Край земли, где гуси говорят с ушедшими
Край земли, где гуси говорят с ушедшими
Третий день что-то неясное тяготило и беспокоило. Словно что-то неладное уже случилось, но еще не узнано.
А потом мне приснился дед-помор. Я наконец-то приехала к нему в гости, как давно собиралась, в деревню под Архангельском, в которой не была со смерти бабушки. Встреча наша полнилась радостью, но и печалью. Дед обнял меня, щекоча бородой, и я чувствовала привычный соленый запах моря и табака.
Мы были на его карбасе – большой парусно-гребной лодке. Палуба покачивалась под ногами. Долго плыли сквозь туман. У руля сидел хмурый немногословный старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами, он выглядел выходцем из далекого прошлого.
– Товарищ мой, вож корабельный, – представил его дед. – По-вашему – лоцман.
Я поздоровалась.
– И ты путем-дорогой здрава будь, – ответил он.
Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. Где-то в вышине кричали гуси.
– Не в Гусину ли Землю подалися? – вымолвил дед.
– Не иначе, – кивнул вож.
– Я знаю, – оживилась я. – На карте видела. Это полуостров где-то тут у вас, в Архангельской области!
Дед фыркнул.
– Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная земля – это одна, тутошняя. А эта совсем другая – тамошняя.
– Что за тамошняя земля?
– А вот что! – дед помолчал и продолжил, как песню запел. – Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. И есть дальний северный край, что зовется Гусиной Землей – туда уходят души хоробрых и добрых людей. И туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.
– То есть это поморский рай такой? А гуси – ангельская почта?
– Дурёха ты! – беззлобно сказал дед.
– Как думаешь, баба Нина там сейчас? – неожиданно для себя спросила я и тут же пожалела о сказанном.
– Там, – уверенно и спокойно ответил дед. – Где еще ей быть родимой?
Мы все плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане. Будто услышав мои мысли, дед проговорил: «Хмаря такая, точно Варлаам жену везет».
– Что?
– Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.
– И куда Варлаам везет жену?
– Попочую тебя былиной-стариной. То наш – и стал быть, и твой – поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко, что раньше люди говорили…
Отец Варлаам родился в Керети, на Лопском берегу, был настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. И пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала, он пытался беса-то изгнать да и убил ее нечаянно.
Дед помолчал.
– И так сокрушен был Варлаам своим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной, доколе тело ее не истлеет, моля Бога об отпущении греха, – дед раскуривал трубку. – Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его лежал от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце его, что путь этот был всегда против обуревания, через непогоду. Посему присловье есть: «Пошел, как Варлаам, против ветра». Много лет он скитался, покуда не искупил свой грех и не вымолил у Бога прощения. А кой-кто сказывает: и доныне карбас его плавает. И будто подвластны ему ветра и туманы, – проговорил дед со значением. – Отсюда давношное поверье: коль сгущается туман, то Варламьева лодья подходит.
Он продолжил совсем тихо, после долгой паузы.
– В моем детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым, и тем, кого море взяло. Одним – домой, другим – на тот свет, – где-то поблизости снова прокричали гуси. Старик кивнул в ту сторону. – Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.
– Ты в это веришь? – недоверчиво спросила я.
– Нешто не верить! – обиделся он. – Наше море-то Студёное уж больно норовисто да переменчиво. И тут иначе не скажешь: кто в море не плавал, Богу не молился.
Мы плыли еще какое-то время, прежде чем туман стал постепенно рассеиваться. Сквозь его прорехи уже открывалось небо. Вож сказал:
– Уже близко.
Дед вдруг заторопился.
– На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено.
И осторожно вынул из-за пазухи сверток.
Я развернула его и залюбовалась. Там была деревянная поморская птица. Та, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным станом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами. Птица-ладья!
– Для тебя сделал.
Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось, и взлетят, трепеща крыльями. Но они были слишком хрупкими для моих пальцев. Так что мне позволялось лишь смотреть, как они кружились под потолком от легчайшего ветерка.
– Спасибо, дед!
– Здоровья тебе на всех ветрах!
Он обнял меня, снова уколов щеку бородой.
– Ты что, прощаешься?
Дед не ответил. Туман продолжал расходиться. Неясно проявлялся берег.
– Где это мы? – я огляделась.
На показавшемся берегу в ожидании стояла женская фигура.
– Ой, неужто это…?
– Негоже тебе туда смотреть! – неожиданно прикрикнул вож. По странной логике сна это не вызвало у меня возражений, я отвернулась.
– Теперь пойду я, – вымолвил дед и, не дожидаясь, пока лодка подплывет ближе, прыгнул за борт. Вож разворачивал карбас прочь от берега…
Под утро меня разбудили непривычные для города звуки – крики пролетающих диких гусей. Они звучали как прощание.
Тревожное ожидание беды растворилось. Я лежала, нежась в остатках сна, как в теплых заботливых руках.
Лишь долгую минуту спустя до сознания дошло: у меня никогда не было деда-помора!
За окном начинало светлеть. В высоком небе плыли громады облачных птиц-кораблей. Они неслись к северу на всех парусах.