Стихи
Стихи
ПЯТЫЙ (БЫЛЬ)
Сергею Шелепову посвящается
_____________________________________
1. Дом
Я — старый дом купеческих кровей,
я — цитадель ушедшего начала,
когда ещё без улиц, без церквей,
без кладбища, без парка, без причала,
рождался город.
Буквы в чугуне
моей таблички — маленькие духи,
кричащие о боге — обо мне,
помноженном на третий век разрухи.
Узоры кладки — точки да тире —
пока ещё не отданы чинушам.
Я — каждый доминошник во дворе,
я — каждый баритонящий под душем,
я — каждый узкоглазый квартирант,
я — каждая судьба.
Зачем я сдался
профессору баланов и баланд,
вершителю гоп-стопа и атаса?
Он трогает и гладит мой фасад,
кадык туда-сюда, дыханье спёрто,
и некому вернуть его назад —
в тюрьму,
в тайгу,
к пиле,
к баланде,
к чёрту,
туда, куда опять ему пора.
О, я-то знаю, видел-перевидел,
как «эмка» заезжала со двора,
как тыкал беломорины водитель
в яичный стык отменных кирпичей,
когда вели — с постели прямо в урки.
Вернуть бы время огненных ночей,
я всё стерплю — и копоть, и окурки,
и пусть опять помочится сержант.
Я — памятник, с табличкою и правом
на более достойных прихожан.
Вот те могли, а нынче…
Да куда вам…
2. Скамейка
Я стою напротив маразматика —
дома. И когда его разрушат?
Жарко от расстеленного ватника,
больно от костлявой полутуши.
С самого рожденья наказанье мне,
хоть кричи — но это между нами.
Я татуирована признаньями,
я отполирована штанами —
юбки устарели. Что ни задница —
то шары коттона и вельвета.
Тоже не мешает припарадиться:
вот придут, покрасят ближе к лету —
буду мстить.
А этот не устроится,
сбоку на бок ёрзает, паскуда.
Ночь длинна, а жаль: была бы дворница —
долго бы катился он отсюда,
жёстко бы, и больно бы, и громко бы,
бы… бы… бы… быстрей бы рассветало.
Чу… ни скрипа тёртыми обломками,
пусть уснёт — потерпим для начала.
3. Мост
По мне шагала чешская пехота,
по мне везли заводы на Урал,
а я стою с двенадцатого года —
мне больше века, чёрт бы вас побрал.
С меня ловили тонны краснопёрки,
и мне бы жить в строительном раю,
а я стою — бетонный и упёртый,
уродливо затянутый — стою.
И только ночь короткой передышкой
врачует и колдует надо мной,
и белый тополь — градусник под мышкой —
торчит в боку, прогрызанном войной.
Внизу — Хопёр, печально знаменитый,
но весело бегущий в тихий Дон.
Мои друзья, одетые в граниты,
не знают, как смывается бетон
из года в год, по крошке, по песчинке,
с куриных ножек латаных опор.
Какая ночь! А тут — опять ботинки.
Одно из двух: любовник или вор.
Скорей, второе — вон какая рожа,
и шаг такой, что рухнуть бы пора.
Спаси, помилуй мя, бетонный боже,
от этих мук в полпятого утра.
Ура.
Прошёл.
Подъём, уже светает.
Мне нужен отпуск — срочно, позарез.
Ровесник мой, прославленный Титаник,
лежит на дне. Вот, счастье-то.
А здесь…
4. Балашов
Я — Москва, только ростом поменьше
и поуже в печоринской талии.
Я рождал изумительных женщин,
я гремел по России и далее.
Я ковчег — позавидует Ноев,
здесь не твари по паре, здесь людищи:
двадцать шесть всесоюзных героев —
это в прошлом. И тысячи в будущем.
Я — спортсмен всероссийского класса,
здесь дворы турниками усеяны
и куски загорелого мяса
полюбляют Серёжу Есенина
(а других и не знают, ваще-то),
здесь культура, и шлют к Богородице,
здесь и явка — сто десять процентов,
и «Россия — для русских!», как водится.
Я не место для чёрной халявы,
я не Мекка для всяческой сволочи.
Он пришёл — неумытый, костлявый
и одетый не шибко с иголочки.
Он стучал в мои окна и двери —
далеко тут до нервного тика ли?
Мы, конечно же, люди, не звери,
потому не пришибли, а выгнали.
5. Хопёр
Самый чистый в Европе — шутка ли?
Самый быстрый у Дона — нако-ся!
Я бетон вымываю сутками
(мост, наверно, уже поплакался).
Было время — суда и ялики
прямо в греки несло течение,
а теперь я худой да маленький,
а теперь на плоту — мучение.
Было время, топились барышни —
эх, фартило сомам нажраться-то,
а теперь им за честь опарыши,
да и те на крючках двенадцатых.
Было время…
Бултых…
Здоровенько!
Водяному презент от лешего.
Человек не дорос до пофига,
человек — существо глупейшее.
Ты топиться иль как?
Вбирай уже
полной грудью, чтоб вмиг, не мучаясь.
Вот те, раз: как припомнил барышень —
так накаркал.
А, может, случай, ась?
~ ~ ~
— Этот пятый из нашего класса.
— Наливай.
Громыхает вдали.
— У тебя зажигалка без газа.
— Чёрт, и правда.
Считаем рубли.
— Что за лето проклятое.
— Да, блин.
Живописной долине Хопра
аплодируют первые капли.
Загостились.
Пора нам.
Пора.
НА РОЯЛЕ
На рояле,
умазанном белой эмалью
автомобильной,
за огромной — хоть скачки устраивай — сценой
ДК «Текстильщик»,
мы сидели всю ночь,
и за что-то стремительно пили —
то настойку женьшеня, то спирт,
за четыре дефолтовых тыщи.
Лишь потом я узнал:
дело чести для рок-музыканта —
размножаться на крышке рояля.
Теперь я ученый.
Двадцать лет и три года —
попробуй, верни-ка обратно.
И тебя не вернуть,
и рояль перекрасили в черный.
И не пьют — ни на нем, ни за ним,
ни под ним, потому что
с той зимы он пылает в далеком, рояльном аду —
с той зимы, как не стало тебя.
Мне и трезво, и скучно
оправляться в руинах ДК на былую мечту
о бессмертии.
И ПОДМИГИВАЕТ
Много славы, мало почести
быть голодным на пиру.
В тишине и в одиночестве
Будда кушает икру.
Откупоривая «Хеннесси»,
он бросает озорно:
— Быть добру — куда мы денемся,
если сдохнуть не дано!
Я подглядываю в щелочку,
и желудочный подсос
успокаиваю щелочью
малосольных, детских слез.
Я дикарь, и найден в пятницу,
с красным шелком на груди.
Я умею лишь тирадиться,
да вышагивать пути.
Много славы, мало почести
кочевать тудым-сюдым.
Мир забыл себя по отчеству,
я забыл себя святым —
удобряю тленом бренности
третью жизнь, а сто в уме.
Будда пьет вторую «Хеннесси»
и подмигивает мне.
СОБЕРИ МНЕ РЮКЗАК
Положи мне в рюкзак
Джинсы «Левис» и пачку «Опала»,
Медиатор из баночной крышки
(ты же помнишь — зеленый),
Бесполезный пиджак,
Позабытый со школьного бала,
И червонец, припрятанный в книжке,
До костей телефонной.
Не забудь про гараж,
Деревянно сгоревший за школой,
Вместе с «ЗИЛом-130» и бражкой
Физрука — дяди Миши.
Втисни мокрый пейзаж,
Где, счастливый и ливнево-голый,
Я ругаюсь с соседкой-монашкой
И машу тебе с крыши.
Положи мне мороз.
Не войдет — распихай по карманам,
Чтоб унес я заплинтусный Цельсий
Поволжских Крещений,
Где по-дури, взасос
Прилипал я к салазкам и кранам,
И вкушал от бабулиных пенсий
Аспириновых премий.
Положи мне века,
Что сменяли друг друга за сутки.
Повяжи треугольное знамя,
Из прожженной вискозы.
Я подамся в бега,
Я уеду на первой маршрутке,
Чтоб рассыпаться в мир семенами
Обескровленной прозы.