Я убила дракона…
Я убила дракона…
* * *
Началась погода со знаком «минус».
Слава богу, пока в основном ночами.
В сентябре у воздуха горький привкус:
Твоего отъезда, моей печали,
Перелётных птиц, переспелых яблок,
Слишком сладких для статуса свежих фруктов,
Расписаний, сверок, паролей-явок
И опять не сбывшегося «как будто».
Впереди зима – не хватает глазу
Остроты взглянуть за её пределы.
Холодеют руки, трезвеет разум,
А душа привыкает сидеть без дела.
Я гляжу наверх, и закат над лесом
Не красивей иной потолочной балки.
И не жалко жизни, не жалко лета,
И вообще давно ничего не жалко.
* * *
Бойтесь данайцев, дары приносящих,
Бойтесь даров, перевязанных лентой,
Доброго взгляда, цветов, комплиментов,
Песен хвалебных и жестов изящных.
Разница между проклятьем и даром
Так же условна, как разница между
Яростной бурей и доброй надеждой,
Сердца последним и первым ударом.
Всяк одарённый да будет измучен
Жизнью, которая дёгтя не слаще, –
Бойтесь данайцев, дары приносящих.
Впрочем, волхвы в этом смысле не лучше.
* * *
Когда ты ушёл, от тебя остались
Зола и пепел, и всякая малость:
Тоска да кручина, сосна да крушина,
Сырая водица на дне кувшина,
Свечи и зеркальце небольшое –
Всё то, что было твоей душою,
А после стало душой моею:
Такой не хочу, другой не имею –
Серые камни да блики солнца,
Сырая водица на дне колодца,
Стихи да танцы, стансы да вальсы
И ты. Куда ж от тебя деваться.
* * *
Самое время в полночь найти покой:
Запад не красен, не золотист восток,
В этой бессонной сумрачной мастерской
Небо писал Малевич, а не Ван Гог.
Чёрный квадрат окна поглощает свет,
Втиснутый в рамки, створки, отлив, откос.
Столько всего помещается в голове,
Если работать перестаёт наркоз.
Чёрный квадрат, натянутый чистый лист.
Звёзды сгорают. Всем суждено сгорать.
Где-то Ван Гог в кармин окунает кисть.
Где-то Малевич пишет второй квадрат.
Si vis pacem
Возвращались в город, любимый нами,
Не хотели верить нелепым слухам:
Говорят, там реет чужое знамя,
Там прошла война, началась разруха,
Не осталось в городе даже нищих,
Все ушли, кого не нашли конвои…
Возвращались к старому пепелищу.
А вернулись в дом, что зарос травою.
Никого вокруг, ни чужих, ни наших,
Занавески в окнах колышет ветер.
Даже радио больше не крутит марши –
Лишь мелодии, сыгранные на флейте.
Тишина в переулках, домах, квартирах.
И не видно, какое там реет знамя.
Потому что мы возвращались с миром.
Потому что мир возвратился с нами.
* * *
Улыбайся с лукавством неверной сибирской весны,
Дорогая моя. Пусть твои разговоры скучны,
Но твой голос журчит неспокойным весёлым потоком.
Я же молча сижу, наблюдая сквозь сетку ресниц,
Как твой взгляд слишком медленно движется вниз
И трепещет на выдохе твой ниспадающий локон.
Дорогая моя, пусть твои разговоры смешны
Для того, кто узнал, что слова не имеют цены
И бездарные речи свои на базаре продал за бесценок,
Ты так звонко смеёшься, когда убираешь с лица
Беспокойные локоны правой рукой без кольца,
И на солнце у них невозможно холодный оттенок.
Дорогая моя, пусть твои разговоры пусты,
Я им жадно внимаю, устав от своей немоты,
И пытаюсь представить всё то, что случится не с нами –
Будто нас разделяет не комната в десять шагов,
А бескрайнее поле глубоких сибирских снегов
И безбрежное море не сделанных мною признаний.
* * *
Ноябрь. Заснежена площадь
И ветер по-зимнему свеж.
Мы ходим, как старые лошади,
Что топчут знакомый манеж,
По кругу и заново, заново,
Сбиваясь на каждом шагу,
Вдоль пешего следа и санного,
И птичьего следа в снегу.
И друг мой, что вечно злословит
И всем недоволен весьма,
Чуть сдвинет широкие брови
И скажет: скорей бы зима.
* * *
Где было святое – теперь золотое.
В отстроенном храме не молятся стоя,
Но там, где земля разлинована рвами,
Возносят молитвы своими словами.
Где было живое – теперь ножевое.
Дорогой на волю ведут под конвоем.
Но там, где срезают не прутья, а ветки,
Нельзя у свободы отнять человека.
Где было, там стало. Где тонко, там рвётся.
Недаром похожи родство и юродство.
Ни бога, ни чёрта, ни сласти, ни соли.
Блаженство без блажи. Свобода без воли.
* * *
Лето в расцвете. С неба палит июнь.
Ты в разнотравие падаешь, хохоча.
Руки твои луговой оплетает вьюн,
Белым цветком распускается у плеча.
Спеют колосья цвета твоих волос,
Стали светлее синие васильки.
Пчёлы жужжат и думают: медонос.
Бабочки пьют нектар из твоей руки.
Ты говоришь: не бойся, иди за мной,
Глянь, как душист горошек, ползуч тимьян,
Осенью все отправимся в перегной,
Станем приютом горсти сухих семян.
Тянутся стебли, да некого им обнять.
Запах сгущается, кружится голова.
Вот упаду, и вырастет вкруг меня
Только полынь, крапива да сон-трава.
Вот упаду, и время замедлит бег.
Вот упаду, и жизнь потечёт с нуля.
Вот я лежу. Подо мной только снег да снег.
А под снегами выжженная земля.
Письмо из бутылки
Ну, здравствуй, друг. Опять сменил страну,
Сбежал на юг в отчаянной надежде?
Сто лет назад на этом побережье
Ты молча наблюдал, как я тону.
За эти годы выцвела вода,
В песчаной почве проросли шезлонги,
И отмель стала что-то слишком тонкой –
Короче, всё сменилось навсегда.
Ты спросишь, что же сделалось со мной?
Так слушай. Я не стал силён и храбр,
Не отрастил себе хвоста и жабр,
Но выжил. Свыкся с этой глубиной.
Ночами слышу только вой сирен.
Дельфиний свист похож на пенье птичье.
Не так уж много значимых различий.
Не так уж много резких перемен –
В подводном мире та же толчея.
А что до сказок старого Лавкрафта,
То, если хочешь знать, всё это правда
(Но если что, тебе сказал не я).
Прощай. Моё последнее письмо
(Здесь иногда с бумагой перебои).
А если хочешь слушать шум прибоя,
Купи ракушку и езжай домой.
* * *
Смирившись с титулом первого после бога,
Я стал иначе смотреть на свои труды.
Вот бог направит тебя, а я соберу в дорогу;
Вот он измучит тебя, а я принесу воды.
Я вовсе не рвусь дойти до его вершины,
Где солнце сияет лампочкой в двести ватт,
Ведь он-то бог (и скорей всего – из машины),
А я человек, и тем уже виноват.
Я даже не стал бы просить о другом уделе
(Ну разве податься в послушники сгоряча) –
Ведь бог исцеляет, а я у твоей постели,
Ведь он бережёт, а я наливаю чай.
Ему достаются молитвы, а мне уроки,
Он вечно выходит правильней и важней…
И если тебе действительно лучше с богом,
То можно хотя бы не делать так больно мне?
На смерть дракона
О, ликуйте! Грядёт золотая пора,
Наступают весёлые дни:
Я убила дракона! Сегодня с утра
Приходите его хоронить.
Приходите у тела дракона стоять
На дистанции вашей руки.
Как сверкает на солнце его чешуя,
Как длинны и свирепы клыки!
Мы сражались, как злые бродячие псы,
Он напал на меня со спины.
Но к моей половине склонялись весы,
Будто силы и правда равны,
Будто я не на смерть неизбежную шла,
Будто он беззащитным лежал.
Только руки в крови, и повсюду зола,
И в спине у дракона кинжал.
Вы боялись погибнуть в потоках огня
Или в пасти исчезнуть навек,
А теперь точно так же боитесь меня,
Словно я не совсем человек.
Ваши споры и толки сойдутся на том,
Что оправдан подобный расчёт.
И теперь мы хороним его под мостом,
Где плакучая ива растёт,
Где лучится вода за прибрежным песком,
Где на радость короткой волне
Все оглажены длинным его языком
Серебристые камни на дне.
Я цветы соберу на окрестных лугах,
С лепестков обтирая росу,
Я пройдусь по осоке на двух берегах
И к могиле букет принесу.
Там и вспомню, что мы не о мёртвом грустим,
Не его вспоминаем, скорбя,
Что убивший дракона становится им
И затем убивает себя.
Я забыла про этот старинный закон
В час, когда повернулась спиной.
Я убила дракона. Я новый дракон.
Приходите сразиться со мной.