще полжизни впереди —
потрать на ерунду.
Не думай ни о чем, гляди —
черемуха в цвету.
Ты раб и червь — живи один.
Чего еще тебе?
Иди в знакомый магазин
и не пеняй судьбе.
Никто ни в чем не виноват.
Не думай ни о чем.
Нам выпадало наугад —
не глядя и берем.
* * *
Кто такой человек? И зачем по ночам
он стоит у окна в темноте?
Он о чем-то забыл, поклоняясь вещам,
и кого-то оставил в беде.
Он уходит платить за квартиру и свет
и, вернувшись домой в тишине,
вновь на что-то никак не находит ответ
и лежит, отвернувшись к стене.
Командировка
Вчерашняя снедь прокисла,
под вечер в глазах темно.
Ни в чем ни аза, ни смысла
не видишь, глядя в окно.
В каком-нибудь Барнауле
очнешься в бессчетный раз.
Зачем это все, в натуре? —
забыли спросить у нас.
В поганой гниешь общаге,
ругаясь на белый свет.
Обещанной на бумаге
зарплаты в помине нет.
Стреляешь курить в сортире:
похоже, дела не айс.
Все схвачено — в этом мире
давно обошлись без нас.
Да впрочем, и сам дурак ты,
все стало до фонаря.
Без денег садишься в карты —
ей-богу, ты это зря…
Чужая, не зная чура,
срывается речь на крик.
Блатная литература,
типун тебе на язык!
Вербованный отовсюду,
без дела звереет люд.
Когда я уже забуду,
Евразия, твой уют?
Какому молиться богу —
не знаю, взглянув окрест,
чтоб выдали на дорогу —
убраться из этих мест.
* * *
Все какая-то снится очередь,
не поймешь ее — кто за кем.
И быть первым никто не хочет, ведь
если выйдешь, то насовсем.
Еще жаль тепла человечьего,
но уже говорят: пора
все оставить как есть — да нечего:
не останется ни хера.
Ведь ни сзади уже, ни спереди,
а посмотришь — и за душой.
Сколько тут обреталось нелюди,
а теперь коридор пустой.
В нем последнее что-то тратится,
время трудится на износ,
и, похоже, никто не хватится
выходящего на мороз.
* * *
Смурное небо над конторой.
По осени невзрачен мир,
очнувшийся за рваной шторой,
когда глядишь в одну из дыр
на долгую равнину с краю
империи, и день-деньской
стена колхозного сарая
маячит черною доской.
Когда же за душу к обеду
возьмет унылая пора,
принюхавшись, пойдешь по следу
и будешь третьим до утра.
На посошок под утро примешь
и двери в темноте найдешь,
на улицу вслепую выйдешь,
к речонке мутной подойдешь,
и там, где облетает ива,
признаешь Родину в упор:
поселок городского типа,
калитку, сломанный забор,
веревку бельевую с робой
и мостовые, в никуда
ведущие — по ним и шлепай
в носках — для пущего стыда.
Переезд
Половицы скрипели в пыли,
и разбитая хлопала дверь.
И по лестнице черной вели
в никуда — за ступенью ступень.
Печь разломана: пепел да гарь,
коридор стеклотарой забит.
И на серой стене календарь
девяностого года висит.
Отсыревший достань «Беломор».
Это Родина. Скоро пройдет.
Закури, и навязчивый вздор
понемногу из глаз пропадет.
Так и время, глядишь, проведем.
Все честней да никчемней, зане
пропадать не за легким баблом,
а за словом в огромной стране.
За дешевым вином, до утра
темной речью марая тетрадь.
Ну а там и на выход пора —
за бессвязный базар отвечать.
* * *
Служебного окошечка проем.
Больничный бланк из недр регистратуры.
Я распишусь в бессилии своем
перед лицом казенной дуры.
Послать бы к черту все, да дело швах
уже и без того; все те же песни:
«Откуда и зачем? ты что, дурак?
где пропадал?» — не стали интересней.
Где пропадал — там нет; с глухим окном
больничный коридор теперь да койка
железная — вот здесь и пропадем
за чай вчерашний, отдающий хлоркой,
за чей-то кашель по ночам и ту
неслышимую музыку — тебе ведь
написано не это на роду,
да все равно исправленному верить.