Слова, рожденные остаться…
Слова, рожденные остаться…
* * *
Татьяне Ан
Сумасшедший почти на треть,
он крадется в ночи, как тать:
эту женщину рассмотреть –
эту живопись прочитать.
Притягательнее всего
будет солнечная земля –
нарисованной для него
и намазанной для шмеля.
Сколько в меде увязнет крыл,
столько в мире подсохнет ран:
здесь в полете гудит акрил,
здесь на лодке плывет роман.
Оставайтесь над ним кружить,
разбавлять золотой водой,
в старом Утрехте надо жить,
и, как водится, молодой.
* * *
На слонах и черепах мир покоился, круглея,
он войной с любовью пах, будто темная аллея,
звонкая тускнела медь, плакал болтик в коленвале,
перед тем, как поиметь, нас с тобою – одевали
и кормили на убой, и растили наши страхи,
помнишь: вечером – отбой, утром – суп из черепахи.
День – огромный рыжий куб, занят странною игрою:
ходит мертвый лесоруб по лесам с бензопилою,
и поет бензопила, и ревет о вечной дружбе,
я там был и ты была, нет, не по нужде – по службе,
и теперь, туды итить, мы единственные с вами
из умеющих ходить по слонам да с черепами!
Панцирь, панцирь, я – игла, надо мыслить позитивней:
глянь, пехота полегла, но еще белеют бивни,
дивны, господи, твои прогоревшие стартапы,
мы уснем, как соловьи над последней рюмкой граппы,
сквозь глазницы тишины, нам, родившимся во прахе –
улыбаются слоны, черепа и черепахи.
* * *
Был финал сотворения мая:
задыхаясь от быстрой ходьбы –
надо мной пролетела хромая,
кистепёрая птица судьбы.
Вот, на ком отдохнула природа,
и бугор объявил перекур:
на судьбе – с головою удода
и с фасадом ощипанных кур.
Пролетела, ногами касаясь,
и упала в чужой водоем,
я – шаман, вызывающий зависть:
зависть, зависть, как слышно, прием!
Маринуется солнце в закате,
едет, едет по вызову, к вам,
на электро-своем-самокате –
безответная зависть к словам.
С ней знакомы: успешный аграрий
и бездомный поэт от сохи,
ей понравится ваш комментарий,
но она – ненавидит стихи.
И не то чтобы это – больное,
как мечты инвалида труда,
а похоже на чувство двойное,
на медаль – золотая звезда.
По судьбе, по любви, по закону:
вам – венок или слава нужна,
ну, а мне, благородному дону,
ваша зависть – вторая жена.
Как бессмертный аналог соседки,
ваша зависть – милее стократ,
заряжаясь вином от розетки.
прислонился к стене самокат.
И обманутый маем нагретым,
я завидую только врачам,
дням, наполненным солнечным светом,
и обильным дождям по ночам.
Я завидую всяким знаменьям,
чудотворцам воды и огня,
всем стихам, что меня не заменят,
но останутся после меня.
* * *
Кто отдал в переработку
яблони озимый плод,
солнце, озеро и лодку,
кто пустил меня в расход?
Не заметив тонкой грани
между льдом и кипятком,
может, родина, по пьяни –
гибельным прошлась катком?
Не спеша, утрамбовала
в землю, в свежее говно,
чтоб меня осталось мало:
саша – хлебное зерно.
Не ячменная левкоя,
не пшеничный царь дубов,
саша – зернышко такое,
урожай на пять хлебов.
А быть может, я в порядке,
выжил и попал в струю:
на правительственной грядке –
верным пугалом стою?
В ожидании предтечи,
буду на исходе дней:
тайной рода, частью речи,
веткой яблони твоей.
* * *
Мне тошно от чего-угодных,
живущих в тренде новых слов,
а сколько их, красивых, модных –
из нашей речи сбросят в ров.
Казалось, ярких и любимых –
всем миром нищих и господ,
а в сущности – необходимых
тебе и мне всего на год.
А что останется над ними –
все те же старые слова,
эх, знал бы прикуп – жил бы в Риме,
женился, сдал бы на права,
закусывая, пил микстуры,
играл за деньги на трубе –
средь памяток архитектуры,
как памятник любви к тебе.
И это – не кряхтенье старца,
не странный замысел творца –
слова, рожденные остаться
с людьми до самого конца.
Просторный дом, вода в кувшине,
сирень, цветущая весной,
и бог, как слово на вершине,
собачий холод, летний зной,
дельфин и книга, царь и пушка,
добро и зло, пчелиный мед,
печаль, акация, кукушка…
кукушка? – ладно, пусть живет.