Я снова о дождях…
Я снова о дождях…
Четвертый год без Владимира Ивановича Ярцева… Он умер в феврале, в ночь, после продолжительной болезни.
Он страстно хотел жить, именно жить: чувствовать, страдать, заблуждаться, писать стихи. И, не без помощи друзей, знакомых и даже незнакомых ему людей, приходивших в пункт сдачи крови (без переливания которой он бы не продержался и месяца), он прожил сверх отмеренного ему врачами много, много больше…
И все же… Все это время он не только жил, но и умирал. Стоит ли говорить, что поэзия, может, даже вернее, чем философия, есть приуготовление к смерти? «Не смерть страшит, но умирание…» Эта его строчка жалила, не вытравливалась никак из головы, когда я приходила к нему, исхудавшему, истощенному, ждущему помощи, а после — далекому уже от всего и ото всех, — в 34-ю новосибирскую больницу.
И лишь выйдя из палаты, отдышавшись на морозе, я вспоминала и красивое — излишне, может, красивое и излишне, может, «литературное» продолжение:
…И мгла, что не на холмах Грузии.
Я вас предчувствовал заранее,
Мои предсмертные аллюзии.
Вот и родня уже заплакала.
Страшит — до умопомрачения.
Спасибо, что светила маково,
Прощай, прощай, заря вечерняя!
Как он любил дождь! Неважно какой — будь то долгое моросящее нечто («Дождь не дождь, шелестящий на идиш / Полукровка, канва для шитья…») или щедрые белесые потоки, от которых тут же захлебывалась городская ливневка.
Однако настоящим праздником была, конечно, гроза. Чем чаще сверкали молнии, чем громче — от низких раскатов грома — пиликали, стонали, истерично взвывали припаркованные автомобили, тем больше счастья было в его глазах.
…Если можно сказать, что есть вот, например, воспеватель моря или восхвалитель осени, или писатель-приверженец снега, или еще что-то подобное, то Владимир Ярцев, безусловно, поэт дождя.
Стихи, представленные ниже, друзьям Ярцева и знатокам новосибирской литературы известны. Но для широкого круга читателей они станут открытием.
Марина АКИМОВА
* * *
Преподаст нам урок бескорыстья,
Все раздарит, уйдет в наготе…
…Прошлогодние ржавые листья
Обозначатся в талой воде.
Не умеет природа лукавить,
Заметать не желает следы.
Проявляется грустная память
В темном зеркале вешней воды.
И в правдивую эту водицу,
С заозерной зарей заодно,
Пробуждаясь, осинка глядится,
Чьими листьями выстлано дно.
* * *
За Каменкой — военный городок,
Кирпичные казармы старой кладки,
И облака в нестройном беспорядке
Лениво проплывают на восток.
За Каменкой — столетние, в обхват,
А то и в два обхвата, в три обхвата,
В неярком освещении заката
О вечности деревья говорят.
За Каменкой — закатов не бывает.
Там всходит солнце из-за тучных крон,
Там выучкою блещет гарнизон
И молодецки песню запевает.
А Каменку песочком замывают.
Конец оврагу. Каменка, дружок,
Прости-прощай. И лестницы, и спуски,
Звучащие пленительно по-русски:
«Гусиный брод», «Гуляевский ложок».
И вы, лужайки мать-и-мачех майских,
Сбегающие к высохшей реке,
И ты прощай, белоголовый мальчик
С игрушечным корабликом в руке.
Гроза
Вот это мне по нраву. Днем печет,
А к вечеру гроза у горизонта
Сбирается, и жар дневной не в счет
Вдоль всей дуги предгрозового фронта.
Гроза идет на город с трех сторон.
Сейчас она пожалует. Минута —
И рухнет гром. И голубь-почтальон
Спешит свернуть с мятежного маршрута.
Мотив грозы, сюжет ее не нов:
Вот-вот она покатит с кручи бревна.
Сиреневых и пепельных тонов
Задышит небо тяжко и неровно.
…Томительная эта подоплека
Мне по душе. Но дождь в мгновенье ока
Окончится. И кто-то запоет.
И тишь да гладь в небесном королевстве.
И почтаря продолжится полет,
И очень жаль, что устарели вести.
* * *
В саду работают шмели,
Весь день моторчиков не глушат.
Они природе верно служат —
Вот если б люди так могли!
Уложена дочурка спать.
В платке, накинутом на плечи,
За книгой молодая мать
На остывающем крылечке.
И до потемок, до росы,
До звездочки с холодным взглядом
Плывут шмелиные басы
Над полуспящим летним садом.
* * *
В тихом пригороде моем
В огородах цветет паслен.
И дома продают на слом
В тихом пригороде моем.
Вдоль дорог тополя гуськом
В тихом пригороде моем.
Дети бегают босиком.
Шмель качается над цветком.
Но печально слыть чудаком
Здесь, где каждый тебе знаком.
Приходи! Погрустим вдвоем
В тихом пригороде моем.
Воспоминание о любви
Прекрасная ночь грозовая!
Робея и робость скрывая,
Мы, за руки взявшись, бежим
На станцию Береговая.
От молний безмолвных светлым-
Светла эта ночь луговая.
Вот, кажется, мы добежали,
Но пусто уже на вокзале,
И дождь хлестанул проливной.
Давай разберемся вначале,
Что с нами — с тобой и со мной,
А рельсы давно отдрожали.
Загадочно! Непостижимо!
Пока что — все молнии мимо.
Разыграна только для нас
Высоких небес пантомима.
Не нужно, не прячь своих глаз.
Любима! Любима! Любима!
Бушуют над нами стихии,
А мы посредине России
Стоим на перроне вдвоем,
Счастливые, молодые,
Под крупным июльским дождем
Друг к другу прижавшись впервые.
* * *
В окрестных обобранных рощах
Дань с веточки каждой снята:
Вчера — безрассудная роскошь,
Сегодня — дотла нищета.
Стеклянными сделались травы,
Сгорбатились в поле стога,
И пашня накинула траур,
По-вдовьи черна и строга.
И птицами край мой покинут,
И в призрачном свете луны
Лежат неподвижно и стынут
Озера родной стороны.
О, если б подняться над этой
Огромной притихшей страной,
Над рощей, до нитки раздетой,
Над темной водой ледяной!
Окинуть единственным взглядом
Все то, от чего без ума…
И легким упасть снегопадом.
И сразу наступит зима.
* * *
Как славно цветет сирень!
Какой неподкупный год!
Уже убывает день,
Июль, а она цветет.
Свежо в саду по утрам,
Туман августовский густ —
Роскошествует, упрям,
Венгерской сирени куст.
— О сад, поставщик депеш,
Сад по ветру листопад!
Подавлен ли тот мятеж?
— О нет! — отвечает сад.
Трескучие холода
Сшибают птиц на лету.
Озябла в небе звезда.
Сирень не в снегу — в цвету!
И сколько царствовать ей,
Подвластной не быть зиме, —
От двух зависит людей,
От двух людей на земле.
* * *
Я снова о дождях. Привязанности этой
Не думаю скрывать. Я снова о дождях.
Я ливней грозовых приверженец отпетый,
Сторонник их торжеств в запущенных садах.
Мелодий их простых давнишний почитатель,
Ценитель плясок их на гулких площадях…
Как трогателен ты, насквозь промокший штапель,
На хрупких, полудетских, на девичьих плечах!
И что на свете есть прекрасней и крамольней
Нежданного — врасплох! — негаданного — вдруг! —
Прикосновенья губ в неверном блеске молний
И робкого затем прикосновенья рук?
А в мой последний час потороплюсь с желаньем:
Поток небесный, хлынь в жутчайшей из пустынь!
Край мертвый, пробудись, воскресни утром ранним!
Пойдите, злаки, в рост! А ты, песок, остынь.
Чтоб, в темноте своей благодаря аллаха,
Иссохший, как земля пустыни, бедуин
Под проливным дождем от счастья молча плакал,
С надеждою в душе, встающей из руин.
* * *
Это жизнь или это вокзал
С глупым голубем, вьющимся в зале
Ожидания? Ты опоздал?
Или снова к тебе опоздали?
Не бывает на выбор расплат,
Но сама выбирает расплата.
Что поделаешь, коль виноват.
Птица, птица-то чем виновата?..
* * *
Приглядись, эта улочка тихая
Не желает лишаться корней.
И старинные ходики, тикая,
Движут нехотя время по ней.
Все твои прегрешенья и промахи
Здесь простят без ухмылки кривой
За цветение майской черемухи,
За июльский раскат грозовой.
Здесь дома в одночасье не куплены,
Но до первой, германской, войны
Топорами отцовскими рублены
Из пахучей и жаркой сосны.
Здесь не комнаты — светлые горенки,
А под окнами плещут сады
И выводят мелодию горлинки,
Песню редкостной чистоты.
И молитвы, молитвы за здравие
В каждом доме негромко звучат,
Только вместо икон фотографии
В незатейливых рамках висят.
И в сознании не умещается:
Этой улочки явь так страшна!
Этой улочкой не возвращаются.
Лишь надеяться смеет она.
* * *
Налеты авиации пчелиной
Прекращены на тихие сады,
Где яблоки отбредили корзиной,
Где выветрился запах резеды,
Еще вчера такой неистребимый,
А девушка прикинулась рябиной.
* * *
Дождь до капельки вылит,
И стало в природе светлей.
Лес, сквозящий навылет,
Короткая стрижка полей.
Паутинка седая,
Серебряный грошик луны.
Отлетающей стаи
Мотивы предельно ясны.
Чем в округе пустынней,
Тем горестней быть начеку.
И нетающий иней
Седин прибавляет виску.
* * *
Темный табор на фоне заката,
Шесть повозок и шесть лошадей.
А в деревне гадалкой Агатой
Непослушных пугают детей.
Вкусно пахнет дымящийся ужин,
И тягучая песня слышна.
Довоенных дощатых конюшен
Лишь к рассвету достигнет она.
Никуда не уйти от тумана,
Что, густея, ползет от реки.
…И еще не убили цыгана,
Балагурят еще мужики.
* * *
Из тишины, из области молчанья
Пришла и трансформировалась в гул
Ужасная гроза. Первоначально
Сухой раскат по стеклам хлестанул,
Затем сверкнуло, и еще сверкнуло,
И зачередовалось, и пошло…
И детвору с асфальта как смело,
И пешеходов словно ветром сдуло.
А под конец, под занавес грозы,
Заметил, что у входа в чахлый скверик
Стоит одна и смотрит на часы,
Вся вымокла, продрогла вся, но верит.
И сердце сразу, вдруг, оборвалось,
Разладилось, затребовало слез.
Ой, не придут по слякоти да грязи
К ней на свиданье в мокрый этот сквер!
Заблудится патруль военный разве —
Два рядовых и с ними офицер.
Тюрьма
Два хрупких этих запястья,
Два трогательных плеча.
И жизнь — прямее луча.
И — вовсе не нужно счастья?
Воспоминание о детстве
Всю ночь перекликались ставни
На тарабарском языке.
Всю ночь метались птичьи стаи
И били крыльями в тоске.
И ветры хлопали железом,
Дождем швыряясь птицам вслед,
И далеко, за Черным лесом,
В оврагах прятался рассвет.
Тревогою не беспричинной
Я в эту ночь охвачен был:
Наш дом, как парусник старинный,
Скрипел, раскачивался, плыл.
Дом плыл! И, страх превозмогая,
Я вышел все же на крыльцо.
Стихия — грубая, тугая! —
В мое ударила лицо.
Как надрывались чьи-то трубы!
Как с неба рушилась вода!
Как твердо знал я, стиснув зубы,
Что буду вечно жить, всегда…
1 Публикация Марины Акимовой.